вернёмся в начало?

Запомнившиеся встречи

Описывая свои воспоминания, постоянно ловлю себя на том, что то и дело отвлекаюсь от хронологической последовательности событий. Видимо, рукою водит не столько календарь, сколько какие-то другие законы. Вот и сейчас хочется вернуться к нескольким интересным встречам, которые состоялись в разные годы не без участия Сергея Павловича Королёва.

Где-то в конце пятидесятых годов я пришёл к нему с очередным "баллистическим протоколом", который требовал его утверждения. Так назывался документ, в котором указывались, с одной стороны, цели пуска, основные характеристики ракеты-носителя и космического объекта, наиболее важные траекторные параметры и некоторые другие данные. С другой стороны, этим документом увязывалось взаимодействие ряда средств, подключённых к обеспечению пуска и подчинённых разным ведомствам. Можно сказать, что "баллистический протокол" был последним, итоговым документом, подтверждающим взаимные обязательства участников и их готовность к предстоящему пуску. В то время ещё не было такого подразделения, как служба управления полётом, тем более не было ещё ЦУПа - Центра управления полётами. Управление осуществлялось главным конструктором и привлечёнными им специалистами, которые всегда находились рядом. В таком "порядке" было много недостатков, но самым существенным был, пожалуй, следующий. Подготовка ракеты и пуск проводились на космодроме Байконур, а управлять надо было из Москвы, чуть позже - из Евпаторийского командно-измерительного комплекса. И вот после пуска, пока команда главных конструкторов во главе с Королёвым летела из Байконура в Москву, управление объектом несколько повисало в воздухе. В эти часы все молились Богу, чтобы не произошло ничего неожиданного, требующего срочного внепланового вмешательства по командной радиолинии самых ответственных лиц.

Баллистический протокол обычно утверждали, кроме нескольких главных конструкторов различных систем ракеты, командир войсковой части, в составе которой находился главный оперативный баллистический центр, председатель Государственной комиссии, Главкомы Ракетных войск, Военно-воздушных, Военно-морских сил, Президент Академии Наук, некоторые министры, а в случае запуска объектов сугубо военного назначения (например, в целях космической разведки), то и начальник Генерального штаба. Мне приходилось бывать у всех этих высоких начальников со своим протоколом, чтобы в случае возникновения каких-то вопросов дать необходимые разъяснения. Легче всего было получить подписи у главных конструкторов, поскольку они сами были непосредственными участниками создания ракет, их подготовки к пуску, и прекрасно владели предметом, да и меня все они хорошо знали. Доступ к ним был достаточно простым. Хуже обстояло дело с большими военачальниками, с которыми я не имел возможности связаться непосредственно и договориться о времени встречи.

Тем из офицеров, которые участвовали в подготовке "баллистического протокола", ещё труднее было добраться до своего самого большого начальника, так как для этого надо было пройти несколько ступенек по инстанциям, строго соблюдая иерархическую подчинённость, в противном случае можно было лишиться и расположения непосредственного начальника, и даже должности. Хорошо представляя обстановку в военных ведомствах, Сергей Павлович, чтобы выиграть время, сам предлагал помощь. При мне звонил по кремлёвскому телефону нескольким таким начальникам и просил принять своего сотрудника, то есть меня, как можно быстрее. Такое его участие для нас было бесценной помощью, это экономило уйму времени и энергии.

Из всех своих посещений таких высокопоставленных товарищей на меня неизгладимое впечатление произвело первое посещение Главкома военно-морских сил адмирала флота С. Г. Горшкова. Когда я приехал в сопровождении фельдъегеря, имея при себе запечатанный пакет с грифом "совершенно секретно", и обратился в бюро пропусков, мне сказали, что пропуск не нужен и к адмиралу меня проведёт офицер, которым оказался капитан первого ранга, ожидавший тут же, в вестибюле. Мы прошли через несколько постов без всяких задержек. Я успел только отметить безукоризненную выправку постовых и офицеров, одетых все как один в морскую форму. Здесь во всём чувствовалась более высокая не только воинская, но и общая культура сравнительно с аналогичными ведомствами артиллеристов или военно-воздушных сил. В приёмной, куда мы вошли, пройдя широким коридором мимо нескольких дверей, нас приветствовал дежурный офицер. Он сказал, что командующий свободен и ждёт нас.

