10. МОЛИТВА


Алан Шепард наконец-то отправился в полет - 5 мая. Его поместили в капсулу на вершине ракеты «Редстоун» примерно за час до рассвета, собираясь осуществить запуск вскоре после восхода солнца. Но, как и в случае с шимпанзе, случилась четырехчасовая задержка, вызванная главным образом перегревом инвертора. Солнце уже взошло, и жители восточной половины страны, как обычно, включали свои радиоприемники и телевизоры, крутили ручки настройки в поисках чего-нибудь щекочущего нервы - и тут их ждало такое! Астронавт уселся в ракету, готовый быть разорванным на куски.

Даже в Калифорнии, где было еще очень рано, дорожные патрульные докладывали о странном, вызывающем беспокойство зрелище. Без всякой видимой причины многие водители съезжали с шоссе и останавливались на обочинах, словно находясь под влиянием Марса. Патрульные не сразу поняли, в чем дело, потому что у них не было обычных радиоприемников. Но остальные понимали и по мере обратного отсчета на мысе Канаверал становились все возбужденнее: их чертовски интересовало, что станет с бренным телом Алана Шепарда в момент запуска ракеты. Ведь даже вождение автомобиля перегружает нервную систему. Они останавливались, увеличивали громкость и замирали в ожидании того, как одинокого добровольца вот-вот разорвет на части.

У этого невысокого парня на верхушке огромного белого ядра, казалось, был примерно один шанс из десяти, чтобы выжить. В течение трех недель после нового триумфа Советов - полета Гагарина - одно ужасное событие следовало за другим. Соединенные Штаты направили марионеточную армию кубинских беженцев свергнуть просоветский марионеточный режим на Кубе, а вместо этого последовало унижение, известное как Залив Свиней. Конечно, это событие не имело непосредственного отношения к космическому полету, но оно усилило ощущение того, что сейчас не время совершать храбрые и отчаянные поступки, соревнуясь с Советами. Печальная истина была такова: наши парни всегда все портят. Восемь дней спустя, 25 апреля, под руководством НАСА состоялось еще одно крупное испытание ракеты «Атлас». Она должна была вывести на орбиту манекен астронавта, но сбилась с курса, и еще через сорок секунд пришлось взрывать ее по дистанционному управлению. От взрыва едва не погиб Гас Гриссом, следовавший за ракетой в F-106. Через три дня, 28 апреля, ракета «Литтл Джо» с капсулой на вершине снова сбилась с траектории, и ее пришлось ликвидировать через тридцать три секунды после запуска. Оба этих испытания касались системы «Меркурий-Атлас», предназначенной для орбитальных полетов и не имевшей ничего общего с системой «Меркурий-Редстоун», на которой должен был полететь Шепард, но было уже слишком поздно задавать щекотливые вопросы. Наши ракеты всегда взрываются, а наши парни всегда все портят.

Утром 5 мая тысячи, миллионы людей останавливались на обочинах дорог, завороженные драматическим событием. Это был вызов смерти, величайший трюк, который когда-либо освещался по радио, патриотический трюк, безумный трюк, связанный с судьбой страны. Люди были вне себя.

О чем, интересно, думает этот парень? Он и его бедная жена... Затем диктор сообщил, что жена Шепарда, Луиза, сейчас следит за обратным отсчетом по телевизору у себя дома в Вирджиния-Бич, штат Вирджиния. Должно быть, бедная женщина сейчас просто в ужасном состоянии! И так далее, и тому подобное. Храбрый парень! Он ничуть не колебался!

Что же касается самого Шепарда, то его сознание сейчас - как и все тело, от мозга до тазового дна, - было охвачено все усиливающимся желанием помочиться. Это была не шутка. Он прошел сто двадцать полных имитаций своего полета, имитаций, учитывающих мельчайшие детали: рано утром его будил официальный врач астронавтов, доктор Уильям Дуглас, потом медосмотр, прикрепление всех биосенсоров, засовывание термометра в анальное отверстие, надевание компенсирующего костюма, подключение кислородной трубки и системы связи, выезд на пусковую установку, помещение в капсулу, закрывание люка, последующие операции. Они даже отрабатывали процесс выкачивания воздуха из капсулы с помощью шланга и наполнение капсулы чистым кислородом. Затем Шепард проходил имитации полетов и прерываний, пользуясь капсулой как процедурным тренажером.

Три дня назад имитировалась даже ментальная атмосфера полета. Первоначально Шепард должен был отправиться в космос еще 2 мая. Погода делала это мероприятие весьма сомнительным, но обратный отсчет начался, а Шепард вечером перед полетом поужинал на квартирах экипажа под дружелюбное подшучивание товарищей. Наутро доктор Дуглас поднялся на цыпочках в комнату и разбудил его, а потом Шепард позавтракал - бифштекс в ветчине и яйца. По сути, Шепард прошел через все, вплоть до того момента, когда он должен был забраться в фургон и отправиться к ракете, надеясь, что полет все же состоится. Затем запуск был отложен из-за плохой погоды. И только на этом этапе руководство НАСА наконец-то объявило, что в космос полетит Шепард, - в тот момент, когда он уже был одет и ждал за дверью в ангаре С. Так Шепард по-настоящему почувствовал, что этот день настал. Но никто не мог предвидеть ту серьезную проблему, с которой он теперь столкнулся.

Проклятый мочевой пузырь становился все крупнее, а капсула - все меньше. Капсула должна была быть как можно более тесной, чтобы выдержать свой вес. А после того как в нее помещали всевозможные баки, трубы, электропровода, инструментальные панели, радиокоммуникации и тому подобное, включая парашют астронавта, капсула превращалась в своего рода кобуру, куда удавалось пропихнуть ноги и туловище, а места для рук оставалось совсем мало. Так что используемое специалистами слово «вставление» было не так уж далеко от истины. Сиденье было в буквальном смысле формой спины и ног Шепарда - в Лэнгли с него делали гипсовый слепок. Теперь Шепард сидел в кресле, но на самом деле лежал на спине. Нечто подобное бывает, когда сидишь в очень маленьком спортивном автомобиле, - взгляд направлен прямо в небо. На тренировках Шепарда учили забираться в люк с помощью одной непрерывной серии движений. Но на этот раз на нем была пара новых белых ботинок, и, когда Шепард засовывал внутрь правую ногу, ботинок зацепился за ручку сиденья. Шепард подскользнулся, и его левая рука так и осталась снаружи. Капсула была настолько маленькой, что запихивание левой руки превратилось в ужасную операцию. Он извивался как змея, выслушивая советы столпившихся рядом сотрудников. Теперь он был зажат так, что обшлаг на правом запястье - там, где перчатка сходилась с рукавом компенсирующего костюма, - зацепился за парашют. Он посмотрел на парашют и подумал, что это даже неплохо. Техники прикрепили его к сиденью ремнями, поясным и грудным, привинтили к компенсирующему костюму шланги для поддержания нужного давления и температуры, провода биомедицинских датчиков, провода радиосвязи, прикрепили к лицевой части шлема и загерметизировали шланг для подачи кислорода. Даже если бы Шепарду и потребовался парашют, он все равно не успел бы снять с себя всю эту оснастку: в земле уже давно образовалась бы воронка от взрыва. Затем люк закрыли, и Шепард почувствовал, как ускоряется его пульс. Но вскоре сердцебиение успокоилось, и он остался лежать на спине в этом крохотном наперстке - практически неподвижный, с согнутыми коленями.

