6. СБОР ТАРЕЛА

Прошла неделя, в течение которой я окончательно избавился от своей скудной рыжеватой растительности и получил инъекцию сыворотки долгожительства. Последнее вроде бы говорило о том, что Минтеп способен освободить меня, так как нет смысла обеспечивать бессмертие потенциальному врагу и пленнику. Но я знал, что сыворотка дает почти что вечность и молодость в придачу — но не бессмертие. Минтеп вполне мог меня убить, если бы захотел. Это, в свою очередь, подсказывало, что, возможно, он приказал дать мне сыворотку, чтобы усыпить мою бдительность и внушить чувство безопасности — которого на самом деле я не ощущал. Я стал подозрителен.

Когда Данус вводил мне сыворотку, я спросил его, много ли в Вепайе врачей.

— Немного по сравнению с тем, сколько было тысячу лет назад, — ответил он. — Сейчас все люди учатся сами заботиться о своих телах и усваивают основы медицины. Даже без сыворотки, которую мы используем, наши люди доживали бы до значительного возраста. Хорошие санитарные условия, диета и упражнения могут творит чудеса сами по себе.

Но врачи нам все же нужны и теперь. Их число, к сожалению, ограничено — примерно один на пять тысяч граждан. Кроме инъекций сыворотки врачи занимаются травматологией — теми, кто получил ранение в результате несчастного случая, на охоте, дуэли или войне.

Раньше врачей было даже больше, чем действительно необходимо. Но теперь существуют причины, которые ограничивают их число. Во-первых, соответствующий закон. Кроме того, требуются десять лет обучения, потом долгая стажировка, и наконец, трудные экзамены. Все это послужило ограничению количества тех, кто хотел посвятить себя этой профессии. Но был еще один фактор, который, пожалуй, больше всех остальных повлиял на быстрое сокращение числа врачей на Амтор.

Это было правило, которое требовало от каждого терапевта и хирурга заполнять полную историю болезни каждого из его больных. Истории эти находились в ведении главных медицинских офицеров округов. Начиная с диагноза и заканчивая полным выздоровлением или смертью, каждая подробность лечения каждого больного должна была быть записана и доступна для публики. Теперь, когда гражданин нуждается в помощи терапевта или хирурга, он может без труда определить, кто из врачей заслуживает доверия, а кто нет. К счастью, последних почти не осталось. Закон оказался удачным.

Мне показалось это интересным, поскольку на Земле мне приходилось сталкиваться с терапевтами и хирургами.

— Сколько врачей пережили действие этого нового закона? — поинтересовался я.

— Около двух процентов.

— Дролжно быть, на Амтор процент хороших врачей гораздо больше, чем на Земле, — заметил я.

Время тянулось для меня бесконечно. Я много читал, но деятельный молодой человек не может удовлетворить все свои разнообразные интересы исключительно при помощи книг. Кроме того, существовал еще сад справа от меня. Мне еще несколько раз советовали избегать этого конца веранды, но я не следовал совету — по крайней мере, когда Дануса не было рядом. Пока он отсутствовал, я исследовал запретный конец веранды, но он казался пустынным. И вот однажды я на краткий миг увидел Ее; Она наблюдала за мной из-за цветущего куста.

Я находился совсем близко от изгороди, которая отделяла мою часть веранды от ее сада. Ограда была невысокой, чуть меньше пяти футов. Девушка на этот раз не убежала, она стояла, глядя прямо на меня — может, думала, что листва мешает мне ее видеть. И верно, я не мог ее толком рассмотреть. А как мне этого хотелось!

В чем состоит та необъяснимая тонкая привлекательность, которой обладают некоторые из женщин в глазах любого мужчины? Для некоторых мужчин существует только одна женщина в мире, которая оказывает на него такое воздействие, или, быть может, если таких женщин больше, он никогда их не встречает. Для других таких женщин несколько, а для третьих — ни одной. Для меня ею оказалась эта девушка чужой расы на иной планете. Может, существовали и другие, но я их так и не встретил. За всю свою предыдущую жизнь я никогда не испытывал такого необоримого желания. То, что я сделал, я сделал, повинуясь силе столь же неуправляемой, как законы природы. А возможно, именно закон природы и управлял мной. Я перепрыгнул через ограду.

Прежде чем девушка успела убежать, я преградил ей путь. В ее взгляде были оцепенение и ужас. Я решил, что это я испугал ее.

— Не бойся, — сказал я. — Я не намерен причинить тебе зло, я хочу только поговорить с тобой.

Она гордо выпрямилась.

— Я не боюсь тебя, — сказала она. — Я...

Мгновение она колебалась, затем начала снова.

— Если тебя увидят здесь, ты будешь уничтожен. Вернись немедля в свои апартаменты и не смей больше повторять столь безрассудный поступок.

Я затрепетал при мысли о том, что страх, который я прочел в ее глазах, был вызван беспокойством за меня.

— Как я смогу вновь увидеть тебя? — спросил я.

— Ты больше никогда меня не увидишь, — ответила она.

— Но я уже видел тебя, и намерен увидеть снова. Я собираюсь видеть тебя часто, или умереть в попытке сделать это.

— Ты или не знаешь, что делаешь, или безумен, — сказала она, отвернулась и собралась уйти.

Я схватил ее за руку.

— Подожди, — взмолился я.

Она повернулась ко мне, как разъяренная тигрица, ударила меня по лицу и выхватила кинжал из ножен на поясе.

— Как ты посмел прикоснуться ко мне?! — вскричала она. — Я должна убить тебя.

— Что же ты медлишь? — спросил я.

= Я ненавижу тебя, — сказала она, и это прозвучало похоже на правду.

— Я люблю тебя, — ответил я, и понял, что так оно и есть.

При этом признании в ее глазах появился неподдельный ужас. Она повернулась так быстро, что я не смог ее задержать, и исчезла. Мгновение я стоял на месте, пытаясь решить, стоит ли последовать за ней, затем вмешался здравый смысл и спас меня от этого хитрого способа самоубийства. Мигом позже я перепрыгнул через ограду в обратном направлении. Я не знал, видел ли меня кто-нибудь, да и не беспокоился на сей счет.

Когда вскоре Данус вернулся, он передал, что Минтеп посылает за мной. Я был бы не прочь узнать, связано ли это каким-либо образом с моим приключением в саду, но я не задал этого вопроса вслух. Если это так, в свое время я все узнаю. Обращение Дануса со мной не изменилось, но это больше не ободряло меня. Я начал подозревать, что амториане — мастера лицемерия.

Два молодых офицера из квартир, соседствующих с моей, проводили нас в комнату, где джонг должен был опрашивать меня. Действовали они как почетный эскорт или чтобы я не сбежал, я не могу сказать. Во время краткой прогулки по коридорам и по лестнице на верхний этаж они мило болтали со мной, но ведь стражники обычно мило болтают с обреченным узником — если он настроен поболтать. Они провели меня в комнату, где сидел джонг. На этот раз он был не один. Вокруг него собрались несколько человек, среди которых я узнал Дюрана, Олсара и Камлота. Почему-то собрание напомнило мне заседание арбитражной комиссии, и я не смог не поинтересоваться мысленно, не собираются ли они опротестовать мои векселя?

Я поклонился джонгу, который весьма милостиво приветствовал меня, а затем улыбнулся и кивнул трем мужчинам, в чьем доме я провел свою первую ночь на Венере. Минтеп молча разглядывал меня минуту-другую. Когда он видел меня прошлый раз, на мне была земная одежда, теперь же я был одет (или раздет) согласно вепайянскому обычаю.

— Твоя кожа не такая светлая, как мне казалось, — заметил он.

— Она подвергалась действию света на веранде и потемнела, — ответил я.

Я не мог назвать свет солнечным, поскольку у них нет слова для обозначения солнца, о существовании которого они и не подозревают. Однако, как это и произошло в моем случае, ультрафиолетовые лучи, проникающие сквозь окружающую планету облачную пелену, вызвали загар столь же эффективно, как это сделали бы прямые солнечные лучи.

— Надеюсь, ты был вполне доволен своим пребыванием здесь, — спросил джонг.

— Со мной обращались вежливо и внимательно, — ответил я, — и я был настолько доволен жизнью, насколько этого можно ждать от узника.

Тень улыбки коснулась его губ.

— Ты честен, — заметил он.

— Честность — это отличительная черта той страны, откуда я прибыл, — ответил я.

— Однако мне не нравитсяч слово «узник», — сказал он.

— Оно не по вкусу и мне, джонг, но мне нравится правда. Я был пленником, и я ждал возможности спросить тебя, почему меня держат взаперти, а затем требовать освобождения.

Он поднял бровь. Затем усмехнулся совершенно открыто.

— Кажется, ты начинаешь мне нравиться, — сказал он. — Ты откровенен и храбр, или я не разбираюсь в людях.

Я склонил голову в знак признательности за комплимент. Я не ждал, что он воспримет мои резкие требования с таким великодушным пониманием. Но я все еще не чувствовал облегчения, так как опыт научил меня, что эти люди могут быть очень учтивы и в то же время совершенно непреклонны.

— Я собираюсь сообщить тебе несколько вещей и задать несколько вопросов, — продолжал он. — Нас все еще преследуют наши враги, которые время от времени посылают отряды против нас. Много раз они пытались заслать к нам своих шпионов. У нас есть три вещи, в которых они нуждаются, чтобы не вымереть окончательно: научные знания, а также мозги и опыт, чтобы их применять. Так что они пойдут на все, чтобы захватить наших людей, которых они держат в рабстве и вынуждают применять знание, которым сами они не владеют. Они также похищают наших женщин, в надежде иметь детей более высокого уровня развития, чем те, которые у них сейчас рождаются.