Когда мы вошли в кабинет Главкома, я даже несколько растерялся - настолько поразили меня размеры этой комнаты. Точнее сказать, эта была не комната, а целая зала, где можно было бы проводить танцевальные турниры или званые балы. Пол был почти целиком покрыт огромного размера ковром. В дальнем конце стоял рабочий стол с приставленным к нему небольшим столиком для посетителей и удобными небольшими креслами. У противоположной стены прямо перед нашей дверью была ещё одна дверь, которая, видимо, вела в малый рабочий кабинет и другие подсобные комнаты (так, примерно, было и у Сергея Павловича). Справа от нас во всю длину стены было несколько очень больших окон с красивыми, не до конца раскрытыми шторами. Левая стена почти сплошь была закрыта матерчатыми шторами, которые, как нетрудно было догадаться, прикрывали плакаты, схемы, карты, таблицы и прочие наглядные материалы от любопытных глаз. Высоко на стене за спиной адмирала висел портрет одного из знаменитых русских флотоводцев прошлых времён (к своему стыду, я их не очень-то различаю), а у противоположной стены - довольно больших размеров картина, изображавшая одну из известных морских баталий прошлого или позапрошлого века. Справа от нас близко к углу на полу стоял большой глобус диаметром около полутора метров (точно такой же был и у нас), вращающийся на подшипниках, а рядом с ним - морской секстант на специальном штативе. Всё это я увидел не сразу, а рассмотрел несколько позже, когда Главком углубился в чтение "баллистического протокола".

Как только мы вошли в кабинет, его хозяин встал из-за стола и пошёл нам навстречу. Обычно такого ранга начальники сидят и ждут, изображая из себя страшно занятого человека, пока к ним подойдёт вошедший. Такое внимание было приятно мне, хотя я отлично понимал, что оно обращено не ко мне лично. Оно было знаком уважения к Сергею Павловичу и кроме того вполне соответствовало флотским традициям. Впоследствии я неоднократно убеждался в справедливости этого своего первого наблюдения.

Адмирал поздоровался со мной за руку, а стоявшему рядом навытяжку офицеру сказал, что тот пока свободен. Стоя перед ним с запечатанным пакетом в руках, я вдруг сообразил, что допустил оплошность: ведь мне надо было бы сначала пройти в секретную часть, там вскрыть пакет и прийти к Главкому не с пакетом, а с его содержимым. Причиной тому была, конечно, та стремительность сопровождающего меня офицера, из-за которой я вовремя не успел правильно сориентироваться. "Ну, - думаю, - сейчас достанется мне на орехи" и, обращая внимание на запечатанный конверт, говорю, что надо бы в секретной части вскрыть пакет. "Вам никуда не надо ходить, сейчас всё устроим", - говорит адмирал без всякого раздражения, нажимает кнопку на столе и даёт соответствующее распоряжение дежурному офицеру. "Он здесь, товарищ адмирал, - отвечает дежурный, - ждёт вашего вызова". В ту же секунду входит то ли начальник, то ли работник секретной части, который устраняет возникшую трудность и, обращаясь ко мне, говорит: "Я буду ждать вас в приёмной".

Когда мы остались вдвоём, я хотел вкратце рассказать о содержании документа, обратив внимание на те места в нём, в которых затрагивались интересы Военно-морского флота и возлагаемые на него задачи на предстоящем пуске. Однако Главком пожелал сам прочитать документ и только просил давать разъяснения по тем местам, по которым у него возникнут вопросы. Время от времени он делал какие-то заметки в своём настольном блокноте и задал мне несколько вопросов, относящихся к техническим характеристикам ракетно-космической системы и общей организации управления полётом. Другие руководители подобного уровня обычно при ознакомлении с такими документами приглашают ответственных специалистов своего ведомства, участвовавших в разработке документа, и со своими вопросами больше обращаются к ним. В данном же случае никто из его сотрудников не был приглашён. Только прочитав весь протокол, он спросил, кто из специалистов его ведомства участвовал в составлении и согласовании протокола и, увидев на листе согласований фамилию одного из офицеров своего штаба, остался доволен. После этого, учинив свою утверждающую подпись на титульном листе, признался: "Я не представлял, что пуск связан с такими сложными завязками. Передайте Сергею Павловичу, что мы окажем ему любое содействие, которое в наших силах".

Читателю, видимо, не очень ясно из предыдущего рассказа, какое отношение мог иметь Военно-морской флот к запуску ракеты. Если быть кратким, то это - осуществление тех же функций, что и наземными измерительными пунктами слежения за полётом ракеты, то есть проведение телеметрических и траекторных измерений на участках трассы, проходящих над океанами, выдача ряда управляющих команд на борт, засечка координат падения частей ракеты при неудачных пусках, эвакуация непотопляемых отсеков при необходимости, спасение терпящего бедствие экипажа при аварийных пусках, определение точных координат падения боевых частей ракет при экспериментальных пусках и выполнение некоторых других функций. Обычно корабли размещались в зависимости от особенностей траектории в определённых точках Тихого, Индийского и Атлантического океанов. Иногда им приходилось спускаться до южных сороковых ревущих широт, и наши люди, работавшие на этих кораблях, делились впоследствии своими впечатлениями о пережитых там днях. Мне лично не пришлось ни разу испытать на себе прелести подобных путешествий - я был невыездным лицом. Помимо прочих неподходящих анкетных данных, я был к тому же всё ещё беспартийным.

