Что человѣчества, пребывающiя на далекихъ островахъ небеснаго архипелага, родственны намъ по разуму, а духовныя существа, стоящiя на различныхъ ступеняхъ безконечной iерархической лѣстницы, принадлежатъ къ одной семьѣ и стремятся къ общему предназначенью; что абсолютные начала истины и блага повсюду во вселенной составляютъ основы для одной и той-же нравственной истины — вѣрить этому побуждаетъ насъ, съ одной стороны, философiя наукъ, а съ другой — самъ разумъ даетъ намъ право утверждать необходимость такого факта. Безусловныя начала истины всеобщи и всякiй сознательный духъ обязанъ стремиться къ уразумѣнию ихъ и признанию ихъ всемiрнаго тождества. Если-бы не опасенiе — неточно выразить мысль, саму по себѣ весьма точную — то мы сказали-бы, что духовный строй всякаго разумнаго существа вездѣ одинъ и тотъ-же, что вездѣ мышленiе должно представлять психологическому анализу одни и тѣ-же свойства (это не значитъ, однакожъ, одинаковую степень развитiя) и что на Нептунѣ и въ мiрахъ сосѣднихъ съ Сирiусомъ, точно такъ-же, какъ и на Землѣ мыслительная способность подобна самой себѣ.
Но можно-ли сказать то-же самое о формах физическихъ? Если разумъ обитателей Венеры управляются тѣми-же законами, какимъ подлежитъ разумъ обитателей Земли; если какъ первые, такъ и вторые, одинаковымъ образомъ понимаютъ истины нравственный и математическiя, если въ равной мѣрѣ обладаютъ они способностью логического мышленiя, — то необходимо-ли и правдоподобно, чтобы чувства ихъ были тождественны съ нашими, чтобы зрѣние у нихъ дѣйствовало у нихъ при помощи глазъ, помѣщенныхъ въ верхней части головы, обонянiе и вкусъ — при помощи органовъ, подобныхъ нашимъ, слухъ — при помощи боковыхъ отвѣрстiй. Необходимо-ли и правдоподобно, чтобы существа разумныя, стоящiя на верхней ступени животной iерархiи, представляли въ каждомъ отдѣльномъ месте вселенной извѣстныя намъ, человѣческiя формы? Однимъ словомъ — всеобщ-ли типъ человѣческiй, или видоизмѣняется онъ соотвѣтственно съ мiрами?
Для разрѣшенiя этого вопроса, прежде всего устранимъ отъ суда людей, полагающихъ, что поставленный такимъ образомъ, вопросъ этотъ становится недоступнымъ для человѣческаго изслѣдованiя. Послѣ этого не представлялось-бы уже возможности быть любознательнымъ и мы разомъ лишились-бы одной изъ драгоцѣннѣйшихъ способностей нашихъ. Въ самомъ дѣлѣ, не составляетъ-ли любознательность одного изъ самыхъ похвальныхъ и высокихъ стремленiй духа нашего? Конечно, любознательности мы обязаны изгнанiемъ нашимъ изъ земнаго рая, где человѣкъ на вѣки-вѣковъ былъ осужденъ не прикасаться къ древу познанiя добра и зла; но съ сыновнею благодарностью сохраняя блестящее наслѣдiе прародительницы нашей, будемъ все-таки стремиться согласно съ прирожденными свойствами нашими, къ прiобрѣтенiю познанiй.
Воспользуемся настоящимъ случаемъ для того, чтобы равнымъ-же образомъ устранить отъ суда людей, задающихся вопросомъ: къ чему ломать себѣ голову надъ задачею, такiя-ли головы у обитателей другихъ мировъ, какъ у насъ и вообще — есть-ли у нихъ головы. Къ чему?.. Ахъ, Боже мой! Да, послѣ этого къ чему все, интересующее насъ въ области поэзiи и воображенiя? Къ чему все, плѣняющее душу нашу приманкою новизны? Къ чему бóльшая часть трехсотъ тысячъ часовъ, проводимыхъ нами на Землѣ? Время, употребленное на размышленiя, изысканiя, изслѣдованiя и мечты, въ сущности затрачивается не столь непроизводительнымъ образомъ, какъ время, которое посвящаемъ мы важнымъ, по нашему мнѣнiю жiтейскимъ дѣламъ. Впрочемъ, времени хватить на все, тѣмъ болѣе, что въ настоящемъ случаѣ мы не столько имѣемъ въ виду самую науку, какъ ея примѣненiе. Не мѣшаетъ однакожъ вспомнить, что въ основѣ возбужденнаго нами вопроса кроются самыя трудныя задачи новѣйшаго времени, задачи, относящiяся къ вопросу о происхожденiи вещей, следовательно чрезвычайно важныя и разрѣшенiе которыхъ подвигается столь медленно, что свѣтильникъ девятнадцатаго столѣтiя еле-еле освѣщаетъ дорогу къ нимъ.
