ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
До сессии оставался один день.
Со всех сторон Страны советов уже прибывали делегаты. Москва за несколько дней превратилась в шумный, оживленный город.
Широкие проспекты гудели от сигнальных сирен. Толпы народа двигались по тротуарам плотными рядами. В ресторанах с утра до поздней ночи толкались люди. Десятки новых, запасных столовых, буфетов, закусочных и ресторанов открывались через каждые два часа. Начали работать театры. На площадях появились полотна телекинорадиоприемников. По широким лестницам музеев и библиотек вверх и вниз тянулись бесконечными потоками посетители. По вечерам с крыш домов неслись песни. Пели улицы и площади. Пели дома и мостовые.
Павел бродил среди этих шумных, веселых делегатов, рассеянный и озабоченный. Волнуясь, он ловил на лету отдельные фразы о предстоящих работах сессии, стараясь угадать по настроениям, по еле уловимым интонациям голосов решение о своей работе.
Обедая, он вмешивался в разговор соседей, ловко направляя беседу в нужном ему направлении, и с биением в сердце прислушивался к тому, что говорят о Звездном клубе.
Но все его попытки угадать настроение отдельных делегатов неизменно сталкивались с одной и той же фразой:
— Подождем доклада... Сейчас говорить об этом — преждевременно... Послушаем, что скажет Иванов.
Он похудел, потерял аппетит, сон его стал беспокойным.
В последний вечер перед сессией он не мог найти места в этом большом городе. Какая-то неведомая сила гнала его из одного конца Москвы в другой, из театра в сады, из садов в рестораны.
Не имея возможности убежать от самого себя, от внутренней тревоги, охватившей все его существо, он отыскал Киру и несвязными словами рассказал ей о своем настроении.
— Измучился за эти дни... Места нигде не могу найти...
— Попробуй представить худшее... Представь себе, что работать тебе не придется в этом году.
— Я не могу представить этого. Не могу уже потому, что это было бы неслыханным насилием над личностью. Укажи в нашей истории, в истории социалистического общества, хотя бы один случай, когда бы коллектив вмешался в личную жизнь члена общества... Мы гордимся тем, что способности каждого особенно пышно расцветают в наше время. Мы знаем, что к индивидуальным наклонностям каждого из нас коллектив относится бережно и любовно, и вдруг...
— Ты забываешь одно, — перебила его Кира, — коллектив не может культивировать того, что может быть для него вредным.
— Да черт возьми! — не выдержал Павел, — а я-то для кого стараюсь? Я для кого из кожи лезу? Для себя?
— Тем больше причин для коллектива распоряжаться твоей работой.
— А я сам?
Кира с досадой пожала плечами:
— Ты хочешь противопоставить себя коллективу. Ты считаешь себя самым лучшим и самым умным.
Павел покраснел.
— Я не имел таких мыслей. Но я хотел сказать, что при таком порядке вещей мы можем потерять свою индивидуальность!
— Ты сам не веришь тому, что говоришь. Ты отлично знаешь, что наша система воспитания и отношение коллектива к отдельным членам общества направлены к тому, чтобы помочь каждому выявить себя во всем объеме своих способностей... Вспомни капиталистический мир, где величайшие таланты гибли от голода, и взгляни на наше общество. Будь ты даже самым бездарным маляром, обладав в этой области способностями телевокса, — и тогда, даже в этом случае, если ты почему-либо решишь, что у тебя в груди шевелится талант художника, коллектив сделает все, — чтобы помочь тебе в твоей работе. Лучшие художники возьмут над тобой шефство. Лучшие профессора искусства займутся твоей теоретической подготовкой. Прекрасное ателье будет предоставлено в твое полное распоряжение. Проявляй себя. Работай. Совершенствуйся. А если из тебя ничего не выйдет и если ты всуе возомнишь себя поэтом, — то коллектив не сделает тебе ни одного упрека. Так же бережно и любовно он поставит тебя в иные условия для роста твоего поэтического призвания.
Индивидуальность? — усмехнулась Кира. — Его угнетают? Ты напоминаешь старого мещанина, который боялся социалистического общества только потому, что его бесцветная личность могла раствориться в коллективе. Он представлял наш коллектив, как стадо животных, как коллектив потертых, стандартных личностей, таких же как сам. Да это было бы страшно. Но разве наш коллектив таков? Точно в бесконечной гамме каждый из нас звучит особенно и неповторимо, но все мы вместе под опытными виртуозными пальцами Экономики соединяемся в гармоническое целое, в прекрасную человеческую симфонию...
— Ты, кажется, принимаешь меня за выходца из старого Я сам все это знаю.
— Я не считаю тебя хуже того, что ты есть.
— Да ведь живой я человек?
— Волнуйся! Но говорить при этом глупости вовсе не обязательно. Ты даже не знаешь, что решит завтра сессия, а уже авансом сыплешь гром и молнии.
— Побыла бы ты в моем положении хотя бы две декады...
— Но, Павел... Ведь это же исключительное положение. Сейчас, когда остро встал вопрос об энергетике, нечего даже и обижаться на коллектив, если он не сочувственно отнесется к твоей работе. И, наконец, решающее-то слово принадлежит тебе. Ты можешь работать, вопреки воле коллектива. В материалах тебе не откажут. Этого бояться нечего.
— Хорошо. Я буду работать, а на меня станут смотреть, как на волка? Спасибо.
— Так ты хочешь получить общественную поддержку, игнорируя интересы общества? Я так тебя поняла?
— Ох, оставь пожалуйста. Я сам не знаю, чего хочу. У меня голова идет кругом.
— Тогда — прекратим этот разговор.
— Хорошо! — покорно сказал Павел.
Они замолчали.
* * *
На другой день все шестьдесят подъездов дома Совета ста принимали делегатов всех клубов Республики. Гигантские стены розового мрамора поднимались в небо. В огромных стеклах, точно в тихих заливах плескалось солнце. Толпа людей перед домом-гигантом была похожа на полчища муравьев.
Пневматические лифты-экспрессы безостановочно курсировали между этажами. В стеклянных, залитых солнцем галереях катилась толпа, не останавливаясь ни на одно мгновенье.
Павел вошел вместе с делегатами в подъезд и поднялся на второй этаж, где находился амфитеатр для гостей, а также для тех, кто был лично заинтересован в решениях сессии по тому или иному вопросу.
До открытия оставалось десять минут, но зал был почти заполнен.
Заняв свободное место, Павел поднял голову вверх, к прозрачному куполу дома Совета ста, уходящему в голубую синеву, в которой растворилось стекло крыши, создавая впечатление пустоты. Плывущие над куполом белые облака усиливали это впечатление еще больше.
Павел посмотрел по сторонам.
Сверху, почти от самого купола, уступами спускались кольца амфитеатров, заставленные пюпитрами.
Пюпитры бежали с головокружительной высоты вниз, наступая широкими потоками на середину. И только у самой середины, где на глыбе мрамора стоял изогнутый в подкову огромный стол с массивными креслами сзади, они смыкали свои ряды, охватив глыбу мрамора строгим полукругом.
Шумная, густая толпа делегатов катилась в проходах, заполняя свободные места перед пюпитрами. Бесчисленное множество усилителей, точно рассыпанные пуговицы, чернели всюду, где только останавливался глаз.
Прямо перед собой, над глыбой мрамора, Павел увидел спокойного и сильного Владимира Ленина.
Суровое, с гранитным чертами, лицо Иосифа Сталина бесстрастно поднималось над шумными амфитеатрами.
Знакомые с детства лица всех борцов за социализм стояли плечо в плечо с вождями партии. Вся задняя стена представляла собою изумительное произведение скульптуры, на этой стене тысячи художников воспроизвели барельефные портреты громадной ленинской партии, положившей начало социалистическому строительству.
...До открытия сессии оставалась одна минута. Члены Совета ста, один за другим, появлялись на возвышении, обходили стол и усаживались на свои места.
Вот вынырнул суетливый Коган. Наклонив голову вниз, он тыкался то в одно, то в другое кресло, потом, присев с краю, быстро вскочил и побежал в другой конец стола.
Вот появился Молибден. Сохраняя свой обычный вид, — высокий и большой, — он, как всегда, прямо держал крупную голову, как всегда, размеренно и бесстрастно прошел мимо стола и опустился в кресло.
За Молибденом шел Владлен Осипов. Это был маленький, необыкновенно подвижный человек, с глубоким взглядом блестящих странно-голубых, словно прозрачных глаз. За его спиной появился Неон Берг, казавшийся совсем молодым человеком. Под шапкой серебристых седых волос светились глаза, в которых метался лихорадочный огонь. С грустным, сосредоточенным видом просеменил Феликс Родэ.
Прошел к своему месту высокий, с величественной осанкой, Ларион Федин.
Подняв перед собой тяжелую могучую руку с тонкими холеными пальцами, медленно двигался старый Андрей Ермаков. И, точно медведь, лохматый и взъерошенный, прокатился перед столом шумный Гамов. Он упал в кресло, сжался в комок и, запустив одну пятерню в голову, другую в бороду, принялся рассматривать делегатов маленькими, колючими глазами.
Один за другим занимали места члены Совета ста, старые знакомые всей Республики.
Самое лучшее, самое талантливое, лучшие из лучших, цвет и гордость Страны советов — было представлено здесь, за столом.
Убеленные сединами, имеющие за плечами крупные заслуги, выдающиеся научные работы, они готовились отчитаться перед Республикой в работе и поделиться мнениями по различного рода экономическим вопросам, по вопросам быта, по вопросам культуры.