Своё посещение Военно-морского ведомства я решил описать вовсе не для того, чтобы выделить какие-то особые качества главкома Горшкова сравнительно с другими крупными руководителями, а потому что сам дух, царивший там, произвёл на меня довольно сильное впечатление. Что касается самого адмирала Горшкова, который, безусловно, был одним из признанных организаторов Военно-морского флота, то его деятельность впоследствии была омрачена, на мой взгляд, не очень благопристойными делами. Я имею в виду ту крупную роль, которую он сыграл в возвеличивании событий, связанных с так называемой Малой Землёй во время Отечественной войны, и "выдающихся военных заслуг" Л. И. Брежнева, якобы имевших место в этой эпопее. Не зря в народе стал ходить ехидный анекдот о том, что Великая Отечественная война была лишь эпизодом в битве за Малую Землю.

Обращаясь ко многим событиям периода правления Брежнева, не перестаёшь удивляться всеядности и неразборчивости этого человека в средствах, лишь бы они приносили какое-либо очередное звание или награду, потешая его детское самолюбие. Только у нас возможно было присвоение человеку, окончившему мелиоративный техникум по специальности "землеустроитель" и не имевшему ни малейшего понятия о военном искусстве и военной науке, высшего воинского звания - маршал. А сколько было других маршалов, ни разу не нюхавших порох? Он же стал в очередной раз Героем Социалистического Труда за успехи советской космонавтики. А его книги "Малая Земля", "Возрождение", "Целина", "Воспоминания"? Ведь он в самом деле почти что верил в то, что написал их сам. Вот и адмирал Горшков не устоял перед тем, чтобы не подлить немного воды в эту общую мельницу, благо, черноморской воды вон сколько у берегов Новороссийска!

Среди многих известных людей, которых довелось мне видеть, слышать, далеко не все оставили о себе яркие впечатления. Трудно даже понять, почему память о ком-то не стирается в нашем сознании, сколько бы времени ни прошло, а о другом и слабого следа не остаётся. Видимо, есть среди нас люди, обладающие какими-то особыми свойствами, благодаря которым они выделяются из общей массы, не прилагая к тому никаких усилий. Это, конечно, дар божий.

Одним из таких людей, на мой взгляд, был академик Келдыш, директор Института прикладной математики, президент Академии Наук СССР. Я не знаю, когда, при каких обстоятельствах состоялось знакомство Сергея Павловича с Мстиславом Всеволодовичем, но их творческий союз определил очень многое в развитии ракетно-космической техники.

Впервые я увидел Келдыша в 1948 или 1949 году на защите одного из наших первых эскизных проектов дальней ракеты. Молодому академику, избранному три года назад, было всего 38 лет. Вскоре после этой защиты, по поручению Сергея Павловича, я отправился в Математический институт им. Стеклова для обсуждения совместного сотрудничества в области баллистики. Институт располагался в сравнительно небольшом здании на Ленинском проспекте (тогда он назывался Калужским шоссе). Я вошёл в полутёмный, слабо освещённый подъезд и направился к единственной лестнице, ведущей на второй этаж. Тут меня остановила пожилая женщина с наброшенным на плечи большим шерстяным платком, хотя на дворе было лето, и спросила, куда я иду. Я сказал, что иду в отделение прикладной математики, но это её не устроило, и последовал следующий вопрос:

- А к кому?

Я не знал точно, какую должность занимает Келдыш, и сказал наобум:

- К заведующему отделением.

- Такого я не знаю, - сказала она и после некоторого раздумья вновь спросила:

- А как его фамилия?

- Келдыш, - ответил я и добавил, - академик Келдыш.

Тут её сердитое лицо несколько просветлело, и она подытожила наш разговор:

- Так бы и сказали сразу, такой у нас есть. Сейчас выпишу к нему пропуск. Как ваша фамилия и имя, отчество?

После некоторых неудачных попыток ей, наконец, удалось правильно всё написать (при этом старушка никакого документа у меня не спросила), затем на пропуск поставила штамп и вручила его мне, подсказав даже номер комнаты. Поднимаясь по лестнице, я остановился у окна между этажами и посмотрел на пропуск. В строке "Куда" её рукой было написано: "К товарищу академику Келдышову". Это меня так позабавило, что напряжённость, которую я испытывал, как рукой сняло, и я без излишней робости направился в нужную мне комнату.

Академик сидел за столом, подперев лоб левой рукой. На нём был светло-серого цвета пиджак, ворот белой рубашки расстёгнут. Он как-то нехотя встал, поздоровался вялым рукопожатием, пригласил сесть и только тогда спросил, кто я и по какому делу. Говорил он очень тихо, заметно растягивая слова и поглаживая свои чёрные, с лёгкой проседью довольно длинные прямые волосы. Смуглое лицо с глубоко посаженными очень чёрными глазами под довольно густыми бровями выглядело уставшим. Когда я представился и рассказал о цели своего визита, он чуть оживился и сказал, что институт этой проблемой никогда раньше не занимался, но теперь надо будет заняться. Затем, несколько помедлив, добавил:

- Вам придётся иметь дело с одним из наших сотрудников Охоцимским Дмитрием Евгеньевичем. После нашего разговора с Сергеем Павловичем я его уже предупредил о вашем посещении. Расскажите ему как можно подробнее о проблеме в целом и какие задачи вас интересуют в первую очередь. Ведь вы занимаетесь только кругом баллистических ракет, если я вас правильно понял? - спросил он.