Он походил на фарфорового казачка, упакованного в коробку с пенопластом. Его лицо было направлено прямо в небо, но неба он не видел, потому что не было окна. Имелись лишь два маленьких люка по бокам над головой. Окно и люк настоящего пилота появятся только ко второму полету «Меркурия». А Шепард лежал в коробке. Капсулу наполнил зеленоватый флуоресцентный свет. Шепард мог посмотреть наружу только через окошко перископа, расположенного перед ним на панели приборов. Окошко было круглое, примерно один фут в диаметре, и располагалось посередине панели. Снаружи, в темноте, специалисты могли следить за манипуляциями Шепарда по блеску линзы перископа. Они подходили к капсуле и широко улыбались. Их лица заполняли окно. Линза давала угловое искажение, и потому их носы выступали примерно на восемь футов вперед по сравнению с ушами. Когда люди улыбались, казалось, что зубов у них больше, чем у окуня. А когда рассвело, Шепард мог вращать перископ туда-сюда и видеть сверху Атлантический океан... а внизу, на земле, каких-то людей. Но перспектива была несколько странной, потому что он лежал на спине, окошко же перископа было не слишком большим и передавало изображение под необычными углами. Солнце светило все ярче и ярче, и в окошко стали попадать солнечные блики. Лежа на спине, Шепард вытянул левую руку и щелчком установил на место серый светофильтр. Это хорошо помогало, хотя фильтр и нейтрализовал большинство цветов. Люк завинтили, и теперь Шепард не слышал практически никаких звуков внешнего мира, за исключением голосов, раздававшихся в наушниках его шлема. Затем, как и перед любым летным испытанием, дело дошло до карты контрольных проверок. В наушниках зазвучал голос руководителя пусковой программы:

- Выключатель автоматического выброса груза. Включен?

И Шепард отвечал:

- Вас понял. Выключатель автоматического выброса груза включен.

- Выключатель тормозного нагревателя. Отключен?

- Выключатель тормозного нагревателя отключен.

- Выключатель посадочного бака. В автоматическом режиме?

- Выключатель посадочного бака в автоматическом режиме.

И далее по списку. В промежутках кто-нибудь постоянно выходил с ним на связь, чтобы поддержать и поинтересоваться, как он себя чувствует. Шепард слышал голоса Гордона Купера, который был «капкомом», то есть «капсульным коммуникатором», и находился в срубе возле пусковой установки, и Дика Слейтона, который тоже должен был стать капкомом, но находиться в Центре управления полетом в момент запуска. У Купера была телефонная связь с капсулой, и на линию постоянно выходил Билл Дуглас или еще кто-нибудь из врачей, чтобы оценить душевное состояние астронавта или просто поболтать. Поговорил с ним и Вернер фон Браун. Обратный отсчет продвигался крайне медленно. Шепард попросил Слейтона, чтобы кто-нибудь позвонил его жене и убедился, что она понимает причины задержки. А затем он снова вернулся в тесный мир капсулы. В наушниках постоянно слышался раздражающий тон - очень высокий, на границе слышимости, - вероятно, это был звук обратной связи. Шепард слышал гудение кабинных вентиляторов и вентиляторов компенсирующего костюма и стоны инверторов. Так он и лежал, втиснутый в этот крохотный глухой чехол, обмотанный всеми мыслимыми видами проводов и шлангов, идущих от его тела, шлема и костюма, и прислушивался к гудению, жужжанию, обертонам... Минуты и часы проходили, а он поворачивал колени и лодыжки на несколько сантиметров в стороны, чтобы оживить кровообращение... Там, где его плечи были прижаты к креслу, образовались две маленькие зудящие точки. А потом начался прилив в мочевом пузыре.

Проблема заключалась в том, что помочиться было некуда. Поскольку полет должен был продлиться всего пятнадцать минут, то никому и в голову не пришло устроить в капсуле мочеприемник. Иногда имитации полета затягивались настолько, что астронавты в конце концов мочились прямо в компенсирующие костюмы. Больше ничего не оставалось - разве что потратить несколько часов, чтобы освободить человека от всех этих проводов, капсулы и от самого костюма. Главная опасность при попадании жидкости в среду чистого кислорода, как в капсуле или в компенсирующем костюме, состояла в возможности короткого замыкания, которое могло привести к пожару. К счастью, единственные провода, с которыми могла войти в контакт моча внутри компенсирующего костюма, были низковольтными и вели к биомедицинским датчикам, так что особой опасности не было. В костюме имелся даже губчатый механизм для впитывания избыточной влаги, главным образом пота. И все-таки никто всерьез не учел возможности того, что в этот самый день, день первого американского пилотируемого космического полета, астронавт будет находиться на верхушке ракеты, в капсуле, с практически неподвижными ногами более четырех часов... и думать о своем мочевом пузыре. Незаметно помочиться в подкладку компенсирующего костюма было нельзя. У костюма имелась собственная охлаждающая система, а температура отображалась на внутренних термометрах, подключенных к панелям приборов. А перед этими панелями сидели крайне озабоченные специалисты, чья единственная задача заключалась в том, чтобы смотреть на циферблаты и отмечать каждое колебание температуры. И если бы веселый ручеек температурой тридцать семь градусов без предупреждения хлынул в систему, внезапно усилился бы поток фреона - газа, используемого для охлаждения компенсирующего костюма, - и бог знает, к чему это бы привело. Махнуть на все рукой? Это ужасно. Ведь тогда астронавту номер один придется объяснить по рации - пока вся нация ждет, а русские идут на второй круг в битве за небеса, - что он просто помочился в свой компенсирующий костюм. По сравнению с возможностью такого конфуза в финальной фазе обратного отсчета астронавта меньше всего беспокоила опасность взорваться на пусковой площадке. Нужная вещь не позволяла тест-пилоту молиться: «Господи, не дай мне взорваться». Нет, молитва звучала так: «Боже, пожалуйста, не дай мне облажаться». Зайти так далеко... и облажаться.