| Os homini sublime dedit coelumque tueri Jussit, et erectos ad sidera tolleri vultus |
Когда, переносясь воображенiемъ въ другiе мiры, подобно земному шару носящiеся въ пустыняхъ пространства, мы рѣшаемся представить себѣ, кѣмъ они могутъ быть обитаемы; когда взоры наши обнимаютъ совокупность движенiй, совершающихся какъ въ мiрахъ этихъ, такъ и на Землѣ, — то первое впечатлѣнiе, котораго мы никакъ не можемъ избежать, есть впечатлѣнiе чисто-земное, находящееся въ связи съ нашею обычною обстановкою. Для насъ, европейцевъ, въ Iюнѣ мѣсяцѣ равнины раздваиваются золотистыми нивами и зелеными лугами, холмы увѣнчиваются густыми лѣсами, пейзажъ разнообразится теченьемъ рѣкъ и немногаго не достаетъ для того, чтобы картина эта не представила намъ, съ высоты птичьяго полета, въ глубинѣ какой-либо долины нѣсколько хижинъ, прiютившихся у сѣренькой колокольни, или города съ древними валами, прорѣзывающими горизонтъ своими суровыми очертанiями. Но для обитателей странъ экваторiальныхъ и тропическiхъ, не имѣющихъ временъ года, пейзажъ не представляетъ уже такихъ видовъ: песчаные берега вѣчнаго океана смѣняются тамъ непроходимыми лѣсами, лѣса — холмами, которые никогда не украшаются ни золотомъ нивъ, ни зеленью луговъ; растительность и животныя — все видоизмѣняется. Обитатель пустынь видитъ нѣчто, еще болѣе суровое. Nihil est in intellectu quin fuerit prius in sensu, гласитъ одно древнее положенiе эмпирической школы: ничто не проникаетъ въ сознанiе, не пройдя предварительно чрезъ ощущенiе. Въ основе положенiя этого есть доля истины: дѣйствiе внѣшняго мiра и отраженiе его на нашемъ внутреннемъ существѣ громадны и ими обусловливаются образы, способные возникать въ душѣ вашей. Поэтому можем быть увѣрены, насколько это относится къ нашему предмету, что если предположить въ другихъ мiрахъ людей въ шесть футовъ ростомъ и столь-же бѣлыхъ, какъ мы сами, то Китайцы представятъ ихъ себѣ желтыми, а Эскимосы — совершенно смуглыми дикарями. Опустимся еще ниже: обезьяны увидятъ тамъ стаи гориллъ и орангутанговъ, рыбы — пловцовъ, попугаи — искусныхъ говоруновъ съ золотыми клювами и зелеными перьями, муравьи — муравейники съ ихъ мелкимъ населенiемъ. Подобную наклонность духа нашего мы обозначаемъ словомъ, по нашему мнѣнiю вполнѣ опредѣляющимъ ее: антропоморфизмъ.
Однакожъ, что такое человѣкъ: главное въ вопросѣ этомъ. Съ анатомической и физiологической точки зрѣнiя, человѣкъ есть совершеннѣйшiй, крайнiй и далеко выдвинувшiйся впередъ представитель ряда существъ, выраженiе всѣхъ предшествовавшихъ ему на жизненной лѣстницѣ тварей и стоитъ онъ въ концѣ смыкающагося ряда. Допустимъ-ли вмѣстѣ съ Жофруа Сентъ-Илеромъ великолѣпную, но еще недосказанную мысль о единствѣ въ планѣ природы; вмѣстѣ-ли съ Кювье предпочтемъ четыре различныхъ органическихъ отдѣла, — во всякомъ случай нельзя не признать капитального факта, что организацiя человѣка не отличается отъ организацiи животныхъ, что она принадлежитъ къ тому-же зданiю и вѣнчаетъ послѣднее, что произведена она одинакими силами, управляется одинакими законами, зависитъ отъ одной и той-же системы и — чтобы ничего уже не прибавлять — отъ послѣдняго изъ позвоночныхъ къ человѣку, незамѣтными градацiями ведетъ непрерывная животная цѣпь. Въ этомъ случаѣ мы опираемся на точныя науки — анатомiю и эмбрiологiю.
Разъ допустивъ это, поднимемся мысленно къ началу или къ началамъ тварей. Какимъ-бы образомъ природа ни создала первичные организмы, приводящiе жизнь къ ея простѣйшему выраженiю — инфузорiй этихъ, состоящихъ только изъ пищепроводнаго канала; этихъ зоофитовъ, повидимому служащихъ связью между двумя царствами, — какимъ-бы образомъ, говоримъ мы, ни возникли существа эти, необходимо однакожъ допустить, что форма, величина, организацiя, способъ существованiя, природа первичныхъ организмовъ, обусловливались вызвавшими ихъ къ бытiю силами, средами, въ которыхъ пребывали они, обстоятельствами, окружавшими ихъ колыбель и общими, постоянными условiями ихъ существованiя. При преобладанiи другихъ силъ, существованiи другихъ началъ, проявленiи другихъ комбинацiй, совокупности другихъ условiй, существа эти, очевидно, болѣе или менѣе были-бы не такими, какими являются они теперь. Впрочемъ, истину эту мы усматриваемъ ежедневно; даже нынѣ всѣ существа — растенiя и животныя — видоизмѣняются согласно съ условiями, въ которыхъ они живутъ. Было-бы излишнимъ останавливаться на фактѣ этомъ и мы считаемъ себя вправѣ установить правило, что живыя существа родятся въ соотвѣтствiи съ мѣстомъ ихъ происхожденiя.
