22


Лишь сумма преодоленных препятствий является
действительно правильным мерилом подвига и челове-
ка, совершившего этот подвиг.

Стефан Цвейг


С назначением Лангемака главным инженером тематика РНИИ была окончательно продумана и утверждена. Определилась структура. Примерно четыреста сотрудников РНИИ, кроме плановиков, АХО и мастерских, были разбиты на четыре неравных отдела. Первый был самым многочисленным и занимался пороховыми снарядами. Второй, где теперь работал Королев, — жидкостными ракетами. Из заместителя начальника института Королев, слетев на несколько административных ступенек, превратился просто в старшего инженера. Над ним оказались не только Клейменов и Лангемак, появились и непосредственные начальники: отделом руководил Алексей Стеняев, сектором - Евгений Щетинков. Стеняев - один из недавних выпускников Военно-воздушной инженерной академии, не так чтобы уж очень большой специалист по жидкостным ракетам, но человек не без организаторского таланта. Надо отдать должное Клейменову и Лангемаку - они узаконили в РНИИ правило, согласно которому руководителем того или иного подразделения не обязательно должен был быть самый знающий и опытный специалист. Такому специалисту надо было создать максимально благоприятные условия для непосредственной его работы, а не отвлекать на административно-хозяйственные хлопоты. При этом его ставка могла быть выше, чем у его формального начальника. Конечно, и Королев, и Глушко, и Тихонравов понимали в жидкостных ракетах больше Стеняева. Точно так же у пороховиков: ленинградского профессора Петрова, а затем опытного москвича Победоносцева сменил хороший администратор Глухарев, а у Дудакова - лучшего специалиста третьего отдела, который занимался твердотопливными ускорителями для самолетов, начальником был поставлен Зуйков - тоже из недавних выпускников ВВИА.

Наконец, в четвертом отделе работали химики, которые занимались ракетными порохами, готовили свои адские смеси на маленьком пороховом заводике в Софрино.

Однако не будем лукавить: очевидная разумность подобной кадровой системы имела и другое объяснение, о котором не принято было говорить, но о котором знали все. Во главе отделов должны были стоять люди партийные, еще лучше — военные, с которых можно было в случае чего спросить со всей партийной строгостью, которым можно было не просто приказать, но приказать командирским голосом. Победоносцев называл их "комиссарами при командирах". А командирами не на бумаге были как раз настоящие специалисты. Конечно, приказывать им было труднее. Ну, прижал ты его, а он взял и ушел в другое место, в ЦАГИ например. Хороший работник - трудноуправляем, ибо знает себе цену, смело критикует, не боится гнева начальства, да и вообще, кого боится хороший работник? Только того, кто мешает ему быть хорошим работником. А значит, руководить им трудно. Никак в умах человеческих уже на 17-м году Советской власти все не разграничивались два понятия: руководить и принуждать. Увы, и Сергей Павлович Королев - сын своего времени, не всегда эти понятия отличал, но об этом разговор впереди... Клейменов понимал, что идейно выдержанные партийцы из военной академии в решении принципиальных научно-технических вопросов института будут слабоваты. Поэтому действительными членами образованного уже в 1935 году научно-технического совета были все-таки в основном специалисты - "мозги РНИИ": Лангемак, Королев, Глушко, Победоносцев, Тихонравов и Дудаков.

Второй отдел, куда пришел разжалованный Королев, по широте своей тематики сам по себе был как бы маленьким институтом. Разные секторы занимались кислородными и азотно-кислотными двигателями, и бескрылыми
183

и крылатыми ракетами, керамическими покрытиями камер сгорания, нужными, чтобы спасти их от страшного жара, и новыми жидкими топливами, рождающими еще более высокую температуру, чем та, которую могла выдержать керамика. Тут были свои испытательные стенды, свои приборные лаборатории - короче, целое многоотраслевое хозяйство. В каждом секторе - около десяти человек инженеров и техников32.
32О структуре РНИИ рассказывать довольно трудно, поскольку описанная структура действительна для 1934- начала 1935 года. Далее она претерпевала многочисленные изменения. Менялись и штаты: если в 1934 году в РНИИ работало 395 человек, то в 1935-м - уже 580. Период репрессий 1937— 1938 годов придал этой структуре дополнительный порочный динамизм.