Наступила гулкая тишина.
Из-за стола поднялся и подошел к микрофону Максим Горев. Его магнетические, словно завораживающие зрачки блеснули под высоким, чистым лбом, затем пропали, утонув под тяжелыми и длинными ресницами.
Полтора миллиона человек встали и, точно ранее сговорившись, грянули «Интернационал».
Сессия открылась.
— Товарищи! — негромко обратился к присутствующим Горев, — сегодня, вопреки традициям, Совет ста решил открыть сессию докладом по энергетическому вопросу.
Одобрительный гул взлетел под купол.
— Предоставляю слово Василию Иванову.
Из-за стола порывисто поднялся юноша лет 19. Этот самый молодой член Совета ста, несмотря на свой возраст, был известен Республике, как гениальнейший теоретик-энергетик. Его имя означало школу. Его работы с почтительностью встречались ученым миром СССР. К его мнению прислушивались. С ним считался весь коллектив. Его гениальность опрокинула традиции. Не имея даже 18 лет, он, вопреки установленному правилу, был выбран членом Совета ста.
Самым молодым, каких только видел Совет ста в своей среде, был до него Мюнценберг, попавший в Совет, имея за спиной 30 лет и 150 научных работ.
Юноша занял место Максима Горева.
Наступила немая тишина. Все глаза устремились на него. Вот тот, который должен был сообщить нечто необыкновенное.
Василий Иванов окинул зал спокойным взором и, не теряя понапрасну времени, приступил к докладу.
Он не умел говорить и впервые выступал с такой ответственной речью перед таким собранием. Тем не менее, голос его был чист и звучен, и в нем не было заметно ни малейшей дрожи, когда он заговорил.
— Товарищи! Я выступаю здесь по поручению Совета ста. Я хочу познакомить вас с той работой, которую мы выполнили коллективно в области планирования дальнейшего развития нашего энергетического хозяйства. Мой доклад таким образом представляет собой суммированные данные коллективной работы Совета ста.
Он кашлянул, положил на пюпитр листки с цифровыми материалами и продолжал:
— Я отниму у вас пять минут для небольшой экскурсии в прошлое. После того, как мы воспроизведем в памяти некоторые, весьма интересные цифры, мы с должной внимательностью познакомимся с нашим настоящим. Попробуйте представить себе конец девятнадцатого века с его нарождающимся энергетическим хозяйством...
В одной из хозяйственных график 1875 года вы легко можете обнаружить, что количество потребляемого каменного угля равнялось в тот год 260 млн. тонн... На этой цифре я попрошу вас задержать свое внимание.
260 миллионов тонн. Что может вызвать эта цифра, кроме иронической улыбки? Но крошечные 260 миллионов уже в то время вызывали среди ученых страх. Ученые той эпохи с карандашами в руках и с тревогой в сердце подсчитывали... Смешно, товарищи, но они подсчитывали, насколько хватит запасов каменного угля, если промышленность будет «пожирать» такие чудовищные, по тем масштабам, порции. После некоторых подсчетов ученые успокоились. Математические вычисления говорили о том, что запасов угля вполне достаточно на 10 тысяч лет, при чем тут уж принималось во внимание также и постепенное увеличение потребления.
Теперь перешагнем через 20 лет и познакомимся с системой «постепенного» увеличения. Перед нами 1895 год. В графике расхода угля стоит уже более почтенная цифра. В этом году мировая промышленность потребовала 526 миллионов тонн. Обратите внимание на научность прогнозов в этой области.
В 1870 году правительственная комиссия, после предостерегающих статей профессора Стенли Джевонса о необходимости экономии в расходовании угля, исчисляла угольные запасы Англии в 147.000 миллионов тонн, что при годовой добыче в 110 миллионов тонн должно было хватить на 1.300 лет. Но уже в 1900 году добыча возросла до 220 миллионов тонн, а срок длительности его запаса упал до 650 лет. В 1913 году добыча возросла до 287 миллионов тонн, а время истощения запасов сократилось до 500 лет.
Можно ли говорить о тысячелетиях, когда уже в 1920 году мировое потребление угля равнялось одному миллиарду 300 миллионам тонн, возрастая с того времени чуть ли не с геометрической прогрессией.
Оставив на совести старых ученых серьезность прогнозов о сроках истощения угольных запасов, обратимся к статистике наших дней. Вот цифры, товарищи. За истекший год одной только промышленностью Страны советов потреблено около полутора миллиардов тонн.24
24Мировые запасы каменного угля были равны в 1920 г. 5.800.000 миллионов тонн.
Цифра эта, товарищи, призывает нас к сугубой серьезности. Мы не можем, по примеру ученых девятнадцатого века, надеяться на тысячелетия. И даже на столетия уже не вправе рассчитывать мы. Опустошенный Донбасс, полуопустошенный Кузбасс сигнализируют опасность. Еще более серьезной становится эта проблема, если вы примете во внимание катастрофическое положение с нефтью. Ее запасы — исчерпаны. Нефти уже теперь не хватает. Сейчас мы вынуждены извлекать нефтепродукты из сапропелитов. Что это значит? Это значит, что через год, самое большее через два, нам придется перевести всю промышленность и весь транспорт на уголь и на его продукты. Но так как уголь служит в нашем хозяйстве не только в качестве топлива, то опасность становится совершенно реальной.
В этом году мощность механических двигателей, потребляющих твердое и жидкое топливо, равняется 700 миллионам лошадиных сил. Иначе говоря, в Стране советов работает на угле и нефти почти в два раза большее число двигателей, работавших в 1930 году во всем мире.
В ближайшее десятилетие количество механических двигателей, по предварительным подсчетам, должно увеличиться ровно в два раза. Если к нашим запасам топлива придвинется новый рот, обладающий такими же крепкими челюстями, то опустошение угольных бассейнов ускорится ровно в два раза.
Только на тридцать лет хватит наших топливных запасов и то последнее десятилетие будет питать свои двигатели остатками когда-то мощного Норильского угольного бассейна.
Только тридцать лет, товарищи, отделяют нас от катастрофы. И мы, присутствующие здесь, в большинстве своем будем свидетелями разорения и промышленного паралича страны.
Жизнь замрет. От социализма мы в несколько месяцев перейдем к временам каннибализма...
Сегодняшняя сессия — историческая. Сегодняшний день должен создать мощное движение коллектива против надвигающейся опасности. Эта сессия должна положить конец дальнейшему росту силовых установок, работающих на твердом и жидком топливе. Эта сессия должна положить начало внедрению в промышленность и транспорт новых двигателей, пользующихся солнцем, водой, ветром.
Страна, весь коллектив обязаны направить все силы к отысканию новых источников энергии. Работы в этой области следует окружить особым вниманием, особой атмосферой. Все излишки ценностей надлежит перебросить на лабораторные изыскания. Каждая новая идея в вопросах энергетики должна обрастать армией исследователей-лаборантов.
Чего мы можем ожидать и на что мы можем надеяться в этой области? Обратили свои взоры, прежде всего, на могучий источник энергии, на Солнце.
По подсчетам старого ученого Сванте Аррениуса излучение солнца на земную поверхность составляет 530·1018 больших калорий, что эквивалентно 76.000 миллиардов тонн условного 7.000-калорийного топлива. Если бы мы могли использовать эту солнечную энергию, она обеспечила бы непрерывную работу (в течение круглого года) паровым двигателям суммарной мощности 10.000 миллиардов лошадиных сил. Иначе говоря, это было бы в 15.000 раз больше того количества лошадиных сил, которые выполняют сейчас почти 7/8 работы нашей Республики, пожирая в виде благодарности твердое и жидкое топливо. Если бы нам удалось запрячь в работу хотя бы тысячную долю излучаемой энергии, — мы могли бы надолго прекратить обсуждение вопросов энергетики. Да и нашим правнукам, пожалуй, не пришлось бы ломать головы по этому поводу. Но вся беда заключается в том, что серьезно заняться превращением солнечной энергии в механическую мы можем только в Туркестане.
Печально?
Конечно, товарищи. Но ничего не поделаешь. Приходится считаться с данными. Но более всего печально, наше недостаточное строительство солнечных двигателей в Туркестане. По статистическим данным количество таких двигателей в этой части Республики достигает лишь 1.500 штук, при чем из них 1.300 заняты в сельском хозяйстве. Эти в большинстве своем 100-сильные двигатели приводят в движение паровые машины, которые за 10 часов работы орошают около 400 т. га хлопковых плантаций. И только 200 солнечно-эфирных двигателей, т. е. таких двигателей, в которых вода заменена эфиром, закипающим при более низкой температуре, только, повторяю, 1200 двигателей обслуживают промышленность. А между тем, по моим подсчетам, солнечная энергия, излучаемая на поверхность Туркестана, могла бы (будучи превращена в механическую энергию) приводить в движение всю промышленность СССР. И вот этот самый Туркестан без всякого стыда и совести питается углем и нефтью. Сессия должна сказать:
— За эти три года Туркестан обязан перевести всю свою промышленность на питание от солнечно-эфирных двигателей. (Бурные аплодисменты).
Докладчик подошел к другому микрофону и громко сказал:
— Алло! Алло! Говорит сессия. Туркестану вменяется в обязанность начать перевод промышленности на питание от солнечно-эфирных двигателей.
Возражения по этому вопросу присылать не позже, как через час. В пятнадцать часов, если не последует нового распоряжения сессии, приступить к организации подготовительных работ.