Птицы приспособлены къ летанiю, такъ какъ воздухъ — это ихъ царство и съ предназначенiемъ этимъ гармонируютъ не только орудiя ихъ спецiальныхъ отправленiй, но и различные ихъ органы, начиная съ механизма легкихъ и кончая устройствомъ маленькихъ канальцевъ въ крыльяхъ. Рыбы должны обитать въ глубинѣ водъ и достаточно одного взгляда на ихъ организацiю, чтобы догадаться объ ея отправленiяхъ. Будемъ-ли говорить о земноводныхъ животныхъ и летучихъ рыбахъ, упомянемъ-ли о цѣлыхъ полчищахъ черепокожихъ — послѣднихъ баронахъ допотопнаго Нептуна, о мирiадахъ насѣкомыхъ съ ихъ дивными метаморфозами, о сонмахъ свирѣпыхъ обитателей лѣсовъ? Какъ тѣ, такъ и другiя свидѣтелъствуютъ въ пользу непререкаемаго положенiя: вездѣ животныя находятся въ гармонiи съ обитаемою ими средою.
Замѣтимъ: какъ скоро ихъ не оказывается тамъ, т. е. какъ скоро перемѣстятъ ихъ въ другую среду или видоизмѣнятъ среду, въ которой они находятся, животныя тотчасъ-же применяются къ своей обстановкѣ, точно такъ, какъ матерiя приспособляется къ условiямъ равновѣсiя, температуры и движенiя.
И такъ, разнообразiе животныхъ формъ находится въ соотношенiи съ силами, средами, влiянiями, ассимилированными питательными веществами, прошедшими вѣками, климатами, плотностями и проч. Питая грибы углекислотою, при высокой температурѣ, можно искуственнымъ образомъ воспроизвести условiя жизни вторичной формацiи. Что произойдетъ въ данномъ случаѣ? Грибъ растетъ-растетъ, делается громаднымъ, чудовищнымъ и является наконецъ представителемъ колоссальныхъ тайнобрачныхъ растенiй, погребенныхъ теперь въ торфяникахъ первобытнаго мiра. Подобное дѣйствiе не ограничивалось-бы одними только растенiями и примѣнялосъ-бы къ животнымъ, если-бы организацiя послѣднихъ не была закрѣплена теченiемъ предшествовавшихъ вѣковъ. Но не выходя изъ предѣловъ нормальныхъ условiй настоящаго времени, мы видимъ, что поверхность земнаго шара населена существами, приспособленными къ условiямъ ихъ жизни.
Вмѣсто земнаго шара, взглянемъ теперь на другой мiръ системы нашей и перенесемся въ эпоху перваго возникновенiя жизни на его поверхности. Для большей точности возьмемъ мiръ Юпитера. Такiя-ли стихiи въ мiрѣ этомъ, какъ и у насъ? Вода на Юпитерѣ состоитъ-ли изъ извѣстнаго числа частей водорода и кислорода? Слагается-ли воздухъ изъ 79 частей азота и 21 части кислорода? Не преобладаютъ-ли тамъ другiе газы, другiе пары, другiя жидкiя тѣла? Съ другой стороны, масса светила этого, сравнительно съ массою Земли, больше въ триста тридцать восемь разъ, а плотность его въ четыре раза меньше; удѣльный вѣсъ на Землѣ выражается числомъ 5.48, а на Юпитерѣ —1,31. Объемомъ Юпитеръ превосходитъ Землю въ 1,400 разъ. Продолжительность кругообращенiя его составляетъ только четыре десятыхъ кругообращенiя земли, день его длится всего десять часовъ, а годъ, напротивъ, почти въ двадцать разъ продолжительнее нашего года. Временъ года онъ не имѣетъ; разстоянiе его отъ Солнца въ пять разъ больше разстоянiя Земли и онъ получаетъ отъ дневнаго свѣтила въ двадцать семь разъ меньше теплоты и свѣта, чѣмъ мы. Четыре спутника влiяютъ на его атмосферу и океаны. Въ какихъ условiяхъ находятся и находились его магнетическiя и электрическiя силы? Въ какомъ видѣ произошли первичныя комбинацiи, какого рода механическiе и физическiе, процессы совершились тамъ? Какая сила, какой законъ являлись преобладающими въ эпоху возникновенiя живыхъ организмовъ? — Изученiе законовъ природы даетъ намъ право отвечать, что жизнь на Юпитерѣ, во всѣхъ видахъ своихъ существенно разнится отъ жизни земной, и что твари, образующiя органическое царство свѣтила этого, по природе своей существенно различны отъ тѣхъ, которыми проявляется органически жизнь на Землѣ. Царство животныхъ — это цѣпь; второй созданный видъ (выраженiе неточное) зависитъ отъ перваго вида, или правильнѣе — отъ того-же мiра, какъ и первый видъ, и слѣдовательно связанъ съ послѣднимъ неизгладимымъ сходствомъ; третiй связанъ со вторымъ, тысячный съ сотымъ, и переходя отъ одного къ другому, мы приближаемся наконецъ къ послѣднему виду — къ тому, который выражаетъ собою всѣ другiе, принадлежитъ къ той-же системѣ, составляетъ послѣднее звено цѣпи и выражаетъ, своимъ наиболѣе выдающимся типомъ, форму существъ, предшествовавшихъ ему на лѣстницѣ жизни; — приближаемся къ человѣку и узнаемъ, что и онъ не изъятъ отъ общихъ законовъ природы, что подобно всему остальному, онъ подчиняется силамъ матерiяльнымъ и вездѣ находится въ соотношенiи съ физiологическими началами каждой изъ планетъ.