История, которую ты нам рассказал — о том, что пересек миллионы миль пространства и прибыл из другого мира, разумеется, абсурдна, и, естественно, возбудила наши подозрения. Мы сочли тебя еще одним тористским шпионом, хитро замаскированным. По этой причине ты находился под неусыпным и внимательным наблюдением Дануса на протяжении многих дней. Он докладывает, что, вне всякого сомнения, тебе был совершенно незнаком амторианский язык, когда ты появился среди нас. А поскольку это единственный язык, на котором говорят все известные расы мира, мы пришли к выводу, что твоя история может быть отчасти правдивой. Тот факт, что твоя кожа, волосы и глаза отличаются цветом от кожи, волос и глаз любой из известных рас, служит дальнейшим подтверждением этого вывода. Таким образом, мы готовы признать, что ты не торист. Но остаются вопросы: кто ты, Карсон, и откуда пришел?

— Я говорил чистую правду, — ответил я. — Мне нечего добавить, разве что предложить вам внимательно рассмотреть тот факт, что облачные массы, окружающие Амтор, полностью лишают вас поля зрения, и, таким образом, знания о том, что лежит за ними.

Он покачал головой.

— Давай не будем говорить об этом. Бесполезно пытаться отвергнуть научные знания и данные, накопленные за тысячу лет. Мы согласны признать тебя представителем иной расы, которая, как можно предположить по одежде, которая была на тебе, когда ты появился здесь, обитает в холодном и ужасном Карболе. Ты свободен уйти или остаться по своему желавнию. Если ты решишь остаться, ты должен повиноваться законам и обычаям Вепайи, и должен научиться сам обеспечивать свое существование. Что ты умеешь делать?

— Сомневаюсь, что я могу соревноваться с вепайянами в их собственных ремеслах и профессиях, — признал я. — Но я могу чему-нибудь научиться, если мне дадут какое-то время.

— Наверное, мы поручим кому-нибудь заняться твоим обучением, — сказал джонг. — А пока ты можешь остаться в моем доме и помогать Данусу.

— Мы возьмем его в свой дом и научим всему, — заговорил Дюран, — если он не против помогать нам в сборе тарела и охоте.

Тарел — это прочная шелковистая нить, из которой сделаны их одежды и веревочные изделия. Я представил себе, что его сбор должен быть неинтересной, монотонной работой. Зато перспектива поохотиться привлекла меня. Впрочем, в любом случае я не мог отказаться от сердечного приглашения Дюрана, поскольку не желал обидеть его, и, кроме того, я был согласен на любое занятие, благодаря которому я смог бы стать самостоятельным. Поэтому я принял его предложение.

Аудиенция была окончена. Я попрощался с Данусом, который пригласил меня почаще навещать его, и ушел вместе с Дюраном, Олсаром и Камлотом.

Поскольку никто не упомянул об этом, я пришел к выводу, что никто не видел, как я разговаривал в саду с девушкой. А девушка, между прочим, продолжала в высшей степени занимать мои мысли и была основной причиной моего сожаления о том, что мне придется оставить дом джонга.

Я снова расположился в доме Дюрана, но на сей раз в более удобной и большой комнате. Моим наставником был Камлот, младший из братьев. Это был спокойный, уверенный человек с мускулами тренированного атлета. Показав мне мою комнату, он провел меня в другое помещение, миниатюрный оружейный зал, где хранились много копий, мечей, кинжалов, луков, щитов и огромное количество стрел. Под окном стояла длинная скамья с отделениями, в которых хранились необходимые инструменты. Над скамьей располагались полки, на которых были сложены материалы, служащие сырьем для производства луков, стрел, копий и дротиков. Рядом со скамьей находились кузнечный горн и наковальня, а сбоку были сложены листы, пруты и бруски металла.

— Ты когда-нибудь пользовался мечом? — спросил он, выбирая меч для меня.

— Да, но только для упражнений, — ответил я. — В моей стране разработали такое оружие, что меч для боя бесполезен.

Он попросил меня рассказать об этом оружии, и был очень заинтересован описанием земного стрелкового оружия.

— У нас на Амтор есть подобное оружие, — сказал он. — Мы в Вепайе им не располагаем, потому что единственное месторождение вещества, которым они заряжаются, лежит в самом сердце страны тористов. Когда оружие изготовляют, его заряжают элементом, который испускает лучи с очень короткой длиной волны, уничтожающие живые ткани. Но этот элемент испускает лучи только под действием излучения другого редкого элемента. Существует несколько металлов, непроницаемых для этих лучей. Щиты, которые, как видишь, висят здесь на стенах — те из них, которые покрыты металлом — полностью защищают от них. Маленькая заслонка из такого металла используется в оружии для разделения этих двух элементов. Когда заслонка приподымается, и один элемент подвергается воздействию другого, уничтожающее Р-излучение высвобождается и проходит вдоль канала ствола оружия к цели, на которую оно было направлено. Ствол, разумеется, изготовлен из того же металла.

— Это оружие изобрели и усовершенствовали люди моего народа, — печально добавил он, — а теперь оно обращено против нас. Но наша теперешняя жизнь вполне нас устраивает, — пока мы остаемся на деревьях.

Кроме меча и кинжала тебе понадобятся лук, стрелы и копье, — перечисляя предметы, он выбирал их для меня.

Последнее на самом деле оказалось коротким тяжелым дротиком. К концу древка этого оружия было приделана антабка, а к ней крепился длинный тонкий шнур с петлей для руки на конце. Этот шнур, который был не толще упаковочной бечевки, Камлот свил особым образом и затолкал в небольшое отверстие сбоку древка.

— Зачем нужен этот шнур? — спросил я, рассматривая оружие.

— Мы охотимся высоко на деревьях, — ответил он. — И, если бы не этот шнур, мы бы потеряли много копий.

— Но разве такой тонкий шнур выдержит вес копья? — спросил я.

— Он сделан из тарела, — ответил он, — и может выдержать вес десяти мужчин. Ты очень скоро познакомишься со свойствами и ценностью тарела. Завтра мы с тобой отправляемся его собирать. Последнее время его не хватает.

За вечерней трапезой в этот день я снова повстречал Зуро и Альзо, и они были весьма любезны со мной. После ужина они присоединились к обучению меня излюбленной вепайянской игре под названием торк, в которую играют при помощи карт, очень похожих на карты для маджонга. Игра эта удивительно напоминает покер.

Ночью я отлично спал в своей новой комнате, и поднялся с рассветом, так как Камлот предупредил меня, что мы должны отправиться в нашу экспедицию рано. Не могу сказать, что я с большим энтузиазмом предвкушал день, который должен был быть проведен за сбором тарела. Климат Вепайи жаркий и знойный, и я представлял себе это занятие таким же монотонным и утомительным, как сбор хлопка в Империал Вэлли.

После легкого завтрака, который я помог Камлоту приготовить, он велел мне взять оружие.

— Ты должен всегда носить с собой меч и кинжал, — добавил он.

— Даже дома? — спросил я.

— Везде, где бы ты ни был, — ответил он. — Это не только обычай, это закон. Мы никогда не знаем, в какой момент мы можем быть призваны защищать себя, свои дома или джонга.

— Полагаю, это все, что мне нужно взять, — заметил я, выходя из комнаты.

— Разумеется, возьми копье. Мы идем собирать тарел, — ответил он.

Зачем мне могло понадобиться копье при сборе тарела, я не мог вообразить. Однако я принес все оружие, которое он упомянул. Когда я вернулся, он протянул мне сумку с ремнем, который перебрасывался через голову и плечо так, чтобы сумка была на спине.

— Это для тарела? — спросил я.

Он подтвердил мою догадку.

— Ты не ожидаешь, что мы соберем много, — заметил я.

— Мы можем не принести ничего, — ответил он. — Если мы вдвоем принесем полную сумку, нам будет чем похвастаться при возвращении.

Я замолчал, решив, что лучше учиться на собственном опыте, чем постоянно выказывать мое достойное жалости неведение. Если тарел был таким редким, как можно было судить по его словам, то нам не придется собирать много, что меня вполне устраивало. Я не лентяй, но мне больше нравится работа, требующая напряжения ума.

Когда мы оба были готовы, Камлот повел меня вверх по лестнице, что озадачило меня, но не настолько, чтобы я опять пустился в расспросы. Мы миновали два верхних этажа дома и стали подниматься по неосвещенной винтовой лестнице, ведущей еще выше в дерево. Мы поднялись по ней футов на пятнадцать, затем Камлот остановился, и я услышал, как он возится с чем-то надо мной.

Шахта осветилась. Я увидел, что свет проникает через маленькое круглое отверстие, которое раньше было закрыто прочной дверью. Через это отверстие Камлот протиснулся, и я последовал за ним. Мы оказались на ветке дерева. Мой спутник закрыл дверь и запер ее маленьким ключом. Я теперь видел, что дверь снаружи была скрыта корой дерева, так что, когда она была закрыта, ее трудно было найти.

Камлот поднимался вверх с обезьяньей ловкостью. Я в этом отношении был похож на кого угодно, но только не на обезьяну. Я следовал за ним, благодарный тому, что на Венере притяжение хоть немного меньше, чем на Земле. Я не приспособлен к лазанью по деревьям.

Поднявшись футов на сто, Камлот перебрался на соседнее дерево, ветви которого пересекались с ветвями того, по которому мы поднимались. Подъем возобновился. Мы перебирались с дерева на дерево и взбирались все выше. Время от времени вепайянин останавливался и прислушивался. Через час или более он снова остановился и подождал, пока я не догоню его. Палец, прижатый к губам, призывал меня к молчанию.

— Тарел, — прошептал он, указывая на листву в направлении соседнего дерева.

Мне было непонятно, почему он говорит шепотом. Я посмотрел туда, куда он показывал. В двадцати футах от нас я увидел что-то вроде огромной паутины, частично скрытой листьями.

— Будь наготове со своим копьем, — прошептал Камлот. — Просунь руку в петлю. Следуй за мной, но не слишком близко, тебе может понадобиться место для размаха перед броском копья. Ты видишь его?

— Нет, — признался я.

Я не видел ничего, кроме подобия паучьей сети. И я не знал, что еще я должен был увидеть.

— Я тоже не вижу. Но он может прятаться. Посматривай вверх, чтобы он не застал тебя врасплох прыжком сверху.