Постоянным страхом праведного пилота был не страх смерти, а опасение разделить участь Джона Гленна, который в это утро был лишь обычным свидетелем разворачивающейся драмы. Но нужно отдать должное Гленну. В течение последнего месяца подготовки он в качестве пилота-дублера трудился не покладая рук. И действительно оказался полезным. А этим утром он даже пришел вместе с товарищами подбодрить Шепарда, и очень кстати. С утра Шепард находился в фазе Улыбающегося Эла с Мыса, а когда ехал в фургоне, то даже попросил Гаса Гриссома помочь ему сыграть сценку с Хосе Хименесом.

- Если вы меня спросите, что нужно хорошему астронавту, я отвечу: вам нужна храбрость, хорошее кровяное давление и четыре ноги, - все это Эл старался говорить к тому же с мексиканским акцентом, как комик Дана.

- Четыре ноги? - покорно спрашивал Гас.

- Ну, в космос хотели послать собаку, но решили, что это слишком жестоко.

Да, именно таким и запомнят его в день старта: веселым и раскрепощенным. Когда Шепард поднялся на портальном подъемнике и шагнул наружу, чтобы войти в капсулу, Гленн уже был там, одетый в белое, как техники. Он улыбался. А когда Шепард наконец-то втиснулся в капсулу и взглянул на панель приборов, там лежала записка: «Играть в гандбол запрещается». Это была маленькая шутка Гленна. Он широко улыбнулся и вытащил записку. Действительно, это было довольно смешно...

Слишком поздно, Джон! Шепард уже не сломает ногу, и его не покарает рассерженный Бог. Он находился в капсуле, люк уже завинчивали, а все остальные... остались позади... снаружи, у портала. Настоящий пилот мог бы объяснить это ощущение только другому пилоту, да и то не отважился бы. Священный первый полет! - и он окажется на самой вершине пирамиды, если выживет.

А если нет? Это объяснить было еще труднее, ведь шансы выжить были чертовски малы. Но, в конце концов, именно эта самая вещь заставляла человека рисковать своей шкурой в несущейся на дикой скорости летучей машине. И какие невыразимые компенсации вас ждали! Одну из них Шепард получал даже до этого утра. Это был взгляд. Взгляд благоговения перед мужской честью. Этот взгляд появлялся на лицах обитателей базы, когда тест-пилот или боевой летчик отправлялись на задание, и все знали, что шансы на успех чертовски малы. Шепард видел этот взгляд и раньше, особенно когда проводил первые посадки сверхмощных, сверхтяжелых реактивных истребителей на палубу авианосца. Он замечал этот взгляд, когда его нужная вещь приводила в движение его адреналин. А в это утро буквально на каждом шагу, от квартир экипажа в ангаре С до подъемника, люди одаривали Шепарда этим взглядом, а потом начали аплодировать. Когда он уже был готов шагнуть на портал, чтобы подняться к капсуле, весь наземный экипаж стал аплодировать. На лицах у них светилась та самая теплая и влажная улыбка, на глазах блестели слезы, они хлопали и что-то кричали. На Шепарде был шлем с запечатанным щитком, кислород поступал из портативной системы, так что все происходящее виделось ему как беззвучная пантомима. Но не было никакого сомнения в том, что именно происходит. Они дарили ему свои аплодисменты и поклонение... заранее, авансом!

Чисто с аналитической точки зрения все понимали, что шансы выжить в этом полете, пусть даже и очень низкие, были ничуть не ниже, чем при испытании крылатого летательного аппарата. Вернер фон Браун не раз говорил, что рекорд надежности ракеты «Редстоун» составлял девяносто восемь процентов - лучше, чем у некоторых сверхзвуковых истребителей серии «Сенчури» на стадии испытаний. Правда, теперь шансы у Шепарда были гораздо ниже. Он авансом получил множество наград. Он и его товарищи обрели такую славу, какой не удостаивался еще никто из пилотов. Их одаривали этим непередаваемым светящимся взглядом авиаторы и обслуживающий персонал на их собственной базе. А Шепарда уже одаривали им всевозможные конгрессмены, торговцы консервами, председатель Общества ботаников, торговцы домами в новостройках, не говоря уж о безымянных маленьких пташках, которые материализовывались возле него на Мысе. Он уже получил плату... заранее! - и миллионы широко раскрытых влажных глаз были прикованы к нему. Древний инстинкт, так называемая народная мудрость - в плане подготовки и вознаграждения идущего на поединок воина - действительно оказались живучими. Как и его предки в забытом прошлом, Шепард достиг того благословенного состояния, когда ты гораздо сильнее боишься не вынести своей ноши - ведь тебе уже заплатили заранее, - чем погибнуть. Пожалуйста, дорогой Боже, не дай мне облажаться. Теперь он находился на месте, которого заслуживал и за которое боролся: на самом пике опасности. Он достиг как раз того критического уровня, который отделял великих пилотов с их огромными, хотя и невидимыми, автопортретами от простых смертных, находящихся там, внизу. Неизвестно, смог ли бы кто-нибудь другой вести себя с таким апломбом в этот день - день, когда ты становишься первым человеком, который сидел на верхушке восьмиэтажного ядра и ждал, когда у него под задницей запалят 66 000-фунтовую ракету «Редстоун». А все автогонщики, скалолазы, аквалангисты и бобслеисты - что они испытывали в решающий момент? Спрашивать было бессмысленно. Одно было ясно: для типичного военного летчика, обладающего самолюбием героя, пышущего грубым животным здоровьем, бесконечно уверенного в своей нужной вещи и жаждущего славы, - то есть для человека вроде Алана Шепарда, - находиться там, где он находился сейчас, было призванием, священным Beruf. Здесь он был дома - на высших уровнях нужной вещи.

Кроме того, закаливание организма сделало свое дело. После всех этих тренировок и симуляций полета в полном обмундировании, со всеми этими звуками, g-уровнями, с тянущимися от тела проводами, после более чем сотни воссозданий этого момента, после бесконечных подъемов на портале и влезаний в человеческую кобуру, закрывания люка, после начала обратного отсчета, день за днем лежа в этой самой капсуле, слыша голос капсульного коммуникатора в наушниках и видя сигналы начала полета на инструментальной панели, - после того как каждый дюйм и каждая секунда процесса стали знакомыми, а капсула казалась скорее офисом, чем транспортным средством... человеку было трудно почувствовать хоть какую-нибудь разницу в реакциях своей нервной системы на этот раз, хотя на интеллектуальном уровне он понимал, что наступил тот самый день. Время от времени он чувствовал, как повышается уровень адреналина в крови, как учащается пульс, и заставлял себя сосредоточиться на проверке готовности по списку: на приборной панели, проводах, радиосвязи. Потом все успокаивались, и он снова оказывался в одиночестве на своем рабочем месте, в своем процедурном тренажере.