Если таковъ порядокъ въ мiрахъ нашей системы, повидимому получившей начало отъ Солнца, то что будетъ, если взглянемъ мы на далекiя планеты, сверкающiя въ мозаикѣ неба? Среди подобнаго многоразличия, среди этихъ сложныхъ солнцъ, вокругъ которыхъ вращаются планеты, движимыя непрестанными пертурбацiями, гдѣ годы, времена года и дни слѣдуютъ въ неправильной послѣдовательности и тысячи силъ взаимно уравновѣшиваются; среди мiровъ, ласкаемыхъ разноцвѣтными лучами многихъ свѣтильниковъ, гдѣ царство свѣта устанавливается во всей свѣтозарности своей; среди мiровъ, поперемѣнно переходящихъ отъ света къ мраку, отъ знойныхъ пространствъ къ ледяной стужѣ — возможно-ли, говоримъ мы, на лонѣ подобнаго разнообразiя поддерживать мысль о всеобщности типа и всеобщности того организма, отличительныя свойства которого состоять въ томъ, что онъ примѣняется ко всякой данной формѣ, входитъ въ тонъ окружающей гармонiи и въ столь высокой степени обладаетъ пластичностью, что нигдѣ, ни въ одной изъ системъ, не находится онъ, такъ сказать, внѣ своей родины.
Внѣшняя и внутренняя организацiя наша находится въ тѣсной связи съ нашимъ мiромъ. Легкiя, предназначеныя для вдыханiя воздуха, претворяютъ венозную кровь въ артерiальную; наша кишечная система приспособлена къ пищѣ растительной и животной; весь жизненный аппаратъ нашъ, содержится въ системѣ костей нашихъ и форма и свойства каждаго квадратнаго сантиметра тѣла нашего, начиная съ лодыжки и кончая рѣсницами, обусловливаются извѣстными причинами. Но при измѣненiи рода нашей пищи и способовъ нашего дыханiя, существо наше, вслѣдствiе влiянiя окружающей среды, необходимо принимаетъ другой видъ и примѣняются къ условiямъ своего новаго назначенiя. Вмѣстѣ съ тѣмъ видоизмѣнятся второстепенные органы и ихъ различные примѣненiя. И въ самомъ дѣлѣ, не смѣшно-ли утверждать, будто мозгъ всѣхъ мыслящихъ существъ, для выдѣленiя мысли, долженъ быть повсюду одинаковаго состава и одинаковой формы, что спецiальныя отправленiя, приспособленныя къ земной средѣ, должны быть исполняемы и замѣняемы во всей вселенной аналогичными-же отправленiями, которымъ подчинены подобные нашимъ органы? Не болѣе-ли еще нелѣпая шутка предположенiе, будто существо разумное состоитъ, во всѣхъ мiрахъ, изъ канала, предназначеннаго только для провода пищи? — Пройдемъ молчанiемъ подробности, могущiя возникнуть при болѣе подробномъ ислѣдованiи этого вопроса. — И такъ, по сказанному нами, отсутствiе извѣстной системы органовъ необходимо влечетъ за собою, въ видахъ возстановленiя необходимой гармонiи, совершенное видоизмѣненiе въ единствѣ организма. Тамъ, гдѣ законъ смерти не является закономъ жизни — какъ на Землѣ нашей, на которой существованiе твари есть слѣдствiе разрушенiя — болѣе совершеннымъ строенiемъ должно обусловливаться существованiе организмовъ, отличныхъ отъ нашихъ. Предположимъ, напримѣръ, что процессъ дыханiя въ болѣе разрѣженной атмосферѣ совершается при помощи дыхательнаго горла, отличнаго отъ нашего; предположимъ также, что механизмъ нашего рта будетъ не одинаковъ, по причинѣ различiя пищи, пищи воздушной, напримѣръ, почерпаемой изъ питательной атмосферы, — и въ силу этого говоръ нашъ станетъ совершенно не похожъ на нашъ настоящiй говоръ. Впрочемъ, почему одинъ и тот-же органъ долженъ повсюду служить для выраженiя мысли?
