Девятнадцатый век. — Заключение.
Наконец мы достигли последней станции наших исторических странствований. Без сомнения, мы вправе надеяться, основываясь на прогрессе духа человеческаго, что формы, которыми до сих пор облекалась странствующая мысль, примут более совершенный, приятный и чистый вид. Если умы, падкие до всего новаго, совершат еще некоторыя экскурсии на Луну или на планеты, то путешествия их будут тем основательнее, что имея многих предшественников, они, конечно, приобрели над последними несомненное превосходство. С этого времени фантастическия путешествия должны являться или остроумными и приятными вымыслами, или сценой для проведения научных теорий, выясняющих природу неведомых тварей, которыми населены небесные миры. Если возвышенная идея, которую мы проследили чрез все века, не на столько еще окрепла, чтобы стать в центре священнаго храма, если ею забавляются еще в области фантазии, то внушаемые ею образы носят уже на своем челе печать своего благороднаго происхождения. Одним словом, век, в который мы вступаем, должен, в силу своих несомненных преимуществ, занять первенствующее положение в числе прочих веков.
Нередко однакож всякия соображения оказываются более состоятельными в теории, чем на деле. Если дух человеческий и подвигается вперед (в этом мы нисколько но сомневаемся), то очень медленно; в истории человечества дни следуют за днями и походят один на другой; годы чередуются в одной и той же последовательности и даже столетия нередко взаимно отражаются многими из своих граней. Мы видели, что в шестнадцатом столетии Раблэ воспроизвел своего остроумнаго предка втораго века — Лукиана Сомосатскаго; св. Фома говорил, как Аристотель и Моисей, а позже милорд Сетон слишком уж рабски подражал Бержераку. В пятнадцатом веке кардинал де-Куза является предшественником Гершеля, а Джордано Бруно и Гассенди проповедывали философския истины, господствующия и в наше время. Если окинем одним взглядом произведения девятнадцатаго столетия, то немедленно же убедимся, что большинство их (в отношении численности) не обладает, не смотря на все их значение, бóльшими достоинствами, чем произведения, разсмотренныя нами выше.
Такое же разнообразие господствует и в отношении и содержания произведений; наш цветник испещрен самыми разнообразными цветами, так что в отношений колеров, запаха, форм и величины мы удовлетворим всякий вкус.
Начнем теологическою сериею сочинений, написанных по нашему предмету в девятнадцатом веке. С подобающим уважением изследовав их, мы последовательно приступим к разсмотрению различных сторон нашего вопроса.
Первый год нашего столетия получил в дар от достопочтеннаго Эдварда Нериса книгу, под заглавием: Είς Θεος Εΐί Μεσίτης (Один Бог, один Посредник), написанную с целью установления философскаго положения, что идея обитаемости миров находится в полнейшем согласии с текстом Св. Писания. Автор полагает, что выражения: Οίχουμενη, Οΰρανóς, Κοσμος, Mundos, Orbis, Coeli и проч. относятся ко всей вселенной. Английский епископ Портеус такого же мнения. Автор известнаго сочинения: Evidence of Christianity тоже высказывается в пользу нашей доктрины и полагает, „что род человеческий, обитающий на Земле, не составляет высшаго порядка существ во вселенной и что природа продолжает иерархическую серию в других мирах“. Так думали Чарлз Боннет, Балланш и проч. Доктор Фуллер в своем произведении: The Gospel its oun Witness старался согласить доктрину искупления с доктриною множественности миров. „Мысль эта, говорит он, не ослабляет, но напротив, укрепляет нашу веру“. Другой протестантский богослов, Грегори, следующим образом возражает самому себе „Наука указывает нам, что безконечное пространство наполнено мирами, подобными нашему, а по аналогии мы заключаем, что эти миры населены существами разумными и, подобно нам, греховными по своей природе. Неужели Бог повсюду посылал своего единственнаго Сына для спасения и искупления их душ?“ Затем он отвечает: „Мысль, что Богочеловек, один раз принесший Себя в жертву на Земле, миллионы раз мог принести Себя в жертву в других мирах — не составляет оскорбления для безконечных благости и величия“ (*). Епископ Гермополиса, Фрейсину, не доходит до таких подробностей, довольствуясь уверенностью в возможности всякаго рода соглашений. Возвратимся однакож к протестантам, которые вообще уступчивее католиков. Нобль проводить подобную же всепримиряющую теорию в своей статье: The astronomical Doctrine of a Plurality of Wordls in perfect harmony witli the Christian religion, а Фома Чальмерс является самым красноречивым и славнейшим ея поборником. Чтобы не возвращаться к этой стороне нашего предмета, мы упредим несколько хронологию. В своих знаменитых Dиscours astronomiques (**), Чальмерс возвышается до блистательных мыслей о поразительном величии истин астрономических и в дивных выражениях развивает учение о жизни на поверхности миров небесных. Сопоставляя эти возвышенныя воззрения с христианским догматом и не усматривая противоричия между первыми и последним, он прибегает к помощи сверхъестественных обаяний, подобно о. Феликсу облекает свой предмет всем великолепием ораторскаго искусства и вносит первоначальную догматическую идею на недосягаемую высоту, причем эта идея и сама изумляется, увидев себя в такой выси. Это уже не древнее апостольское учение, во всяком случае это воззрения христианския, кругозор которых изменился. Протестант Чальмерс принадлежит к числу ревностнейших апологистов христианизма. — Александр Максвэль ответил ему в Plyrality of Worlds, что невозможно в одно и то же время верить в обитаемость миров и в Евангелие; что только евангельское слово несомненно, а так называемыя, астрономическия истины покоятся на зыбком песке что философия Ньютона прямо ведет к атеизму „lie at the fondation of all atheistical“; что эти науки не только нелепы, но и опасны и что оне вливают губительный яд в сердце человека“. В добрый час! По крайней мере это очень откровенно. Такия возражения не помешали однакож речам Чальмерса приобресть громадный успех; в 1875 году мы читаем их с таким же удовольствием, с каким их читали в 1820 году. Некоторые писатели, не обращая никакого внимания на догматическую форму, в основу своей религиозной системы полагали идею множественности миров; подобнаго рода стремлениям мы обязаны сочинениями: Physиcal theory of another lиfe, Тайлора и Terre et Cиel, Жана Рено. Такия мнения никогда не погибали; они существуют со времени Оригена и пользуются полнейшим здоровьем и силами. В 1853 году, Уильям Уэвель, богослов и, вместе с тем, человек ученый, подобно Максвэлю писал, „что доктрина множественности миров — утопия, противоречащая как науке, так и христианской религии. Сочинение, неправильно озаглавленное: Of the Pluralиte Worlds встревожило в Англии дремавшую совесть. В видах поддержания своего тезиса, автор, прикрываясь безполезным анонимом, утверждал, что в силу условий, отличающих Землю от других планет, последния не могут быть обитаемы людьми; из этого он выводит, на основании данных, приводить которыя было бы излишним, что на Юпитере живут только рыбы и какия-то студенистыя, клейкия существа. Повторять такия нелепости было бы непростительно. Читателям уже известно, что с нашей точки зрения подобнаго рода систематическия пререкания не благоприятствуют истинному духу религии и далеко не оказывают ему помощи. На сколько мы счастливы тем, что идея Бога озаряет смиренных созерцателей Его дел, на столько же соболезнуем мы о людях, упорно вертящихся в тесной и дурно освещенной клетке своих понятий. После сочинения Уэвеля, догматикам-оппонентам был коварно нанесен решительный удар. Напрасно один из них в своем Vиe future; напрасно некий вития в своих Conférences de Notre Dam, вместе с редакторам» Monde и Bibliographie catholique, и с последними из упорствующих старались подорвать вопрос в его основах: не подозревая даже этого, английский богослов окончательно сразил как их, так и их сочинения.