Королев работал теперь с Евгением Сергеевичем Щетинковым, чему был очень рад. Королев давно и хорошо знал Щетинкова как отличного специалиста, человека порядочного и в высшей степени интеллигентного, хотя он был интеллигентом в первом поколении: отец его работал в Вязьме машинистом на паровозе. Щетинков был только на год моложе Королева. Сергей в юности был черепичником, Евгений - столяром. Вместе оканчивали МВТУ, оба работали в ЦКБ. Летом 1932 года они опять встретились в подвале на Садово-Спасской. В ГИРД Щетинков помогал Королеву в аэродинамических расчетах, без которых превратить бссхвостку в ракетоплан было невозможно. Потом разрабатывал методику испытательного полета с неустановившимся режимом работы двигателя, хотя двигателя еще не было, и вся методика была умозрительной. Щетинков приходил в подвал только вечером, днем он работал в отделе прочности ЦАГИ и о том, что ходил в ГИРД, помалкивал: в ЦАГИ гирдовцев презирали, называли "межпланетчиками", что звучало почти как ругательство.

Королев усиленно переманивал Щетинкова в ГИРД, но тот упирался и окончательно ушел из ЦАГИ уже только в РНИИ и в январе 1934 года был назначен руководителем 8-го сектора33. Это не вызвало у Евгения Сергеевича ни малейшего восторга, поскольку ни на какую руководящую должность он никогда не претендовал: знал, что руководить он может в лучшем случае только собой. В этом отношении он был похож на Цандера, но без испепеляющей цандеровской неистовости. В 8-м секторе никакими административными хлопотами обременен он не был. Ему была предоставлена свобода в осуществлении его идей, никто, ни Стеняев, ни Лангемак, ни Клейменов, ему особенно не мешал, а случалось - даже помогали, и жаловаться Евгению Сергеевичу было не на что, разве что на здоровье: он болел туберкулезом и чувствовал себя день ото дня хуже. Врачи говорили, что надо бросать работу и уезжать в горы. Этот спокойный, грустный человек в нервные месяцы всеобщих волнений демонстрировал завидное хладнокровие и сумел сохранить гармоничное согласие с окружающим его миром даже в жаркие дни райкомовских разбирательств.
33Чтобы больше не возвращаться к кадровым проблемам, забегая вперед, скажу, что уже с начала 1935 года С.П.Королев становится начальником этого сектора, а в марте 1936 года сектор преобразуется в самостоятельный 5-й отдел РНИИ, которым Сергей Павлович руководит вплоть до ареста в июне 1938 года. Эти чисто административные перемещения мало что меняют по сути, потому что с момента своего появления в 8-м секторе весной 1934 года Королев становится фактическим лидером всех работ по крылатым ракетам и ракетопланам в РНИИ. Впрочем, не только в РНИИ: в том-то все дело, что где бы ни появлялся Королев, он всегда сразу становился фактическим лидером.

Приходу в сектор Королева Щетинков обрадовался искренне, потому что дело свое любил, болел за него и понимал, что Королев всю их работу активизирует. Угроза того, что Королев его "подсидит" (шел такой шепоток), совершенно его не волновала. Королев был его начальником в ГИРД, потом некоторое время в РНИИ, психологически он свыкся с мыслью, что вне зависимости от "табели о рангах", Королев - его начальник. Годы в РНИИ были для Королева трудными годами, но на сей раз ему повезло: сошлись единомышленники, люди разных темпераментов, но общих устремлений, прекрасно друг друга дополняющие. В самые трудные дни Королев знал: есть плечо, на которое можно опереться, -сломается, но в сторону не вильнет. Все сотрудники РНИИ единодушны в своих воспоминаниях: ближе Евгения Сергеевича у Королева в РНИИ никого не было...
184