Это доставляло куда больше приятных волнений, чем сбор хлопка в Империал Вэлли, хотя я еще не знал, что там было такого, из-за чего следовало волноваться. Камлот не казался взволнованным. Он был спокоен, но настороже. Он медленно подкрадывался к гигантской паутине с копьем в руке наготове. Я следовал за ним. Когда мы смогли полностью разглядеть паутину, то увидели, что она пуста. Камлот вытащил кинжал.

— Начинай срезать ее, — сказал он. — Срезай близко к ветвям и разматывай по кругу. Я буду резать в противоположном направлении, пока мы не встретимся. Будь осторожен, чтобы не запутаться в ней, особенно если он вдруг вернется.

— Мы что, не можем обойти? — спросил я.

Камлот выглядел озадаченным.

— Зачем нам обходить? — спросил он, как мне показалось, немного резко.

— Чтобы добраться до тарела, — ответил я.

— А это что, по-твоему? — спросил он.

— Паутина.

— Это тарел.

Я сдался. Я думал, что тарел, на который он указывал, находится позади паутины, хоть я его и не разглядел. Но я не знал, что такое тарел и как он выглядит. Несколько минут мы резали, когда я услышал неподалеку шум. Камлот услышал его одновременно со мной.

— Он идет, — сказал он. — Будь наготове!

Камлот спрятал кинжал в ножны и достал меч. Я последовал его примеру.

Звук прекратился, но я не мог ничего разглядеть сквозь листву. Потом послышался шорох и ярдах в пятнадцати от нас показалась ужасная морда — со жвалами и глазами невероятно увеличенного паука. Когда чудовище увидело, что мы его заметили, оно издало самый ужасный вопль, который я когда-либо слышал, если не считать одного раза. Тотчас я узнал их — морду и голос. Это была такая же тварь, как та, которая преследовала моего первого преследователя той ночью, когда я оказался на мостовой перед домом Дюрана.

— Будь наготове, — предупредил Камлот. — Он бросится.

Едва он вымолвил эти слова, ужасная тварь бросилась на нас. Ее тело и конечности были покрыты длинной черной шерстью, а над каждым глазом было желтое пятно размером с блюдечко. Она страшно кричала, приближаясь, словно хотела парализовать нас ужасом.

Камлот двинул рукой, в которой было копье, назад, затем вперед. Тяжелое копье рванулось навстречу обезумевшей твари и глубоко вошло в ее отвратительный корпус, но не остановило ее броска. Тварь бросилась прямо на Камлота. Я бросил копье, которое угодило ей в бок. Но, к своему ужасу, я увидел, что она рухнула на моего товарища. Камлот упал спиной на гигантскую ветку, на которой стоял, а паук оказался на нем сверху.

Поверхность, по которой мы все перемещались, была привычной и потому удобной — для Камлота и для паука, но мне она казалась весьма ненадежной. Разумеется, ветви деревьев были огромны, и небольшие ветки часто переплетались, но я совсем не чувствовал себя в безопасности. Но теперь у меня не было времени думать об этом. Если Камлот еще и жив, то сейчас это пройдет, если я не потороплюсь. Выхватив меч, я подскочил к гигантскому арахниду и жестоко ударил его в голову. После такой подлости с моей стороны он бросил Камлота и повернулся ко мне, но теперь он был серьезно ранен и двигался с трудом.

Когда я бил эту тварь по голове, краем глаза я с ужасом заметил, что Камлот лежит неподвижно, как мертвый. Но у меня не было времени помогать ему прямо сейчас своими жалкими медицинскими познаниями. Гораздо важнее было умение убивать. Если я не буду внимателен, то вскоре лягу рядом с Камлотом.

Тварь, которая была моим противником, казалось, была наделена невероятной жизненной силой. Из нескольких ран у нее текла клейкая кровь. По крайней мере, две из этих ран я считал смертельными. Но она явно была не согласна со мной, и все еще пыталась добраться до меня мощными клешнями, которыми оканчивались ее лапы, чтобы подтащить меня к ужасным челюстям.

Вепайянский клинок — остро отточенный, обоюдоострый, немного шире и толще на конце, чем около рукояти. Хоть он и сбалансирован иначе, чем я привык, это оружие, разящее насмерть. Я обнаружил это при первом же опыте обращения с ним, ибо когда ко мне протянулась, чтобы схватить, огромная клешня, я отсек ее одним ударом. Тварь издала невыносимый для барабанных перепонок вопль и из последних сил прыгнула на меня, как пауки прыгают на жертву. Я отступил назад и снова ударил ее мечом, а затем направил острие меча в эту ужасную морду. Тут тварь рухнула на меня, и я упал под ее весом.

Упал я крайне неудачно — как-то вбок — и слетел с ветви, на которой стоял. К счастью, пересекающиеся маленькие ветки задержали меня. Я хватался за них и замедлил падение. Приземлился я на широкой плоской ветви десятью-пятнадцатью футами ниже. Я схватился за меч и взобрался обратно со всей быстротой, на какую был способен, чтобы уберечь Камлота от следующего нападения. Но он не нуждался в защите — огромный тарго, как называют эту тварь, был мертв.

Мертв был и Камлот. Я не обнаружил ни пульса, ни биения сердца. Мое собственное сердце упало. Я потерял друга, — я, у которого их было здесь так немного, — и я так здорово потерялся, как только можно вообще потеряться где бы то ни было. Я знал, что не смогу вернуться по нашим следам в вепайянский город, хоть от этого и зависела моя жизнь. Я, конечно, мог спуститься, но находился ли я над городом, я не знал. Скорее всего, нет.

Итак, вот каким был сбор тарела! Вот каким было занятие, которое, как я боялся, утомит меня своей монотонностью!

7. У МОГИЛЫ КАМЛОТА

Отдышавшись, я закончил работу, которую начали мы с Камлотом перед тем, как тарго напал на нас. Если мне удастся отыскать город, я по крайней мере принесу что-то, оправдывающее наши усилия и жертвы.

Но что делать с Камлотом? Мысль оставить тело здесь была мне невыносима. Даже за то краткое время, которое мы были знакомы с Камлотом, я успел полюбить его и привык считать его другом. Его семья приняла меня как своего. Самое малое, что я могу сделать — это принести им его тело. Я, конечно, понимал, что это будет совсем нелегко, но это нужно было сделать.

К счастью, я достаточно силен, и к тому же, в гравитационном поле Венеры было немного легче передвигаться, чем на Земле. Это давало мне некоторое преимущество — примерно двадцать фунтов из веса мертвого тела, которое я должен был нести, и несколько больше из моего собственного веса, так как я тяжелее Камлота.

Взвалить тело Камлота себе на спину и привязать там при помощи шнура от его копья оказалось даже легче, чем я предполагал. Я предварительно прикрепил его оружие к телу нитями тарела, которые заполняли мою сумку, ибо я не был знаком со всеми обычаями страны и не знал в точности, что требуется от меня в таком крайнем случае. Я предпочел принять все возможные меры.

Переживания последующих десяти — двенадцати часов — это кошмар, который мне хотелось бы забыть. Контакт с обнаженным мертвым телом моего товарища был сам по себе достаточно печален, но чувство полной потери ориентации и бессмысленности в этом странном мире подавляло еще больше. Проходили часы, в течение которых я все спускался и спускался, изредка останавливаясь для краткого отдыха. Казалось, мертвое тело становилось все тяжелее. При жизни Камлот весил бы около ста восьмидесяти фунтов на Земле — почти сто шестьдесят на Венере. Но к тому времени, как тьма сгустилась в мрачном лесу, я мог бы поклясться, что он весил тонну.

Я так утомился, что мне пришлось двигаться очень медленно, тщательно проверяя каждое место, куда я собирался поставить ногу, прежде чем перенести на нее вес своего тела и груза. Я не мог доверять усталым мышцам, а неверный шаг или слабость руки отправили бы меня прямиком в вечность. Смерть все время была со мной рядом.

Мне казалось, что я спустился уже на несколько тысяч футов, но я не видел никаких признаков города. Несколько раз я видел, как поодаль на деревьях кто-то движется и дважды слышал ужасный вопль тарго. Если один из этих чудовищных пауков нападет на меня... Я старался об этом не думать. Вместо этого я старался занять свои мысли воспоминаниями о моих земных друзьях. Я мысленно рисовал картины моих детских дней в Индии, где меня учил старый Чанд Каби. Я вспоминал старину Джимми Уэлша и стайку девушек, которыми увлекался (некоторыми даже всерьез).

Это напомнило мне великолепную девушку в саду джонга, и воспоминания об остальных поблекли. Кем она была? Какие странные предписания возбраняли ей видеться и говорить со мной? Она сказала, что ненавидит меня, но она также слушала, как я сказал, что люблю ее. Теперь, когда я обдумал это, мои слова звучали довольно глупо. Как мог я любить девушку с первого взгляда, который на нее бросил; девушку, о которой я не знал абсолютно ничего, даже ее возраста и имени? Нелепо, но так оно и было. Я любил безымянную красавицу из маленького сада.

Возможно, я чересчур углубился в эти мысли и стал неосторожен. Не знаю. Во всяком случае, мой ум был занят именно ими, когда через некоторое время после наступления ночи я оступился. Я лихорадочно хватался за все вокруг в поисках поддержки, но общий вес меня и трупа победил, и я вместе со своим мертвым товарищем полетел вниз в темноту. Я почувствовал холодное дыхание смерти на своей щеке.

Мы не улетели далеко. Внезапно нас остановило что-то мягкое, поддавшееся под нашим весом, затем оно выпрямилось, вибрируя, как страховочная сетка, которую используют воздушные акробаты. В слабом, но всепроникающем свете амторианской ночи я увидел то, что уже предполагал: я упал в сеть одного из свирепых амторианских пауков!

Я попытался подползти к краю, где можно было схватиться за ветку и попытаться вытащить нас из паутины, но каждое движение запутывало меня еще сильнее. Положение было достаточно скверным, но мгновением позже оно стало бесконечно хуже, ибо, взглянув вверх, я увидел на дальнем конце паутины огромное отвратительное тело тарго.