Нет, единственным новым ощущением в это утро была боль в мочевом пузыре. Это была первая terra incognita. Пожалуйста, Господи, не дай мне облажаться.

Шепард дождался очередного прекращения обратного отсчета - на этот раз оно произошло из-за того, что все ждали, пока с неба над пусковой площадкой уберутся тучи, - а затем сообщил о своей проблеме по закрытой радиосвязи. Он сказал, что хочет облегчить свой мочевой пузырь. В конце концов ему дали добро: делай это в костюм. И он сделал. Так как его кресло было слегка наклонено назад, струя потекла на север, к голове, неся с собою ощущение жуткого страха. Струя задела внутренний термометр, и содержание фреона подскочило от тридцати до сорока пяти процентов. Потом она потекла дальше, достигла левого нижнего нагрудного датчика, который записывал электрокардиограмму, и частично сбила его с места. Врачи заволновались. Новости о струе мочи тут же распространились среди ученых и техников, подобно извержению вулкана Кракатау, на западе острова Ява. Струя катилась дальше - по резине, проволоке, ребрам, мясу и десяти тысячам сбитых с толку нервных окончаний - и наконец остановилась в ложбинке посреди спины. Постепенно жидкость охладилась, и Шепард теперь чувствовал в ложбинке холодное озерцо мочи. Во всяком случае, мочевой пузырь успокоился, а ничего страшного не случилось. Так что откладывать полет было не из-за чего. Он не облажался.

А потом медики услышали веселый голос по закрытой радиосвязи:

- Все в порядке. Подумаешь, мокрая спина.

Этот парень был просто великолепен!

Он не терял хладнокровия ни при каких обстоятельствах!

Всего через пятнадцать минут под ним разорвется семиэтажное ядро, полное жидкого кислорода, а он так и остается Улыбающимся Элом!

Задержка длилась уже четыре часа. Каждый инженер внимательно изучал панели приборов, отображающие состояние различных систем, чтобы в конце концов объявить, что его система готова, - после этого ответственность за неисправность системы будет целиком лежать на нем. Все пребывали в лихорадочном возбуждении. И оно передавалось внутрь капсулы - и в словах, и без них. Шепард, лежащий на спине, прикрепленный к креслу ремнями и опутанный проводами, был для тысячи людей, собравшихся на портале, словно бы воспалившимся нервным узлом. Но он по-прежнему оставался Улыбающимся Элом с Мыса. Во время Т минус 6 - за шесть минут до завершения подготовительных операций - произошла еще одна задержка, и один из врачей, связавшись с Шепардом по телефону, спросил:

- Ты действительно готов?

Трудно было понять, телу или душе адресован этот вопрос. Он вторгся в запретную зону нужной вещи, и в дело вступил Улыбающийся Эл.

Он засмеялся и сказал:

- Вперед!

- Удачи, парень, - ответил врач.

Прощальное приветствие... из долины скорби.

Во время Т минус две минуты и сорок секунд произошла еще одна задержка. Эл услышал, как инженеры в срубе горячатся из-за давления топлива в «Редстоуне», которое быстро повышалось. Он понимал, что за этим последует. Они собирались переустановить клапан в пусковом двигателе вручную. А это означало, что запуск отложится по меньшей мере на два дня. Они собирались отложить полет, чтобы не брать на себя ответственность за его жизнь, если что-то пойдет не по плану! Улыбающийся Эл не мог с этим справиться. Пора заявить о себе Ледяному капитану. Эл вышел на связь и холодным тоном, как это умел делать только он, сказал:

- Все в порядке, я даже спокойнее, чем вы. Почему бы вам поскорее не решить свою маленькую проблему... и не запалить эту свечу?

Запалить свечу! Слова самого Чака Йегера! Голос аса! Как ни странно, но это сработало. Понимая раздражение астронавта, инженеры стали сворачиваться и объявлять, что их системы готовы. Примерно в 9.30 пошла последняя минута обратного отсчета. Перископ Шепарда стал автоматически втягиваться внутрь капсулы, и он вспомнил, что установил серый светофильтр для защиты от солнечных лучей. Если он не уберет его, то во время полета совершенно не будет различать цветов. Поэтому Эл начал продвигать левую руку к перископу, но зацепился предплечьем за рычаг выброса. Черт! Только этого сейчас не хватало! К счастью, он лишь слегка задел рычаг. Если астронавт чувствовал приближение катастрофы, а автоматическая система не срабатывала, он мог повернуть рычаг. Тогда срабатывала ракета аварийного модуля - она отделяла капсулу от ракеты «Редстоун» и спускала ее вниз на парашюте. Только этого сейчас не хватало: весь мир ожидает первый американский космический полет, а Шепард в капсуле пролетает вверх на несколько тысяч футов и спускается на парашюте... Эта картина в мгновение ока пронеслась перед ним. Еще одна «пробка из-под шампанского»... Ну и черт бы с ним, с фильтром. Будем видеть мир черно-белым. Какая разница? Не облажаться - вот что главное.

Казалось, что в последние тридцать секунд время стало бежать гораздо быстрее. Через тридцать секунд прямо под спиной у Шепарда зажжется ракета. В эти последние мгновения вся жизнь вовсе не пронеслась у него перед глазами. Не было у него и мучительных видений матери, жены или детей. Нет, он думал о процедурах прерывания полета, о карте контрольных проверок и о том, чтобы не облажаться. Он почти не обращал внимания на звучащий в наушниках голос Дика Слейтона, который отсчитывал последние «десять... девять... восемь... семь... шесть...» и так далее. В этом маленьком глухом отсеке единственно важным было последнее слово. Потом Шепард услышал, как Дик Слейтон сказал:

- Пуск! Вперед, Хосе!