Весь 8-й сектор помещался в одной большой комнате главного корпуса РНИИ на втором этаже. В одном ее углу сделали жиденькую фанерную выгородку для двух письменных столов: Евгения Сергеевича и Сергея Павловича. Остальное пространство заполняли два ряда унылых в своей одинаковости столов, за которыми сидели сотрудники: Палло, Засько, Смирнов, Дедов, Косятов, Дрязгов, Кулешов, Матысик, позднее - Раушенбах, всего - человек 14 вместе с девушками-чертежницами. Окна были раскрыты: весна, домишки за забором по ту сторону Лихоборского шоссе уже укрылись за зеленым дымом молодой листвы. Было совсем тепло, но Королев ходил в шерстяной гимнастерке: с "ромбами" он расстался, но терять боевой вид не хотел. Военную форму он любил еще долгие годы, пока окончательно не убедился, что его приказы выполняются вне зависимости от того, как он одет.

Незадолго до смерти, вспоминая предвоенные годы, Сергей Павлович сказал журналисту Николаю Мельникову: "Я отдал ракетоплану восемь лет жизни". По сути вся личная работа Королева в ГИРД и РНИИ - это ракетоплан. В зависимости от обстоятельств, он может трансформироваться то в планер на склоне коктебельской горы Узун-Сырт, то в боевую крылатую торпеду на испытательном полигоне в Софрино под Москвой. Записывалось по-разному, а в уме всегда был ракетоплан, все восемь лет: 1931-1938 годы.

Ракетоплан не пускал в небо слабый, ненадежный двигатель. И 09 - без конца прогорающий гибрид Тихонравова, и ОР-2, так и не доведенный до ума Цандером и его последователями, — оба они были слишком маломощны, капризны, взрывоопасны, неизвестно было, как их регулировать в полете, и можно ли вообще их регулировать. Королев понимал, что у него нет и в ближайшее время не будет ракетного двигателя, тяга которого позволила бы поднять в небо человека. Зная это, любой другой конструктор на его месте переключился бы на какую-нибудь другую работу. Но Королев не мог позволить себе отложить полет в стратосферу! Если двигатели маломощны, их надо поставить на планеры меньших размеров, испытать и найти оптимальное отношение тяги к весу конструкции. Надо найти этот оптимум именно в реальном полете!

Королев строит три деревянных модели - этакие игрушечные ракетопланы с размахом крыльев около двух метров. Самолетики сначала кувыркались, но Сергей Павлович подогнал отклонение рулей под центровку, и модельки стали летать очень неплохо.

Все это было поздней осенью 1933 года, как раз тогда, когда переезжали из подвала в Лихоборы и начались первые трения с Клейменовым. Королев старался заинтересовать будущего шефа ракетопланом, накануне Октябрьской годовщины дважды возил его на гирдовский полигон в Нахабине, где Тихонравов запускал свою ракету34. Первый раз замерз кислородный кран, и ракета не взлетела. Второй раз - под праздник, 6 ноября - взлетела, поднялась метров на сто пятьдесят, взвыла и разлетелась на куски. Зрелище это на Клейменова впечатления не произвело, и потом Королев жалел, что возил его на полигон: Клейменов не раз колол ему глаза "нахабинскими фейерверками". И все-таки, несмотря на эту отвлекающую от дел заварушку в верхах, опыты с маленькими крылатыми ракетами Королев продолжал.
34Любопытно, что под протоколом № 43 испытаний в Нахабине от 17 августа 1933 года стоит подпись "Нач. ГИРД Королев", а в следующем протоколе испытаний, на которых он присутствовал, — № 46 от 14 октября значится уже "Зам. нач. РНИИ Королев С.П.", хотя в то время решение Реввоенсовета об организации РНИИ еще не было утверждено Советом Труда и Обороны. В маленькой этой детальке угадывается горячее желание начать новую работу на новом уровне. И молодое честолюбие тоже.