Не станемъ обманывать себя на счетъ нашей чисто-относительной красоты, которая какъ и всякая красота физическая, есть понятiе условное. Всякая другая органическая система, устроенная по другимъ комбинацiямъ, обусловленная другими силами, приспособленная къ другiмъ средамъ, тоже обладала-бы ей свойственною, характеристичною красотою. Силы, вслѣдствiе которыхъ возникло анатомическое строенiе различныхъ существъ и которыми обусловливаются у насъ единство и гармонiя, и на планетахъ могли вызвать къ жизни иныя системы, согласно съ условiями различныхъ мiровъ.
Но что же это за люди? спросятъ насъ. Вы не даете имъ ни нашихъ свойствъ, ни нашихъ лицъ, ни физическаго строенiя нашего. Чѣмъ замѣните вы эти руки, пригодныѣ для столькихъ дѣлъ; эту грудь, въ которой бьется мужественное сердце; эти могучiе глаза, вмѣстилище мысли?.. Съ другой стороны, какою красотою замѣните вы осязательную красоту, эти излюбленныя, столь дорогiя намъ формы? О, мы даже не попытаемся замѣнять ихъ. Мы не обладаемъ творческими силами и зная, что всѣ вымыслы наши отличались-бы чисто-земнымъ характером, мы ничего и не станемъ измышлять. Но намъ извѣстно, что если мы существа конечныя, слабыя и невѣжественныя, то въ мiрѣ есть Существо безконечное, сущность котораго состоитъ въ безконечномъ творенiи безконечныхъ формъ. Затѣмъ, мы уже вполнѣ будемъ спокойны на счетъ того, что это безконечное Существо съ поразительною легкостью замѣнитъ чѣмъ-нибудь другимъ самыя драгоцѣнныя, созданныя имъ формы.
Мы полагали, что не безполезно заявить здѣсь, на какомъ основанiи установлена нами относительность земнаго типа, такъ какъ люди, носившiеся воображенiемъ среди небесныхъ мiровъ, вообще поддерживали мнѣнiе, противоположное нашему. Гюйгенсъ распространяется на счетъ того, что обитателямъ другихъ планетъ крайне необходимо во всемъ быть подобными намъ; Сведенборгъ виделъ въ одной области звѣзднаго мiра барашковъ à la Florian, а одинъ послѣдователь нашего ученiя недавно еще поддсрживалъ, въ прекрасномъ сочиненiи своемъ*), идею всемiрности человѣческаго типа. Настоящая глава написана съ цѣлью опровержения этихъ неосновательныхъ воззрѣний.
*) Les lois de Dieu et l’Esprit moderne, par Ch. Richard, ancien élève de l’Ecole polytechnique, commandant de Génie.
Прежде чѣмъ покончить съ вопросомъ о живыхъ формахъ въ другихъ мiрахъ, вызовемъ фантастическiя полчища существъ, созданныхъ воображенiемъ человека, начиная съ далекихъ эпохъ, когда робкая душа человека олицетворяла силы природы и до среднихъ вѣковъ, когда мистицизмъ населилъ мiръ новыми химерами. Призовемъ доктора Фауста и его адскаго спутника и пусть Мефистофель дастъ намъ второе представленiе классической Вальпургiевой ночи. Опустимся на Фарсальскiя поля: вотъ область Матерей, таинственное начало всего сущаго или имѣющаго существовать, пребывающее внѣ пространства и времени. Это не вѣщiя колдуньи Шекспира и не од-адамическiя формы Байрона: это бытiе, болѣе близкое къ началу всего сущаго. Какъ говорилъ Гердеръ, внѣ низшихъ сферъ природа показываетъ намъ только переходные моменты, а въ сферахъ высокихъ — только формы въ состоянiи развитiя. Природа обладаетъ тысячами незримыхъ путей преобразованiя. Это царство нерукотвореннаго, νλη или Hades. Невидимое скрыто для насъ; посмотримъ, чтó подходитъ къ предѣламъ видимаго.
Среди фантастическаго, вызваннаго нами легiона, замѣчается символическое существо, олицетворяющее собою производительныя силы природы: странное сочетанiе формъ человѣческихъ, звѣриныхъ и свѣтилъ. Рога на головѣ его имѣютъ притязанiе изображать собою лучи солнца и серпъ луны; его косматая грудь испещрена пятнами, какъ шкура леопарда, и усѣяна звѣздами; ноги и ступни у него козлиныя. Вокругъ Пана — его уже узнали — видны Сатиры и Сильваны; какъ у него, нижняя часть ихъ тѣла звѣриная, верхняя — человѣческая. Фавны — это римскiе потомки своихъ греческихъ предковъ. Дрiады и Гамадрiады посѣщаютъ берега рѣкъ; золоточешуйчатые Тритоны никогда не покидаютъ державу Нептуна.