Заняв прежнее место, Василий Иванов продолжал:
— Что касается использования водных сил СССР, так здесь вопрос можно считать исчерпанным. Все, что можно было сделать в этой области, сделано. Какие бы то ни было дальнейшие работы я считаю бесполезными. Другое дело — сила воздушных течений. Сейчас по всему СССР насчитывается не более 5 тысяч ветросиловых двигателей. Много это или мало? До обидного мало, товарищи. Когда бы мы поставили ветер на службу промышленности, он смог бы дать энергию, получаемую от сгорания 69 миллиардов тонн угля. Но здесь предстоит огромная работа. Существующая система ветросиловых установок не может удовлетворить нас. Мощность цилиндрических двигателей типа Флеттнера в лучшем случае достигает 500 лошадиных сил, но в большинстве своем они не развивают даже и этой мощности. Помимо того, обращает на себя внимание и область применения ветросиловых установок. Мы не должны ограничиваться работой этих установок в одном только сельском хозяйстве. От обслуживания в сельскохозяйственной индустрии нам следует перейти также к обслуживанию основной индустрии. Ветер — на службу индустрии. Вот что должно стать лозунгом ближайших дней. Не меньшее значение следует уделить температуростанциям. (Бурные аплодисменты).
Иванов поклонился:
— Я рад, что работа в этой области встречает ваше одобрение, но, право, сам я только ввел некоторые частичные усовершенствования и имел счастье руководить постройкой пяти температуростанций25. Что же касается самой идеи, она стара, как мир. Так вот. Я говорю, что не меньшее значение следует уделить температуростанциям.
25Идея использования нового вида энергии заключается в том, что охлажденная до 0 град. вода из-под ледяного покрова морей, озер и рек выпускается по трубам в кипятильник, в котором находится жидкий бутан (температура кипения которого минус 17 градусов). Вода при 0 или 1 градусе является сильно разогретым телом по отношению к изобутану. При соприкосновении с ним вода замерзает, отдавая свою скрытую теплоту плавления. Эта теплота составляет на 1 куб. метр воды такое же количество тепла, какое дает при сгорании 10 кило угля. Пары бутана попадают в турбину и после этого конденсируются в конденсаторе, охлаждаемом или смесью льда и соли прямо из океана, или искусственной смесью льда рек, озер и соли. При установке станции на 10 тыс. лошадиных сил. каждая сила стоит около 85 руб., в то время, как гидроэлектрическая установка обходится в 300 руб. на силу. 20 тонн бутана (весьма дешевый продукт нефти) могут обеспечить работу температуростанций при мощности в 30.000 лошадиных сил, при чем снабжение станция бутаном производится только один раз, так как процесс его перегонки идет непрерывно: отработанные пары бутана охлаждаются в жидкость, опять поступают в котел и т. д.
60 процентов Арктики является достоянием СССР, 60 процентов арктической энергии находится в нашем энергетическом хозяйстве. Но, к сожалению, использование этой энергии начато только недавно и применяется, главным образом, в добывающей промышленности. Тут нам необходимо добиться полного и безоговорочного перевода всего Полярного края с его промышленностью и хозяйством на исключительное питание от температуростанций.
Докладчик перевел дыхание, окинул зал спокойным взором.
— Здесь я хочу сделать небольшое отступление... Я должен напомнить вам, товарищи, что у нас в Республике вот уже несколько лет как начаты изыскательные работы в области передачи энергии по радио. В лабораториях Союза бьются над этой проблемой тысячи ученых. Но их работы мы еще не окружили должным вниманием и той любовной атмосферой, которая способствовала бы плодотворной деятельности этих ученых.
Мы заботимся о поддержке товарищей, занимающихся литературой, живописью, музыкой, скульптурой и халатно относимся к проблемным, научным работам. Я, конечно, не враг искусства. Но, товарищи, сейчас необходимо позаботиться о том, что дает жизнь этому искусству, без чего искусство существовать не может.
Арпеджио? Сонаты? Колорит? Линия? Все это прекрасно. Все хорошо. Но... нельзя заниматься этим до бесчувствия.
Если ты композитор, — тебя чуть ли на руках не носят, а человеку, занимающемуся научной работой, предоставляют все, что ему нужно, кроме духовной поддержки. И для того, чтобы такой человек заслужил внимание коллектива, ему нужно обязательно, довести свою работу до блестящих результатов, до конечных целей. Тогда его подхватывают на руки, осыпают похвалами, разрывают на части...
Так не годится делать. Такая нечуткость может кое у кого отбить охоту к работе... С какой стати я буду гнуть спину в лаборатории, если моя работа не привлекает к себе внимания коллектива? Значит, я работаю впустую? Значит, я какой-то маньяк? Значит, мне следует лечиться?
Головотяпство, товарищи! Безобразие! (Бурные аплодисменты).
Совет ста конечно не может заставить людей делать то, что им не нравится. Он обращается к здравому смыслу коллектива. Он призывает вас уделить внимание, равное тому, какое вы уделяете искусству, нашим ученым и особенно тем из них, кто сейчас работает в области энергетики. (Бурные аплодисменты).
— Лицом к лаборатории! — вот лозунг дня.
Докладчик кашлянул.
— Я сказал, что тысячи ученых заняты сейчас разрешением проблемы передачи энергии на расстояние. Если мы добьемся удачи, мы покроем густой сетью температуростанций Арктику и солнечно-эфирными двигателями Туркестан. Эта энергия могла бы обеспечить работу промышленности и транспорта, превосходящих нашу промышленность и транспорт в сотни раз26.
26Передача энергии по радио фактически существует и сейчас, но передается она в крайне ничтожных количествах, достаточных только для беспроволочного телеграфирования и телефонирования. Происходит это вследствие того, что радиопередатчик передает свою энергию по всем радиусам шара, так что в один какой-нибудь пункт попадает ничтожное количество энергии.
Не меньшее значение имеют также работы по извлечению электрической энергии из света. Эта идея основана на том, что солнечный свет производит так называемые фотохимические процессы, из которых некоторые обратимы, т. е. могут идти в темноте в обратном порядке. Такими свойствами обладают, например, хлористое железо и сулема. Если после действия на них света их поместить в темноту, то получившиеся из них при действии солнца каломель и хлорное железо снова превращаются в хлористое железо и сулему и затраченная на превращения при свете солнечная энергия освобождается в виде электрического тока.
Заслуживают внимания работы по извлечению энергии из воздуха. Интересны опыты использования ультрарентгеновских лучей, несущихся из мирового пространства. Значительна практическая попытка Павла Стельмаха получить для движения энергию из солнечных аккумуляторов.
Докладчик упомянул о начатых на севере работах по сооружению электростанций, получающих энергию от движения громадных масс воды в виде приливов и отливов, развернул перед сессией план реконструкции энергетического хозяйства и затем закончил свою двухчасовую речь словами:
— Мы должны форсировать реорганизацию силовых установок. Мы должны свертывать производство машин, обслуживающихся твердым и жидким топливом, и одновременно с этим нам следует подготовить промышленную базу для снабжения Арктики и Туркестана новыми видами силовых установок. Работам лабораторного характера следует придать более широкий размах. Ученых, работающих над проблемами энергетического хозяйства, поставить в самые благоприятные условия.
Совет ста призывает страну встать лицом к энергетике, к ученым и лаборантам.
А теперь разрешите, товарищи, объявить перерыв.
* * *
Прошло пять минут.
Страна советов была погружена в молчание.
Люди на радиобашнях бесстрастно направляли по радио в далекие порты караваны судов с грузами.
Молниеносно мчались из одного конца Страны советов в другой воздушные поезда.
Сверлили воздух сотня тысяч дирижаблей и самолетов. На горных вершинах бесшумно двигались тысячи телевоксов — регистраторов метеорологических станций.
В промышленных кольцах размеренным ритмом дышали турбины, генераторы, дремали динамометры, термоэлектрические пирометры, поляризационные аппараты, маномикрометры, газоанализаторы, реостаты, сдержанно шумели миллионы машин, сновали приводные ремни, судорожно дергаясь, тянулись ленты конвейеров, мелькали маховики, сияли никель, медь и сталь.
Мощные буры вгрызались в теплые недра земли.
Сады клонились под тяжестью плодов.
В полях гудели машины.
Прошло еще десять минут и вдруг репродукторы взорвали тишину ревом:
— Алло! Алло! Говорит сессия. Разрешите считать доклад по энергетическому хозяйству одобренным. Основные положения доклада и план реконструкции энергетики получают значение общественно-полезной работы.
Василий Иванов отошел от микрофона.
Из-за стола поднялся Христофор Лямин, но в это время зашумел огромный двусторонний репродуктор, укрепленный на задней стене.
— Алло! Алло! Говорит метеорологическая станция Северного полярного полюса. У микрофона — Натан Африк. Серьезные причины помешали мне выступить своевременно. Приношу извинения. Алло! Алло! Я хочу, товарищи, сделать серьезное предупреждение. Я хочу предостеречь товарищей от увлечения строительством солнечно-эфирных двигателей. Помимо этого, я предлагаю изыскательные работы в области получения новых источников энергии, по возможности, не связывать с солнцем. К этому выступлению меня толкают мои тридцатилетние работы астрономического характера.
Я убедился в том, что каждая звезда, проходя главную последовательность своего развития, уменьшается в массе в несколько десятков раз: это таяние материи внутри звезды и служит главным источником ее тепла. Солнце, как и все остальные звезды, также теряет свою массу. Медленно, но неуклонно оно сокращается в объеме, ослабляя при этом силу притяжения.