Ракету запускали с горизонтальной деревянной фермы, по которой она разгонялась, а дальше ей полагалось лететь под углом градусов шестьдесят, постепенно набирая высоту. Но делать этого она не хотела. Соскочив с направляющих, "шестерка" - так называлась эта ракета, — пролетела метров десять, упала в снег, зашипела как змея, забилась, завертелась — сразу стало ясно, что прогорела камера сгорания.
185


Испытания крылатой ракеты 212 конструкции С.П. Королева

Следующий пуск был более удачным: камеру облицевали керамикой. Ракета пролетела метров сто, но сорвалась в пике. Потом на ракету поставили простейший автомат, который должен был обеспечить ее устойчивость в полете, но и он не обеспечил: ракета поднялась на высоту пятиэтажного дома, потом вдруг клюнула носом и врезалась в землю. Менее чем за год до этого Королев писал: "Перед всяким исследователем, перед каждым работником в этой области должен в центре внимания стоять мотор... Все остальные, пусть даже самые сложные, вопросы в процессе работы с летающими моделями объектов и целыми объектами (а летать они будут наверняка в том случае, если есть надежный двигатель), несомненно, будут своевременно и достаточно полно разрешены". Заявление весьма общее. Он уточняет: "Значит ли это, что всеми остальными сопутствующими вопросами не следует заниматься? Конечно, нет. Ими заниматься следует и нужно. И такие вопросы, как, например, достижение устойчивого полета, рациональная система управления РЛА35, приспособления для регистрации различных данных на очень больших высотах и многие другие, надо разрешать. Но в каждом таком случае надо помнить, что это будет работа не над ракетой, а над каким-то ее частным вопросом и что хорошо разработать, например, управление - еще не значит иметь хорошую ракету".
35Реактивный летательный аппарат.

Понимать он это понимал, но на деле получилось по-другому. Какой-никакой, пусть еще далекий от совершенства, но ракетный мотор у него уже был. Узким местом в ракетной технике стала новая проблема: управление ракетой в полете. Если сказать честно, то не только "достаточно полного", как пишет Королев, а вообще никакого решения ее не было. Обеспечить равномерный прогресс во всех областях, уравнять движение разных коллективов не за счет замедления его в угоду отстающему, а, наоборот, за счет ускорения до темпов лидера - в этом и проявлялось высокое искусство Королева-организатора.

Проблемой управления в секторе 8 только начинал заниматься Сергей Алексеевич Пивоваров, смекалистый рукодел, но эмпирик, доверявший своему изобретательскому чутью больше, чем высшей математике, которую он знал "в самых общих чертах". Пивоваров очень старался, работал, не жалея сил, и в конце концов родил ГПС - гироскопический прибор стабилизации. Как его настраивать, никто толком не знал. Откуда брать нужные коэффициенты? По какой методике считать статическую устойчивость и эффективность рулей? Подобно тому как ракетный
186
двигатель для своего совершенствования требовал вторжения в дотоле неизвестные инженерам области термодинамики, проблема устойчивости и управления ракетами в полете тоже потребовала вторжения в те области механики и математики, куда инженеры никогда не проникали.

Королев понял это раньше других. Буквально на всех техсоветах и совещаниях он говорит о необходимости развивать работы по автоматическому управлению, создать специальные мастерские по изготовлению автоматов и измерительных приборов.

Понимает он и другое: ракетная техника в развитии своем достигла такого уровня, когда она нуждается в конкретной помощи фундаментальных наук. Для дальнейшего движения вперед надо привлекать ученых. Сергей Павлович начал с того, что сам прочел закрытую лекцию о проблеме управления крылатыми ракетами в Институте механики МГУ. Задача была: расшевелить и увлечь идеями.