После моего утвердительного ответа он набрал по внутреннему телефону трёхзначный номер и попросил кого-то, чтобы Охоцимский зашёл к нему.

Довольно часто внешность человека, пока я его не знаю, почему-то у меня ассоциируется с его фамилией каким-то причудливым образом, хотя понимаю, что никаких оснований к тому нет. На этот раз мне представилось, что такую фамилию мог носить коренастый, высокого роста человек с рыжими волосами и небритыми щеками. Оголённые по локоть руки густо покрыты рыжей растительностью. По возрасту он должен быть заметно старше меня, по национальности скорее всего украинец и разговаривает он басом с сильным украинским акцентом. Пока мой неизвестный знакомый шёл к нам, Келдыш вновь обратился ко мне:

- Ведь баллистические задачи относятся к разряду одних из наиболее трудоёмких в вычислительном отношении задач, не так ли, уважаемый... эээ...

- Рефат Фазылович, - подсказал я ему.

- ... уважаемый Рефат Фазылович, - докончил он.

- В этом и состоит сейчас наша главная трудность, Мстислав Всеволодович, - ответил я, - для расчёта сотен траекторий в проектных задачах у нас не хватает ни сил, ни времени.

А сам подумал: "Надо же, ещё ничего не зная о моих намерениях, попал в самую точку".

В это время, предварительно постучав в дверь, вошёл, как нетрудно было догадаться, тот самый Охоцимский - полная противоположность моим ожиданиям. Это был среднего роста, худенький, очень бледный молодой человек с какими-то то ли виноватыми, то ли испуганными глазами.

- Вы меня вызывали, Мстислав Всеволодович? - спросил он очень тихим, высоким голоском.

Единственное, что в нём соответствовало моим представлениям, были волосы, которые оказались, действительно, рыжеватого цвета.

- Дмитрий Евгеньевич, - сказал Келдыш, - познакомьтесь, пожалуйста, с сотрудником Сергея Павловича Королёва и обсудите с ним содержание работ, которые мы могли бы взять на себя. Потом мне всё расскажете.

- Хорошо, Мстислав Всеволодович, - ответил Охоцимский, и мы, попрощавшись с Келдышем, вышли в коридор.

Тут Охоцимский извинился и сказал, что не может меня пригласить на своё рабочее место из-за внутренних пертурбаций.

- Давайте посидим здесь, - предложил он, указав на очень древний кожаный, изрядно запылённый диван, стоявший прямо в коридоре.

На диване сидеть было очень неудобно, так как перекосившиеся пружины мешали занять устойчивое положение. Вдоль стен коридора выстроились ряды пыльных шкафов со стеклянными дверцами, заполненных старыми журналами, бюллетенями, справочниками и другой специальной литературой. Стены, полы, потолки давно не видели ремонта. Откровенно говоря, не ожидал я, что храм науки может содержаться в таком плачевном состоянии. Гораздо позже, когда отделение прикладной математики, отделившись от Математического института им. Стеклова, превратилось в самостоятельный Институт прикладной математики со своим зданием, условия работы стали заметно лучше. Дело в конце концов не в этих условиях, а в качестве контингента сотрудников, которое здесь всегда соответствовало самым высоким критериям. Насколько мне известно, сам Келдыш отбирал из среды студентов и аспирантов будущих работников института, как говорили тогда, поштучно. Работы, выполненные в институте Келдыша, отличались чёткой постановкой задачи, ясным изложением, доступностью для широкого применения в инженерной практике.

Сотрудничество наше оказалось весьма плодотворным и несколько позже оно распространилось и на некоторые другие подразделения нашего Конструкторского бюро. Будущий академик Охоцимский стал одним из руководителей этого направления, при институте был организован один из баллистических центров, занимающихся и поныне баллистико-навигационным обеспечением ряда космических программ.

Отношения между Королёвым и Келдышем сложились с самого начала очень корректные и уважительные, и такими они поддерживались в течение всего периода их совместной работы. Я полагаю, что Келдыш одним из первых среди самых крупных учёных понял значение только-только нарождающейся новой техники и ту роль, которую ей надлежало сыграть в истории науки и техники, и решительно поддержал усилия Королёва, так нуждавшегося в опоре на большую науку. В дальнейшем мы все видели, как эта самая техника превратилась в свою очередь в опору для развития новых отраслей науки и дала толчок к появлению "второго дыхания" у многих её старых отраслей.

Могу со всей определённостью сказать, что в ракетно-космической технике не было ни одного сколько-нибудь крупного проекта, который бы принимался без обсуждения и согласования с академиком Келдышем. Он был в течение продолжительного времени председателем так называемого Лунного Совета, в функции которого входило координирование всех работ и программ, посвящённых исследованиям Луны. Именно в эти годы, если память мне не изменяет, с чьей-то лёгкой руки появилась рядом с фигурой таинственного "Главного конструктора" фигура "Главного теоретика космонавтики", под которой подразумевался именно академик Келдыш. Так и шагали рядом эти две загадочные фигуры, пока не скончался Сергей Павлович Королёв и Политбюро сочло возможным снять завесу таинственности.