При таком положении вещей наша Земля и все планеты солнечной системы вот уже тридцать лет как постепенно удаляются от солнца. В один прекрасный день мы можем уйти от него в мировое пространство.
Встретим ли мы там новые солнца? Говорить об этом я воздержался бы. Но уже во всяком случае солнечно-эфирные двигатели были бы для нас бесполезными, как и машины, приспособленные к питанию солнечной энергией и светом. Опасность эта весьма отдаленная, но лучше будет, если мы толкнем исследовательскую мысль в противоположном направлении.
Иванов пожал плечами. Быстро встав из-за стола, он подошел к микрофону.
— Алло, товарищ! Вопрос идет о трехлетнем плане строительства.
— Я слышал! И по существу не возражаю.
— Твое пожелание Республика слышит.
— Алло! Больше я ничего не хочу сказать.
* * *
Три дня сессия прорабатывала с представителями клубов остальные вопросы жизни Страны советов. Один за другим появлялись на трибуне делегаты сессии, зачитывая наказы клубов.
— От имени Клуба химиков прошу перенести писчебумажные фабрики из Карелии в Сибирь, лесные же массивы Карелии закрепить для лабораторий лесохимии. (Аплодисменты).
— Клуб химиков благодарит за внимание.
На трибуне появился новый делегат:
— От имени Клуба ихтиологов передаю в распоряжение Республики озера северо-западной части Мурманской области. Опытные работы по обследованию этих озер закончены. Можно приступить к их эксплуатации. Клуб. ихтиологов просит на три месяца прекратить какое бы то ни было передвижение и рыбную ловлю в Кандалакшской губе. (Аплодисменты).
Делегаты сменяют один другого.
— От имени Клуба физиков...
— Клуб математиков просит...
— От Литературного клуба...
— Клуб медиков...
— Клуб геологов...
— Биологов...
— Философов...
— Астрономов...
— Инженеров...
— Художников...
— Композиторов...
Три дня шли представители клубов Страны советов. Три дня с трибуны зачитывались наказы. Наконец перед микрофоном появился круглый, толстый человек с сияющей лысиной, с розовыми щеками. При виде его Молибден подскочил в своем кресле и превратился в вопросительный знак. Круглый, толстый человек крикнул в микрофон:
— От имени Звездного клуба я прошу настоящую сессию включить в план общественно-полезных работ постройку нового звездоплана С2. (Бурные аплодисменты).
Молибден сорвался с места. Подбежав к микрофону он закричал:
— Что это? В бирюльки мы играем? Республика стоит перед энергетической катастрофой, а мы будем бросать коллектив в лихорадку из-за нелепых бредней. Вспомните, что делалось перед полетом С1. Люди бросали работу, говорят, было даже несколько случаев, когда в распределителях рабсилы счетчики работали вхолостую. Я спрашиваю вас, вы понимаете, чем является ваше согласие в данном случае?
Потеряв обычное хладнокровие, Молибден метался перед микрофоном, точно спущенный с цепей ураган. Размахивал руками, задыхаясь от негодования, приводил тысячи доводов против работы Павла, но получасовая, гневная речь его не вывела делегатов из равновесия. Он окончил свою речь при гробовом молчании.
К микрофону подбежал Коган:
— Товарищи... Я присоединяюсь к голосу благоразумия... Довольно, товарищи... Пусть Стельмах сначала подработает проект звездоплана... Рисковать своими товарищами мы не можем. Хватит и одной катастрофы...
Сессия молча проводила и Когана.
— Мы будем апеллировать! — проговорил Молибден.
— Пожалуйста! — заулыбался толстяк.
Он подошел к столу, повернул эмалированную рукоятку. Со стен поползли вниз репродукторы.
— Товарищи! — повернулся он к микрофону. — Два члена Совета ста, как вы слышали, протестуют. Они апеллируют к вам. Присоединяетесь ли вы к просьбе Звездного клуба?
Репродукторы затрещали аплодисментами.
— Нет ли товарищей, разделяющих мнение Молибдена и Когана?
Несколько секунд длилось молчание, затем из репродукторов послышались крики:
— Долой!
— С2!
— С2!
— Да здравствует звездоплан!
Тогда в наступившей тишине прозвучал голос:
— Ты стареешь, Молибден! Ты отстаешь от эпохи!
Это был голос Павла.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
— Ты рад?
— Разве этим словом можно выразить мои чувства?
Кира промолчала.
— Я готов обнять весь коллектив, — сказал Павел, размахивая руками. — В тот момент, когда репродукторы городов кричали «да здравствует звездоплан», я чуть не расплакался.
— Коллектив проявил величайшую чуткость! — усмехнулась Кира.
— Да, да... Но как же могло быть иначе?
— Ты в этом не сомневался? — снова усмехнулась Кира.
— Никогда! — с жаром воскликнул Павел, но тотчас же спал с тона, почувствовав некоторую неловкость.
— Конечно, вообще... я и сам не верил тому, что говорил. Знаешь, Кира... Едем, вместе?! А?
— Ты полагаешь, что я могу быть полезной?
— Ты? — вскричал Павел. — Конечно, да!
— Я сама хотела тебя попросить об этом.
— Чудесно! Ты увидишь, какая это изумительная работа. Ты будешь бредить так же, как и я. Разве не обидно видеть человека прикованным к земле, как был прикован Прометей к скале!
Вокруг лежат миллионы миров, а ты живешь, точно на косточке от апельсина, и не смеешь двинуться ни на один сантиметр. Одна только мысль о том, что мы сидим в клетке, сводит меня с ума. Не зная, что там, я все же почему-то верю в прекрасное тех миров. Мы разрушим цепи. Освободим человечество, привязанное к Земле. Человек станет владельцем всей вселенной!
— Если я буду полезной...
— Будешь, будешь...
Вспомнив что-то, Павел кинул на Киру подозрительный взгляд:
— А твоя просьба — не часть программы действия... того письма?
— Ты не забыл его? — покраснела Кира.
— Я шучу. Я сам предложил тебе сотрудничество.
— А я согласилась при условии, если я буду полезной.
— Ты будешь полезной! — уверенно сказал Павел.
* * *
Стельмах оказался прав.
С первых же дней работы в Ленинграде Павел мог убедиться, каким действительно полезным сотрудником стала в его работе Кира.
Правда, она занималась главным образом теоретической подготовкой и временно как будто не принимала участия в общих работах, но ее присутствие непонятным образом влияло на темпы строительства, на бешеную работоспособность Павла, который носился метеором из лаборатории в эллинг, из эллинга на заводы, успевая забежать к Кире и хоть минуту поговорить с ней.
Через несколько дней после начала работ прибыл Шторм.
Передав ему организационную сторону дела, Павел теперь не выходил из эллинга по целым дням, но для руководства подготовкой Киры у него все же всегда находилось время.
Вечерами они иногда бросали работу, и после ужина отправлялись колесить по Ленинграду, вдыхая гул этого огромного города, безудержно болтая о предстоящем полете или ни с того ни с сего распевая песни. Уставая от осторожности в потоках авто, наполненных поющими, кричащими людьми, они выбирались из машинного месива на широкое шоссе и мчались в пригороды.
Однажды Павел предложил совершить прогулку по береговому шоссе.
Был тихий ленинградский вечер. Взморье горело тысячами корабельных огней. Далекие прожектора шевелились на горизонте. Земля была в тени, небо светилось; в нем зацветали звезды.
За Стрельной Павел остановил авто. По шуршащему гравию они пошли к воде. Кира села на камень.
На взморье гремели песни. Вдали в зыбком тумане поднимались огненные террасы Кронштадта. Тихие волны плескались о берег.
Кира запела старую песню о кораблях, уплывающих в далекие гавани.
Печальная и простая мелодия полетела над темной гладью залива, теряясь в ночи. Она пришла издалека, из старого мира, опять уходила неведомо куда. Ее печаль волновала; под видимым ее спокойствием чувствовалась приглушенная тревога.
Затаив дыханье, Павел не шевелился, похолодев от волнения. И в этот миг внезапно он понял все, что так тщательно скрывал от холодного, анализирующего разума. Он понял: пришла любовь, и эта девушка на камне имеет такое высокое имя.
* * *
Не сказав друг другу ни слова, они вошли в тревожный и радостный мир. Они наблюдали друг за другом, желая и боясь один другого. Они прятали чувства, но в каждом движении, в рукопожатии, в пустых и незначительных словах сквозил особый смысл, понятный только им.
Павел не прикасался к земле. Розовый океан качал его. Густая кровь с шумом переливалась в нем.
Он носился теперь по эллингу и орал песни, путая мелодии, вставляя вместо забытых слов свои, придуманные тут же. Отделенный от нее стенами эллинга, он чувствовал ее присутствие, ощущал ее дыханье, слышал, как бьется ее сердце.
Да, это была любовь.
Это была любовь, единственная в жизни людей прекрасной эпохи, вливающая в человека радость и силы.27
27О любви. Во-первых, это не то, что принято называть любовью у нас. Это не стыдливый блуд людей, отравленных алкоголем, никотином, придавленных мелочными заботами. Любовь будущего — могучее человеческое чувство, соединяющее равных. Сейчас хихикая рисуют отвратительные картины повального блуда в будущем обществе. Занимаются этим делом преимущественно люди с жалкими чувствишками, чья любовь похожа на омерзительный плевок. Подлинная, высокая любовь есть радостный удел мужчины и женщины социалистического общества.