Луизы Шепард не было в это время в долине скорби. Она находилась в своем доме в Вирджиния-Бич, но трудно было определить, где пребывает в этот момент ее душа. Никогда еще за всю историю испытательных полетов жена летчика не оказывалась в таком странном положении. Естественно, все жены понимали, что пресса проявит «некоторый интерес» к реакциям жены и семьи первого астронавта, но Луиза вовсе не ожидала того, что сейчас происходило перед ее домом. Всякий раз, когда кто-нибудь из дочерей Луизы выглядывал в окно, им казалось, что во дворе разворачивается настоящий карнавал. Толпы журналистов, телеоператоров и еще каких-то людей в ветровках, опоясанных кожаными ремнями, швыряли банки пепси-колы, перекрикивались друг с другом и ходили кругами в безумной жажде каких-нибудь новостей об измученной душе Луизы Шепард. Им был нужен стон, слеза, искаженные черты лица, несколько сокровенных слов от друзей - что угодно. Они стали впадать в отчаяние. Дайте нам знак! Дайте нам что-нибудь! Хоть мусорщика! Наконец на улице появился мусорщик с большими пластиковыми пакетами; он курил сигару, чтобы перебить их запах. Журналисты набросились на него и на его вонючие пакеты со всех сторон. Может быть, он знаком с Шепардами?! С Луизой?! Может быть, он бывал в доме?! А не знает ли он что-нибудь о chez Шепард? Мусорщик уселся в грузовик, попыхивая сигарой, а они стали барабанить по кабине. Откройте! Мы хотим увидеть! Они стояли на коленях. Они ползали в грязи. Они брали интервью у собаки, у кота, у рододендронов...

Эти маньяки топтали газон и жаждали увидеть хоть какие-нибудь признаки эмоционального расстройства у Луизы. Но, по правде говоря, вряд ли можно было сказать, что Луиза Шепард переживала те чувства, которых так ждали все эти люди. У Луизы уже не раз была возможность получить нервное расстройство во время многочисленных полетов Эла, особенно в последнее время - в Пакс-Ривер. В 1955 и 1956 годах Эл испытывал один новейший истребитель за другим. Их названия напоминали лязг острых зубов и холодной стали; так могли звать космических воинов и злых духов: «Банши», «Демон», «Тайгеркэт», «Скайлансер» и так далее. А Эл не только определял их максимальные летные характеристики, но и выполнял испытания на большой высоте, производил дозаправку в полете и «тесты на годность к посадке на авианосец» - бесстрастная фраза, за которой скрывалось множество способов вероятной гибели пилота. Луиза прошла через то же самое, что и все жены летчиков-испытателей... Телефонные звонки от других жен: «что-то» случилось... Ожидание в маленьком доме с маленькими детьми Друга вдов и сирот, который приходит исполнить свой долг... День за днем она старается держать себя в руках, не думать об этом, не обращать внимания на часы, когда он не возвращается с летного поля вовремя...

Боже мой, насколько же проект «Меркурий» облегчил жизнь жены тест-пилота! Без сомнения! Худшим в Пакс-Ривер были тревожные мысли - в одиночестве или в окружении ничего не понимающих детей. А в это утро Луиза точно знала, где находится Эл в данную минуту. Трудно было не знать. Подготовку к полету транслировали на всю страну. Где он сейчас? Достаточно было просто взглянуть на телеэкран. По телевидению больше ни о ком не говорили. Звучал лишь баритон Шорти Пауэрса - офицера НАСА по связям с общественностью, который сидел в комнате контроля полета на Мысе и периодически сообщал о состоянии астронавта. Потом зазвонил телефон, и Луиза услышала тот же самый голос. Эл попросил Дика позвонить Луизе, Дик попросил Шорти, и теперь Шорти, чей голос сейчас слушала вся нация, говорил с ней лично, рассказывая о просьбе Эла и объясняя причины задержек. Нет, Луиза не чувствовала себя одинокой. Вовсе нет! В доме было много людей. Кроме детей тут находились ее родители, приехавшие на несколько дней из Огайо. Прибыли и несколько жен пилотов. Когда началась космическая программа, Эл служил поблизости, в Норфолке, так что у них было много друзей среди морских летчиков. Пришли соседи - и те, кто хорошо знал Шепардов, и несколько незнакомых. В гостиной звучали оживленные голоса - оживленные, но не напряженные. И, конечно же, перед домом собрались представители доброй половины всех американских газет и неизбежная толпа зевак, которые всегда появляются, откуда ни возьмись, на месте дорожных происшествий или прыжков самоубийц с крыши. И все это сборище тут же окружало ее, когда она выглядывала в окно или слегка приоткрывала дверь. В журнале «Лайф» хотели, чтобы в доме постоянно находились два журналиста и фотограф и фиксировали все ее реакции с начала и до конца, но Луиза воспротивилась. И теперь они ждали в отеле на побережье: было условлено, что журналистов и фотографа пустят в дом, как только полет завершится. У Луизы даже не было возможности посидеть перед телевизором и понервничать. Она встала до рассвета, чтобы приготовить завтрак для всех гостей, и эта возня с кофе и всем прочим отнимала много времени. Наконец она осознала, что находится в том состоянии, которое можно назвать слежением. Она была главной фигурой в слежении за своим мужем - конечно, в час опасности, а не в час смерти. Секрет слежения за смертью состоял в том, что женщина в любом случае оставалась вдовой - хочет она того или нет. Если бы сейчас она была одна, то ее могла бы сокрушить скорбь, но она внезапно оказалась в роли гостеприимной хозяйки и звезды шоу. Это бесплатно! Мой дом открыт! Любой может прийти и поглазеть! Вдове, правда, надо позвонить на водопроводную станцию, но сделать это в присутствии огромной толпы зевак гораздо труднее, чем притворяться храброй маленькой леди, подающей гостям кофе и пирожные. Для такой достойной и сильной женщины, как Луиза Шепард, не существовало сомнений в том, что следует делать. Она хозяйка и главная героиня этой пьесы. Что ей еще оставалось, кроме как подбадривать собравшихся? Пресса, этот хищный, но элегантный Зверь, расположившийся на лужайке перед домом, этого не знала, но вместо измученной жены, ожидающей запуска ракеты, журналисты видели... Почтенную Миссис Астронавт, хозяйку дома, следившую - нет, не за покойником, - за Находившимся в серьезной опасности. У Луизы просто не было времени впасть в нервное оцепенение из-за размышлений о возможной участи мужа. Все, что могла сделать звезда и хозяйка, - это войти в комнату, где стоял телевизор, в последние минуты обратного отсчета и посмотреть на столбы пламени, вырывающиеся из сопел «Редстоуна».

А когда весь мир беспокоит ее душевное состояние в этот момент, какое еще выражение лица она могла принять?

В наушниках Шепард услышал голос Дика Слейтона, находившегося в Центре управления полетом «Меркурия». Слейтон произнес: «Пуск!» И, как он это уже проделывал сотни раз в центрифуге и на процедурном тренажере, Шепард потянулся и включил бортовые часы, которые должны были сообщать ему, что нужно делать в определенный момент. Затем он сказал в микрофон:

- Вас понял! Запуск, часы пущены, - как он это уже говорил сотни раз на тренажере.

А потом - как человек, который многократно прослушал граммофонную пластинку и теперь, вновь собираясь ее слушать, уже знает каждый аккорд и каждую фразу еще до того, как они прозвучат, - стал ожидать постепенного роста g-уровня и громового звука взлетающей ракеты... которые он уже сотни раз испытывал и слышал в центрифуге.