Думаю, что Королёва и Келдыша сближали не только общие задачи, вытекающие из развития ракетно-космической техники и инициирования на этой базе новых научных исследований, но также чисто человеческая взаимная симпатия. Каждый испытывал глубокое уважение к другому как к равновеликой личности, стоящей во главе дела очень большой важности. Будучи человеком весьма эмоциональным, Королёв позволял себе иногда довольно резкие высказывания в адрес многих людей, невзирая на ранги и положение, но не помню ни одного случая, когда бы он допустил нечто подобное в отношении Келдыша. Я несколько раз был свидетелем того, как разгорячившегося Королёва Келдыш мягко урезонивал, показывая неуместность и бесплодность подобных методов убеждения оппонентов. В острых ситуациях Келдыш как никто другой умел себя сдерживать, показывая пример самообладания. Однако если кто-то заденет его за живое или кому-нибудь изменит чувство такта, он мог несколькими энергичными фразами так поставить его на место, что охота повторить нечто подобное, как мне кажется, пропадала если и не навсегда, то наверняка надолго.

Келдыш не был человеком бескомпромиссным, напротив, он умел искать и находить взаимоприемлемые решения, но в вопросах принципиальных был неуклонным, подтверждая свою точку зрения совершенно безотбойными логическими аргументами. Он не любил часто и долго говорить, никогда никого не перебивал, а чаще всего сидел в глубокой задумчивости с полузакрытыми или закрытыми глазами. Со стороны могло показаться, что он дремлет или думает совсем о другом. И когда вдруг своим мягким и тихим голосом вмешивался в ход дискуссии, становилось ясно, насколько глубоко и точно проникал он в суть проблемы. Особенно поражали меня его вопросы, ставившие в тупик самых подготовленных докладчиков.

В течение 13 лет Келдыш был президентом Академии Наук, в 1974 году с этого поста он ушёл по состоянию здоровья, а затем до конца жизни оставался членом Президиума Академии Наук. В 1978 году в возрасте 67 лет он скоропостижно скончался в своём гараже на даче под Москвой, по официальной версии, от сердечной недостаточности. Не исключено, что эта версия соответствует действительности, хотя высказывались и небезосновательные сомнения в её правдивости. Но это уже могло бы быть предметом совсем другого разговора.

Среди множества очень важных дел, которыми постоянно был занят Королёв, мне часто казался удивительным проявляемый им интерес к мелким, совершенно несущественным деталям какого-либо дела. Это касалось не только техники и цифр, но распространялось и на чисто поведенческие категории, которые могли вызвать тот или иной психологический эффект. Ему нравилось создавать заранее продуманные, а иногда импровизированные, почти театральные сцены, в которых главным действующим лицом чаще всего являлся он сам. Попытаюсь описать только два случая, в одном из которых я оказался невольным свидетелем, а в другом - исполнителем.

Первый случай происходил на космодроме Байконур. Сергей Павлович любил, освободившись от полигонной текучки, "отдохнуть", как он сам выражался, на волнующих его перспективных задачах. Он обычно заранее предупреждал о теме намечаемого разговора и назначал время встречи. Так было и на этот раз. Это не было отчётом о какой-то выполненной по его поручению работе, не было связано с подготовкой к обсуждению очередного проекта или особенностей предстоящего пуска. Прелесть подобных не очень частых бесед заключалась в свободном обмене мнениями, в ходе которого главный конструктор старался глубже вникнуть в специфические особенности тех или других специальных вопросов, а его собеседник обогащался идеями своего наставника.

Когда я вошёл в домик (он не жил в общей гостинице, а всегда занимал один и тот же деревянный домик, построенный по типу финских домиков), Сергей Павлович лежал на диване с какой-то книжкой в руках. Чуть приподнялся, отложил книжку на находящийся рядом стул, хотел присесть, но махнул рукой и сказал, что сегодня неважно себя чувствует.

- Ты не будешь возражать, если я буду разговаривать лёжа? - спросил он и, не дав возможности ответить, добавил: - Ну и хорошо. Возьми стул и подсаживайся поближе. Вон там, на столе, прихвати бумагу и карандаш.

Разговор касался тех ограничений, которые накладываются со стороны траекторий полёта к Луне на возможные даты старта, и связи между этими ограничениями и потребными энергетическими затратами, то есть сообщаемыми аппарату скоростями. Сергею Павловичу хотелось постичь закономерности механики этих сложных полётов, так как не очень любил те или иные утверждения принимать на веру. Да и чего греха таить, нравилось ему иногда блеснуть к месту знанием тонкостей перед какой-нибудь высокой аудиторией.

Наша интересная беседа вдруг была прервана появлением начальника секретной части экспедиции.

- Извините меня, Сергей Павлович, - бодро начал он, - я принёс вам список на премирование сотрудников за проведение срочных ночных работ согласно вашему указанию.