Они молчали, но встречаясь друг с другом, они понимали все, что говорили им глаза. Настоящая любовь не знает слов. Пустые человечьи слова бессильны передать то, что хочется говорить, когда любишь.
— Я хочу, — как-то сказала Кира, — начать работу. Я считаю, что теорий для меня достаточно.
Она стояла перед планшетом, исчерченным расчетом давления встречного потока. Темные волосы облаком качались перед доскою, и слева всплывала сложная формула:
Следующее движение головы открывало в правой стороне решение:
— Я хочу работать с тобой!
Но деловые слова кричали Павлу другое:
— Ты видишь все. И я знаю: ты любишь меня. Скажи что-нибудь...
— Кира! — с пересохшим горлом сказал Павел.
Она схватила его за руку.
— Помнишь письмо?.. Прочти его!
Она достала из кармана памятный конверт. Перед глазами Павла мелькнул белый листок и неровная единственная строка.
Мир зазвенел, качнулся, буквы запрыгали, сплетаясь в слова, которые было странно видеть.
«Податель — твой будущий муж, Павел Стельмах.
Молибден».
— Кира?
— Не надо, Павел...
* * *
Работы подходили к концу. Тысячи добровольцев считали за счастье работать в эллинге под руководством Павла. Шторм не посылал требований на рабсилу в статотдел. Он вынужден был в последнее время обороняться от напирающей армии добровольцев, которые требовали допустить их к работам на том основании, что одни из них были физики, другие члены Аэродинамического клуба, третьи оказывались астрономами, и наконец находились такие, которые ни с кем не говоря пытались проникнуть в эллинг.
Как и предсказывал Молибден, Страна советов «сходила с ума». Миллионы людей справлялись по нескольку раз в день: «в каком состоянии С2»? Когда же Шторм выключил все приемники, то Петроградская сторона, где помещался эллинг, превратилась во всесоюзный центр автомобильных аварий. В необычайной машинной свалке трещали крылья, гнулись карбюраторы, ломались шасси.
Павла ловили на каждом шагу, останавливали сотни умоляющих глаз, просящие голоса гудели в ухо:
— Могу я рассчитывать?.. Хотя бы только туда... Там бы я мог подождать...
— Я мастер на все руки. Ты бы не раскаялся, если бы взял меня...
— Я отниму самый крохотный уголок в звездоплане...
Со всех концов Страны советов стали прибывать школьники, которые «ничего не хотели».
— Только взглянем разок на С2 и на Павла и — до свидания. Вы нас больше и не увидите.
Павел вынужден был обратиться к Советам с просьбой.
— Товарищи! — взмолился Павел по радио, — дайте работать. Я очень благодарен за оказываемое внимание, но, простите, ведь так нельзя. Вы же мешаете мне!
Просьба подействовала. Павла перестали осаждать на месте работы, но стоило ему появиться на улице, как шепот возникал сзади и тянулся за ним, как пышный шлейф.
— Право, ты мог бы меня взять...
— Так как же, а?
— Придти мне, что ли? Павел?
* * *
Вечером в конце последнего дня первой декады работы были закончены.
Звездоплан С2, точная копия печального предшественника, только значительно больших размеров, тускло сиял под крышею эллинга. Это был огромный, похожий на поставленный вертикально дирижабль, металлический корпус, усеянный блиндированными створками окон. Широкие раструбы дюз охватывали звездоплан снизу могучими объятиями.
Последний вечер работы в эллинге Павел и Кира провели на крыше отеля.
Крепко сжимая друг другу руки, они молча смотрели на город, как бы прощаясь с ним.
Что ждет их в ближайшие дни? Быть может гибель?
Куда? В какой неожиданный мир забросит их сила разума?
Боясь проронить слово, они сидели, вдыхая влажный воздух Земли, прислушиваясь к яростному гулу Страны советов.
Люди мчались по земле и по воздуху, стояли у машин, шумели в театрах, пели, любили, смеялись. Знакомый, простой и понятный, любимый мир клокотал вокруг, точно вспененный ураганом океан.
А там?
— Павел!..
— Полет назначен на первый день четвертой декады. Ты это хотела спросить? Ты счастлива?
— Павел, какая все-таки смелость! Как велик человек!
Она вздохнула и безмолвно прижалась щекой к его горячему лбу.
— Кира!..
— Мне пришла сейчас мысль... Если бы мы жили во времена инквизиции, святые отцы непременно сожгли бы нас. За дерзость, за вторжение в непонятное. Сожгли бы во имя святого страшного христианского бога.
— «Милостивого и всеблагого»!..
— «Имя которому — любовь»!..
Они замолчали.
С Балтики летели ветры. Внизу шумел город. Полыхающее зарево огней поднимало ночь высоко над кварталами.
— Пройдет несколько дней, и мы ворвемся в историю Вселенной, — засмеялась Кира.
— А когда мы вернемся, — подхватил Павел, — всемирная история превратится в скромную историю Земли.
— История миров только начинается... И это мы, Павел, такие простые и несложные, откроем первую страницу...
Она потянулась к мерцающим звездам.
— Когда миры будут населены, Вселенную прорежут сигналы разумных созданий. Планеты станут перекликаться между особой, и в этом пространственном мире мы будем жить... Мы никогда не умрем, Павел.
— Это — бессмертие, к которому так тщетно стремилось человечество.
* * *
До полета оставалось несколько дней.
Павел производил поверочные испытания. Шторм нагружал междупланетный корабль продуктами, теплой одеждой, приборами, снарядами.
Однажды во время работы в эллинге за стенами послышался шум.
— Опять гости!? — недовольно поморщился Павел.
Шторм, засучив рукава, пошел к воротам.
— Я тихий и кроткий, — зарычал Шторм, — но сейчас вы видите нечто необычайное для социалистического общества...
С грозным видом он подошел к блиндированным створкам, откинул в сторону засов и пропал в темноте.
— Без глупостей, Шторм! — закричал Павел.
Он кинулся к выходу.
— Шторм!
— Ну, что тебе? — сконфуженно пробормотал Шторм, появляясь в эллинге.
За спиной Шторма, всплыли знакомые лица.
— Представители Совета ста! — угрюмо сказал Шторм.
К Павлу подошел Василий Иванов и протянул руку.
— Здравствуй, товарищ!
— Здравствуй, Василий!
Потянулись руки Максима Горева, Бомзе, Прохорова, Андрея Ермакова, Фиры Скопиной. Павел насторожился.
По смущенному виду членов Совета ста он заметил, что они пришли с плохими вестями.
Волнение охватило Павла широкими лихорадочными руками.
— Полет?.. — рванулся Павел.
— Завтра ровно в 12 часов!
— Ну, так что же!.. Да не тяните?! Говорите, что еще придумал Молибден!
— Мы, — сказал Максим Горев, — хотим познакомить тебя с некоторыми пожеланиями Совета ста. После долгих размышлений...
— ...и настойчивых просьб Молибдена...
— ...мы решили, — пропустил Максим мимо ушей реплику Павла, — просить тебя остаться.
— Вы не имеете права! — закричал Павел. — Моя работа одобрена всем коллективом.
— Не горячись! Выслушай сначала... Как я сказал, полет состоится завтра, ровно в 12 часов. Но...
— Но?
— Но прежде, чем ты оставишь Землю, ответь на несколько вопросов.
— Охотно!
— Ты уверен в том, что твоя работа завершится успехом?
— Через несколько дней С2 достигнет Луны. За это я могу отвечать. В это я верю твердо.
— Мы хотим верить тебе.
— Еще что?
— Веришь ли ты в то, что тебе удастся оторваться от Луны и вернуться на Землю?
Павел смутился.
— Я... надеюсь.
— Но...
— Честно говоря, я не могу ничего сказать по этому вопросу.
— Прекрасно! Теперь представь себе, что ты и твои спутники — Шторм и Кира — попадаете на Луну, но, увы, не можете вернуться на Землю.
— Мы погибнем ради человечества.
— И только-то?
— На смену нам придут другие люди.
— И тоже погибнут?..
— Это необязательно. Они могут достичь успеха.
— Тебе конечно хотелось бы именно этого?
— Да, хотел бы успеха.
— В таком случае, ради чего ты должен погибать?
— Я не собираюсь...
— Но допустим... Ты же сам сказал, что обратный полет с Луны на Землю — проблема скорее теоретического характера, чем практического.
— Что вы хотите?
— Мы хотим, чтобы ты остался на Земле. Первый полет совершат Шторм и Кира. Если же им не придется вернуться, ты должен быть здесь, среди нас, и оказать им помощь.
— Но если я, Кира и Шторм попадем в безвыходное положение, разве вы не окажете нам помощи? Построить второй звездоплан не представит ведь никакой хитрости. Чертежи остаются на Земле.
— Если звездоплан, сконструированный по первым чертежам, потерпит неудачу, так почему должен добиться успеха второй? Не чертежи ты должен оставить здесь, а свою творческую мысль, которая могла бы внести изменения в новые конструкции, которая добилась бы полного разрешения выдвинутого техникой вопроса. Ты хочешь погибнуть? Погибай! Мы не в праве насиловать твою волю. Но вспомни: ты вырос в коллективе, коллектив дал тебе все, что ты сейчас имеешь. Коллектив надеется, что ты, один из лучших среди нас, разрушишь наконец это проклятое пространство. И вот в тот момент, когда мы все стоим на пороге величайших открытий, какие только знало человечество, ты... ты...