Я выхватил меч и грозно висел, как марионетка, в перекрестьи нитей паутины, а жестокий арахноид медленно двигался ко мне. Помню, что мне было интересно, ощущает ли запутавшаяся в паутине муха такую же безнадежность? Или те душевные муки, которые охватили меня, когда я понял тщетность моих слабых усилий избежать этой смертельной ловушки и свирепого монстра, который приближается, чтобы пожрать меня. Но у меня были, по крайней мере, некоторые преимущества, которыми не обладает ни одна муха. У меня был меч. И мозг, хоть и скверно, а все же рассуждающий. Очевидно, я был все же не столь беззащитен, как бедная муха.

Тарго подползал все ближе. Он не издавал ни звука. Я полагаю, что он был удовлетворен тем, что я не могу бежать, и не видел резона в том, чтобы парализовывать меня страхом. С расстояния десяти футов он бросился, двигаясь с невероятной быстротой на своих восьми волосатых ногах. Я встретил его острием меча.

Мой удар не был искусным, а ловким он быть не мог по ряду внешних причин. Только счастливая случайность помогла тому, что острие меча пронзило маленький мозг твари. Когда она рухнула безжизненной рядом со мной, я едва поверил своим глазам. Я был спасен!

Немедленно я стал разрезать нити тарела, которые опутывали меня. Через четыре-пять минут я был свободен и спустился на ветку ниже. Сердце все еще билось учащенно, я был слаб от перенапряжения. Четверть часа я отдыхал, затем продолжил казавшийся бесконечным спуск с вершин этого ужасного леса.

Какие другие опасности ожидали меня, я не мог даже представить. Я знал, что в этих гигантских зарослях есть иные животные. Эти мощные сети, способные выдержать быка, были сплетены не для людей. Вчера я мельком видел громадных птиц, которые могли оказаться такой же смертельной угрозой, как и тарго. Но сейчас я боялся не их, а ночных охотников, которые крадутся по любому лесу во мраке и очень хотят есть.

Я спускался все ниже и ниже, чувствуя, что каждый следующий миг может стать последним в испытании моей выносливости. Стычка с тарго отняла значительную часть моей силы, уже и без того истощенной переживаниями дня, однако я не мог, не смел остановиться. Но как долго я еще смогу принуждать себя двигаться дальше, пока не рухну, окончательно обессилев?

Я почти достиг предела своей выносливости, когда мои ноги коснулись прочной поверхности. Сначала я не мог поверить в это, но трижды посмотрев вниз и оглядевшись вокруг, я убедился, что на самом деле добрался до земли.

После месяца, проведенного на Венере, я наконец поставил ногу на ее поверхность!

Я не видел ничего или почти ничего, заслуживающего внимания; только огромные стволы деревьев, куда бы я не бросил взгляд. Под моими ногами лежал толстый ковер упавших листьев, мертвых и побелевших.

Я разрезал веревки, которыми мертвое тело Камлота было привязано к моей спине, и опустил несчастного моего товарища на землю. Затем я растянулся рядом с ним и немедленно заснул.

Когда я проснулся, было уже светло. Я осмотрелся, но не увидел ничего, кроме покрывала побелевших листьев, распростершегося между стволами деревьев такого, с позволения сказать, диаметра, что я не решаюсь назвать размеры некоторых из них, поскольку это бросит тень неправдоподобия на всю историю моих приключений на Венере.

Но поистине у них должны были быть огромные основания и длинные корни, чтобы поддерживать их невероятную высоту, так как многие их них возвышались более чем на шесть тысяч футов над поверхностью земли, и их высочайшие верхушки были вечно окутаны непреходящим туманом внутреннего слоя облаков.

Чтобы дать представление о размерах некоторых из этих лесных монстров, я могу сказать, что обошел вокруг ствола одного из них и насчитал более тысячи шагов. Это дает при грубом подсчете тысячу футов в диаметре, — и таких было много. Дерево десяти футов в диаметре казалось тоненькой хрупкой веточкой: и это на той самой Венере, где не может быть растительности!

Те немногие знания физики, которыми я обладал, и слабое знакомство с биологией подсказывали, что деревья такой высоты существовать не могут. Вероятно, на Венере действовали особые условия и неведомые мне силы адаптации, которые позволяли существовать тому, что казалось невозможным.

Я попытался вычислить эти силы в земных терминах и пришел к некоторым заключениям, которые дают возможные объяснения данного феномена. Вертикальное осмотическое давление прямо связано с силой тяготения, тогда меньшая гравитация Венеры делает возможным рост более высоких деревьев, а то, что их верхушки постоянно находятся в облаках, позволяет им построить цикл получения гидрокарбонатов — или карбогидратов? — из обильного водяного пара, если принять, что в атмосфере Венеры имеется требуемое количество углекислоты для стабилизации этого фотосинтетического процесса.

Признаюсь, однако, что в тот момент я не очень интересовался этими захватывающими рассуждениями. Мне нужно было подумать о себе и о несчастном Камлоте. Как я должен был поступить с телом моего друга? Я сделал все, что мог, чтобы доставить его к его семье, и потерпел неудачу. Теперь я сомневался, что мне когда-либо удастся их отыскать. Оставался единственный выход: я должен похоронить его.

Приняв решение, я стал разгребать листья, чтобы добраться до грунта и вырыть могилу. Мне пришлось убрать слой листьев и перегноя толщиной около фута; под ним была мягкая, жирная почва, которую я легко разрыхлял острием меча и выбирал руками. Мне понадобилось немного времени, чтобы вырыть пристойную могилу: она была шести футов длиной, два фута шириной и три фута в глубину. Я набрал недавно упавших листьев и выстлал ими дно могилы, потом набрал еще, чтобы укрыть ими Камлота, когда я опущу его в место последнего упокоения.

Работая, я пытался вспомнить заупокойную службу. Я хотел, чтобы Камлот был похоронен по всем правилам и настолько достойно, насколько это в моих силах. Я думал: интересно, что подумает Бог на сей счет, но я не сомневался, что он примет эту первую амторианскую душу, отправленную в небытие согласно христианскому обряду, и встретит ее с распростертыми объятиями.

Наклонившись и обхватив тело, чтобы опустить в могилу, я с изумлением обнаружил, что оно теплое. Это придавало делу совершенно новый оборот. Человек, мертвый уже восемнадцать часов, должен быть холодным. Неужели Камлот жив? Я прижал ухо к его груди и расслышал слабое биение сердца. Никогда до сих пор мне не доводилось испытать такое облегчение и радость. Я чувствовал себя, как заново рожденный к новой молодости, новым надеждам, новым стремлениям. До сих пор я не отдавал себе отчета в глубине моего одиночества.

Но на кой черт тогда я копал могилу?

И кстати, почему Камлот не умер? И как мне следовало возвращать его к жизни? Я решил, что сначала следует понять первое, и лишь затем браться за второе. Я вновь осмотрел его тело. На груди пониже ключицы были две глубокие раны. Они почти не кровоточили и были обесцвечены, с зеленоватым оттенком, что я заметил только сейчас. Быть может, это не имело значения само по себе, но подсказало мне объяснение состоянию Камлота. Зеленоватый оттенок навел меня на мысль о яде, и тотчас я вспомнил, что существует много разных пауков, парализующих жертвы впрыскиванием яда, который поддерживает их в полуживом состоянии, пока паук не пожелает жертву сожрать. Тарго парализовал Камлота!

Первой моей мыслью было стимулировать кровообращение и дыхание, и с этой целью я массировал его тело и применял меры первой помощи, предназначенные для спасения захлебнувшихся. Не знаю, что из этого помогло (наверное, все понемногу), но, как бы то ни было, после длительных усилий я был вознагражден свидетельствами возвращающейся жизни. Камлот вздохнул, его веки затрепетали. Еще несколько минут спустя (на протяжении которых я почти исчерпал свои силы) он открыл глаза и посмотрел на меня.

Сначала его взгляд ничего не выражал и я подумал, что, возможно, его мозг пострадал от яда. Затем в его глазах появилось озадаченное, вопросительное выражение и, наконец, узнавание. Я был свидетелем воскресения.

— Что случилось? — прошептал он. И тут же. — А, я помню. Тарго схватил меня.

Я помог ему сесть. Он осмотрелся.

— Где мы? — спросил он.

— На поверхности земли, — ответил я, — но где именно на поверхности, я не знаю.

— Ты спас меня от тарго, — сказал он. — Ты убил его? Ну разумеется, иначе ты бы не смог отобрать меня у него. Расскажи мне.

Я кратко рассказал ему обо всем.

— Я пытался отнести тебя обратно в город, но заблудился. Я не представляю, где он находится.

— Что это? — спросил он, указывая на яму.

— Твоя могила, — ответил я. — Я думал, что ты мертв.

— И ты нес мертвое тело полдня и полночи. Но почему?

— Я знаком не со всеми обычаями твоего народа, — ответил я, — но твоя семья была добра ко мне. Самое меньшее, что я мог сделать — это принести обратно твое тело. Кроме того, я не мог бросить друга на растерзание зверям и птицам.

— Я этого не забуду, — тихо сказал Камлот. Он попытался встать, но мне пришлось поддержать его. — Скоро со мной будет все в порядке, — обнадежил он меня, — мне нужно только немного поразмяться. Действие яда тарго проходит примерно через двадцать четыре часа, даже если ничего не делать. То, что ты делал, помогло ему пройти быстрее, а несколько упражнений развеют его влияние окончательно.

Он смотрел по сторонам, словно пытаясь сориентироваться, и тут его взгляд упал на оружие, которое я собирался похоронить вместе с ним и которое лежало рядом с могилой.

— Ты даже это принес! — воскликнул он. — Ты джонг среди друзей!

Опоясавшись мечом, он взял копье, и мы пошли по лесу, отыскивая знак, который укажет нам, что мы находимся в месте ниже города. Камлот объяснил, что деревья, расположенные на основных тропах, ведущих к месту под городом, помечены секретным, не вызывающим подозрений образом, равно как и определенные ветки, ведущие вверх — непосредственно к городу на деревьях.