Сергей Павлович недовольно поморщился и присел на край дивана.

- Давайте ваш список.

Не успел он взглянуть на список, как тут же последовал вопрос:

- Почему нет визы технического руководителя?

- Я сейчас же после вас к нему подойду, Сергей Павлович.

- Вы что, порядков не знаете, Николай Иванович? - начал раздражаться Сергей Павлович. - Почему я должен вас учить таким элементарным вещам?

Не получив никакого ответа, он стал вчитываться в документ.

- Кто у вас занимается письмами? - с ещё большим раздражением спросил Сергей Павлович.

- Моисеева, Сергей Павлович, Анастасия Михайловна. Вы же её хорошо знаете.

- Я-то знаю, а вот вы, Николай Иванович, оказывается, не знаете своих сотрудников. Взгляните, что здесь написано, - и Сергей Павлович встал с дивана, подошёл вплотную к Николаю Ивановичу, поднёс бумагу прямо к его лицу и ткнул пальцем в какую-то строчку текста.

- Моисеева, - медленно прочитал Николай Иванович, - тут всё верно написано, Сергей Павлович, уже не совсем уверенно добавил он.

- Посмотрите же на инициалы, раскройте шире ваши глаза, - прикрикнул Сергей Павлович.

Увидев ошибку, Николай Иванович попытался оправдаться:

- Это машинистка второпях вместо А. М. простучала А. С., мы сейчас это исправим.

Но Сергей Павлович уже закипал:

- Послушайте, Николай Иванович, если документ приносите мне на подпись вы, вы и отвечайте за всё, что здесь написано. Пора бы это усвоить. Или вы только исполняете роль курьера между машинисткой и мною? Вы что, не понимаете, что это финансовый документ?

Николай Иванович растерялся, как-то сник и стоял, как напроказничавший мальчишка. Между тем Сергей Павлович продолжал распаляться всё больше. Было видно невооружённым глазом, что он ищет, к чему бы ещё придраться, и нашёл-таки ещё несколько мелких, ничего не значащих ошибок. Дальнейшее я бы не взялся описывать в деталях, поскольку и в словах, и в поведении было слишком много эмоций, которые я не в силах передать. Мне крайне неловко было находиться там и наблюдать за происходящим, но повернуться и уйти тоже не решался. После града довольно сильных выражений Сергей Павлович в ярости скомкал несчастную бумажку или разорвал её - точно не помню - и бросил в лицо побледневшему, как воск, Николаю Ивановичу. Обвинив его в безответственности, сказал, что снимает его с работы как никчёмного руководителя, и чтобы тот отправлялся завтра же по шпалам в Москву с этой неумеющей печатать машинисткой. Должен сказать, что многие из нас таким же способом неоднократно "отправлялись по шпалам" в Москву (только никто ни разу так и не тронулся с места).

Я стал опасаться, как бы с Сергеем Павловичем не случилось плохо, ведь всего несколько минут тому назад его что-то сильно мучило, и он лежал на диване практически больной. Грозно вскинув глаза снизу вверх, он напоследок охрипшим голосом произнёс:

- Долго вы ещё будете стоять передо мной с этой паршивой бумажкой? Отправляйтесь сейчас же к себе и переделайте всё, а я подумаю, кем вас заменить.

Чтобы как-то разрядить обстановку, как только мы остались вдвоём, я рискнул обратиться к Сергею Павловичу:

- Сергей Павлович, - сказал я, - зачем вы себя так расстраиваете из-за каких-то пустяков? Да ещё будучи не совсем здоровым. Вам нельзя так волноваться.

Сказал, а сам думаю: "Ну, сейчас и меня отправит туда же вслед. Лучше бы промолчал". Ничего не говоря, Сергей Павлович подошёл ко мне поближе, кивнул головой, подмигнул правым глазом и, чуть улыбнувшись, сказал:

- А что, Рефат Фазылович, здорово я ему поддал? Как ты думаешь, запомнит?

Я настолько опешил от такого перевоплощения, что даже не нашёлся сразу, что и ответить. Видя мою растерянность, Сергей Павлович ещё больше развеселился. Сначала тихо рассмеялся, а затем принялся так заразительно хохотать, что даже схватился за живот и не скрывал появившихся слёз. Признаться, я впервые видел его в таком раскованном состоянии. Вдоволь насмеявшись, он опять принял обычный деловой вид и сказал:

- Ну, давай делом заниматься. Ты понимаешь, люди есть люди. Многие из них, пока на них не цыкнешь, не хотят работать как следует, распускаются, особенно, когда почувствуют власть. Таких - хочешь не хочешь - обязательно надо приструнивать.

Медленно прошагав несколько раз туда-обратно по комнате, он продолжил:

- Я всё же прилягу, и давай продолжим наш разговор.

Должен признаться, эта сцена меня сильно смутила. Зачем так унижать человека, даже если он и виноват? Допустимо ли в присутствии третьих лиц разыгрывать подобные сцены? Или это делалось в назидание?