Отношение к лекции у слушателей было слегка ироничное: молодой парень в гимнастерке "учил жить" университетскую профессуру. В первом ряду уселись, умиротворенно сложив руки на животе, корифеи: директор института, ученик самого Н.Е. Жуковского профессор Леонид Самуилович Лейбензон, тоже профессор и тоже ученик Жуковского, аэромеханик Владимир Васильевич Голубев, консультант Королева, "посол большой науки" в РНИИ Николай Николаевич Бухгольц и другие известные ученые. Королев закончил доклад призывом помочь решить проблему управления полетом ракет. Корифеи дружно закивали: помочь нужно. Королев уточнил: это не общественная работа, РНИИ готов платить деньги. В рядах аспирантов сразу наметилось некоторое шевеление: не так часто удавалось им подзаработать. Дело кончилось тем, что с сотрудниками института: Х.А. Рахматулиным (он станет академиком в Узбекистане), Д.С. Вилькером, Л.П. Смирновым, Г.И. Двушерстновым Королев заключил хозрасчетные договоры. Но сказать, что молодые механики, вдохновленные речью Сергея Павловича, увлеклись ракетной техникой, значило бы погрешить против истины. Пожалуй, никто из них, кроме Георгия Александровича Тюлина, в этой области работать не стали. Многие из них рассматривали РНИИ как сытную оборонную кормушку, где можно подкормиться. Договорные работы нередко преследовали цель попросту "запудрить мозги" ракетчикам. Они были безупречны по форме, наукообразны по языку, но нередко очень бедны по содержанию. В уравнения и формулы подставлялись вновь изобретенные "ракетные" члены и коффициенты, которые придавали им вид непривычный для глаза и на первых порах создавали иллюзию неких новых разработок. Однако, если разобраться, многие "открытия" были перепевами давно известного. Один отчет, как потом выяснилось, оказался почти целиком переписанной статьей бельгийца Госа "Устойчивость и управляемость самолета". Королев, узнав об этом, сначала пришел в ярость, а потом засмеялся и сказал:

- Сами виноваты: языков не знаем, журналов не читаем. У таких лопухов и нужно деньги отнимать...

Его всегда веселила солидная толщина отчетов.

— Взгляните, - говорил он Щетинкову, - ну, каковы хитрецы: если ссылаются на Ньютона, не ленятся на полстраницы все титулы перечислить: и член парламента, и смотритель монетного двора...

Договорные работы и консультанты в полной мере его не удовлетворяли. Лучше всего было бы иметь собственного теоретика. Наконец такой случай представился: к Королеву пришел молодой ленинградский инженер Борис Раушенбах. Но, к сожалению, случилось это только в 1937 году, немного пришлось им поработать друг с другом, а пока Пивоваров с механиками Авдониным и Букиным трудились в поте лица, доводя до ума капризный ГПС.

Этот первый наш ракетный гироскопический автомат Королев решил поставить на ракету 06/3, которую сконструировал Щетинков. Она уже совсем не была похожа на бесхвостку, скорее - на модель бомбардировщика с размахом крыльев в три метра и весом 80 килограммов. Была и уменьшенная модель этой ракеты - 06/2, которую пускали дважды, чтобы сверить ее расчетный и
187
действительный путь. Эта малышка оказалась необыкновенно своенравной и однажды во время испытаний выдала "мертвую петлю", а потом с воем пронеслась над самой головой Тихонравова, но он так оторопел, что испугался только на ее второй "петле", после чего она врезалась в землю.

Малышка была как бы лабораторным подопытным существом. А все надежды связывались теперь с главным большим детищем Щетинкова и Королева — в технических документах РНИИ эта новая ракета называлась 216.

Немало сил и нервов стоила Королеву эта ракета. Уговорить Клейменова и Лангемака выделить деньги на эту работу было очень нелегко: новое предприятие Королева стоило довольно дорого. На полигоне в Софрино надо было выстроить 60-метровый рельсовый путь. По рельсам должна была катиться тележка с разгонными пороховыми ракетами, а с этой тележки уже стартовала 216. Глядя на чертежи этого громоздкого и дорогого сооружения, Лангемак морщился. Когда Королев ушел, Клейменов спросил:

- И на кой черт нам этот Турксиб? Разве это оружие?

- Разумеется, это не оружие, - сказал устало Лангемак. - Надо рассматривать всю эту установку как своеобразный испытательный стенд для отработки двигателей и систем управления.

- Но ведь спросят-то с нас ракету! Ракету-то он сделает?

- Думаю, что не сделает. Впрочем, Королев непредсказуем...