— Мы очень редко спускаемся на поверхность Амтор, — сказал он. — Иногда торговые отряды спускаются и отправляются на берег встретить корабли тех немногих народов, с которыми мы поддерживаем тайную торговлю. Проклятие торизма распространилось широко, и из тех народов, что нам известны, лишь немногие не подверглись его жестокой и эгоистичной тирании. Еще время от времени мы спускаемся поохотиться на басто ради его шкуры и мяса.

— Кто такой басто? — поинтересовался я.

— Это большое всеядное животное с мощными челюстями, вооруженными вдобавок к остальным зубам, еще четырьмя огромными клыками. На голове у него два тяжелых рога. Его высота до плеча — в рост высокого мужчины. Мне случалось убивать басто весом тридцать шесть сотен тоб.

Тоб — это амторианская единица веса, равная трети английского фунта; любой вес измеряется в тобах или их десятичных производных, так как в системах мер и весов амторианцы используют только десятичную систему. Это кажется мне куда более практичным, нежели земная коллекция гранов, граммов, унций, фунтов, тонн и других обозначений, распространенных в использовании среди различных наций нашей планеты.

По описанию Камлота я представил себе басто как громадного борова с рогами (или же буйвола с челюстями и зубами хищника), и рассудил, что двенадцать сотен фунтов веса делают его наводящей ужас бестией. Я спросил, с каким оружием они охотятся на это животное.

— Одни предпочитают стрелы, другие копья, — ответило Камлот. — И всегда не мешает, чтобы неподалеку было дерево с низко растущими ветками, — добавил он, усмехаясь.

— Они воинственны? — спросил я.

— Очень. Когда на сцене появляется басто, человек столь же часто становится преследуемым, как и преследователем. Но сейчас мы с тобой не охотимся на басто. Больше всего я сейчас хотел бы найти знак, который указал бы мне, где мы находимся.

Мы двигались по лесу, разыскивая скрытые дорожные знаки вепайян, которые Камлот описал мне, равно как и места, в которых они обычно расположены. Знак представляет собой длинный острый гвоздь с плоской шляпкой, на которой выбит рельефный номер. Эти гвозди забиваются в деревья на одинаковой высоте от грунта. Их трудно найти, но так и нужно, чтобы враги вепайян не нашли и не убрали их, или же не использовали в поисках городов вепайян.

Никому, кроме самих вепайян, эти знаки ничего бы не сказали, а посвященному каждый гвоздь рассказывает целую историю. Вкратце он сообщает ему, где именно тот находится на острове, являющемся владениями джонга Минтепа. Каждый гвоздь установлен специальной топографической партией, и его точное местоположение обозначено на карте острова вместе с номером на шляпке гвоздя. Прежде чем вепайянину разрешают спускаться на землю в одиночку, он должен запомнить расположение каждого гвоздя-знака на Вепайе. Камлот знал их все. Он сказал, что если мы найдем хотя бы один гвоздь, он тотчас будет знать направление и расстояние до соседних знаков, наше точное местоположение на острове и относительное положение города. Но он признал, что нам, быть может, придется немало пройти, прежде чем мы найдем хотя бы один гвоздь.

Лес был монотонным и неизменным. В нем были деревья нескольких видов, некоторые с ветками, которые волочились по земле, другие — лишенные ветвей на протяжении сотен футов, от облаков до корней, от которых они устремляются вверх, прямые, как корабельные мачты, без единой ветки, насколько хватает глаз. Камлот рассказал мне, что листва этих деревьев растет единым огромным пучком высоко в облаках.

Я спросил его, бывал ли он когда-нибудь там наверху, и он сказал, что взбирался, как он полагает, на верхушку самого высокого дерева, но при этом чуть не замерз насмерть.

— Мы пополняем наши запасы воды из деревьев, — сказал он. — Они пьют водяной пар из облаков и вытягивают воду из земли. А вот эти, серо-лиловые, не похожи на другие деревья. Их полая сердцевина переносит влагу из облаков к корням, откуда та поднимается снова в виде растительного сока, который переносит питательные вещества вверх от почвы. Сделав надрез на этом дереве в любом месте, можно получить обильный запас холодной чистой воды — природа позаботилась...

— Что движется к нам, Камлот? — прервал я его. — Слышишь?

Он внимательно прислушался.

— Да, — ответил он. — Лучше будет взобраться на дерево, по крайней мере, пока мы не увидим, что это такое.

Он взобрался на ветки ближайшего дерева, я последовал за ним. Мы ждали. Я явственно слышал, как что-то движется через лес в нашем направлении. Мягкий ковер листьев под ним скрадывал звуки, слышалось только шуршание. Оно приближалось и приближалось, очевидно, двигаясь лениво и медленно. Вдруг огромная голова показалась из-за ствола дерева неподалеку от нас.

— Басто, — прошептал Камлот, но я по его описанию уже определил, кто это.

Животное выглядело так, как он описывал, только гораздо внушительнее. Верхняя часть головы над глазами напоминала голову американского бизона, с такими же короткими мощными рогами. Голова и лоб были покрыты густой курчавой шерстью, глаза были маленькие, с красными веками. Его шкура была голубоватой, примерно такой же плотности, как у слона, но поросшая редким волосом, за исключением головы и кончика хвоста. В холке животное было выше всего, к крестцу его корпус внезапно и резко понижался. Из-за грудной клетки невероятного объема передние лапы казались короткими, мощными; заканчивались они широкими трехпалыми то ли ладонями, то ли ступнями. Задние лапы выглядели длиннее, а их подошвы — меньше. Три четверти веса зверя приходились на передние лапы. Поэтому корпусом он походил на опустившуюся на все четыре конечности гориллу. Морда была похожа на морду борова, только шире и снабжена тяжелыми кривыми клыками.

— А вот пришел наш обед, — заметил Камлот обычным тоном.

Басто, услышав голос моего товарища, остановился и стал оглядываться.

— У них очень вкусное мясо, — добавил Камлот, — а мы давно не ели. Нет ничего лучше куска мяса басто, поджаренного на костре.

У меня потекли слюнки.

— Ну, давай, — с этими словами я стал слезать с дерева, с копьем наготове в руке.

— Вернись! — вскричал Камлот. — Ты не знаешь, что делаешь.

Басто обнаружил нас и приближался, издавая звук, который заставил бы даже взрослого льва устыдиться своего лучшего рева. Не знаю, как описать это — как рык или как мычание. Звук начинался хриплым глухим ворчанием, а затем усиливался, пока не начинал сотрясать почву.

— Похоже, он рассержен, — заметил я. — Но если мы собираемся его съесть, то нужно для начала убить его. А как мы его убьем, не слезая с дерева?

— Я не собираюсь оставаться на дереве, — ответил Камлот, — а вот ты останешься. Ты ничего не знаешь о том, как охотятся на этих зверей, и, скорее всего, не только будешь убит сам, но и меня втянешь в неприятности. Оставайся здесь. Басто не тарго, с ним я справлюсь в одиночку.

Этот план меня вовсе не устраивал, но мне пришлось признать преимущество знаний Камлота обо всем амторианском, его превосходящий опыт, и согласиться с его требованиями. Все же я оставался наготове, чтобы помочь ему, если это потребуется.

К моему удивлению он уронил копье на землю, а взамен взял тонкую ветку с листьями, которую срезал с дерева. Он слез с дерева не прямо перед носом зверя, а перебрался на другую сторону дерева перед тем, как спуститься к ревущему монстру. Перед этим он попросил меня отвлекать внимание басто, что я и делал, неприятно покрикивая и тряся ветку дерева.

И вот я, к своему ужасу, увидел Камлота на открытом месте, в дюжине шагов позади животного, вооруженного только мечом и веткой с листьями, которую он держал в левой руке. Его копье лежало на земле неподалеку от разъяренного зверя. Положение Камлота казалось совершенно безнадежным. Если басто заметит его прежде, чем он успеет достигнуть безопасности другого дерева... Поняв это, я удвоил усилия по отвлечению внимания зверя, но Камлот крикнул, чтобы я перестал.

Я решил, что он, верно, сошел с ума, и не послушался бы его, если бы его голос не привлек внимание басто. Тем самым были сведены на нет все мои попытки удержать внимание басто на себе. В тот миг, когда Камлот позвал меня, огромная голова тяжеловесно повернулась в его направлении, и маленькие дикие глазки без труда обнаружили его. Зверь развернулся и мгновение стоял, разглядывая безрассудного маленького человечка, затем затрусил к нему.

Я не стал больше ждать, а спрыгнул на землю, намереваясь атаковать зверя сзади. То, что случилось потом, произошло так быстро, что закончилось за то же время, которое займет рассказ об этом. Бросившись вдогонку, я увидел, как могучий басто наклоняет голову и бросается прямо на моего товарища, который стоял неподвижно со своим жалким мечом в руке и веткой в другой. Внезапно, в тот самый миг, когда я подумал, что зверь сейчас поднимет его на рога, Камлот взмахнул покрытой листьями веткой перед его мордой, и легко уклонился в сторону, одновременно погрузив отточенное острие меча в переднюю часть левого плеча зверя, пока сталь не оказалась в огромном корпусе по самую рукоять.

Басто замер, его четыре ноги разъехались. Мгновение басто покачивался, затем свалился на землю к ногам Камлота. Возглас восхищение уже был у меня на губах, но тут я случайно глянул вверх. Я не знаю, что привлекло мое внимание, возможно, предупреждение того неслышимого голоса, который мы иногда называем шестым чувством. То, что я увидел, заставило меня мгновенно забыть и басто, и подвиг Камлота.

— Боже мой! — воскликнул я по-английски, а затем по амториански. — Смотри, Камлот! Кто это?

8. НА БОРТУ «СОФАЛА»

Прямо над нами парили в воздухе создания, которых я сперва счел огромными птицами. Но вскоре, вопреки собственному желанию, мне пришлось распознать в них крылатых людей. Они были вооружены мечами и кинжалами, и у каждого в руках была веревка, на конце которой свисала проволочная петля.

— Ву кланган! (Птицелюди!) — вскричал Камлот.