Так я узнал ещё одну черту в сложном характере нашего главного конструктора: он был неплохим артистом и умело пользовался этим своим талантом в необходимых случаях. После этого, какие бы разносы ни устраивал Сергей Павлович, он не казался уже мне таким грозным, как раньше. Но разгадать, играет он или в самом деле так серьёзно разошёлся, практически не удавалось.

Разыгрывать эффектные сцены он любил не только сам, но иногда подключал и своих сотрудников. Хорошо запомнился один случай, в котором главная роль досталась мне. Как-то он вызвал меня к себе и поручил выступить с небольшим сообщением на заключительном заседании, которое должно было состояться под председательством другого главного конструктора - В. Н. Челомея, основного нашего конкурента по военно-космической тематике. Суть вопроса состояла в обсуждении готовности к одному из экспериментальных пусков некоего спутника разработки КБ Челомея с использованием нашей ракеты-носителя. Сергей Павлович очень ревностно относился к устремлениям Челомея перехватить инициативу в "оседлании" космоса, тем более с привлечением для этой цели техники, созданной в КБ Королёва. Однако саботировать очередные постановления ЦК КПСС и Совета министров Королёв никак себе не мог позволить, и он вынужден был, скрипя зубами, их исполнять. На этот раз нам предстояло вывести на орбиту спутник, который, по версии Челомея, должен был открыть серию маневрирующих спутников. Между тем все специалисты считали, что ряд предыдущих наших спутников уже были маневрирующими, так как производили манёвры, связанные с обеспечением условий для спуска в заданный район Земли. Не вдаваясь в технические детали нашего разговора, отмечу, что мне было поручено в очень лаконичной форме доложить об основных параметрах начальной орбиты выведения и о готовности ракеты-носителя. Если последуют вопросы о технических характеристиках носителя, я должен был подробно ответить на них. Когда я уже направился к выходу из кабинета, Сергей Павлович вдруг остановил меня и попросил вернуться.

- На чём ты поедешь? - спросил он.

Дело в том, что Реутово, где было назначено совещание, находилось за пределами Москвы, недалеко от кольцевой дороги, и туда мы обычно добирались из Москвы на электричке или на собственной машине по кольцевой дороге. Для меня вопрос этот был не принципиальным, поскольку никаких секретных документов брать с собой не было необходимости, и я ответил, не задумываясь:

- Скорее всего, на своей машине, а может быть, на электричке.

- Так не пойдёт, - сказал Сергей Павлович, - сейчас мы это устроим, - и с этими словами нажал кнопку селектора к секретарю.

- Антонина Алексеевна, у нас ЗИМ на завтра свободен?

- Да, Сергей Павлович, пока свободен.

- Отдайте его на завтра Аппазову, время он вам сообщит.

И опять ко мне:

- Кого возьмешь с собой?

- Я поеду один, мне никто не понадобится.

- Это не годится. Надо, чтобы тебя сопровождал твой человек.

Спрашивать, зачем это нужно, не имело смысла.

- Хорошо, Сергей Павлович, я поеду с начальником сектора Безвербым.

- Так и договорились. Действуйте.

Не успел я дойти до двери, как Сергей Павлович опять вернул меня:

- Вот что, Рефат Фазылович, совещание назначено на одиннадцать часов ровно. Челомей - человек очень пунктуальный, но мы тоже не лыком шиты. Ты должен появиться у него ровно в одиннадцать ноль-ноль, лучше всего, когда начнут бить его очень точные напольные часы, ты меня понял? - спросил он, потирая от удовольствия руки.

- Я, конечно, приеду чуть пораньше, но когда народ из приёмной повалит в кабинет, мне оставаться в приёмной и ожидать боя часов, наверное, будет неудобно.

- Мы устроим ему маленькую хитрость. Слушай меня внимательно.

Чувствовалось, что идея с часами его завлекла, и он придумывал, как бы половчее всё это осуществить. Ничего мне не говоря, он опять связался с Антониной Алексеевной:

- А что у нас завтра делает ЗИС?

- Если вы его сами не займёте, он свободен.

- Отдайте Аппазову завтра вместо ЗИМа ЗИС, он поедет к Челомею.

Надо сказать, что пока за Сергеем Павловичем не закрепили "Чайку", он пользовался как своей основной служебной машиной этим ЗИСом - большой, удобной машиной на 7 мест, с автоматической выдвижной стеклянной перегородкой между салоном и местом водителя. В средней части салона находилось два или три откидных места, которые легко убирались в небольшие ниши. Когда Сергей Павлович возвращался из полигона (или космодрома), Нина Ивановна встречала его в аэропорту Внуково-3 на этой машине. Как правило, Сергей Павлович приглашал одного либо двух (реже трёх) человек к себе в машину, чтобы подвезти домой, сами они доезжали до своего домика недалеко от ВДНХ, и дальше машина направлялась в Подлипки. В числе этих пассажиров несколько раз находился и я.