*) Letters on the evidence of the Christian religion.
**)A series of discourses on the christian revelation viewed in connection with the modern astronomy.
Теперь возвратимся к нашим писателям. В 1801 году, автор поэмы — Conquête de Naples, поэмы на столько нескромной по содержанию, что она не могла быть напечатана ни во время Лудовика XIV, ни в эпоху Лудовика XV, — издал одно небольшое сочинение, котораго никак нельзя было ожидать от этого автора: Del' Univers, de la Pluralité des Mondes, de Dieu. Hupothéses. par Paul G. (Gudin) Paris an IX. Человек, воспевавший любовныя проделки папы Александра VI, воспылал благородным рвением к астрономии; находясь в дружбе с Дидро, Бальи и Бомарше, которым он давал на разсмотрение свои рукописи, Гюден написал поэму об астрономии и проповедывал идею обитаемости миров. Вообще его положения основательны, хотя и отличаются некоторою смелостью.
По мнению нашего автора, теория о законах охлаждения миров в пространстве не имеет прочных основ. Равновесие температуры не может установиться в пустом пространстве, в котором находится одно только тело и когда Бюффон говорит, что пушечное ядро в течение стольких-то часов охлаждается в воздухе или в воде, то теория его может иметь место только при существовании среды, окружающей известный предмет. В абсолютно-пустом пространстве тела не могут ни сообщать, ни лишаться своей теплоты и своего движения.
Земля есть сфероид, поверхность котораго равна 25, 772, 900 квадратным лье. Едва-ли 8.000,000 лье обитаемы существами воздушными, следовательно на 17,000.000 остальных лье живут другия существа, находящияся в другой атмосфере, т. е. в воде, пресной и соленой. И так, на одной и той же сфере существуют по меньшей мере две различныя атмосферы, обитатели которых не представляют ни малейшаго между собою сходства. Существа, живущия в воздухе, обладают руками и ногами, которых неть у обитателей вод, за исключением небольшаго числа амфибий. Притом же, природа престранным образом одела последних: кости черепах, раков и гомаров находятся снаружи, а тело — внутри. Нам неизвестно, существуют ли в безднах океана твари, способныя к развитию. Если, как вообще полагают, там они не существуют, то две трети земнаго шара от начала веков предназначены только для существ неразумных, зверей; но много-ли в остальной трети Бог поместил умных людей — это известно только Ему одному!
Обитатели Луны не дышат и не пьют. Если на Луне нет атмосферическаго воздуха, то звуки не могут распространяться там, следовательно обитатели Луны не имеют ни ушей, ни легких, ни языков, ни крыльев, ни жабр. Но вероятно у них есть глаза, так как Луна сильно освещена, в особенности та ея часть, которая обращена к Земле.
Жители Меркурия так недалеко находятся от Солнца, ночи их так коротки и светлы, что очень сомнительно, чтобы они могли видеть что либо другое, кроме громаднаго светила, заливающаго их блеском своих лучей. Они необходимо полагают, что в мире существуют только их планета, да Солнце; только на Меркурие и можно с некоторым основанием предполагать, что Солнце создано собственно для нас.
Обитатели Венеры, подобно Троглодитам нашего знойнаго климата, роют себе жилища в горных впадинах и обработывают долины, вообще менее знойныя, чем равнины. Быть может, обитатели Меркурия устраивают себе жилища под землею; нам известно, что так живут на земном шаре многия породы животных. Троглодиты прячутся под землею от жаров, а Эскимосы — от стужи.
К человеческой расе и к другим породам животных, обитающих с нами на Земле, ближе всего подходят обитатели Марса, вследствие наибольшаго сходства его с нашим миром. С него хорошо видны Венера и Земля с ея спутником, которому вероятно очень удивляются на Марсе, не имеющем спутника, а потому и не знающем затмений.
Гряды облаков и атмосферическия волнения, усматриваемыя на Юпитере, по всем вероятиям производятся какими-либо громадными и страшными переворотами. Чтобы предохранить себя от них, обитатели Юпитера, подобно рыбам, живущим в воде, погружаются в глубокие и плотные слои планетной атмосферы; эта нижняя атмосфера, имеющая особый удельный вес (как деревянное масло, например), есть нечто среднее между воздухом и водою и не смешивается с верхними слоями атмосферы.
Если есть в мире какое-либо светило, с котораго можно наблюдать всю вселенную и притом — наблюдать безошибочно, то светило это — Солнце. Все совершается на нем с такою правильностью, что рассудок не вводится там в заблуждение обманчивым видом явлений. Зрение обитателей Солнца не страдает от блеска, свойственнаго планете, на которой они обитают. У них нет ни ночей, ни затмений. Должно быть, они живут в атмосфере и носятся в ней в состоянии равновесия: так как притягательная сила планеты настолько велика, что тела, падающия на Солнце, в первую секунду пробегают 427 футов, то животным необходимо поэтому противодействие среды, в которой они могли-бы, так сказать, плавать. В атмосфере, не поддерживающей их своею плотностью, крылья были-бы для них совершенно безполезны.
Кометы могут быть обитаемы животными, вполне отличными от всех других животных. Кометы не теряют в пространстве той теплоты, которую оне получают, проходя подле Солнца. Если они состоят из плотной жидкости, окружающей очень небольшое ядро (быть может ядра и вовсе нет), то обитатели комет, живущие в этой жидкости, не страдают от стужи и зноя и довольствуются очень незначительным количеством света. Они могут быть подобны многим животным, обитающим на земном шаре и в океанах и которыя зарываются в землю, песок и в ил, предохраняя себя от холода и довольствуясь столь малым количеством света, что не будь у них глаз, то можно бы было сказать, что они не нуждаются в свете.
Вместе со многими, наш автор полагает, что линия, по которой движутся кометы, первоначально прямая, закругляется вследствие притяжения перваго, встречаемаго кометами Солнца и превращается в гиперболу; затем, закругляясь еще больше от встречи с другим Солнцем, она делается параболою. После многих встреч и многих пертурбаций, эта линия принимает форму эллипса, который все более и более приближается к форме круга, в области одного и того же Солнца; наконец, после безчисленнаго множества кругообращений, комета делается планетою.
В 1808 году, Коффен-Рони. „адвокат при бывшем парижском парламенте“, издал Voyages d'Hyperbolus dans les planèts, ou la Revue générale du Monde, histoire véridique, comique et tragique. Самое заглавие достаточно выясняет характер этого произведения. Гипербол — это сын одного мага и молодой персиянки. Под руководством некоего духа (должно быть, очень близкаго родственника Бартелеми, так как автор скопировал не одну страницу из „Путешествий Анахарсиса“) — герой разсказа в зрелом возрасте живет на планетах, на которых, подобно милорду Сетону, он замечает чрезмерное развитие всех пороков, свойственных земному человечеству. Вероломство в любви, макиавелизм, малодушие знати, глупость выскочек, дух соперничества в среде простолюдинов, плутовство в игре, сердечныя страдания — все это подвергается разбору, начиная с Луны и кончая Сатурном, последнею станциею по пути в Испагань.
Этот разсказ, по форме своей принадлежит к тому разряду разсказов, к которым мы только-что отнесли его; к нашему же предмету он относится только косвенно. То же самое можно сказать о „Письмах одного обитателя Луны к покойному Бомарше, жительствовавшему на бульваре Св. Антония, но в настоящее время обитающему на Луне“. Автор этого памфлета, наперекор Мари Лафону, поддерживает права Бомарше на признательность любителей литературы.