— Можешь не выбирать слова.
— Выбирай из них те, которые самому тебе кажутся подходящими.
— Да. В тот момент, когда мы стоим на пороге Вселенной, я говорю коллективу: товарищи, путь открыт. Через месяц я вручу вам ключи от мироздания.
— Или погибну?
— Ну, и что же?
— Начнем снова. Ты и твои друзья — наши лучшие товарищи — погибнете. А коллектив?
— Начнет все снова.
— Значит новые десятилетия будут убиты на изыскательные работы, значит новые ошибки создадут новые катастрофы?..
Павел прикусил губу.
— Ты молчишь?
— Павел! — сказал Андрей, — ты нужен нам для того, чтобы мы могли довести начатое дело до конца.
— Я не знаю, — нерешительно сказал Павел, — не знаю, чего добивается Молибден... Но я отдаю ему справедливость, он заставляет меня действовать против самого себя.
— Подумай, Павел, — сказала Фира Скопина, — с твоей гибелью — допустим худшее — мы не только потеряем ценного сотрудника коллектива, но потеряем мы также десятилетия из нашего скупого времени.
— Но, почему меня не удерживали, когда мы летели с Феликсом?
— Именно эта катастрофа и заставляет нас удерживать тебя теперь. В то время мы верили в тебя больше. Но... ты сам мог убедиться, что кроме точности расчетов существуют непредвиденности, которые не входят в расчет.
Павел опустил голову. Все, что говорили ему, было логично, но, чувствуя за разумными доводами руку Молибдена, он начинал беситься.
— А если я откажусь?
— Тогда ты должен вернуться победителем.
— Верит ли он в это? — сказала Фира.
Павел молчал.
Он с тоскою взглянул на детище своей жизни, на сияющий металлом С2, который дремал по середине эллинга. Взор его скользнул по отполированной поверхности и остановился, споткнувшись на белой фигуре.
Это была Кира.
Опираясь на сияющий бок звездоплана, она стояла, прижав руки к груди. Лицо ее было бледно. Открытые глаза смотрели на Павла.
— Кира?
— Ты должен остаться, — сказала она, — они правы.
Павел повернулся в сторону членов Совета:
— Значит, вы правы, товарищи. Я остаюсь. Но передайте Молибдену: историю делает история, и отдельным лицам еще никогда не удавалось повернуть ее. Скажите ему — этому человеку, оставленному у нас старой эпохой — скажите ему: мы другие. Он плохо знает нас. То, что могло удержать человека когда-то, — сейчас уже не удержит. Он знает, о чем я говорю... Скажите ему, что он напрасно...
Не имея сил говорить, Павел закусил губу.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
И вот как будто все это было тысячи лет назад. Рев толпы, мелькнувшее бледное лицо Нефелина, крики, музыка, горячие, торопливые губы Киры, крепкое до боли рукопожатие Шторма, взрыв и... нечеловеческая усталость.
Точно туман, поднимались из глубины сознания события вчерашнего дня, обволакивая липкой и вязкой массой волю, мозги, сердце.
Бледный и осунувшийся, Павел провел всю ночь на крыше отеля, бесцельно шаря глазами по звездам.
Взволнованное человеческое море плескалось у его ног. Репродукторы передавали через каждые пять минут депеши обсерваторий, наблюдавших за полетом С2. Но ко всему этому он оставался безучастным.
Рассвет застал его, одинокого, погруженного в сон... на ковре аэрария.
* * *
Прошло несколько дней.
Опустошенный и разбитый Павел бродил по крыше отеля, как тень, ни о чем не думая, ничем не интересуясь. Наконец голод пробудил его к жизни. Он вспомнил, что с того дня, как С2 отправился в межпланетное пространство, он ничего не ел.
Надвинув шляпу, он спустился вниз. Прижимаясь к стенам домов, он шел, точно глухой, машинально передвигая ноги.
Началась его новая жизнь, которая была похожа на медленное пробуждение от глубокого сна. Он ел, спал, слушал музыку, читал и наконец как будто приобрел некоторое равновесие.
Завернув однажды во время бесцельной прогулки по городу в распределитель и увидев требование на рабсилу в Статотдел, он вспомнил о своем давно забытом желании поработать в качестве статистика.
«Я говорил ей об этом!» — мелькнуло в голове Павла.
Он переставил номер и вышел.
Не снимая шляпы, он вошел в Статистическое управление в единый для всей Страны советов час смены и, остановившись перед первым столом, сказал глухо:
— Сменяю!
— Ты уже работал по статистике?
— Нет. Объясни мне.
— Смотри сюда. И постарайся быть внимательным. Этот стол самый ответственный. Если ты напутаешь, получатся большие неприятности в стране. Те ряды столов, которые находятся впереди тебя, принимают заявки на машины, на продовольствие, на одежду, на предметы искусства, на обувь, на мебель, на сырье, на полуфабрикаты.
Заявки эти группируются, из них выводят графики потребления и итоги отсылаются в Центральное статистическое управление. Затем уже в сгруппированном виде заявки поступают к тебе на стол.
Видишь эти карточки? Читай.
Павел безучастно взглянул на белые куски картона.
«Лен. область. Островки. Агрогород. Фрезмашин — 17. Пересадочных машин — 3. Микроскопов — 1».
«Лен. область. Чудово. Роялей — 150. Телевоксов — 200. Клюквы — 1 вагон».
«Лен. область. Псков. Промышленное кольцо. Нефти — 5.000 тонн. Угля — 5.000 тонн. Обуви мужской — 450.000 пар, женской — 450.000 пар».
Твоя работа заключается в следующем:
Ты берешь карточку. Возьмем вот эту. Из Островков. Им нужны фрезмашины и пересадочные машины. Ты пишешь на куске картона требование: «Островки. Фрезмашин — 17, пересадочных машин — 3». Теперь взгляни сюда.
Павел повернул голову вправо. Перед его глазами всплыл большой металлический ящик с тонкими, как у копилки, отверстиями, над которыми сверкали медные дощечки с надписями.
— С этой стороны — приемник заказов на готовые промышленные изделия. С другой — на сырье, полуфабрикаты и продовольствие. Как видишь, здесь в алфавитном порядке расположены наименования всех производств. Тебе нужно передать заказ на сельскохозяйственные орудия. Ты берешь заполненный кусок картона и опускаешь его сюда.
Объяснивший опустил требование в узкую щель, над которой была привинчена таблица: «Сельскохозяйственные машины».
— А дальше?
— А там уже забота не твоя. Требование это будет доставлено пневматической почтой по адресу.
— Но если оно попадет на завод, не вырабатывающий этих машин?
— Видишь ли... Сельскохозяйственные орудия не так многочисленны. Их у нас всего-навсего пять типов, и изготовляются они обычно на одном заводе. Но может конечно случиться так, что этот завод загружен полностью или же, по причине аварий, он не может выполнить заказа. Тогда дежурный директор или направляет заказ на другой завод сельскохозяйственных машин (Ленинградской области, понятно), или же, в случае загрузки всех заводов, пересылает заказ в Центральное статистическое управление. Впрочем, в практике таких явлений не наблюдается... Однако продолжим. Кроме сельскохозяйственных орудий, Островкам нужен также 1 микроскоп. Ты пишешь: «Островки. Агрогород. 1 микроскоп» и опускаешь вот сюда.
Объясняющий опустил требование в щель, над которой стояла надпись: «Оптика, точные приборы».
— Понятно?
— Мне не надо подсчитывать, какое количество и чего именно требовалось?
— Нет. Я уже сказал, что этим делом занимаются на тех столах. Сгруппированные сведения они сообщают в Москву, в Центрстатотдел. Ну, а там, уже ориентируясь по этим сведениям и принимая во внимание движение заявок за предыдущие месяцы, вырабатывают контрольные цифры для всех видов промышленности, увеличивая производство в одном секторе, свертывая в другом, оставляя стабильным в третьем.
— Ты можешь идти! — сказал Павел.
* * *
Работа подействовала на Павла благотворно.
Он чувствовал, как возвращается к нему ясность мышления, как медленно растекается туман, который наполнял его эти несколько дней. Но все же он не походил на прежнего Павла, который жил и работал в Ленинграде три декады назад.
Дни проходили в томительном ожидании. Сам того не сознавая, он жил одной упорной всепоглощающей мыслью. Он не надеялся, не волновался, он прислушивался к беспокойному шуму коллектива, который дежурил на вышках обсерваторий и с трепетом встречал каждый новый рассвет. Он стоял в стороне и ждал.
Зачем волноваться? К чему считать дни и часы?
Все это лишнее. Расчет сделан правильно. Предусмотрены все мелочи. За судьбу звездоплана можно не беспокоиться. Будут день и час, когда откроется дверь и радостная, взволнованная Кира войдет и молча прижмется к нему щекой.
Он хотел быть спокойным и спокойно дождаться конца. Ему казалось: он стоит и время проходит мимо. Но, приученный с детства к работе, мозг его неутомимо отсчитывал и дни, и часы, и минуты. И наступил день, когда Павел уже не мог обманывать себя.
* * *
В газетах появилось письмо Павла, в котором было всего несколько строк:
Товарищи! С2 не вернется на Землю. Что произошло, неизвестно. Шторм и Кира Молибден, очевидно, живы, но они не могут вернутся обратно. Я приступаю к строительству С3. Мне нужны астрономы, физики и математики для непосредственной работы над звездопланом и помощь клубов в теоретической проработке вопросов звездоплавания.