Не успел он произнести эти слова, как пара проволочных петель обхватила каждого из нас. Мы пытались освободиться, ударяя по ловушке мечами, но наши клинки не оказали никакого действия на проволоку, а веревки, к которым они были привязаны, находились вне досягаемости. В то время, как мы тщетно старались выбраться из ловушек, кланган сели на землю, каждая пара — с разных сторон от пойманной жертвы. Так они и держали нас — беспомощными, как два ковбоя держат заарканенного молодого бычка, а в это время пятый анган подошел к нам с обнаженным мечом и обезоружил нас. (Пожалуй, самое время объяснить, что «анган» — это единственное число, «кланган» — множественное. Множественное число в амторианском образуется при помощи приставки клудля слов, начинающихся с согласной и клдля слов, начинающихся с гласной).

Нас взяли в плен так быстро и так ловко, с такими небольшими усилиями со стороны птицелюдей, что все было кончено раньше, чем я успел опомниться от изумления, вызванного их странным обликом. Я вспомнил, что раз или два Данус упоминал о «ву кланган», но я думал, что он говорит о птицеводах или о чем-то вроде этого. Я и помыслить не мог о действительном положении вещей!

— Я думаю, что мы попались, — мрачно заметил Камлот.

— Что они с нами сделают? — спросил я.

— Спроси их, — отвечал он.

— Кто вы такие? — обратился к нам один из пленивших нас.

Почему-то я удивился, что он умеет говорить, хотя я не понимаю, как я мог еще чему-то удивляться.

— Я чужестранец из иного мира, — сказал я ему. — Мой друг и я не ссорились с вами. Отпустите нас.

— Ты напрасно тратишь время, — посоветовал Камлот.

— Да, он напрасно тратит время, — согласился анган. — Вы оба вепайяне, а нам приказано доставлять вепайян на корабль. Ты не похож на вепайянина, — добавил он, оглядев меня с ног до головы, — зато второй похож.

— Как бы то ни было, ты не торист, следовательно, ты враг, — вмешался другой.

Они убрали стягивавшие нас петли и обмотали веревками наши шеи и туловища под мышками. Два ангана схватили веревки, привязанные к Камлоту, еще два — веревки, привязанные ко мне, и, расправив крылья, поднялись в воздух, унося нас с собой. Наш вес поддерживался теми веревками, что обхватывали нас подмышками, но другие веревки служили нам постоянным напоминанием о том, какая участь нас ждет, если мы будем плохо себя вести.

Они летели, выбирая дорогу между деревьями. Наши тела висели над поверхностью земли всего в нескольких футах, так как лесные проходы часто имеют низкий потолок из-за свисающих сверху ветвей. Кланган много разговаривали между собой, кричали друг на друга, смеялись, пели и казались весьма довольными собой и своим успехом. Их голоса были мягкими и звучными, а песни смутно напоминали негритянские спиричуэлс. Это сходство усугублялось цветом их кожи, который был очень темным.

Камлота несли впереди меня, и я, таким образом, имел возможность очень близко наблюдать странных созданий, в чьи руки мы попали. У них были низкие покатые лбы, большие клювоподобные носы и недоразвитые челюсти. Глаза были маленькие и близко посаженные, уши прижаты к черепу и слегка остроконечные. Грудные клетки их были большими, формой напоминали птичьи, а длинные руки заканчивались кистями с длинными пальцами и прочными ногтями. Нижняя часть торса была маленькой, бедра узкими, ноги очень короткими и крепкими, заканчивались трехпалыми ступнями, снабженными длинными кривыми когтями. На головах у них вместо волос росли перья. Когда они были возбуждены, как, например, в момент атаки на нас, перья становились торчком, но обычно они лежали гладко. Все перья были одинаковы, у основания окрашены в белый цвет, затем шла черная полоса, затем снова белая, а кончик был красный. Такие же перья растут в самом низу туловища спереди, и еще один, довольно большой пучок — прямо над ягодицами. По существу, это великолепный хвост, который они распускают огромным веером, когда желают покрасоваться.

Их крылья состоят из очень тонкой мембраны, натянутой на легкую скелетную основу. По форме они подобны крыльям летучей мыши и кажутся недостаточными по величине, чтобы поддерживать видимый вес этих созданий. Но позднее я узнал, что их видимый вес обманчив, поскольку кости их, как и у птиц, полые внутри.

Эти создания унесли нас на значительное расстояние, хотя я не могу сказать, на какое именно. Мы были в воздухе целых восемь часов. Там, где лес позволял, кланган летели достаточно быстро. Казалось, они не знают усталости, хотя я и Камлот были истощены до предела задолго то того, как мы достигли цели. Веревки у нас подмышками врезались в тело, и это вносило свою лепту в наше истощение, так же как и наши усилия ослабить пытку, цепляясь за веревки над нами и пытаясь удерживать вес тел на руках.

Однако это ужасное путешествие пришло к концу, как рано или поздно кончается все. Внезапно мы вырвались из леса и понеслись, пересекая прекрасную, защищенную сушей, гавань. Я в первый раз увидел воды венерианского моря. Между двумя мысами, которые образовывали вход в гавань, я видел, как оно простирается дальше, насколько хватало глаз — таинственное, загадочное, манящее. Какие незнакомые земли и новые люди ждут там, за его пределами? Доведется ли мне узнать это?

Вдруг мое внимание и мои мысли были привлечены чем-то, что находилось слева внизу, и чего я раньше не заметил. В тихих водах гавани стояли на якоре два корабля. К одному из них, поменьше, и направлялись наши летучие пленители.

Я увидел судно, которое мало чем отличалось от земных кораблей в линиях корпуса. Нос корабля был высоким, его форштевень — острым и изогнутым. Пропорции корабля недвусмысленно указывали на то, что он был предназначен для скоростных рейсов. Но что было его движущей силой? У него не было ни мачт, ни парусов, ни дымовых труб. На корме располагались две овальные надстройки — маленькая поверх большой. А над маленькой возвышалась овальная башня, наверху которой была марсовая площадка. В обеих надстройках и башне имелись окна и двери. Когда мы подлетели поближе, я рассмотрел, что в палубе некоторое количество открытых люков. На трапах, которые окружали башню и верхнюю надстройку, а также на главной палубе стояли люди. Они наблюдали, как мы приближаемся.

Когда наши пленители спустили нас на палубу, нас немедленно окружила орда тараторящих людей. Мужчина, которого я принял за офицера, скомандовал снять с нас путы и, пока это делалось, расспрашивал кланган, которые нас принесли.

Все люди, которых я здесь видел, телосложением, цветом кожи, волос и глаз напоминали вепайян. Но выражение их лиц было тупым и грубым, очень немногие из них обладали приятной внешностью, и только одного или двух можно было назвать симпатичными. Я увидел среди них лица с признаками возраста и болезней — впервые на Амтор.

После того, как с нас сняли веревки, офицер приказал следовать за ним. Нас охраняли четверо мужчин, выглядевших отпетыми негодяями. Мы проследовали на корму и вверх к башне, что возвышалась над меньшей настройкой. Там он оставил нас снаружи башни, а сам вошел.

Четверо стражей разглядывали нас с неприязнью, не вызывающей сомнений.

— Вепайяне, ха! — ухмыльнулся один. — Считаете себя лучше обычных людей, так? Ну так вы убедитесь, что ничем от них не отличаетесь, по крайней мере в Свободной Стране Тора, где все равны. Все равно не понимаю, зачем вас тащат к нам в страну. Будь на то моя воля, вы бы получили порцию вот этого, — и он постучал по оружию, которое висело в кобуре у него на поясе.

Оружие (точнее, его кобура) наводило на мысль о чем-то вроде пистолета. Я предположил, что это образец того любопытного стрелкового оружия, испускающего смертоносные лучи, которое Камлот мне описывал. Я почти собирался попросить парня показать мне его, когда офицер вышел из башни и приказал стражникам ввести нас.

Нас ввели в комнату, где сидел хмурый мужчина с самым нерасполагающим выражением лица. Когда он рассматривал нас, на его лице была ухмылка выскочки, получившего неожиданную власть над тем, кто выше его. Ухмылка, которая пытается все скрыть, но только предательски делает явным превосходство собеседника, обнажая низость и тупость своего хозяина. Я понял, что этот человек мне не понравится.

— Еще двое клуганфал! — воскликнул он. (Ганфал означает «преступник»). — Еще двое зверей, которые пытались угнетать рабочих. Но вам это не удалось! Теперь господа мы. Вы поймете это еще прежде, чем мы достигнем Торы. Кто-нибудь из вас врач?

Камлот покачал головой.

— Не я, — сказал он.

Мужчина, которого я счел капитаном корабля, присмотрелся ко мне внимательно.

— Ты не вепайянин, — сказал он. — Кто ты вообще такой? Никто до сих пор не видел светловолосого и голубоглазого человека.

— Считай, что я вепайянин, — ответил я. — Я никогда не был в другой стране на Амтор.

— Что ты хочешь сказать этим «считай»? — потребовал ответа он.

— Я хочу сказать, что не имеет значения, что ты думаешь, — презрительно фыркнул я.

Мне не понравился этот тип. Когда мне кто-то не нравится, я не умею этого скрыть. А в этом случае я и не старался.

Он покраснел и привстал со стула.

— Вот как, не имеет значения! — вскричал он.

— Сядь, — посоветовал я. — Тебе приказано привезти вепайян. Никого не волнует, что ты думаешь о них. Но если ты их не доставишь, у тебя будут неприятности.

Соображения дипломатии должны были бы обуздать мой язык, но я плохой дипломат, тем более, когда рассержен. А сейчас я был рассержен и даже испытывал отвращение, поскольку в отношении этих людей к нам замечалось нечто, изобличающее невежественную предубежденность и злобу. Более того, из обрывков сведений, почерпнутых у Дануса, а также из слов моряка, который объявил, что был бы не прочь убить нас, я вывел заключение, что я не очень ошибался в своих предположениях, что офицер, обращавшийся к нам, превысит свои полномочия, если причинит нам вред. Все же я сознавал, что рискую, и с волнением ожидал результата своих слов.

Этот мерзкий тип повел себя как побитая дворняжка. Он сдался после единственной слабой угрозы:

— Это мы еще посмотрим.