Но нельзя сказать того-же о знаменитой мистификации, появившейся под заглавием: Découvertes dans la Lune, faites au cap de Bonne-Espérunce, par Herschel fils, astronome anglais (traduit de l'Américain de New-York). Это произведение заслуживает рекомендации, достойной его юношескаго пыла и мы не можем не привести здесь несколько его страниц. Вступление так и пылает энтузиазмом:
„Подите сюда, чтобы я обнял вас... Вы приносите нам известие, что Луна обитаема людьми... Я был уверен в этом; в детстве еще я говорил это; мечтая о другой жизни, я всегда стремился на Луну... Какое удовольствие вы доставляете мне!.. О, прекрасная Луна! Значит на ней существуют четвероногия, растения, мора, озера, леса! Это божественно!.. Скалы из аметистов и рубинов, золотистыя деревья, однорогия овцы, люди с крыльями на спине, парящие в воздухе, подобно орлам... О, прелестная Луна, каждый вечер я буду наблюдать ее!.. И г. Араго смеет утверждать, что наше известие — плохая шутка!.. Слушайте, питомцы Французскаго Института.“
Но если вступление отличается таким пылом, то самое изложение дышит гомерическим спокойствием:
„Невозможно быть свидетелем великих астрономических открытий, не чувствуя глубокаго благоговения, не испытывая тревог, имеющих некоторое сродство с тревогами души, покидающей сей мир и познающей неведомыя истины грядущей жизни. Прикованные к Земле незыблемыми законами природы, существа затерянныя в безконечности, мы как бы приобретаем сверхъестественныя и громадныя силы, когда любознательность наша постигает некоторыя из таинственных и далеких дел Творца...
Таким-то высоким слогом автор излагает свою одиссею. Сначала он описывает огромный телескоп, со стеклом в 24 фута в диаметре, и все астрономические инструменты; затем автор переходит к дивным открытиям: к растениям странных и неизвестных форм — к минеральным зданиям, которыя ошибочно принимаются астрономами за дела рук человеческих, — к стадам бизонов, „у которых над глазами, поперек всего лба, до самых ушей идет мясистый козырек“, — к единорогам, чудовищам свинцоваго цвета с козлиными бородами; самки их не имеют ни рогов, ни бород, но хвосты у них чрезвычайно длинные; затем настает очередь серых великанов с непомерно-длинными ногами и носами; однажды в поле телескопа появилась какая-то странная амфибия, сферической формы, быстро катившаяся по прибережным пескам.... Но все это не удовлетворяло наших наблюдателей: они находились от Луны всего в полукилометре, а потому и имели право надеяться на чего-либо получше. Однажды они смотрели на багряную опушку висячаго леса и, как обыкновенно, в минуту, когда меньше всего они ожидали этого, толпа окрыленных животных спустилась на равнину. То были искомые обитатели Луны, люди с крыльями летучих мышей. Путешественники немедленно же описывают их: „В разстоянии восьмидесяти метров, при помощи телескопа, их можно было разсмотреть подробно. Роста они средняго, в четыре фута; за исключением лица, они покрыты длинною, густою и блестящею шерстью, подобною волосам; крылья их, из чрезвычайно тонкой перепонки, конфортабельно спускаются по спине, от плеч до икры ног. Их изжелта-телеснаго цвета лица несколько красивее, чем лица орангутангов и проч.“
Действительно, сэр Джон Гершель в описываемую эпоху находился на мысе Доброй Надежды, по поручению английскаго правительства и нам известно от одного из друзей наших, жившаго в то время с Гершелем, что знаменитый ученый узнал последним о ходивших на счет его слухах *).
*)Брошюра эта произвела в умах необычайное движение; вообще 1836 был фазою астрономических волнений. В Марте месяце, в Париже и в Лионе была напечатана, вторым изданием, книга: «Documents sur la Lune», а в Апреле появилось ея третье издание. В том же месяце в Бордо вышло более популярное ея издание, которому служило хорошею рекомендациею имя издателя: «Лаплас». В том же месяце изданы: «Notice sur les découvertes exraordinares dans la Lime, faites en 1835, à l'aide d'un télescope, par John Herschel, par le docteur Andrew Cyrant» и «Explication des découvertes dans la Lune». В Мае месяце та-же самая книга продавалась в Мансе по низкой цене: 20 сантимов за экземпляр. В Июле месяце, новое ея издание, значительно пополненное, было опубликовано в Париже и в Лионе. В Ноябре месяце появился «Voyageur aѣrien conduit dans les astres».
Прибавим, что в Марте месяце была отпечатана: «Publication complite des nouvelles découvertes de M. John Herschel dans le ciel austral et dans la Lune»
Но брошюры эти были затоплены громадным числом рисунков, литографированных картин и гравюр, загромождавших эталажи книгопродавцев втечение десяти месяцев. Оригинальный вид представляли эти толпы зевак стоявших пред изображениями анонимных летающих людей, которых видел на Луне какой-то англичанин, находясь на мысе Доброй Надежды.
В ту же эпоху изобретательный Эдгард Поэ, редактор Southern Literary Messenger, в Ричмонде, издал описание совершеннаго им на Луну путешествия, под заглавием Aventure sans pareille d'un certain Hans Pfaal.. Эпиграф этой книги как-раз под стать фантастическим путешествиям:
| Avec un coeur plein de fantaisies délirantes Avec une lance de feu et un cheval d'air |
Действительно, это престранныя приключения. „Однажды на биржевой площади комфортабельнаго города Роттердама собралась громадная толпа народа, но с какою целью — неизвестно... К полудню в ней стало обнаруживаться легкое, но заметное волнение, за которым последовал говор десяти тысяч языков; минуту спустя, десять тысяч голов приподнялись к небу, десять тысяч трубок одновременно опустились вниз в десяти тысячах ртах и во всем городе Роттердаме и его окрестностях раздался продолжительный, громкий и неистовый крик, который можно сравнить только с ревом Ниагары“.
Причина этого крика вскоре достаточно выяснилась: из облаков выделилось и вступило в лазурь пространства какое-то странное, неведомое существо, дородное но на столько странное по форме, так нелепо организованное, что толпа толстяков-бюргеров, которые, разинув рты, смотрели на пришельца, ничего решительно тут не понимали и не могли надивиться такому чуду.
Приблизившись к земле на сто футов, шар ясно показал толпе своего обитателя, действительно — субъекта прекурьезнаго. Ростом он был никак не больше двух футов, что не помешало-бы ему потерять равновесие и вылететь из шляпы, служившею ему лодкою, если-бы его не поддерживала веревочная сетка. Тело маленькаго человечка было до невероятия объемисто, что сообщало всей его особе нелепую, шаровидную форму. Его руки были чудовищно толсты; его седые волосы были связаны сзади в косу; его непомерно длинный крючковатый нос был красен; глаза он имел с красивым разрезом, на выкате и проницательные; его подбородок и щеки, покрытые старческими морщинами, были широки, одутловаты и отвислы; по обеим сторонам его головы не замечалось ни малейших признаков ушей. Костюм этого курьезнаго господина состоял из голубаго атласнаго пальто, желтаго жилета и краснаго фуляроваго платка на шее.
Это был обитатель Луны!