Призываю клубы астрономов, физиков и математиков, всех интересующихся вопросами звездоплавания, познакомиться с конструкцией С2, с принципами полета.
В чем-то я ошибся. Жду вашей помощи.
Павел Стельмах.
Страна советов забурлила. На помощь товарищам, застрявшим в чужом мире, поспешили миллионы умов.
Как и предполагал Молибден, коллектив теперь почти не обращал никакого внимания на другие проблемы. Все умы и вся энергия были направлены к небу.
Не ожидая коррективов, Павел приступил к постройке С3, не отступая от старых чертежей и лишь увеличив только размеры звездоплана.
* * *
С3 был готов через 1½ месяца, несмотря на то, что в процессе работы приходилось делать различные поправки.
По новой конструкции звездоплан мог развивать гораздо большую мощь при подъеме с Луны, а также получил возможность пользоваться при спуске приборами, замедляющими падение.
От желающих лететь трудно было избавиться. Они ходили по пятам, преследуя Павла с такой настойчивостью, что он нередко терял самообладание. Он положил конец всему этому объявлением в газете, предложив Аэродинамическому клубу, клубу астрономов и клубу инженеров выделить для полета по одному представителю.
Наконец все было готово.
С3, закрытый блиндированными окнами, стоял, ожидай сигнала.
Три счастливца — Кроль, Бовин и Звезда — уже сидели за плотными стенами звездоплана.
* * *
— Пускай!
Это слово утонуло в ужасном грохоте.
* * *
Павел теперь не покидал Пулковской обсерватории.
Взоры его были прикованы к небольшой светящейся точке, которая мчалась в сторону Луны, удаляясь от Земли с потрясающей быстротой. Наконец она пропала из поля зрения. Но Павел не оставлял своего места. В тот час, когда по его расчетам С3 должен был прибыть на Луну, Павел сидел перед телескопом, дрожа от волнения.
Перед отлетом Бовину пришла в голову счастливая мысль — захватить с собою магний, с помощью которого он надеялся сигнализировать Земле.
— Одна вспышка, — прошелестело в сознании Павла, — благополучное прибытие. Две последующие вспышки — С2 разбит. Три последующие вспышки — не можем оторваться от Луны. Четыре вспышки — нет воздуха.
Для сигнализации было захвачено 150 килограммов магния.
Приближался час спуска.
Душевное волнение Павла достигло крайнего предела.
Он потерял сознание.
* * *
— Ур-р-ра!
— Ур-р-ра!
Павел открыл глаза.
Перед ним стоял седой Панферов и, широко распахнув руки, кричал:
— Ур-р-ра! Победа!
Схватив Павла в объятия, он тискал его, колол жестким подбородком.
— Дождались... Ты видел? Но что с тобой?
— Я потерял сознание... Вспышка была?
— Ну, да... И так ясно. Ах, черт возьми... Павел! Дорогой мой!
И снова седой астроном кинулся на Павла, тиская его в крепких объятиях.
— Постой! — освободился от возбужденного старика Павел, — через пятнадцать минут должно появиться следующее сообщение.
Он устремился к телескопу.
Прошло пятнадцать минут напряженного внимания. Но, увы, мертвая поверхность Луны оставалась неподвижной. Дикие и суровые скалы, хаотически нагроможденные, поднимались в телескопе, как страшный сон. Исполинские валы кольцевых гор сочилась мертвенной белизной. Пятна дна Эратосфена плясали на ретине воспаленного глаза.
Луна оставалась мертвой.
Так прошла ночь и наступил рассвет.
* * *
Подготовка к отправке С4 отличалась особой тщательностью.
Было предусмотрено все до мелочей. Точно была разработана система сигнализации, увеличена вдвое подъемная сила звездоплана, запасы магния достигали 500 килограммов.
Клуб астрономов в ударном порядке закончил начатые пять лет назад работы по оборудованию обсерватории мощными телескопами, при помощи которых надеялись проследить полет от начала до конца.
Миллионы людей рвались на Луну. Клубы тянули жребий. Счастливцев провожали завистливыми глазами.
Так в эти дни на Землю вернулось давно утраченное чувство зависти.
* * *
С4, превосходящий по размерам предшественников, оторвался от Земли, унося сынов своих в. неведомое. Миллионы людей с невероятным напряжением следили за полетом. Обсерватории осаждались бесчисленными толпами. Клуб астрономов превратился в самый могучий клуб страны, насчитывая в своих рядах около 15 миллионов членов.
Павел сидел перед новым телескопом, не вставая с места. Он не хотел есть и страшным напряжением воли гнал от себя сон. Молчаливый, осунувшийся и поседевший, он не отрываясь следил за светящейся точкой, и никакие уговоры не могли снять его с наблюдательного поста.
Глядя на него, старый Панферов ругался, пытался оттащить его от телескопа силой, затем начал приносить ему из столовой питательные бульоны, фрукты, молоко.
Наконец наступил час, когда вся Страна советов застыла в напряженном внимании.
С4 достиг поверхности Луны.
В мощные телескопы можно было видеть, как еле заметная точка передвигается взад и вперед.
На мертвой поверхности вспыхнуло крошечное пламя. И тотчас же репродукторы грянули по Республике:
— С4 на Луне! Все благополучно!
От напряженного внимания и от бессонницы у Павла рябило в глазах, но все же он мог заметить, как звездоплан, сделав несколько рейсов, поплыл и скоро исчез в неосвещенной солнцем части Луны.28 Павел хотел встать, но какое-то внутреннее чувство заставляло продолжать наблюдения.
28С Земли видна только половина Луны. Что представляет собою вторая половина ее полусферы, мы не имеем никакого представления, так как Луна обращена к Земле только одной своей стороной.
Стиснув зубы, он остался на месте.
Прошло два часа.
И вдруг (Павел подскочил, не будучи в силах удержаться на месте) из темной, неосвещенной стороны Луны выплыли одна за другой три светящиеся точки.
Мозг пронзила молния:
— С2!
— С3!
— С4!
Лязгая от волнения зубами, Павел увидел, как три точки эти, сделав несколько передвижений взад и вперед, уплыли быстро в неосвещенную полусферу.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Открытие обсерваторий привело Республику в неистовое волнение. Оно охватило коллектив. Везде только и было разговора о странном поведении звездопланов.
У всех вертелся один вопрос:
— Почему звездопланы не могут остаться в освещенной части Луны?
Люди на улицах останавливали друг друга и спрашивали:
— Как ты думаешь, почему они не пытаются сигнализировать?
— Дорогой мой, у меня более простой вопрос, и то я не могу найти на него ответа. Я хотел бы знать, почему они вообще не могут долго оставаться в освещенной полусфере.
Миллионы людей ломали себе голову над загадкой, но ничего никто из них не мог придумать, никто не мог дать даже гипотезы по поводу странных явлений.
По ночам возбужденные массы часами глядели на Луну, как бы пытаясь проникнуть в тайну мирового пространства, которую уже видимо знали улетевшие туда члены человеческого коллектива.
* * *
Постройка С5 протекала уже в совершенно исключительной обстановке. В дело строительства была вложена энергия всей многомиллионной массы. Над системой сигнализации работали миллионы умов, пока наконец не напали на простую, как и все гениальное, мысль.
После долгих поисков член Совета ста Василий Иванов предложил воспользоваться азбукой Морзе. Звездоплан должен был появляться на короткое и продолжительное время, при чем полуминутное появление должно было обозначать точку, минутное — тире и двухминутное — интервал.
В третий день второй декады С5 ринулся в мировое пространство.
Луна была взята под непрерывное наблюдение.
Страну советов била лихорадка.
* * *
И вот наступил час, когда в мертвой тишине перед репродукторами, боясь шевельнуться, застыли миллионы людей.
В обсерваториях можно было слышать, как бьются сердца, как растут на головах людей волосы.
Павел прилип к телескопу и, сдерживая руками готовое вырваться сердце, следил за каждым движением С5.
Вот вспыхнуло крошечное пламя.
— Прибыли! — гаркнули репродукторы.
Вот так же, как и все звездопланы, С5 скрылся в неосвещенной части Луны.
В томительном ожидании прошел час, и в этом часе каждая минута была веком.
Наконец, крошечная точка вынырнула в освещенную полусферу и начала подавать сигналы.
— Точка...
— Точка...
— Точка...
— Три точки. С... Интервал.
— Тире.
— Точка.
— Точка.
— Точка.
— Тире, три точки. Ж...
— Сж...
Но тут С5 начал сбиваться. Очевидно, что-то мешало ему. Он скрылся из поля зрения и полчаса не появлялся. Затем он приступил снова к сигнализации.
— Точка.
— Тире.
— Тире.
— Точка, два тире. В...
— Тире.
— Тире.
— Тире.
— Три тире. О...
— Тире.
— Тире.
— Точка...
— Точка...
— Два тире, две точки. З...
С5 скрылся и больше уже не появлялся.
* * *
На следующий день волнение коллектива достигло своего предела.
Все бились над расшифровкой СЖВОЗ и в то же время пытаясь проникнуть в тайну поведения звездопланов.
— Почему он не мог сигнализировать? Что значит СЖВОЗ?
Это слово пытались расшифровать всяческим способами, но никто не мог дать удовлетворительного решения таинственных букв.
Наблюдения обсерваторий оставались тщетными. Три декады не появлялись звездопланы из затененной части.
— Что это значит?
— Почему они не сигнализируют?
— Что такое СЖВОЗ?