Сотни раз! Если бы даже ему сейчас приказали подробно описать по радио американскому народу то, что он чувствует, став первым американцем, полетевшим в космос, и если бы даже он согласился, - то вряд ли смог бы выразить в словах свои ощущения. Он вступал в эру воспроизводимых экспериментов. Его полет был совершенно новым явлением в истории Америки, а он не чувствовал никакой новизны. Он не чувствовал «ужасающую мощь» ракеты, как ее называли дикторы. Он мог лишь сравнивать ее с сотнями полетов, воспроизводимых на центрифуге в Джонсвилле. Эти искусственные полеты навсегда врезались в его память. Множество раз он усаживался в гондолу, как сидел и сейчас, в компенсирующем костюме, перед приборной панелью «Меркурия», слыша в наушниках звук запускаемой ракеты. И по сравнению с этим, что бы ни случилось, уже не могло стать страшным. Совсем напротив. Он был привязан, но... Здесь не швыряло, как в центрифуге... Центробежная сила в центрифуге швыряла вас по капсуле по мере увеличения скорости и g-сил... В ракете было гораздо легче... Здесь не было так шумно, как в центрифуге... Во время занятий на центрифуге записанный на пленку звук ракеты «Редстоун» проникал непосредственно в капсулу. Но сейчас, когда Шепард был статуэткой в упаковочной коробке, этот звук доносился снаружи, через несколько слоев. К тому времени, когда он проходил через аварийный модуль, стену капсулы и спинку анатомического кресла, этот звук становился не громче, чем шумы двигателя, которые слышит при взлете пилот пассажирских авиалиний. Гораздо сильнее Шепард воспринимал звуки внутри капсулы... Телекамера... Она была установлена для того, чтобы записывать выражение его лица и глаз, движения рук, и Шепард слышал ее жужжание примерно в футе от головы... Был еще магнитофон, чтобы записывать все звуки внутри капсулы, и он слышал звук его моторчика... А еще - вентиляторы, гироскопы, инверторы... Это напоминало чрезвычайно компактную современную кухню, в которой все аппараты были включены одновременно. И, конечно же, радио... Шепард решил поставить громкость на максимум, как он это делал в центрифуге, но к устройству радиосвязи не пришлось даже прикасаться. Все, что ему нужно было делать, - это произносить в микрофон совершенно то же самое, что он говорил тысячу раз в процедурном тренажере: «Высота - одна тысяча... Один и девять g...» - и так далее. А ему отвечали: «Вас понял. Вы выглядите хорошо...» Причем даже звучало это в наушниках точно так же.

Он пока ничего не видел - перископ по-прежнему был втянут. О скорости полета он мог судить только по стрелке на панели приборов, которая показывала возрастание высоты и перегрузок. Но это происходило постепенно и было знакомым ощущением. Шепард уже чувствовал это сотни раз на центрифуге. Это оказалось гораздо легче, чем выдержать 4 g в сверхзвуковом самолете, потому что не надо было преодолевать сопротивление, чтобы вытягивать руки вперед, к приборам, и контролировать траекторию полета. Ему не надо было даже шевелить пальцем. Компьютеры направляли ракету автоматически, поворачивая сопла. Он почти не ощущал движения - разве что перегрузки вдавливали его все глубже и глубже в кресло.

Ракета поднималась так медленно, что для достижения 1 Мах потребовалось сорок пять секунд. Истребитель F-104 делал это быстрее. Когда ракета достигла околозвуковой скорости, 0,8 Мах, появилась вибрация, как и на ракетных истребителях серии «X» в Эдвардсе. Шепард был вполне готов к этому... Он проходил через это на центрифуге столько раз... Но это была совершенно другая вибрация. Его голову не трясло, но амплитуды были более быстрыми. Перед глазами все стало расплываться. Он больше не мог считывать показания приборов. Он решил рассказать об этом по радио, но передумал. Какой-нибудь ублюдок запаникует и отменит миссию. Боже мой, ведь любые вибрации - это лучше, чем прерывание полета. Еще через тридцать секунд все вибрации исчезли, и Шепард понял, что достигнута сверхзвуковая скорость. И снова он не чувствовал движения. Он просто лежал, отрезанный от внешнего мира. Лежал на спине, глядя на приборную панель, находившуюся не более чем в восьми дюймах от его глаз, в залитой зеленоватым светом капсуле. Перегрузки достигли шести сил тяжести. По мере того как ракета и капсула приближались к фазе невесомости, перегрузки уменьшались. Это отличалось от центрифуги - было гораздо легче! В центрифуге вы могли уменьшить перегрузки при симулировании приближения к стадии невесомости, только понизив скорость рычага центрифуги, а от этого вас подбрасывало вперед, и ремни впивались в тело. Когда симулировался нулевой уровень g, вас еще раз как следует подбрасывало. Но во время ракетного полета - это знал любой пилот из Эдвардса -скорость не падала резко, когда кончалось топливо: ракета продолжала дрейфовать. Шепард вошел в состояние невесомости так легко, словно бы g-силы просто соскользнули с его тела. Теперь он чувствовал, как колотится сердце. До самой критической части полета - после самого запуска - оставались считанные секунды: отделение капсулы от ракеты. Он услышал приглушенный звук сверху, совсем как во время симуляций... Эвакуационная ракета взорвалась, и капсула теперь была свободна от ракеты. Скорость капсулы резко возросла, и Шепарду показалось, будто он получил хороший пинок снизу. На приборной панели загорелась прямоугольная трехдюймовая полоска зеленого света. На ней были буквы: «Авар. слив.», то есть «модуль аварийного слива топлива». После вступления в действие модуля перископ начал работать. Шепард мог выглянуть наружу, но его глаза были прикованы к зеленой надписи. Она была прекрасна. Она означала, что все шло отлично. Теперь он мог забыть о рычаге прерывания полета. Фаза запуска закончилась. Самая вероломная часть полета теперь была позади. Про все эти бесконечные занятия на процедурном тренажере - «Прерывание!.. Прерывание!» - можно было забыть. Небольшие люки располагались над его головой, с обеих сторон, и Шепард видел через них только небо. Теперь он находился на высоте чуть больше сотни миль. Небо было почти синим - о «черноте космоса» и речи не шло. Это было то же самое темно-синее небо, которое пилоты видели на высоте сорок тысяч футов. Никакой разницы. Капсула теперь автоматически поворачивалась так, что ее тупой конец, находившийся под спиной Эла, был направлен на зону посадки. Шепард двигался к Флориде, к Мысу. Правда, он совсем не мог видеть землю сквозь люки. Да это ему было и не интересно. Он не отрывал взгляда от приборной панели. Показания приборов говорили, что он находится в состоянии невесомости. После многих отработок этого момента на процедурном тренажере Шепард знал, что такое находиться в состоянии невесомости. Но сейчас он ничего не чувствовал. Он был так туго обвязан и втиснут в эти человеческие ножны, что никак не мог поплавать, как он это делал в больших грузовых самолетах С-131. Он даже не испытывал ощущение кувырка, как при полетах на заднем сиденье истребителей F-100 в Эдвардсе. Все было мягче и легче! Конечно же, ему пришлось сообщить что-то на землю об ощущении невесомости. Ведь это была великая тайна космических полетов. Но он вовсе ничего не чувствовал! Он увидел, как у него перед глазами проплыла какая-то шайба - должно быть, ее оставил здесь кто-нибудь из рабочих. И это было единственным доказательством того, что он пребывает в невесомости. Он попытался схватить шайбу левой рукой, но промахнулся. Шайба уплыла, и он уже не мог до нее дотянуться. Он вовсе не чувствовал скорости, хотя и знал, что она составляет 7 Мах, или около 5180 миль в час. О скорости ничто не говорило. В капсуле совершенно не было вибраций. С того момента как капсула отделилась от ракеты, снаружи не доносилось никаких звуков. Словно капсула припарковалась в небе. А звуки внутри: подъемы, падения, жужжание и стоны инверторов и гироскопов, камер и вентиляторов, звуки маленькой кухни, - были те же самые, что он слышал множество раз внутри капсулы на земле, на Мысе... Та же самая маленькая кухня, в которой все жужжит и гудит. Ничего нового не происходило!.. Он знал, что находится в космосе, но об этом ничто не говорило!.. Он посмотрел в перископ - только так он мог взглянуть на землю. Проклятый серый фильтр! Он вовсе не видел красок! Он так и не поменял фильтр. Первый американец, поднявшийся так высоко над землей, - и смотрит черно-белый фильм. Тем не менее все хотели знать, что он видит...