Этот Селенит, значительно разнившийся от жителей Луны, виденных с мыса Доброй Надежды, а также и от Селенитов Сирано и Годвина, доставил госпоже Греттель Пфааль известие о ея муже, отправившемся на Луну пять лет тому назад. Рукопись представляет подробнейший журнал как способов, при помощи которых совершилось восхождение нашего воздухоплавателя, так и феноменов, наблюденных им во время его восемнадцати-дневнаго путешествия. Этим фантастическим описанием явлений, согласно с высотою, на которой находился путешественник, доказывается, что последний обладал некоторыми познаниями в физике. Не один турист, в виду своих фантастических странствований, пользовался тайком журналом Ганса Пфааля. *)
*) В то время, когда умы, падкие до новых открытий, странствовали по планетам, другие умы, как и в последнем столетии, придумывали анти-научныя теории, в которых парадоксы являлись в обществе полнейшей наивности. В девятнадцатом столетии существовали заносчивые люди, с полнейшим хладнокровием отвергавшие как астрономическия истины, так и вытекавшие из последних выводы. Ради курьеза, упомянем о некоем Реньо де-Жюбикуре, который в 1816 году издал la Création du Monde или Systéme d'organisation primitive. По его мнению, люди, допускающие идею множественности миров, открытия астрономии и физики и факты, представляемые этими науками — или сумасброды, или шарлатаны. Вселенная очень несложна: это яйцо, происшедшее от совокупления двух первичных существ; подобно зародышу животных, со времени своего возникновения оно развивается больше и больше. Такова прелюдия к этой великолепной системе, стоившей автору «двести часов занятий, по тридцати или сорока минут в сутки».
Луна периодически зарождается и обновляется фосфорическими истечениями, жирными и маслянистыми, которыя необходимо выделяются из всех земных тел. Что она не есть тело, получающее свет от Солнца, доказывается, между прочим, темным видом Луны в то время, когда она находится в ближайшем разстоянии от Солнца, т е. во время затмений.
Солнце есть продукт более или менее жидких, маслянистых, теплотворных и огненных истечений, выделяемых всеми телами; они поднимаются к Солнцу и сосредоточиваются на его диске, чтó очень не трудно замечается нами в испарениях, безпрестанно выделяемых Землею. Планеты производятся чистыми, концентрированными истечениями, которыя необходимо выделяются из тел, находящихся выше планет. Даже звезды производятся жидкими и чистыми частицами, истекающими из различных, находящихся выше звезд, тел, каковы планеты, Солнце и проч. Звезды получают свет не из прямаго источника, поэтому блеск их так слаб и бледен.
Твердь небесная есть нечто в роде совершеннейшаго оплотнения или окаменелости, производимых алкалинными, едкими, сырыми и грубыми частицами, которыя не поглощаются звездами. Невозможно определить толщу тверди; стужа ея чрезвычайно велика. Твердь окружает вселенную, как скорлупа окружает лицо и, подобно яйцу, развивается постепенно. Благодаря ей, ничто не выходит из пределов вселенной.
Та часть книги, которая посвящена наукам нравственным, представляет не менее интереса, чем ея физическая часть. Чтобы дать о ней понятие, мы приведем из нея только две следующия аксиомы: «Цивилизация противна законам природы. — Человек мыслящий — это животное развращенное».
Положительно, автору нечего опасаться последняго обвинения.
Но вот не менее интересное произведение. Некто аббат Матален издал в 1842 году фантазию, серьезную и важную для него собственно, но для других — странную и нелепую, в которой он старается доказать единичность Земли и незначительность величины звезднаго мира. Впрочем все выясняется самым заглавием книги: «Анти-Коперник»,
Не подлежит сомнению, что этот писатель домогался только того, чтобы о нем говорили: но хотя цель автора достаточно ясна, во всяком случае она нисколько не достигнута им. Что касается до нас, то мы окажем аббату Маталену честь немножко посмеяться над ним вместе с читателями нашими.
Итак, вот программа этого нелепаго произведения, более совершенный тип котораго представлен уже Уэвелем. «Новая астрономия, с приложением многих проблем, на основании которых с несомненною очевидностью доказывается что системы Птоломея и Коперника равно ложны, — что Солнце никак не более одного метра в диаметре, а Венера не больше апельсина, — что Земля больше всех тел небесных, взятых вместе, — что она обладает только-суточным движением и находится в средоточии планетной системы и пространства, и проч.
Анти-Коперник прошел без шума и скромно стушевался: никто и не заметил его. Автор, обманувшийся в своих притязаниях, надеялся возбудить внимание публики следующим объявлением, выставленным на эталаже его книгопродавца: «Издатель возвращает стоимость книги, дает сочинение даром и предлагает 50 франков премии тому, кто докажет, что основания автора ложны».
Двенадцать лет спустя, в 1854 году, получился ответ.
Некто Лемоан (Сен-Симфорьен де-Лэ) издал: «Антикросгелиолог, или Солнце и Вселенная в миньятюре аббата Маталена», представленныя в их действительной необъятности, с следующим прекрасным эпиграфом: Felix qui potuit rerum cognoscere causas. С 1854 года аббат Матален покоится мирным сном: он нашел человека, решившагося опровергать его мнения.
«Из-за чего вы так трудитесь?» — говорит автор. Необъятная безконечность небес устрашает ваше воображение, а непостижимый Творец этих обширных пространств и заключающихся в них Миров представляется вам слишком могущественным для того, чтобы Он мог сказать вам, что вы созданы по Его образу и подобию. Быть может также, вы боялись, что в обширных пространствах тверди небесной, вы подвергнетесь опасности не найти ту обитель блаженства, тот рай, который помещен вами превыше всех небес».
«Если я лишил вас рая, то в вознаграждение за это, я подарил вас идеею множественности миров, обитаемых подобно нашему миру и в которых найдется место для всех возвышенных умов. Полагаю, что вы не будете от этого в убытке. Будьте уверены: заключая по аналогии и многим фактам, на всех телах нашей солнечной системы, равно как и на планетах, входящих в состав других солнечных систем, существуют твари органическия и сознательныя. Это увеличивает и почти до безконечности раздвигает пределы живой природы, и вместе с тем, созидает достойнейший памятник величию Творца».
То была эпоха путешествий. В 1838 году Боатар издал описание своих странствований в мире планет. Как и Лесажу, путеводителем служил ему хромой бес. Турист этот ездил на аэролите и прежде всего он отправился на светило дня. Надеясь увидеть там великанов, каких-нибудь солнечных Микромегасов, ростом в несколько сот метров, он постоянно устремлял взоры на высоту, по меньшей мере равную высоте Монблана, как вдруг на дороге он наткнулся на какое-то существо, оказавшееся маленькою женщиною в три фута ростом. Она упала от полученнаго ею толчка и покатилась по траве, испуская жалобные стоны.
„Значит, обитатели Солнца, говорит автор, не таковы, какими многие представляют их. Вообразите себе людей в четыре фута ростом, с короткими и очень тонкими ногами, с огромными безпалыми ступнями, но с одним очень толстым и твердым ногтем, покрывающим подъем ноги и похожим на небольшое лошадиное копыто. На руках у них шесть длинных пальцев. Но что больше всего показалось странным в этих существах, то это их головы, которыя привели бы в восторг любаго парижскаго френолога. Оне составляют, по весу, третью часть этих существ, похожи на огромныя тыквы и состоят из одного только черепа; собственно же лице занимает лишь незначительную часть головы. Что касается остальнаго, то я не могу дать более точнаго понятия о солнечных людях, как уподобив их большеголовым каррикатурам Дантана“.
Таковы обитатели лучезарнаго светила. Однакож их творец упустил из вида существенное обстоятельство: он не снабдил своих чад предохранительными шапочками, как это делают наши нянюшки, опасающияся, чтобы их малютки не поразбивали себе голов во время своих частых падений. Вследствие притяжения планеты, которое на Солнце почти в тридцать раз сильнее, чем на Земле, эти существа с тыквообразными головами и лошадиными ногами, не могут сделать и двух шагов, не падая на землю. Мы попросим г. Боатара обратить на это внимание при втором издании им своей книги.
Жорж Кювье, в своем „Царстве животных“, т.I, стр. 3, следующим образом описывает отличительные признаки одной породы обезьян, называемых „Pongos“: „длинныя руки, очень отлогий лоб, небольшой и сжатый череп; лице пирамидальное, желтое, так же как и руки; тело коричневое и покрытое волосами“. Таковы обитатели Меркурия.