Он обратился к лежащей перед ним открытой книге.

— Как твое имя? — спросил он, указывая в сторону Камлота.

Даже этот жест был несносен.

— Камлот из рода Зар, — ответил мой товарищ.

— Профессия?

— Охотник и резчик по дереву.

— Ты вепайянин?

— Да.

— Из какого города Вепайи?

— Из города Куаад, — ответил Камлот.

— А ты? — спросил офицер, обращаясь ко мне.

— Я Карсон из рода Нэпьер, — ответил я, используя амторианскую форму. — Я вепайянин из Куаада.

— Профессия?

— Я авиатор, — ответил я, используя английское слово и с английским произношением.

— Что? — переспросил он. — Я никогда не слышал ничего подобного.

Он попытался записать слово в свою книгу, затем попытался произнести его, но не смог сделать ни того, ни другого, так как в амторианском нет эквивалентов многим из наших гласных, и они неспособны их произнести. Если бы я написал ему это слово на амторианском, он смог бы его произнести как а-вии-а-тоор, так как они не могут воспроизвести долгий звук «а» и короткий «о», а звук «и» у них всегда долгий.

Наконец, чтобы скрыть свое невежество, он что-то записал в своей книге, но что, я не представляю. Затем он снова поднял взгляд на меня.

— Ты врач?

— Да, — ответил я. Пока офицер делал отметку в книге, я краем глаза глянул на Камлота и подмигнул ему.

— Уведите их, — распорядился офицер, — и будьте внимательны с этим, — добавил он, указывая на меня. — Он врач.

Нас отвели на главную палубу и провели вперед под аккомпанемент насмешек и брани со стороны собравшихся на палубе матросов. Я увидел важно расхаживающих вокруг кланган, их хвосты были распушены. Когда они увидели нас, то стали показывать на Камлота, и я услышал, как они рассказывают матросам, что это он прикончил басто одним ударом меча, — подвиг, который, казалось, вызывал их восхищение, и неудивительно.

Нас подвели к открытому люку и приказали спуститься в темную, плохо проветренную дыру, где мы обнаружили других заключенных. Одни из них были торанами, отбывающими наказание за нарушения дисциплины, другие — захваченными в плен вепайянами, как и мы. В числе последних был один человек, который узнал Камлота и приветствовал его, когда мы оказались в трюме.

— Джодадес, Камлот! — воскликнул он (амторианское приветствие, которое значит «желаю удачи»).

— Ра джодадес, — ответил Камлот. — Какая злая судьба привела тебя сюда, Хонан?

— «Злая судьба» — это слишком мягко сказано, — ответил Хонан, — подходящим словом будет «катастрофа». Кланган искали женщин, так же, как и мужчин. Они увидели Дуари (произносится Ду-а-ри, звуки у, и — длинные, а — короткий) и бросились за ней. Когда я пытался защитить ее, они схватили меня.

— Твоя жертва была не напрасна, — сказал Камлот. — Даже если бы ты умер, выполняя такой долг, это было бы не напрасно.

— И все же это было напрасно, вот в чем катастрофа!

— Что ты хочешь этим сказать? — вопросил Камлот.

— Я хочу сказать, что они схватили ее, — ответил Хонан удрученно.

— Они схватили Дуари! — воскликнул Камлот в ужасе. — Клянусь жизнью джонга, этого не может быть!

— Хотел бы я, чтобы этого не было, — сказал Хонан.

— Где она? На этом корабле? — потребовал ответа Камлот.

— Нет, она на другом, большом корабле.

Камлот казался уничтоженным. Я мог трактовать его удрученность только как безнадежную горесть любовника, который безвозвратно потерял свою возлюбленную. Наше знакомство еще не было ни достаточно близким, ни достаточно долгим, чтобы вызвать серьезное доверие, так что я не удивился, что никогда не слышал от него упоминания о девушке по имени Дуари. Естественно, в сложившихся обстоятельствах я не мог расспрашивать его. Из уважения к его горю и молчанию я оставил его предаваться печальным раздумиям.

На следующее утро, вскоре после рассвета, корабль двинулся в путь. Я хотел бы оказаться на палубе, чтобы наблюдать новые захватывающие виды этого незнакомого мира. Мое опасное положение — положение пленника ненавистных тористов вызывало у меня меньше сожаления, чем тот факт, что я, первый землянин, плывущий по морям Венеры, обречен сидеть взаперти в тесной дыре под палубой, откуда ничего не увижу. Но, хотя я и боялся, что нас продержат внизу на протяжении всего плавания, мои иллюзии вскоре были развеяны. Вскоре после отплытия нам приказали выйти на палубу, чтобы мы скребли ее щеткой и полировали.

Когда мы выбрались наверх, корабль как раз проходил между двумя мысами, которые образовывали вход в гавань, в кильватере большего судна. Я смог прекрасно разглядеть землю, берег, который мы покидали и широкий простор океана, простирающийся вдаль до самого горизонта.

Мысы были скалистыми выступающими участками суши, покрытыми растительностью нежно-лиловых оттенков. На них росли сравнительно невысокие деревья — младшие братья тех гигантов, которыми был прекрасен остров.

Эти последние представляли действительно внушающее благоговейный трепет зрелище, особенно со стороны моря и для непривычных глаз землянина. Их могучие стволы, покрытые листвой диковинного цвета, возносились вверх на пять тысяч футов, где терялись из вида в облаках. Но мне не было позволено долго глазеть на чудеса вокруг. Мне было приказано подняться наверх не для того, чтобы удовлетворить эстетические потребности моей души.

Камлота и меня отправили чистить и полировать пушки. Их было по нескольку с каждого борта, одна на корме и одна на башенной палубе. Я был удивлен, увидев их, так как на борту не было ни следа вооружения, когда я попал сюда, то есть всего лишь днем раньше. Но я вскоре нашел объяснение этому: пушки были смонтированы на движущихся станинах, их можно было опустить ниже, и скользящий люк, расположенный вровень с палубой, закрывал их.

Стволы этих орудий были около восьми дюймов в диаметре, а канал ствола едва больше моего мизинца. Прицел был собран с большой изобретательностью, но нигде в поле зрения не было ни замка, ни зарядного ящика, если только ничего такого не было скрыто под широким обручем, скрепляющим казенную часть. Единственная деталь, обнаруженная мной и, возможно, имеющая отношение к механизму, выступала из казенной части сзади. Это было наполовину утопленное в кожух колесико, немного напоминающее опорный шарикоподшипник. Но к чему он здесь, мне сообразить не удалось.

Стволы пушек были около пятнадцати футов длиной и одинакового диаметра от казенной части до жерла.

— Чем стреляют эти орудия? — спросил я Камлота, который работал рядом со мной.

— Т-лучами, — ответил он.

— Отличаются ли они от R-лучей, которые ты описывал, когда рассказывал мне об оружии, используемом на Амтор?

— R-лучи уничтожают только органику, да и то не полностью разрушают, а только разлагают сложные вещества, — ответил он, — а разрушающему действию Т-лучей ничто не способно противостоять. Это излучение опасно даже для работающих с ним, поскольку материал ствола оружия постепенно поддается его воздействию. Единственно, почему его вообще можно использовать, потому что его наибольшая сила распределяется вдоль линии наименьшего сопротивления, которой в этом случае, естественно, является канал ствола орудия. Но через некоторое время оно уничтожает само орудие.

— Как оно стреляет? — спросил я.

Он дотронулся до колесика на торце казенной части.

— Когда поворачиваешь это, поднимается шторка, которая позволяет излучению элемента 93 воздействовать на заряд, состоящий из элемента 97, таким образом порождая смертоносные Т-лучи.

— Почему бы нам не развернуть эту пушку, не избавиться от торанов и не вернуть нашу свободу?

Он показал на маленькое отверстие неправильной формы в ободе колесика.

— Потому что у нас нет ключа, подходящего к этому, — ответил он.

— А у кого ключ?

— У офицеров находятся ключи от тех орудий, которыми они командуют, — ответил он. — В капитанской каюте есть ключи от всех орудий, а при себе у него главный ключ, который открывает любое от них. По крайней мере, такой была система, принятая в старом вепайянском флоте. Нет сомнений, в нынешнем торанском флоте все так же.

— Хорошо бы нам завладеть главным ключом, — сказал я.

— Я тоже так думаю, — согласился он, — но это невозможно.

— Нет ничего невозможного, — парировал я.

Он не ответил, и я оставил этот вопрос, но, разумеется, много над ним раздумывал.

Работая, я обратил внимание на легкое, бесшумное движение корабля вперед и спросил Камлота, что его движет. Его объяснения были долгими и очень насыщенными специальной терминологией. Достаточно сказать, что очень полезный элемент 93 (вик-ро) здесь снова применяется для воздействия на субстанцию под названием лор, которая содержит значительное количество элемента йор-сан (105). Действие вик-ро на йор-сан приводит к полной аннигиляции лор, высвобождая всю его энергию. Если вы учтете, что при аннигиляции тонны угля высвобождается в восемнадцать миллиардов раз больше энергии, чем при его сгорании, вы по достоинству оцените возможности, присущие этому чудесному венерианскому научному открытию. Горючее для корабля можно хранить в банке объемом в пинту.

Я заметил, что в течение дня мы двигались курсом, параллельным береговой линии. И затем несколько дней я замечал то же самое — мы все время двигались в виду земли. Это наводило на мысль, что суши на Венере может быть гораздо больше, чем воды. Но у меня не было возможности удовлетворить свое любопытство по этому поводу и, разумеется, я не извлек никакой пользы из карт, которые мне показывал Данус, поскольку амторианская концепция формы их планеты исключала существование карт, на которые можно положиться.

Нас с Камлотом разделили. Его назначили на службу на корабельном камбузе, расположенном в надстройке на корме главной палубы. Я завязал дружбу с Хонаном, но мы редко работали вместе, а по вечерам обычно были такими усталыми, что почти не разговаривали перед тем, как уснуть на жестком полу нашей тюрьмы. Все же однажды ночью я вспомнил о горе Камлота. Эта мысль была навеяна моими собственными печальными воспоминаниями о безымянной девушке в саду. И я спросил Хонана, кто такая Дуари.