Позади все полигонные хлопоты, бесконечные пререкания с производственниками, нудные дни холодных испытаний, когда в самом неподходящем месте начинает или свистеть, или капать, и сколько ни переделывай, - свистит и капает, хочется взять кувалду и разнести все эти трубопроводы к чертовой матери! Все это уже позади, слава богу: наступил день первого пуска.

Щетинков очень нервничал. Королев нервничал еще больше, но успокаивал Щетинкова:

- Евгений Сергеевич, поверьте, что не в ракете сейчас дело. Ракета полетит, куда ей деться? Надо проверять не ракету, а всякие мелочи, которые могут подвести...

И он проверял. Готова ли кинокамера для фотосъемки? Работают ли самописцы движения рулей? Не отсырела ли шашка дымового трассера, который поможет точно определить траекторию? Механики по его указке мазали мыльной пеной штуцера воздушных баллонов, следили, не надуется ли где перламутровый мыльный пузырь - сигнал того, что магистраль "травит". Ракета лежала на тележке в легком облачке кислородных паров. Было тепло, и жидкий кислород надо было доливать в крылья ракеты, где размещались баки окислителя — на 216 стоял уже более мощный двигатель 02, потомок того, который делал еще Цандер.

Наконец, все было готово. Подрывная машинка запалила пороховые ракеты тележки, которая понеслась вперед с оглушительным визгливым треском, оранжевое пламя ударило из хвоста ракеты, и вот она уже сорвалась с тележки и полетела — летит! - все круче забирая вверх. Сначала Щетинков беззвучно завыл от восторга, но тут же вой этот сменился таким же беззвучным воплем досады: уж чересчур круто пошла она вверх. Ракета сделала эффектную "мертвую петлю" и с громким взрывом врезалась в землю. Стало очень тихо.

- Вот вам и ГПС - грустно сказал Королев. И тут же добавил бодро, - но летает! Значит, надо учить ее летать!

- Пока мы ее выучим, она нам голову оторвет, — хмуро насупился "Щетинков. — Откуда это непонятное влечение к "мертвым петлям"?

- Откуда? - переспросил Королев. - Все оттуда же: нет надежной системы управления.

Из четырех ракет 216 только две взлетели с тележки, — тогда это уже считалось удачей.


Крылатая ракета 216 С.П. Королева. 1933-1936 гг.

Королев был очень увлечен этими пусками и вообще жидкостными ракетами, поэтому все удивились, что с не меньшим рвением он взялся и за ракеты, пороховые, на некоторых после полетов в Ленинграде с ускорителями Дудакова он
188
вроде бы поставил крест. А вернулся он к ней не случайно. Что там ни говори, но деньгами его попрекали справедливо: такая ракета, как 216, стоила многие тысячи рублей. Пороховые ракеты по устройству были значительно проще, поэтому втискивать их в план производства было легче. И стоили они много дешевле жидкостных, а "уложиться в смету" Королеву все время удавалось с большим трудом: на все работы он получал 190 тысяч рублей в год. Сергей Павлович вызвал к себе за фанерную перегородку Дрязгова и сказал очень строго:

- Михал Палыч, я разрешаю вам заказать восемь ракет. Ну, девять. А все остальное - из вторичного сырья. Да, да, не удивляйтесь. После вчерашнего пуска камера сгорания должна быть цела, ракета ткнулась носом. Где камера?

- Так ведь темно уже было, Сергей Павлович. Как ее в лесу найдешь ночью...

- Чтобы завтра камера была, - он не повышал голоса, но какая-то особая модуляция превращала простую, ровно произнесенную фразу в приказ.

Дрязгов был рад, так как думал, что больше шести ракет Королев ему заказать не позволит. Дрязгов вообще был оптимистом и считал, что ему всегда везет, а выгородка за фанерой вообще для него счастливое место. Первый раз Миша попал туда студентом пятого курса МГУ. Здесь, за фанерой, Королев прочел ему вдохновенную лекцию о великом будущем крылатых ракет.