Жители Венеры несколько грациознее: лица у них не настолько выдаются вперед, как у обезьян; они занимают середину между орангутангами и Кафрами. Тело их покрыто длинною серою шерстью, а головы у них совсем голыя. Всю жизнь они то и дело колотят друг друга палками.
Обитатели Марса, более развитые, чем жители Венеры, несколько похожи на наших негров. Вообще, планеты имеют тем совершеннейших представителей органической жизни, чем дальше отстоят от Солнца. Как кажется, в числе планет Юпитер занимает первое место по отношению живущих на нем людей; начиная с этой планеты люди, повидимому, все больше и больше приближаются к типу животных. Таким образом, обитатели Сатурна покрыты грубою шерстью, белою как снег; их круглые глаза красны, как у белых кроликов; зрачек у них поперечный, как у сов и ночных животных; у женщин шерсть гораздо белее и шелковистее, чем у мужчин; уши их, восемнадцати вершков длиною, образуют нечто в роде воронки, окаймленной длинными и жесткими волосами, растущими в ряд, подобно ресницам. Прислушиваясь, они выставляли вперед свои уши, подвижныя как уши лани и закрывали глаза, чтоб не развлекаться ничем другим, чтó придавало им чрезвычайно любезный вид.
Жители Урана — гуси! На первых порах путешественник и не подозревал, чтобы птицы эти могли быть разумными обитателями планеты; он подошел к одному пруду, как вдруг стая гусей, гагакая, поднялась в воздух, за исключением одного гуся, который увязил свою лапу в тростнике. „Я подбежал к гусю, говорит он, — и хотел было уже схватить его, но изумленный, я подался назад: гусь приподнял ко мни свою белую голову, украшенную великолепным хохлом длинных перьев, причем показал мне прелестнейшее женское лице, какое только мне случалось когда-либо видеть. Благодаря дивным свойствам жезла духа, я тотчас же понял гагаканье гуся, который с мольбою говорил мне: „Чужеземное чудовище, заклинаю тебя небом, не обижай меня; я бедная гусыня, молодая и невинная; мне только два месяца (шестнадцать лет); я еще не выходила из под крыльев моих родителей“. Пришелец почувствовал даже нежную склонность к гусыне и хотел было взять ее с собою, но при замечании гения, что не к чему навязывать себе на шею чужеземную гусыню, так как в Париже и своих не оберешься, он оставил ее в покое и возвратился на Землю, побывав по пути на Луне.
Описывая свои небесныя странствования в дифирамбе: Magnitu — do parvi, автор Contemplations имел более правильное понятие о невыразимом разнообразии, которым запечатлены все произведения природы. Автор возносится духом на обитаемыя сферы, созерцает их, и когда Гюго написал нижеприведенную строфу, то ладья его поэзии, подобная кораблю, приближающемуся к берегам, очень близко подошла к реальности.
| Et si nous pouvions voir les hommes, Les ébauches, les embryons, Qui sont là ce qu'ailleurs nous sommes, Comme, eux et nous, nous frémirions! Bencontre inexprimable et sombre! Nous nous regarderions dans l'ombre, De monstre à monstre, fils du nombre Et du temps qui s'évanouit; Et si nos langages funèbres Pouvaient échanger leurs algèbres, Nous dirions: ,,Qu'êtes-vous, tenèbres?“ Ils diraient: «D'ou venez-vous, nuit?“ |
Но не слишком-ли самонадеянно вступает поэт в фантастическия страны, о которых мы упомянули выше, представляя миры тем более злополучными, бедными и дурно населенными, чем дальше отстоят они от Солнца, райскаго светила?
| La Terre est au Soleil ce que l'homme est à lange, L'un est fait de splendeur, l'autre est pétri de fange. Toute étoile est soleil, tout astre est paradis. Autour des globes purs sont les globes maudits; Et dans l'ombre, ou l'esprit voit mieux que la lunette, Le soleil-paradis traîne l'enfer-planète. Plus le globe est lointain, plus le bagne est terrible. Ténébreux, frissonnants, froids, glacés, pluvieux, Autour du paradis ils tournent, envieux; Et, du Soleil, parmi les brumes et les ombres, On voit passer au loin toutes ces faces sombres. |
Не смотря на поразительное величие картины, эти образы нисколько не существеннее систем, основанных на принципе бóльших или меньших разстояний планет от Солнца, о чем уже говорено выше. Космогония Шарля Фурье покоится на столь-же произвольных началах.
По мнению этого глубокомысленнаго мужа и его последователей светила обладают душою и жизнью и сообщаются друг с другом, посредством жидких (благовонных) нитей, служащих для воспроизведения живых тварей на поверхности каждаго мира. Таким образом, лошади производятся действием Сатурна, а жабы — действием Марса. Организмы, свойственные планетам — люди, животныя и растения, — обладают душою безсмертною, но менее совершенною, чем души обитаемых ими планет. Душа Земли, например, по разуму, нравственным силам и воле выше души всех обитателей Земнаго шара. Души не переходят из одного мира в другой, так как оне принадлежат душе каждой сферы и переселяются вместе с нею. По мнению Фурье, наши души, в конце их планетнаго поприща, поочередно перебывают в различных мирах 810 раз, всего 1620 раз, из которых 810 раз здесь и 810 раз в ближайших пространствах. Только после этого позволяется им посещать другие миры вместе с душою Земли. „По смерти планеты, ея великая душа, следовательно и наши души, составляющия принадлежность великой души, вступят в другой новый мир. Меньшия души утрачивают воспоминание о частных метапсихозах, и потом сливаются и соединяются с великою душою. Мы сохраним воспоминание только об общем предназначении планеты. Воспоминание о сумме всех совершившихся метампсихоз со временем делается тягостным и неясным. Покинув свою умершую сферу, планетная душа отправляется на вновь возникшую комету и снова, начинает проходить поприще звездной градации. Великая душа, пройдя на многих планетах лестницу существований, возвышается в своем достоинстве, т. е. втечение достаточнаго времени пробыв душою спутника, она делается душою главнаго светила, затем душою Солнца, душою вселенной, двух вселенных и т. д. Души людей, животных и растений, согласно с возвышением великой души, развиваются втечение многих миллиардов лет“. Затем... Трудно сказать, что делается затем с ними.
Фурье считает светила существами одушевленными и мыслящими, которым известен быт общественный и семейственный. Если душа планеты в чем-либо провинится, то соседки „подвергают ее аресту“; если она печальна, то всевозможными мерами стараются ее утешить; если она больна, то „об ней нежно заботятся, но вместе с тем устраняют ее от всякаго рода свободных и интимных сношений“. Эти интимныя сношения, дающия жизнь обитателям планет, совершаются при помощи ароматных нитей, по которым протекают „ароматы“ с одной планеты на другую: так точно в фейерверках искра движется по нити; эта нить, достаточно продолженная, могла-бы передать огонь на неопределенное пространство“.
Но наш век дал начало не однем только странным теориям, диспутам и фантазиям относительно теологической и анекдотической стороны нашего предмета; идея всемирной жизни облекалась не только теми формами, которыя разсмотрены нами в обозрении: такого рода симптомы были-бы слишком уж печальны. Нет, нашему времени суждено было приветствовать произведения более серьезныя, полезныя и прочныя.
Если астрономы, по роду своих занятий, должны ограничиваться только геометрическими чертежами и таблицами вычислений; если, вообще, они и не думают о философии астрономии, во всяком случае, некоторые из них составляют исключение из общаго правила. Кроме астрономов, с которыми мы познакомились при самом возникновении науки, об обитаемости миров размышляли Ньютон, Гершель, Лаланд и Лаплас, следовательно можно было надеяться, что их мысли утвердятся на собственных своих основах.