Здѣсь не мѣсто представлять тридцать тысячъ второстепенныхъ божествъ римской миѲологiи и мы прослѣдимъ только одну за другою формы нечеловѣческiя. На горахъ, съ быстротою вѣтра носятся Центавры или Гиппоцентавры Ѳессалiйскiе — полу-люди, полу-кони; въ водахъ плещутся сладкогласныя Сирены, приподнимая надъ волнами несравненной красоты женскiй станъ, въ то время какъ нижняя часть ихъ тѣла, похожая на рыбiй хвостъ, остается скрытою. Горгоны, надъ которыми царитъ Медуза, вооруженныя страшными когтями, приводятъ въ трепетъ взглядомъ единственнаго ихъ глаза, помѣщеннаго посрединѣ лба, какъ у древнихъ Циклоповъ. Въ воздухѣ носятся Гарпiи — чудовища съ лицами старухъ, съ когтями и туловищемъ коршуновъ съ отвислыми грудями и лошадиною гривою. Но никто изъ общества этого не сравнится съ Протеемъ, который по желанiю измѣняетъ видъ свой и въ мгновенiе ока принимаетъ форму льва, птицы, дракона, рѣки или пылающаго огня.
Вотъ Сфинксы, которымъ превѣжливо кланяется Мефистофель. „Здравствуйте, прелестныя дамы!“ Дѣйствительно, лица у нихъ и груди, какъ у молодыхъ дѣвушекъ, а остальная часть тѣла львиная, съ крыльями и хвостомъ дракона. А вотъ недалеко и Гриффоны; какъ и предшествующiя формы, родились они на таинственномъ востокѣ. Тѣло ихъ, ноги и когти — львиныя; голова и крылья — орлиныя; уши лошадиныя, съ плавательными перьями вмѣсто гривы, спина покрыта перьями. Впрочемъ Элiанъ поясняетъ, что перья на спинѣ черныя, на груди — красныя, а на крыльяхъ бѣлыя. Если-бы мы полюбопытствовали взглянуть на головы и ноги этихъ баснословныхъ существъ, то увидѣли-бы мы внизу крошечныхъ Мирмидоновъ, а вверху — исполинскихъ Аримасповъ.
Начиная съ индiйской древности и до среднихъ вѣковъ, мы видимъ Единорога съ туловищемъ лошади, хвостомъ вепря, съ рогомъ насрединѣ лба, каковой рогъ длиною никакъ не меньше двухъ локтей. Это опаснѣйшее въ мiрѣ животное; однакожъ св. Григорiй увѣряетъ, что улыбка дѣвушки можетъ смирить его. Рядомъ съ Единорогомъ мы находимъ Iенсу (Yença), который по произволу можетъ мѣнять свой полъ и Паранду эѲiопiйскую, принимающую какой угодно цвѣтъ, подобно хамелеону. Маникорна и Василискъ обдаютъ васъ холодомъ ужаса. Но въ воздухѣ витаютъ прелестные образы: Лилиты (Liliths), окрыленные херувимы; Ламiи (Lamies), змѣеподобныя чудища съ кроткими лицами; Стриги (Stryges), крылатыя ночныя женщины, похищающiя дѣтей. На берегахъ рѣкъ порою встрѣчается Гвивра, происходящая отъ греческой Гидры и Вивра (Vivre), полу-женщина, полу-змѣя; вмѣсто глазъ у нея карбункулы, которые она оставляетъ иногда на берегахъ рѣкъ.
Но этимъ далеко не исчерпывается классическiй романтизмъ средневѣковое баснословiе показало намъ одну только грань своего многоцвѣтнаго многогранника. Отправившись съ Данте въ адъ, мы встрѣтимъ тамъ Цербера, Минотавра и Фурiй съ волосами Церастовъ; ливiйскихъ змѣй, Хелиндръ (Chelyndres), Якуловъ (Iaculi), Фаровъ (Phares), Амфисбемъ (Amphusbèmes), Дракона седьмой пропасти и Феникса пятивѣковаго. Если вмѣстѣ съ Тассомъ проникнемъ мы за огненную ограду очарованнаго лѣса, то странные взоры еще болѣе странныхъ ликовъ поразятъ насъ изумленiемъ: Исмена представить намъ цѣлыя полчища Химеръ и Фантомовъ. Спустившись въ Ѳессалiйскiй лабиринтъ, мы тотчасъ-же будемъ окружены фантастическимъ людомъ: Кабирами, Тельхинами, Псиллами, Дактилями, Форкiадами, Имзами, Духами вѣтровъ, Духами водъ, Духами лѣсовъ и безмолвныхъ пещеръ. Отъ тропической Индiи до Скандинавiи все живетъ, все олицетворяется; Брама и Одинъ подаютъ другъ другу руку; тысячи формъ, тысячи образовъ возникаютъ въ созерцательныхъ умахъ и въ полетѣ своемъ устремляются къ небу фантазiи. Блестящiе призраки, выдѣляющееся среди туманныхъ облаковъ своими причудливыми формами, воздушныя видѣнiя, фантомы, порожденные воображенiемъ или страхомъ — мiръ населенъ вами въ своихъ сокровеннѣйшихъ и недоступнѣйшихъ предѣлахъ! Станемъ-ли разсматривать покрытыя рисунками лѣтописи тысячныхъ годовъ; поднимемся-ли по спиральнымъ лѣстницамъ, ведущимъ на вершину древнихъ храмовъ; прослѣдимъ-ли прошедшее до эпохи скандинавскихъ руновъ и египетскихъ iероглифовъ — и вездѣ увидимъ мы покровы вѣчнаго символизма, которыми духъ человѣка облекаетъ природу; вездѣ эмблематическiе, преувеличенные образы въ громадной картинѣ представляютъ намъ невообразимое многоразличiе живыхъ формъ, заброшенныхъ въ воздушныя пространства плодотворною мыслью человѣческою.