- Вы только представьте себе, - говорил Королев, - если пустить обычную ракету под углом в 45 градусов к горизонту, то она пролетит четыре с половиной километра, а с крыльями - почти восемнадцать километров, в четыре раза дальше!

Глаза Миши горели от восторга. Он начал работать с невиданным энтузиазмом. Для разгона сделал несколько маленьких - по пять-десять килограммов — крылатых снарядиков, громко именовавшихся "объектом 48", и запускал их на Софринском полигоне. Летали эти "объекты" из рук вон плохо, срезали своими фанерными крыльями верхушки окрестных елок, зарывались в землю, короче -изощрялись во всевозможных пиротехнических эффектах. Но постепенно на старой аэродинамической трубе механико-математического факультета МГУ, которая помнила еще Жуковского, Миша научился проводить регулировку своих ракет, и дело пошло. Миша ходил гордый, но однажды одна из его красных "бабочек", как называли их на полигоне, лихо вылетев из стартового станка и набрав высоту, легла вдруг на спину и помчалась назад, точно целя в штаб полигона. Рядом со штабом строилось новое здание, в фундамент которого она и угодила, до смерти перепугав плотников. Начальник полигона сказал Королеву, что, если "бабочки" и дальше так будут летать, Мишу с полигона он выгонит. Дрязгов очень старался и медленно продвигался к совершенству. Сначала ракеты начали летать нормально
189
только при работающем двигателе. Как только порох выгорал, они начинали кувыркаться. Королев привез на полигон Ветчинкина и Бухгольца. Глядя на ракету, несущуюся над лесом, словно брошенное полено, Николай Николаевич Бухгольц покрутил головой и заметил философски:

- М-да, молодые люди... Что можно сказать? Все в мире стремится к коловращению...

Однако подсказал, что надо делать.

Опыты с маленькими модельками помогали нащупать оптимальный вариант для будущей большой. В конце концов остановились на двух ракетах - прямых потомках красных "бабочек": 217-1 была похожа на самолет и весила более сотни килограммов. Поднявшись на трехкилометровую высоту, она должна была летать на 36 километров. Другая ракета, поменьше, имела расчетную дальность 19 километров. Во время испытаний пороховой заряд уменьшали, чтобы ракета не залетела невесть куда.

Обе ракеты пускали в один день - 6 октября 1936 года. Погода отвратительная — дождь и ветер, кожаное пальто Королева намокло и стало ужасно тяжелым. Дрязгов дрожал от холода и от волнения. Он сидел в метрах тридцати от пускового станка у подрывной машинки, мелко клацая зубами. Механиков отослали подальше в укрытие.

- Н-ну, что, Сергей Павлович, разрешите пускать? - выдавил из себя Миша с ознобом.

- Давайте...

Дрязгов непослушной рукой закрутил ручку индуктора и ткнул пальцем пусковую кнопку.

Ракета глухо завизжала, вытащила из нутра огненный хвост и медленно заскользила по десятиметровым направляющим. Она устойчиво летела довольно долго и отлетела, наверное, на целый километр, потом вдруг кувырнулась и вошла в пике.

В тот же день четырехкрылка взорвалась на старте, разворотив станок.

Еще до того, как Дрязгов установил на своих ракетах приборы для опытов по управлению, стало ясно, что его ракеты могут иметь не только лабораторное применение. Ими заинтересовались специалисты Центральной лаборатории проводной связи (ЦЛПС), которая подписала с РНИИ специальный договор. В конце 1936 года по два экземпляра каждого варианта ракеты 217 передали в ЦЛПС, но там пошла лавина повальных арестов и прибористам было уже не до ракет. Таким образом работы Дрязгова заглохли при первых обнадеживающих результатах. А ведь перспективы были интересные. 217-я должна была превратиться в зенитную ракету, наводящуюся на цель по лучу прожектора. Другая модификация - пороховая ракета-201 - стать воздушной торпедой, как теперь говорят: ракетой класса "воздух-земля". Но ничего до конца доведено не было, как сказано в официальном отчете: "в силу причин, к торпедам не относящимся".


вперёд
в начало
назад