Оне формулировались мало помалу. В 1847 году доктор Плиссон старался определить, в своем трактате „О мирах“, условия жизни органических существ нашей планетной системы. Во всяком случае, он не ставит идею, на которую он смотрел только как на гипотезу, выше простой догадки, чтó и высказано им в конце своего сочинения. „Идея обитаемости миров не больше как простое предположение. Как ни достоверна она, во всяком случае мы не должны упускать из вида, что в сущности она покоится только на аналогиях, а не на прямых и несомненных доказательствах. Если бы кто-либо нашел, что из-за подобнаго заключения не стоило писать столь пространной диссертации, то мы ответим, что у нас не имелось в виду доказывать непреложность идеи множественности миров.
Менее сдержанный, доктор Ларднер поместил в Museum of sciences and arts статью в пользу такого же мнения. Изследование физическаго строения планет, подкрепленное рисунками, дало ему возможность возвести свои гипотезы на степень высшую той, на которой остановился предшествовавший ему автор. Наконец, появление книги английскаго богослова Уэвеля, о котором мы уже говорили, обратило внимание ученых на почву, мало еще изследованную наукою и вызвало опровержения, в роде следующих:
— More Worlds than One, the creed of the philosopher and the hope of, the christian: „Существуетъ не один только мир — в этом состоит верование философа и надежда христианина“, сэра Давида Брюстера (1854 г.).
- Essays on the spioit of the inductive philosophy, the Unity of Worlds, and the philosophy of creation. „Об индуктивном методе, единство мира и философия мироздания“, Пауэля (1855).
- A few more Words on the Plurality of Worlds.. „Несколько слов о множественности миров“, Джакоба.
— Мечты и истина, ответ на книгу доктора Уэвеля о множественности миров.
Из этих различных опровержений, основательнейшим должно считать первое, так как остальныя не обнимают всех сторон вопроса. О последнем можно упомянуть только ради формы. Книга Давида Брюстера совершенно уничтожает положения богослова и мы не думаем, чтобы нашелся смельчак, который изъявил бы желание возстановить здание богословских отрицаний, увидав его в столь жалком положении.
Однакож воображение не прекращало своей деятельности. В 1855 году, в то время, когда Англия присутствовала при борьбе могучих антагонистов, в Париже продолжалась анекдотическая серия нашего предмета в Старе, или φ в Кассиопеи. Это „чудесный разсказ об одном из миров пространства, описание удивительной природы, быта, путешествий и литературы обитателей Стара.“ Введение, написанное белыми стихами, с величайшим красноречием возвещает нам, что автор нашел рукопись своего произведения на одной из снежных вершин Гиммалайских гор, в пустом болиде. В созвездии Кассиопеи, звезда φ образует собою сложную систему Солнц всевозможных цветов; Стар — это планета, вокруг которой вращаются различныя Солнца. Гипотеза эта довольно остроумна, хотя она и не доказывает, чтобы творцом ея был астроном.
Около этого времени доктрина, основанная на необъяснимых фактах, начала проникать в массы общества и приобретать многочисленных последователей. Каковы бы ни были научныя достоинства иных скептиков и невежество других, в сущности есть факты, не выясняемые ни наукою, ни разсудком, факты, принадлежащие к области непостижимаго, быть может, не могущаго быть постигнутым и, как кажется, стоящие вне пределов физическаго изследования. Эти сверх-научные факты могут быть отвергаемы людями недоразвитыми, тем не менее они существуют и спиритизм возник на основании тайн, неправильно названных сверхъестественными: в наше время оне стоят вне научного анализа — и больше ничего. Тут было „нечто“, по выражению, подвергшемуся насмешкам со стороны противников этой доктрины; но, увы! с какою быстротою разыгравшееся воображение опередило это „нечто“. Ум человеческий так слаб, и, вместе с тем так склонен к преувеличению, что с той минуты, в которую возникло убеждение в возможности общения с духами, пребывающими вне Земли, тысячи умов тотчас же пришли в движение. Так как любопытство играло тут главную роль, то к этим существам (вполне неизвестным, впрочем) стали обращаться с вопросами на счет небесных сфер и их обитателей. Духи (как известно, они очень обязательны) удовлетворили желание каждаго, после чего каждый мог уже составить себе небольшую систему воображаемых миров. И вот возстает один экстатик и в глубокомысленных выражениях (на столько глубокомысленных, что порою они смахивают даже на безсмыслицу) возвещает тайну происхождения миров, выясняет процесс образования Земли при посредстве четырех сплотившихся между собою спутников и описывает паразитическое население светил, жизнь и мыслительныя силы последних и их свободную волю, когда души их отправляются на поиски за новыми телами, заметив, что их планеты начинают дряхлеть. То был Мишель Фиганьер, автор „Ключа жизни“, произведения страннаго, не лишеннаго однакож глубины мысли в некоторых из своих положений, но прочесть которое мы никак не советуем. — Виктор Геннекэн, беседуя с „душою Земли“, познает нравственныя достоинства души Юпитера, и Сатурна и степень высоты, на которой стоят души их обитателей. — Некто другой писал под диктовку Араго в то время, когда его супруга странствовала по планетам. Вот небольшая выдержка из ея путешествий; „Во время путешествий своих по Сатурну, госпожа X. убедилась в истинности полученных ею сведений относительно того, что этот последний мир стоит несколько ниже Юпитера, но выше Земли. В настоящее время Лезюрк воплотился в нем и состоит там владельцем поместья. Отправившись к нему с визитом, г-жа X. пришла к прекрасному и легкому мосту, очень длинному и об одной арке, под которою проходила гондола с музыкантами. Противоположная сторона моста, к которой направлялась г-жа X., была ярко освещена светильниками, расположенными в виде креста на устое этой стороны. Ворота моста вели в огромный, великолепный парк; журчащие ручьи извивались среди густых деревьев, листья и цветы которых представлялись в обаятельном разнообразии красок. В особенности заслуживаюсь внимания цветы, имеющие форму колокольчиков, дивнаго фиолетоваго цвета. Посреди парка, на пруде, покрытом прекрасными водяными растениями, находится изящное, легкое здание, в виде готическаго трилистника; террасы его и балконы великолепно изваяны и украшены статуями и грациознаго свойства предметами... Посреди одного бассейна в воздух взлетает струя теплой воды и ниспадает дождем на прелестных нагих женщин, погруженных в воду по пояс; их тело почти покрыто их длинными волосами. Одна из них находится вне воды. На Сатурне существуют воды различной плотности, в которыя более или менее погружается тело купальщиц. Такие-то чудеса видела г-жа Роз, но мы и не упоминали еще о планетах Лопуссе и Этиописе, открытых недавно одним медиумом! — Однакож в этих фантазиях не все вымышленно и некоторыя из них принадлежащия медиумам, чуждым науке, представляют интересныя совпадения с теми аналогиями, которыя астрономия устанавливает между другими мирами и земным шаром. К числу таковых принадлежат „виды Юпитера'', нарисованные Виктореном Сарду под наитием Бернара Палисси, который в настоящее время тоже состоить землевладельцем на сказанной планете. Жилища Илии и Сведенборга отличаются прекрасною архитектурою; но эмблематический замок Моцарта гораздо выше их по своему изящному, музыкальному устройству; ничего не может быть прекраснее и грациознее множества ключей, нот, линеек, бемолей, диэзов, бекаров, струн и всевозможных инструментов, составляющих портал этого чуднаго жилища. Но едвали может что-либо сравниться по красоте с отделом животных Зороастра, где quasi-люди играют в кегли (новая игра, похожая на бильбокет: в шарах имеются дыры и дело идет не о том, чтобы сбить кегли, а насадить на них шары); одни: из quasi-людей этих качаются на изящных растительных качелях, другие висят на лианах, некоторые носятся в воздухе. Желая поглумиться над этими спиритическими путешествиями, один анонимный автор издал книгу: Обитаемые миры или откровения одного духа; впрочем произведение его не отличается остроумием. Автор описывает семь миров, обитаемых потомками семи падших ангелов: Адам живет на Земле, Зильзминуф — на Луне, Кктис — на Зз (Млечном пути), Кииикиииик — на Альдебаране, Бокби — в стране Циклопов, И — на планетоиде, имеющем 17 лье в диаметре, наконец Бакар — в мире, известном под именем Сатурна и обитаемом только разумными яйцами.