После короткой паузы, во время которой он, видимо, выработал какой-то план, Сергей Павлович продолжил наш разговор:

- Ехать туда минут тридцать. Выезжай так, чтобы приехать на место минут за десять-пятнадцать до начала совещания, но на территорию не въезжайте, а остановитесь на площадке, которая находится метров за сто по левую сторону от дороги, не доезжая до ворот предприятия. Здесь остановитесь и подождите до без трёх-четырёх минут одиннадцать, затем подъезжайте к воротам. Вас на моей машине пропустят на территорию без всяких пропусков - об этом побеспокоюсь я. Подъезжайте к корпусу прямо перед воротами и входите в вестибюль. Там два лифта: один (левый) общий, для всех, а правый поднимает только на 6-ой этаж, где кабинет Челомея. Поднимаетесь, и тут же, рядом, вход в приёмную. Мол, так-то и так-то, вы прибыли на совещание от Королёва. Если у вас в запасе окажется хотя бы ещё минута, лучше потопчитесь в коридоре. Ты всё хорошо запомнил? - спросил Сергей Павлович после своего инструктажа, потирая руки и очень довольный придуманным сценарием.

- Да, Сергей Павлович, я всё понял, постараюсь исполнить в точности, - только и оставалось мне ответить.

- Ну, иди, готовься, потом мне расскажешь, - напутствовал он.

На следующий день операция была проведена почти в идеальном соответствии с задуманным планом. Когда мы вошли в кабинет Челомея, он был заполнен приглашёнными на совещание, Челомей стоял во главе своего стола и что-то говорил. Увидев нас, он прервал свою речь и с ехидной улыбочкой спросил:

- А вы, молодые люди, откуда будете?

Все повернули головы в нашу сторону в ожидании развития начатого диалога.

- Мы с докладом по ракете-носителю, от Королёва, - ответил я.

Обведя взглядом аудиторию и сделав широкий театральный жест рукой в сторону, Челомей продолжил:

- Как видите, все уже на своих местах. Сергей Павлович - человек очень пунктуальный, а вот его сотрудники, оказывается, не очень..., - не успел он докончить свою фразу, как те самые напольные часы, о которых говорил Сергей Павлович, вдруг зашипели и начали отбивать время. Челомей взглянул на них, посмотрел на свои ручные часы и с некоторым неудовольствием изрёк:

- Это, оказывается, мы чуть раньше начали нашу работу, а к товарищам от Сергея Павловича никаких претензий нет. Во всяком случае относительно аккуратности во времени, - и, обращаясь к нам, добавил, - Присаживайтесь, пожалуйста, если там есть свободные места, или проходите сюда поближе, и мы начнём.

Дальше всё проходило по обычному для подобных совещаний шаблону, если не считать очень длинную, хвастливую речь самого Челомея, смысл которой состоял в том, что намечаемый пуск должен занять по своей значимости такое же место в истории космонавтики, как и первый спутник Земли.

Обо всём этом я рассказал Сергею Павловичу в тот же день, как только мы вернулись к себе. Он остался очень доволен разыгранным спектаклем и почему-то посчитал, что этим самым мы утёрли нос Челомею. Видимо, у него были какие-то свои счёты в отношениях с Челомеем.

Мне доводилось ещё несколько раз видеть академика Челомея в разных ситуациях, и каждый раз он на меня производил какое-то неприятное впечатление своим выпирающим из него высокомерием. Он был умён, эрудирован, красноречив, внешне всегда выглядел очень приятно, одевался со вкусом, но не было в нём ни притягательности, ни обаяния. Приведу один очень характерный случай.

В 1970 году, по поручению тогдашнего главного конструктора нашего предприятия академика В. П. Мишина, я отправился на торжественное собрание по случаю 60-летия директора Вычислительного центра Академии Наук академика Анатолия Алексеевича Дородницына. Тогда принято было подобные мероприятия проводить в большом зале, с президиумом на сцене. Выступающих вызвали на трибуну для произнесения коротких поздравительных речей и вручения подарков. Когда слово для приветствия получил Челомей, он умудрился растянуть свою речь на целых 20 минут. О чём же он говорил? Сколько-то лет тому назад у него, Челомея, были серьёзные неприятности по работе. Одним из тех, кто помог ему в этой ситуации, был академик Дородницын. Когда работа была успешно завершена, он, Челомей, представил Дородницына в числе других к государственной награде и тогда Дородницын получил Орден Ленина. Он, Челомей, и сейчас готов сотрудничать с академиком Дородницыным и готов поручиться, что успех будет не меньшим. Подобной бестактности трудно было ожидать от воспитанного человека. Но пилюлю он подсластил: подарил юбиляру прекрасную собственноручно изготовленную шкатулку. Позже я узнал, что изготовление шкатулок было самым большим увлечением Челомея, и в этом деле он достиг блестящих результатов. Одну из таких шкатулок я имел возможность держать в руках и хорошо рассмотреть: она была подарена Всеволоду Ивановичу Феодосьеву, профессору МВТУ им. Баумана, очень известному учёному в области теории прочности и сопротивления материалов, автору многих монографий и учебников, по которым учились и по сей день учатся студенты многих технических вузов.

вперед
в начало
назад