Но неужели воображенiе человека плодотворнѣе самой природы? Неужели въ созиданiи образовъ оно выше той вѣчной силы, которая носила въ лонѣ своемъ безконечное число живыхъ тварей? Нѣтъ! Развѣ мы не видимъ, что способности человѣческiя, въ самомъ широкомъ развитiи своемъ, въ самомъ незаконномъ выраженiи своемъ, въ самыхъ смѣлыхъ преувеличенiяхъ своихъ, не обладаютъ истинно творческими свойствами и только видоизмѣняютъ, преобразовываютъ первичный типъ? Развѣ не замѣчаемъ мы, что духъ человѣческiй не создаетъ типовъ, чуждыхъ видимой природѣ? Онъ только видоизмѣняютъ воспринятые ощущенiемъ впечатлѣнiя, развиваетъ ихъ, уменьшаетъ сочетаетъ ихъ по своему желанiю, подчиняетъ ихъ своему произволу — однимъ словомъ, дѣйствуетъ только на основанiи данныхъ, доставленныхъ внѣшнимъ наблюденiемъ.
Съ другой стороны, въ сравненiи съ силами природы, плодотворность воображенiя представляется чрезвычайно слабою. Въ самомъ дѣлѣ, какое могутъ имѣть даже въ смыслѣ странности и причудливости формъ — всѣ эти баснословныя, фантастическiя существа, порожденныя воображенiемъ человека, если поставить ихъ въ паралелль съ громаднымъ разнообразiемъ произведенiй природы? Возвратимся къ первичнымъ эпохамъ существованiя Земли и несколько мгновенiй будемъ присутствовать при разнообразномъ зрѣлищѣ исчезнувшей природы допотопныхъ перiодовъ. Вотъ границы громадныхъ, залитыхъ водою, лѣсовъ. Что это за необычайныя битвы рогатыхъ крокодиловъ, длиною въ пятьдесятъ футовъ, съ чешуйчато-кольчатыми змѣями, которыхъ изгибы скрываются въ высокихъ болотныхъ травахъ? Изъ лона водъ поднимается вихрь пламени, вокругъ котораго носятся летучiя рыбы: вотъ грибы, высотою во сто футовъ и папоротники, выше нашихъ дубовъ. Громъ бури и вѣтровъ заглушается какимъ-то необычайнымъ шумомъ: это исполинскiй ящеръ, длиною въ пятьдесятъ футовъ и съ зубами игуаны, величиною своихъ костистыхъ членовъ превосходящiй громаднѣйшихъ слоновъ нашихъ, — это Игуанодонъ, сцѣпившийся съ Мегалосавромъ, въ пятнадцать метровъ длиною, страшные зубы котораго похожи на ножи, на сабли и пилы. Страшныя пресмыкающiяся пожираютъ другъ друга. Пещеры оглашаются ихъ пронзительнымъ крикомъ; быстро улетаютъ Рамфоринхи и Птеродактилы. Что это за животныя? Первое изъ нихъ представляетъ нѣкоторое родственное сходство съ Химерами, которыя мы видимъ на башняхъ собора Богоматери въ Парижѣ: голова его похожа на голову утки, крокодила и журавля; позвоночный столбъ его заканчивается костистымъ и кольчатымъ хвостомъ; два прямыя и крѣпкiя крыла защищаютъ, точно бастiонъ, его тѣло; его лапы заканчиваются тремя пальцами, на шеѣ у него виситъ ожерелокъ индѣйскаго пѣтуха. Второй изъ этихъ воздушныхъ гадовъ (по всѣмъ вѣроятiямъ — Адамъ вампировъ) — это летучая мышь, величиною съ нашего лебедя, первообразъ нашихъ драконовъ, которыми такъ беззастѣнчиво пользовалась древняя миѲологiя, Его крокодилья пасть вооружена острыми зубами. Есть тутъ и Pterodactyle macronyx и Pterodactyle crassirostris (мелодическiя названия!). Не существуй эти земно-водныя амфибiи и можно бы держать пари, что никакое воображенiе не придумало-бы ихъ.