Путешествия, предпринимаемыя духами в угоду любопытным вообще или любопытным медиумам женскаго пола в особенности, а также и самими медиумами, под руководством обязательных духов, не всегда бывали лучше путешествий, которыя проходили пред нами втечение двух тысяч лет; часто даже эти произведения ума человеческаго являлись вполне лишенными последняго. Из этого следует, что нам не суждено познать таинственныя средства, при помощи которых можно проникнуть в другие миры и что за разрешением этой великой задачи мы должны обращаться к точным наукам.
К произведениям духа системы и воображения, к творениям, возникшим в силу научных изысканий и, наконец, к произведениям иллюзий и мистицизма присоединим произведения, внушенныя чувством. Небесные горизонты были открыты любовью взорам г-жи Гаспарен; привязанность, разбитая смертью, вознесла ее за пределы Земли, со взорами, устремленными на последнюю и вечную обитель неведомых небес и миров, надежда на которые внушена ей чем-то в роде нео-христианизма. Не возвышаясь до истиннаго понимания вселенной, автор верует однакож в воскресение тела и обновление мира в последний день существования Земли; но стремления его являются исполненными истиннаго величия, когда он красноречиво проповедует непреходящую тождественность души, вечность любви и несомненность будущей жизни. Упомянем еще об одном, заслуживающем внимания сочинении: Альсима, Очерки Неба; автору известны истинныя начала, на которых зиждется философия мироздания и он представляет в ея действительном значение гармонию, связующую стремления души с истинною идеею вселенной. По его предположениям, на освещающем нас светиле обитает совершенное человечество, в среде котораго воплощаются знаменитые люди нашего мира и ведут жизнь, к которой стремятся разумные оптимисты.
Тут автор доходит до самого щекотливаго места своего предмета. С одной стороны, он не желает быть историком своего собственнаго дела, с другой — не может оставить неоконченною свою картину и не указать точки, в которой стекаются все ея черты. Не легко устранимая альтернатива!.. Но каким-же образом выйти из затруднительнаго положения?
К счастию для автора, современная история не находится ни в условиях истории древней, ни даже в условиях новейшей истории. Так как современныя события известны всем образованным людям, то не считая нужным напоминать о них, автор закончит свои беседы несколькими дополнительными словами.
За пять лет до 1862 года, один скромный мечтатель проводил прекрасныя летния ночи в наблюдении неба; весною он жил в излюбленных природою местах, во время прекрасных осенних вечеров он восхищался эффектами света, а по длинным зимним вечерам занимался изучением точных наук. Проводя жизнь в неизвестности, как и подобает малым мира сего, этот мечтатель, лета котораго неизвестны (душа не имеет возраста), таил в глубине сознания мысль о существовании разумных и сознательных тварей на лоне той необъятной природы, которой величие свидетельствуется звездными ночами. Как кажется, он беседовал об этом с людьми учеными, которые относились к нему с полнейшим равнодушием и даже насмехались над его наивными убеждениями. Изумленный, что можно сомневаться в столь очевидной реальности и отрицать значение ея в судьбах человеческаго знания, он начал размышлять, нет-ли возможности осязательно доказать ее людям, ум которых не отличается особой живостью и вскоре затем он осмелился приступить к организации самых доказательств. Пятилетие, о котором мы упомянули, истекало в то время, когда труд его приближался к окончанию; наконец он вышел в свет...
На первой его странице мы находим следующую фразу: „До сих пор еще не существует философского убеждения в непререкаемости идеи множественности миров, так как эта истина не может быть утверждена на астрономических, доказывающих ее явлениях. В наше время писатели, пользующиеся известностью, безнаказанно пожимают плечами, когда им говорят о небесных мирах: им нельзя отвечать фактами, их нельзя смутить их собственными безсмысленными умозаключениями“.
С этого времени анонимный писатель посвятил себя делу, тем более для него важному, что его значение было блистательным образом доказано. Побуждаемый любопытством, он обратился к истории с вопросом: кто разделил его убеждения и вместе с тем старался взвесить в их абсолютном значении последствия своей доктрины. Было это в 1864 году.
Здесь автор опять вступает в свою роль историка и на основании современных журналов, французских и иностранных, констатирует, что с этой эпохи доктрина множественности миров становится вопросом дня.
Если черты, проходящия в нашей истории и достигают точки, на которой мы остановились, во всяком случае оне не заканчиваются здесь, а только перекрещиваются. Продолженные, оне, подобно солнечным лучам, скопляющимся на стекле и проницающим его, уходят в будущность. Если история прошлаго заканчивается здесь, то здесь-же начинается история настоящаго. Нескольких слов достаточно для того, чтобы обозначить начало новаго движения, продолжать наше обозрение вне его рамок и завершить его в том месяце, в котором мы пишем настоящия строки.
В конце 1864 года, философ, давно уже известный свету значительными трудами своими, увенчанными Институтом, издал: La Pluralité des existences de l'âme, conforme à la doctrine de la Pluralité des Mondes. Сочинение это устанавливало на предъидущем произведении основы теории, защитником которой явился автор. Г. Пеццани объяснил, что утверждая доктрину множественности существований души на доктрине множественности миров, он придал первой тот рациональный характер, который легко усвоивается позитивными умами нашей эпохи. Тот-же автор изложил „Сокращенное обозрение мыслей о множественности миров“ в своей брошюре, озаглавленной: Nature et la destination des astres.
В том-же году появилось „Путешествие на планеты и истинное предназначение человека“. Автор, в сопровождении небеснаго посланника. встречает на обитаемых сферах знаменитых людей древности и новейших времен. Во время дальнейших существований своих, они становятся в условия жиани, соответствующей их умственным и нравственным достоинствам и определяемой им то в награду, то в наказание, то как испытание, чтобы они могли безпрестанно подниматься по лестнице безконечного совершенствования.
В Феврале месяце 1865 года Александр Дюма поместил в l'Univers Illustré „Путешествие на Луну“, в котором, как по всему видно, знаменитый романист не заявляет никаких особенных претензий и только желает указать, что его перо может упражняться во всех родах. Турист Мокэ вплавь пускается по Сене до океана; затем орел возносит его на Луну, которую путешественник наклоняет тяжестью своего тела и наконец падает на Землю, спроваженный одним обитателем Луны, котораго горшок он опрокинул.
В Марте месяце в Лондоне появилось новое „Путешествие на Луну“, автор котораго, подобно своему предку, Годвину, избирает Луну сценою для своего фантастическаго разсказа.
В Апреле месяце в Париже вышло „Путешествие на Луну, согласно с подлинною рукописью, выброшенною одним лунным волканом“, Воздухоплаватели — европейцы; поднявшись на Луну при помощи какого-то вещества, обладающего свойством быть „отталкиваемым“ Землею, они и в настоящее время находятся на сказанной планете и прислали о себе весточку в аэролите, который упал в саду г. Кателино, живущаго в Грас-Дьё.
В Мае месяце появился некий „Обитатель Меркурия“, вырытый из земли в саркофаге, упавшем в Америке с неба. Спрашивается, к чему трудились выкапывать его?