Спустя три декады один из звездопланов появился на освещенной стороне, как бы желая что-то сказать Земле, и так же быстро исчез из поля зрения.
Эти дни Павел сидел, размышляя над значением слов СЖВОЗ, пытаясь расшифровать смысл, читая каждую букву за слово, перестанавливая буквы, допуская, что одна из этих букв случайно сигнализирована неправильно, пока наконец не расхохотался над своими попытками.
Через час репродукторы разнесли по Стране советов:
— СЖВОЗ означает сжатый воздух. Они нуждаются в сжатом воздухе. Что значит это странное требование, — неизвестно.
И еще через час стало известным снаряжение целой экспедиции в составе 12 звездопланов, которая направится на Луну с запасами продовольствия, сжатым воздухом и различными материалами. Двенадцать человек должны были составить экипаж межпланетной экспедиции.
Двести пятьдесят миллионов тянули жребий, пытая счастье На следующий день репродукторы сообщили:
— Во главе экспедиции встает Павел Стельмах.
* * *
Как странна все-таки жизнь. Ведь, кажется, совсем недавно, всего лишь двадцать пять лет назад, он был смешным, белоголовым мальчуганом, который только начинал учится жить.
А это была сложная наука.
Павел закрыл глаза и, точно сон, перед ним поплыло его детство. Вот он, совсем еще крошечный, стоит перед матерью и слушает ласковый голос. В памяти Павла прошелестели полузабытые слова матери:
— Сыночек мой, ты будешь скоро большой, как папа. Ты хочешь быть большим?
— Хочу! — говорит маленький Павел.
— И у тебя, как у папы, будет много, много веселых товарищей.
— Хочу веселых! — говорит Павел.
Потом туман закрывает все. Из тумана всплывают отдельные, неясные детали.
Густой сад... Горы песку... Большие колеса... Белая, Густая толпа детей... Мать появляется в самый разгар интересных игр, и Павел с плачем оставляет своих товарищей.
И опять туман.
Павел улыбается... В памяти встает другой маленький Павел. Ему уже семь лет. Он живет у большой реки, по которой ходят пароходы. Эта река папина. Он с бородатыми товарищами перегораживает ее большой перегородкой. Мама говорит, что река будет работать. Мама все знает. Ее слушают очень большие люди и записывают слова. Только маме очень некогда. Она весь день проводит в большом доме, который называется по-птичьи — ВУЗ. Павел также занят целыми днями. Утром мать едет с ним в автомобиле и оставляет его в детском городке.
Правда, здесь совсем не так уж плохо. У Павла сотни приятелей. Вообще-то здесь не скучно.
Потом какие занятные вещи можно узнать от взрослых, играющих тут же. Например, песок. Ну, песок и все. Его можно насыпать за воротник товарищу, а можно из него сделать крепостной вал. Только когда сухой песок, — высокий вал не получается.
— А почему? — спрашивает девушка, похожая на маму.
— Ну, странно. Почему не получается? Не получается и только.
— А ты подумай!
Вот занятие. И думать даже не буду о таких пустяках.
— Может быть кто-нибудь догадается?
Догадаться, конечно, можно. А только стоит ли? Но тут подходят товарищи и начинают обдумывать этот вопрос. Да пожалуй, дело с песком серьезное. Подумаем-ка!
А девушка и не смотрит. Какой ей интерес? В конце концов тайна открывается, но оказывается она не такой уж простой, как кажется с первого взгляда. Или взять листик. Вот он упал и лежит. А почему упал? А какой это листик? А почему лежит? А что это за ниточки на листике? Нет, право, здесь не так уж скучно. А главное, все как-то по-новому получается. Тот же мир, а если знать «почему», — он выглядит совсем другим. Даже за столом, во время завтраков и обедов, открываются совершенно удивительные вещи.
Вечером приезжает мать и он едет домой.
Бегут дни.
Павел почти взрослый. Ему 8 лет.
— Павлик, — говорит мать, — ты очень скучал бы, если бы мы встречались с тобой не каждый день?
— Ты уезжаешь?
— Нет! Но я хочу, чтобы ты начал учиться. Ты будешь жить с товарищами и учиться.
— А ты?
— А я буду приезжать к тебе, и ты мне станешь рассказывать о своих успехах.
— Нет, — говорит Павел, — я буду с тобой.
— Милый, ты должен очень многое знать... Жизнь наша сложна, и мама тебя не научит всему. Надо учиться, Павел.
Впрочем, Павел не слишком был огорчен новой жизнью.
В маленьком городе, куда привезла мама Павла, перед ним открылся такой чудесный мир, что просто некогда было думать о маме.
Бородатый человек собрал всех привезенных Павлов и сказал им:
— Ребята! Этот город, в котором вы будете жить, находится в вашем полном распоряжении. И он неплохой, ребята, город. Он только меньше других городов, но зато ничем не отличается от больших. Вы можете здесь делать все, что хотите.
Девушка ходила с ребятами по отелям, показывала им, как надо убирать комнату, как пользоваться ванной, как приводятся в движение телевоксы. Затем они уже сами узнали, где находится кольцо ресторанов и столовых и когда нужно работать, завтракать, обедать и ужинать.
Всем ребятам выдали часы, после чего оставили их в покое.
Несколько дней они жили скучая. Они сами подбирали себе компании, бродили по городу. Тогда к каждой компании как-то незаметно присоединились взрослые и ходили с ребятами вместе. Но вскоре взрослым надоело это занятие. Они предложили ребятам воспользоваться автомобилем.
— Но мы не умеем!
— Подумаешь, большая хитрость, — удивились взрослые, — да этому делу пара пустяков научиться.
И вот Павел видит себя, перемазанного, собирающего с замиранием сердца мотор машины.
Да. Они были правы. Авто уж не так сложны. И вскоре улицы детского города ревели оглушительными сиренами.
А взрослые подбивали ребят на разные забавные штучки. Вот, например, кино. Со смеху можно умереть. Жаль только, что очень много надписей. Не понять половины. Но надписи читать оказалось совсем нетрудным делом.
Прямо само небо послало ребятам этих взрослых. Ну, уж и выдумщики же они были. Ну, взять хотя бы «Меккано». Разве есть что-нибудь интереснее этой вещи. Из разных пустяковых железных частичек можно было собрать автомобиль, который бегал не хуже настоящего, можно было сделать подъемный кран и он поднимал здоровые бревна. Целую фабрику можно было собрать из частей «Меккано». И не какую-нибудь, а с генераторами, с конвейером. Не хуже настоящей.
— Но это чепуха, — вскоре начали морщиться взрослые, — что это. Для маленьких детей — забава.
И — вот счастье! — они предложили ребятам настоящую фабрику.
— Собрать или разобрать?
— А все что угодно!
Фабрики, правда, не разобрали, но возились там по целым дням. И подумать только: сами, управляя своими руками, ребята сделали сапоги. Думаете — одну пару? Ничего подобного. Целых двадцать тысяч пар.
Началась игра в настоящий город. Но тут оказалось, к сожалению, что многого ребята не знают.
Пришлось учиться.
Летом Павел уезжал домой, а когда наступила осень, — возвращался в городок, где его встречали приятели.
С каждым годом жизнь становилась более интересной. Работа в обсерваториях, в музеях, в библиотеках, в музыкальных и художественных студиях: свой театр, свои лаборатории, свой собственный город.
Он уже юноша. Ему уже 16 лет.
Вместе с другими шестнадцатилетними он мчится по Стране советов, изучая географию и экономику страны.
— Смотрите, — гудит голос над ухом, — все это ваше. Видите, какой порядок во всем. Вы становитесь всему этому хозяева. Следите же хозяйским глазом за своим добром.
В памяти проплыли год: искания, работа с Феликсом, Кира...
Павел вздохнул.
Я ли это? Тот ли это смешливый и белоголовый? Что изменилось собственно? Может быть. с Луною не так уж хитро, как кажется? Может быть, это проблема сухого песка, не желающего оформляться в высокие валы крепости?
* * *
Экспедиция покинула Землю на третий день первой декады.
Двенадцать чередующихся один за другим могучих взрывов сотрясли воздух. Разгневанная Земля штурмовала далекие миры. Огненные хвосты прочертили небо из края в край. Обсерватории приступили к работе.
* * *
Четыре декады прошли в напряженном ожидании.
И был час, когда Страна советов обезумела от восторга.
— Они возвращаются! Они покинули Луну!
Репродукторы кричали не уставая.
Вечером в города хлынули световые океаны иллюминации. Вспышка огней, взрывы фейерверков, золотые хвосты ракет расцветили кварталы мириадами веселых огней.
— Они возвращаются!
Ночь, подожженная со всех концов, побледнела. В молочно-синем небе пронеслись, скрещиваясь, гигантские мечи голубых и фиолетовых прожекторов.
— Они возвращаются!
Несутся расцвеченные авто, утопающие в гирляндах цветов. Высоко вверху над головами вспыхивают красные точки. Они кружатся, сталкиваются и вдруг с оглушительным треском разрываются на миллионы золотых звезд и падают на крыши дрожащим пологом, на котором искрятся голубые гигантские буквы:
— Вселенная побеждена!
Города шумят. В небо взлетают фонтаны золотых дождей. Музыка гремит не переставая.
— Они возвращаются!
Над зеленой Республикой проносятся веселые прожекторы, гремят оркестры, праздничные толпы народа с шутками, песнями и смехом переливаются в сверкающих огнями улицах. Над Республикой катится мощная песня:
Нам подвластны моря и реки, Земля и звезды подвластны нам. |