- Какой прекрасный вид! - сказал Эл.

И услышал ответ Слейтона:

- Уверен, что так оно и есть.

На самом деле большая часть восточного побережья и океана была затянута облачной пеленой. Он смог рассмотреть Мыс, западный берег Флориды... Озеро Окичоби... Он был так высоко, и казалось, что его уносит от Флориды очень медленно... Инверторы и гироскопы стонали, вентиляторы гудели, камеры жужжали... Он попытался отыскать Кубу. Куба это или нет? Отсюда, сверху, через облака... Все было черно-белым, и повсюду были облака... Вот остров Бимини, а это отмели вокруг него. Это он видел. Но всe было таким маленьким! Насколько же все выглядело крупнее и отчетливее в тренажере «Альфа», когда им показывали на экране фотографии... Реальную картину нельзя было даже сравнить. Она была нереалистичной. Он видел только серый океан, светло-серые берега и темно-серую растительность... Вот Багамские острова: Большая Багама, Абако... или нет? Бледно-серые облака, серая вода, бледно-серые берега... сплошной серый цвет. Но у него не было времени забавляться. Его ждала длинная карта контрольных проверок. А еще он должен был попробовать проконтролировать вращение, рыскание и тангаж. До сих пор это производилось автоматически. Он переключился на ручное управление и попробовал поработать ручным регулятором.

- Переключаюсь на ручной тангаж, - сказал он в микрофон.

И капсула качнулась носом вверх, а потом вниз.

- Тангаж в порядке, - сказал Эл. - Перехожу на ручное рыскание.

Все это, казалось, он произносил уже сотню, тысячу раз раньше, в процедурном тренажере. И капсула покачалась из стороны в сторону - он испытывал это тысячу раз на тренажере «Альфа». Только звук был другой. Каждый раз, когда он поворачивал рычаги ручного контроля, из капсулы вырывались струи перекиси водорода. Он знал об этом, потому что капсула покачивалась, вращалась и рыскала, как и полагалось, - но не слышал звука вырывающихся струй. На тренажере «Альфа» он всегда их слышал. Но в действительности все оказалось вовсе не так реалистично. Капсула покачивалась и рыскала, как и «Альфа»... никакой разницы... но он не слышал звука струй перекиси водорода из-за жужжания, гудения и свистения инверторов, вентиляторов и гироскопов... звуков маленькой кухни.

Прежде чем Шепард понял это, полет практически завершился. Пришло время подготовиться к вхождению в атмосферу. Он спускался по дуге, как минометный снаряд... На земле начали обратный отсчет перед пуском тормозных двигателей, которые должны были замедлить движение капсулы при прохождении через атмосферу. В этом полете тормозные двигатели не играли никакой роли, потому что капсула в любом случае рухнула бы вниз, как пушечное ядро, но они были важны для орбитальных полетов, и Шепарду предстояло их испытать. Тормозные двигатели запустились автоматически. Ему не пришлось даже пошевелить пальцем. Раздался еще один приглушенный звук пуска ракеты, совсем не громкий... Маленькая кухня продолжала гудеть и свистеть... Он по-прежнему опускался на Флориду. От пуска тормозных двигателей Шепарда вдавило в спинку кресла с силой примерно 5 g. Это оказалось более неожиданным, чем перепад от шести g до нуля при подъеме. Да, парень, это тебе не центрифуга. Сидящего в центрифуге в этот момент резко дергало. А в следующее мгновение Шепард снова оказался в невесомости - вернее, знал, что так должно быть. Тормозные двигатели замедлили движение капсулы, и вскоре уровень g стал нарастать. Нарастал он, конечно, постепенно, а Эл точно знал интервалы... В этот момент должно было сработать взрывное устройство, чтобы освободиться от приспособлений, удерживающих тормозную установку. Эл услышал негромкие взрывы снаружи, а затем увидел, как одно из устройств пролетело мимо. Капсула начала было поворачиваться, но тут же автоматически восстановила положение. Теперь, во время спуска, Элу полагалось поупражняться в контролировании углового положения капсулы. Он покачал ее туда-сюда, словно сиденье на «чертовом колесе»... Проклятье! Приборы показывали, что уровень перегрузок постепенно нарастал... Полтора g... Выходит, у него осталось примерно сорок пять секунд, чтобы проверить звезды. Он должен был посмотреть на звезды и на горизонт и понять, может ли он сосредоточиться на конкретных созвездиях. В будущем это могло пригодиться для космической навигации. Но главное заключалось в том, что миллионы людей знали: первый американец находится в космосе, по соседству со звездами... Они все хотели знать, как выглядят звезды при взгляде из атмосферы. Предполагалось, что при взгляде сверху звезды не должны мерцать. Это должны быть просто маленькие светящиеся шарики в черном космосе... Правда, космос был не черным, а синим... Звезды, парень! Он стал смотреть в люки, пытаясь разглядеть звезды... Но не увидел ни одной проклятой звезды. Когда капсула покачивалась или поворачивалась в одну сторону, в глаза Элу били вспышки солнечного света. Если она покачивалась или поворачивалась в другую сторону, он все равно ничего не видел. Свет внутри капсулы был слишком ярким. Все, что он мог разглядеть, - это синее небо. Он не видел даже горизонта. Ожидалось, что при взгляде из атмосферы на горизонте будут видны разноцветные полосы. Но Элу не удавалось увидеть их через люки. Он мог бы разглядеть их через перископ, но тот показывал черно-белый фильм.