В Июне месяце один остроумный турист, только-что возвратившийся из своего „Путешестия к центру Земли“, в свою очередь отправился на Луну и описал свой вояж в книге, под заглавием: „От Земли до Луны''. Так начался 1865 год; однакож час солнцестояния еще не настал.
Большое движение, уже совершившееся и продолжающееся в пользу той-же самой идеи, представляет нашу доктрину, как выражение неопровержимой истины и закрепляет за нею то место, которое она заняла в истории наук и философии. Для большей части людей она является в своем торжественном и царственном виде, но для иных сохранит еще фантастическия прикрасы, которыми человеческое воображение одело ее. Во всяком случае, она уже заняла подобающее ей место в науке и по словам одного знаменитаго писателя, „идея множественности обитаемых миров составляет конечную цель и главную задачу астрономии“*).
*) Анри Мартен.
В большом обозрении, начавшемся туманными горизонтами древности и завершающемся нашею эпохою, пред глазами нашими проходили причудливыя и разнородныя полчища писателей. Мы обращались к природе с просьбою выяснить нам строение вселенной и свойства далеких обителей, носящихся вместе с земным шаром в безпредельных пространствах; мы спрашивали человека, как думает он на счет столь интереснаго предмета и какой ответ даст он на этот, вечно стоящий пред ним, вопрос. Исполняя наше желание, человек ответил, что не смотря на блестящия и плодотворныя способности воображения, он всегда стоял ниже действительности и что при совокупном действии самых могучих усилий, он никогда не производил того, что производит природа посредством необходимаго порядка вещей.
Однакож, как она отважна, эта резвушка, узорчатыя крылья которой трепещут непреодолимым нетерпением; как она жива и быстра, эта белокурая богиня, которой уста, склоненныя над источником Молодости, почерпают в нем безконечныя юныя силы! Какой ум в состоянии уследить за прихотливым воображением в его полете среди неведомых миров? Чей взор может достичь границ тех таинственных областей, в которыя оно устремляется быстрым полетом? Мы уже видели: принимает-ли воображение исходною точкою прочную почву знания и ударив об нее ногою, свободно устремляется в высь; тешится-ли оно химерами и носясь на облаках, по воле прихотливаго ветра, следует неправильными путями; во всяком случае оно не полагает границ своей отваге и по произволу носится в воображаемых пространствах до той поры, когда опомнившись, старается наконец осмотреться и останавливается в своем полете. Но порою, забывая о самом себе, побуждаемое только любознательностью, воображение продолжает до безконечности свои безцельныя странствования и носится только из удовольствия парить в пространствах; безконечно свободное, отважное и смелое, оно населят пустоту и создает новые миры. Ничто не останавливает его; ему неизвестны никакия преграды. Законы и силы — все это изчезает в его глазах. Творить — это создавать из ничего и воображение заявляет претензии творить. Существование, жизнь, разум, мысль — все это, по его мнению, находится в его власти. Сущность и форма — все ему подвластно. Оно не соблюдает никакой меры: свет или мрак, стужа или зной, великое или малое, тяжелое или легкое, красота или безобразие, голубое или красное — до этого ему нет никакого дела. Существует только его произвол, дающий жизнь всем измышлениям воображения и под его влиянием возникают образы, подобные тем легким и разноцветным шарам, которые детския руки посылают в воздух.
Но, быть может, вследствие такой неограниченной свободы, воображение возносится над самою природою, деятельность которой, как кажется, ограничивается стихиями и силами, находящимися в ея власти? Несравненное могущество, которым обладает воображение, не дает ли ему возможность творить нечто дивное и неизвестное? Наблюденные факты отвечают на это. До сих пор воображение всегда стояло ниже уровня действительности; оно преобразовывает известный тип, видоизменяет известный образ, но не творит.
Громада многоразличий, собранных нами в анекдотической части нашего изследования, может быть помещена внутри огромнаго круга, который можно назвать кругом человеческой фантазии и из пределов котораго не в состоянии выйти самое пылкое воображение. Многие из наших писателей сталкивались уже друг с другом, стараясь создавать новые типы, или помещая в неведомых мирах города и целыя государства; в наше время, новейшие путешественники еще чаще встречались с древними. Дело в том, что даже в области воображения зрение человека ограничивается известными пределами и не может выходит из сферы, образуемой или непосредственным наблюдением окружающей нас обстановки, или соображениями, вытекающими из существующаго порядка вещей. Напротив, область природы безконечна и подобно океану, охватывающему песчинку, затерявшуюся в лоне его вод, она охватывает собою сферу воображения.
Если и были проницательные умы, которые при помощи воображения или наития достигли до правильных понятий о природе некоторых миров, то, во всяком случае, они не могут служить нам примером. Мы вполне убеждены в существовании живых тварей вне нашей Земли, в небесных, нас окружающих пространствах; но если бы у нас явилось желание, вслед за общими соображеньями о строении мира, приступить к соображениям частным, относящимся к менее изследованным частям вселенной; если бы за общим обозрением картины мы заинтересовались ея подробностями, то и в таком случае в действиях наших мы должны соображаться с требованиями разсудка, а не воображения. Поэтому именно мы начали нашу книгу изследованием каждаго мира в астрономическом и физическом отношениях и установлением фактов, до которых мы дошли путем научных, находящихся в нашем распоряжении, способов.
С другой стороны, нашими историческими изследованиями выяснились некоторыя общия и не лишенныя интереса соображения. Каждая эпоха сказала нам свое слово. Знаменитые творцы астрономической и философской науки, суровые и сдержанные, присутствовали в трибунах нашего Колизея, в первых рядах научной серии поборников нашей идеи. Движения духа человеческаго, проходившаго необходимыми фазами, с очевидною ясностью отпечатлелись в нашей частной истории, равно как и его, обусловливаемыя временем, тенденции, его характер и степень его величия.
Не люди определяют характер времени, но время производит людей и дает им то или другое назначение. В истории единичной истины отражается, если только она не искажена, всеобщая история людей и их дел.
Но какими путями проходит идея, прежде чем достигает она того центра, в котором ей суждено разцвесть, восприять жизнь и свет! Сколько времени она следует тайными тропинками до дня, который должен прославить ее и окончательно возвести на престол человеческой мысли! Сколько препятствий она должна преодолеть, каким невзгодам должна подвергаться! Философская генеалогия нашей доктрины восходит гораздо выше, чем вообще думают: начало ея кроется в натурализме первобытных народов.
Разоблачив ее от ея фантастических покровов и анекдотических форм, мы проследили ее из века в век в ея прогрессивном ходе. Повидимому, ея первоначальная несостоятельность составляла необходимое условие ея существования; незаметно прокрадываясь из века в век, она только в наше время безбоязненно предстала пред взорами света. Как кажется, непризнанную истину всегда ожидает момент торжества, каковы бы ни были препятствия и покровы, при помощи которых невежество, злорадство или человеческая тупость стараются затмить истину и задержать ея ход.
Таковы факты, которыми доказывается, насколько всесторонняя история правильной идеи содействует к окончательному установлению этой идеи в среде людей в том даже случае, когда первая не составляет действительнаго пополнения и интереснаго выяснения последней.
ОПЕЧАТКИ
| Стран. | Стр. | Напечатано: | Следуетъ читать: |
| 35 | 2 сн. | вветиламъ | светиламъ |
| 41 | 10 св. | обителей | обитателей |
Далее идут 47 замеченных опечаток. На самом деле их намного больше. Кроме того, есть опечатки и на листе опечаток. Что интересно: некоторых опечаток нет (уже исправлены), а другие я исправил сам. И показываю, просто, как выглядела книга 19-го века. А ещё в книге большая путаница с нумерацией страниц. - Хл.