Не заходя такъ далеко въ исторiю чудесъ творенiя и „немедленно-же приближаясь къ потопу'', возьмемъ просто маленькую каплю воды и станемъ наблюдать ее въ фокусѣ солнечнаго микроскопа. Не думаете-ли вы, что тутъ не найдется множество формъ, болѣе еще странныхъ, чѣмъ весь рядъ сельскихъ полубожествъ миѲологiи! Посмотрите, какъ перекрещиваются въ движенiяхъ своихъ эти ящерицы, эти змѣи, эти проворные ужи. Обратите вниманiе на всѣ осуществившiяся здѣсь геометрическiя фигуры: тутъ шаръ вращается вокругъ самаго себя, тамъ четырехугольникъ, кубъ; дальше — цѣлая коллекцiя многосторонниковъ. Посвятите несколько минутъ наблюденiю — и какихъ только метаморфозъ вы не увидите! Не кажется-ли вамъ, что глядите вы сверху на слона, важно размахивающаго вправо и влѣво своимъ хоботомъ? Что это за глаза, которые, не смигнувъ, уставились на насъ, точно они насъ и не видятъ? Можно подумать, что это берегъ Ламаншскаго канала со своими раковинами, послѣ отлива. И вотъ, въ капелькѣ воды, объемомъ въ одинъ кубическiй миллиметръ, мы находимъ цѣлый мiръ, болѣе своеобразный и менѣе вымышленный, чѣмъ баснословный мiръ, созданный воображенiемъ человѣка.
Такимъ образомъ, въ ископаемыхъ первобытнаго мiра, въ допотопныхъ пластахъ, въ мѣловыхъ отложенiяхъ геологическихъ формацiй, въ каплѣ воды, въ сухомъ пескѣ, разносимомъ вѣтромъ по воздуху, на листочкѣ травки мы видимъ на Землѣ микроскопическiя существа и необъятное множество формъ, многоразличныхъ образовъ и тварей, способомъ существованiя своего открывающихъ предъ нами безграничные горизонты. Многоразличiе земной твари, начиная съ полиповъ, составляющихъ границы царствъ ископаемаго и растительнаго и кончая насѣкомыми, владѣющими свѣтлою областью воздуха, не можетъ быть опредѣлено тысячами тысячъ. Одна Земля наша служитъ источникомъ для невообразимаго многообразiя формъ. Но если силы, присущiя скромному земному шару, дали начало такому ряду существъ, то что будетъ, если взглянемъ мы на мiры чуждые нашему мiру и гдѣ отъ начала вѣковъ действовали невѣдомыя силы? Что значитъ разнообразiе баснословныхъ, созданныхъ воображенiемъ существъ, въ сравненiи съ разнообразiемъ тварей естественныхъ? Первое меркнетъ, стушевывается и неудивительно, если осуществляется оно или въ нашемъ, или въ другихъ мiрахъ. Оно ничтожно въ сравненiи съ естественными богатствами, съ гибкостью дѣйствующихъ силъ, съ видоизмѣняемостью слѣдствiй, зависящихъ отъ свойства и силы причинъ. Пластика природы не чета нашей слабенькой пластики и не ограничивается она извѣстными предѣлами и условными правилами, которыя мы необходимо должны блюсти, чтобы въ произведенiяхъ нашихъ не впасть въ негармоничное и безобразное. Въ царствѣ творенiя, какъ форма, такъ и жизненныя начала сопричастны безконечности природы; силы дѣйствуютъ, а матерiя, послушная и гибкая до безконечности, безъ малѣйшаго труда повинуется дѣйствiю творческихъ началъ.
Мiръ формъ возможныхъ и существующихъ на столько можетъ быть бесконеченъ въ проявленiяхъ, на сколько безконеченъ онъ въ силах своихъ, такъ что всѣ вымыслы человѣческой фантазiи неизбѣжно остаются ниже уровня дѣйствительности. Жизнь растительная, животная, человѣческая могутъ проявляться въ системахъ, совершенно различныхъ отъ техъ, которыя намъ известны; различныхъ по отправленiямъ, следовательно и по органамъ своимъ; различныхъ какъ по условiямъ внутренней жизни, такъ и по наружному виду своему. „Вотъ, сказалъ однажды Гете, показывая множество фантастическихъ цвѣтовъ, набросанныхъ имъ на бумагѣ во время разговора, — вотъ очень странныя и причудливыя формы, но будь они въ двадцать еще разъ страннѣе и причудливѣе, и все-таки можно-бы спросить, не существуетъ-ли ихъ типъ гдѣ-либо въ природѣ. Душа проявляетъ въ рисункѣ часть своей сущности и такимъ образомъ высказываетъ, въ ихъ основахъ, глубочайшiя тайны творенiя, покоющiяся на рисункѣ и пластикѣ.“ Но все, что душа, въ единенiи съ творческими силами, можетъ воспроизвести и создать, будетъ безмѣрно ниже дѣйствительности.
Переносить на Луну, на Марса и на Солнце людей и предметы земные — это значило-бы ошибаться на счетъ самыхъ основъ жизни органическихъ существъ. Кто увидитъ во снѣ Венеру, тотъ откроетъ мiръ, новѣе того, который Марко Поло видѣлъ въ Южныхъ Островахъ. Пусть умы поверхностные забавляются заселенiемъ свѣтилъ земными колонiями, но для насъ будетъ полезнѣе заняться изученiемъ природы въ дѣйствительности ея всемогущества и такимъ образомъ болѣе и болѣе познавать ее, вместо того, чтобы теряться въ преположенiяхъ. Никогда не должно упускать изъ вида подобнаго рода методъ, станемъ-ли изучать природу непосредственно, или-чтó мы и намѣрены сдѣлать въ скорости — въ ея отраженiи на духѣ человѣческомъ.