Что за чертовщина? Уровень g стал нарастать слишком быстро! На центрифуге такого не случалось! Перегрузки росли так быстро и Эла вдавливало в кресло так сильно, что он понял: он не успеет выполнить запланированные маневры с системой электродистанционного управления. Правда, в этом полете система электродистанционного управления никак не влияла на его безопасность - она была важна опять же для орбитальных полетов. Единственное, что мог сделать астронавт во время орбитальных полетов самостоятельно, - это удержать капсулу в нужном положении, под нужными углами, если автоматическая система даст сбой. Как бы то ни было, он не успевал с картой контрольных проверок! А не успеть - это означало риск облажаться... Скоро он уже не в состоянии будет контролировать положение капсулы вручную или электродистанционным управлением. Уровень g станет настолько высоким, что он не сможет действовать руками. И он снова вернулся в автоматический режим, забыв при этом выключить одну из кнопок ручного управления... Он отставал от карты - симуляция вышла ему боком. Он-то думал, что у него останется гораздо больше времени! Правда, никакая опасность ему не угрожала, но насколько же действительность отличалась от симуляции! Проклятые звезды и цветные полосы - он потратил на них кучу времени! А перегрузки все нарастали. По мере вхождения во все более плотные слои атмосферы капсулу стало покачивать из стороны в сторону, но не так резко, как в центрифуге. Шепард снова лежал на спине. Если он смотрел вверх, то прямо в небо. Он напрягал икры и брюшные мышцы, чтобы противостоять перегрузкам... как делал это тысячу раз в центрифуге. Он с трудом выдыхал воздух из сдавленной груди... Он с натужным придыханием произносил цифры уровня g, появлявшиеся на циферблатах... «Ш-ш-ш-есть... с-с-семь, в-в-восемь... дев-в-в-ять...» Затем он с усилием несколько раз повторил: «Ок-к-кей... о-к-к-ей:.. о-к-к-ей...», чтобы на земле знали, что перегрузки высоки, но он с ними справляется. Он не мог увидеть в люки ничего, кроме темно-синего фона. Да он и не старался туда смотреть. Он пристально глядел на приборную панель - на крупные лампочки, которые должны были сигнализировать об автоматическом выбросе парашютов. Раскрылся буек, который вытаскивал наружу главный парашют: теперь Шепард мог видеть его в перископ. Стрелка альтиметра дошла до отметки «двадцать тысяч футов». Почему же... Ведь основной парашют вышел наружу на высоте десять тысяч футов - Шепард видел это в перископ. Тут парашют раскрылся, и от толчка Шепарда придавило к креслу. Пинок под зад! Чтобы не волновался! Капсула под парашютом покачивалась из стороны в сторону, но в этом не было ничего страшного. Шепард лежал на спине. Посадочный топливный бак находился как раз у него под спиной. Он начал освобождать колени от ремней. Надо избавиться от всех этих проклятых ремней, шлангов и проводов. Это главное. Он снял со шлема лицевой шланг и шланги для выхода кислорода. Через перископ он видел, что все быстрее приближается к воде. Снаружи было солнечно. Он находился возле Бермудских островов. Повсюду были корабли. Он ясно слышал их гул по радио. Затем капсула своим тупым концом вошла в воду. Это произошло прямо у него под спиной. От толчка его снова отбросило к спинке кресла, все было именно так, как они и говорили! Это был примерно такой же толчок, как и при посадке на палубу авианосца, не более того. Капсула перевернулась на правый бок, и правое окно оказалось под водой. Но Шепард мог смотреть через другое окно и видеть пятно желтой краски на воде. Краска выбрасывалась из капсулы автоматически, чтобы капсулу легче было заметить спасательным вертолетам. Шепард сейчас занимался тем, что пытался освободиться от остальной оснастки. Освободиться! Он сломал пломбу шейного кольца, чтобы можно было снять шлем. Он видел, что по-прежнему находится под водой. Капсула должна была выпрямиться, но проклятое окно оставалось под водой. Бульканье! Он начал оглядываться: не просочилась ли где-нибудь вода. Ведь это могло положить конец всему. Он подпрыгивал в проклятой воде, как в ведре. Капсула медленно принимала вертикальное положение. Вертолет уже завис наверху, готовясь получить указания. Шепард делал все медленно, чтобы не напортачить, выбираясь из капсулы. Он открыл дверь наверху капсулы, горловину и выбрался наружу с помощью канатного устройства. Солнечный свет ударил ему в лицо. Было четверть одиннадцатого утра. Он находился в сорока милях от Бермуд, в Атлантическом океане, солнечным утром. Шум от вертолета сверху заглушал все остальные звуки. С вертолета спустили спасательный канат, который выглядел как хомут - такие в старину надевали на ломовых лошадей. Это был большой вертолет грузового типа. Он уже зацепился крюком за капсулу и вытаскивал ее из воды. Внутри вертолета сидело несколько морских пехотинцев. Они глядели на Шепарда и улыбались. Это был тот самый сияющий взгляд.

Всего лишь за семь минут вертолет добрался до корабля - авианосца под названием «Озеро Чемплейн». Капсула под вертолетом раскачивалась вперед-назад. День был очень солнечный - отличный майский денек недалеко от Бермуд. Вертолет стал садиться на палубу. Шепард посмотрел вниз и увидел сотни лиц. Они все глядели вверх, на вертолет. Видимо, весь экипаж корабля собрался на палубе. Их лица, залитые солнцем, были обращены к Шепарду. Сотни лиц. Люди заняли всю заднюю часть палубы. Они столпились между самолетами, смотрели вверх и двигались к тому месту, где должен был приземлиться вертолет. Охранники с трудом удерживали их за натянутыми канатами. Когда вертолет снизился, Эл увидел лица более отчетливо, и на всех был тот самый взгляд. На сотнях лиц уже был тот самый сияющий взгляд.

далее
в начало
назад