— Она — надежда Вепайи, — ответил он, — а, быть может, и надежда всего мира.

9. СОЛДАТЫ СВОБОДЫ

Постоянное общение приводит к некоторой camaraderie даже между врагами. Шли дни, и ненависть и презрение, которые, казалось, простые солдаты питали к нам, когда мы только появились на борту корабля, сменились почти дружеской фамильярностью, словно они обнаружили, что мы не такие уж плохие ребята. Со своей стороны я нашел много хороших черт в этих простых, невежественных людях. То, что они были обмануты бесчестными лидерами, было почти самое худшее из того, что можно о них сказать. Большинство из них было мягкими и щедрыми, но невежество делало их простаками, их эмоции легко возбуждались правдоподобными аргументами, которые не произвели бы впечатления на просвещенные умы.

Естественно, я лучше познакомился со своими товарищами по заключению, чем со стражей, и вскоре наши отношения приобрели дружескую окраску. На них очень сильное впечатление произвели мои светлые волосы и голубые глаза, что было причиной расспросов о моем происхождении. Поскольку я отвечал на их вопросы правдиво, они весьма заинтересовались моей историей, и каждый вечер после завершения дневной работы меня осаждали с просьбами рассказать таинственном далеком мире, откуда я прибыл. В отличие от высокообразованных вепайян, они верили всему, что я рассказывал — в результате скоро я стал в их глазах героем. Я стал бы для них богом, если бы у них была любая концепция божества какого бы то ни было вида.

В свою очередь я расспрашивал их и открыл, не без удивления, что они вовсе не были довольны своей судьбой. Те из них, кто раньше были свободными людьми, давно уже пришли к выводу, что променяли эту свободу и свое положение наемных работников на государственное рабство, которое больше нельзя было скрыть под номинальным равенством.

Среди заключенных было трое, у которых были индивидуальные черты, особенно меня привлекающие. Одного звали Гамфор. Это был большой неуклюжий детина, который в старые дни, при джонгах, был крестьянином. Он был необычно умен, и, хотя принимал участие в революции, сейчас был резок в своих разоблачениях тористов. Тем не менее, он был осторожен и шептался со мной по секрету.

Другим был Кирон, солдат, симпатичный атлетического телосложения парень, который служил в армии джонга, но участвовал в восстании вместе с другими во время революции. Сейчас он нес наказание за нарушение субординации по отношению к офицеру, который до продвижения по службе был незначительным правительственным чиновником.

Третий был рабом. Его звали Зог. То, чего ему не хватало в отношении ума, он восполнял силой и хорошим характером. Он убил ударившего его офицера, и его везли обратно в Тору для суда и казни. Зог гордился тем, что он теперь свободный человек, хотя и признал, что энтузиазм его был уменьшен фактом, что все прочие — тоже свободные люди, и сознанием того, что когда он был рабом, у него было больше свободы, чем теперь у него же, свободного.

— Тогда, — пояснил он, — у меня был один хозяин, а теперь у меня их столько же, сколько в стране правительственных служащих, шпионов и солдатов, и никто из них обо мне не заботится. А мой старый хозяин был ко мне добр и заботился о моем благополучии.

— Ты хочешь быть совершенно свободным? — спросил я его, потому что у меня в голове начинал потихоньку созревать план.

К моему удивлению он сказал:

— Нет. Я бы лучше был рабом.

— Но ты хотел бы сам выбирать себе хозяина, ведь правда? — настаивал я.

— Разумеется, — ответил он. — Если бы только я нашел такого, который был бы добр ко мне и защищал меня от тористов.

— А если бы ты мог сейчас бежать от них, ты бы сделал это?

— Конечно. Но что ты имеешь в виду? Я не могу бежать от них.

— Без посторонней помощи нет, — согласился я, — но если другие к тебе присоединятся, ты попытаешься?

— Почему нет? Они везут меня обратно в Тору, чтобы убить. Я не могу попасть в худшее положение, что бы я ни делал. Но почему ты задаешь все эти вопросы?

— Если мы соберем достаточно людей, которые к нам присоединятся, не останется причин, по которым нам трудно было бы освободиться, — сказал я ему. — Когда ты будешь свободен, ты сможешь оставаться свободным или выбрать хозяина по своему усмотрению.

Я внимательно наблюдал за его реакцией.

— Ты хочешь сделать еще одну революцию? — спросил он. — Она потерпит поражение. Другие уже пробовали, но всегда терпели поражение.

— Не революцию, — успокоил я его, — а только мятеж, чтобы освободиться.

— Но как мы можем это сделать?

— Небольшому количеству людей нетрудно будет захватить этот корабль, — предположил я. — Дисциплина здесь плохая; ночная стража малочисленна; они так уверены в себе, что мы их можем захватить совершенно врасплох.

Глаза Зога загорелись.

— Если мы преуспеем, многие из команды перейдут на нашу сторону, — сказал он. — почти все они несчастливы; почти все ненавидят своих офицеров. Думаю, что заключенные присоединятся к нам все до одного, но ты должен быть осторожен из-за шпионов, они везде. Это самая большая опасность, с которой тебе придется столкнуться. Вне всякого сомнения, по крайней мере один шпион есть среди нас, заключенных.

— Что ты скажешь про Гамфора? — спросил я. — Он в порядке?

— Ты можешь положиться на Гамфора, — заверил меня Зог. — Он говорит немного, но в его глазах я читаю ненависть к тористам.

— А Кирон?

— Это именно тот человек, который тебе нужен! — воскликнул Зог. — Он презирает власть, и ему наплевать, кто об этом знает — вот почему он в тюрьме. Это не первое его преступление, и ходят слухи, что он будет казнен за измену.

— Но я думал, что он только препирался с офицером и отказывался подчиниться ему, — сказал я.

— Это и есть государственная измена, в случае, если хотят избавиться от человека, — пояснил Зог. — Ты можешь положиться на Кирона. Хочешь, чтобы я с ним поговорил обо всем этом?

— Нет, — сказал я, — Я сам поговорю с ним и с Гамфором. Если что-то пойдет не так, прежде чем мы будем готовы к удару, если шпион пронюхает о нашем заговоре, ты не будешь втянут.

— Мне-то все равно! — воскликнул он. — Они могут убить меня лишь за одну провинность, и мне все равно, за какую именно меня убьют.

— И все-таки я сам поговорю с ними. Если они присоединятся к нам, тогда вместе решим, как подступиться к остальным.

Во время разговора Зог и я работали, драя щетками палубу, и возможность поговорить с Гамфором и Кироном предоставилась не раньше ночи. Оба отнеслись к плану с энтузиазмом, но ни один не счел, что у этого плана большие шансы на успех. Однако каждый из них заверил меня в поддержке. Мы нашли Зога и вчетвером полночи обсуждали детали. Мы отодвинулись в дальний угол помещения, служившего нам тюрьмой, и говорили шепотом, приблизив друг к другу головы.

Следующие несколько дней мы провели, набирая добровольцев — очень щекотливое занятие, так как все в один голос утверждали, что среди нас заведомо есть шпион. Каждого нового человека нужно было прозондировать окольными хитрыми способами, и было решено, что этой работой займутся Гамфор и Кирон. Я был исключен из вербовочной коллегии ввиду недостаточности моего знания надежд, амбиций и обид этих людей, их психологии. Зог исключался, потому что работа требовала гораздо большего ума, чем тот, которым он располагал.

Гамфор предупредил Кирона, чтобы тот не разглашал наш план ни одному заключенному, который чересчур открыто признавался в своей ненависти к тористам.

— Это старый трюк, которым пользуются шпионы, чтобы убаюкать подозрения тех, кого они подозревают в изменнических мыслях, и соблазнить их признаться своем отступничестве. Выбирай тех людей, о которых тебе доподлинно известно, что они недовольны, все время молчаливы и подавлены, — посоветовал он.

Я немного беспокоился, сможем ли мы управлять кораблем, если добьемся успеха и захватим его. Я обсудил этот вопрос с Гамфором и Кироном. То, что я узнал от них, если и не давало существенного успокоения, то, по крайней мере, проливало некоторый свет на мучавшие меня вопросы.

Амториане уже изобрели компас, подобный нашему. Кирон сказал, что это устройство всегда указывает на центр Амтор — то есть, на центр мифической круглой области, называемой Страбол, или Жаркая Страна. Для амторианских мореплавателей не существовало ни солнца, ни луны, ни звезд, так что они ориентировались исключительно по расчетам. Но они изобрели инструменты небывалой точности, способные определить сушу на больших расстояниях, точно вычислить это расстояние и направление к ней. Другие инструменты служили для определения скорости, пройденного пути и дрейфа. Был также измеритель глубины, посредством коего они могли записывать результаты зондирования дна в радиусе мили от корабля. Все их инструменты для измерения расстояний используют для достижения своих целей радиоактивность различных элементов.

Однако из-за их совершенно неверных карт ценность этих инструментов сильно снижается, потому что, вне зависимости от того, какой курс прокладывают капитаны и штурманы (если он только не лежит строго на север), корабли, движущиеся по прямой, всегда отклоняются к антарктическим областям. Амторианские моряки могут знать, что впереди лежит суша, и на каком расстоянии она находится, но никогда не могут быть уверены, какой именно это берег — разве только если путешествие было коротким и хорошо знакомым. По этой причине они курсируют в пределах видимости суши всегда, когда это возможно.

В результате путешествия, которые могли бы быть короткими, становятся гораздо длиннее. Другим результатом является то, что размах амторианских морских исследований сильно ограничен. Я думаю, даже в южной умеренной зоне существуют огромные области, которые не были открыты ни вепайянами, ни тористами. А о существовании северного полушария они и не подозревают. На картах, которые мне показывал Данус, значительные области не были помечены ничем, кроме единственного слова «джорам» — океан.

И все же, несмотря ни на что (а может быть, и благодаря этому), я верил, что мы справимся с управлением кораблем ничуть не хуже его теперешних офицеров. Кирон был со мной согласен.

— По крайней мере, мы примерно знаем направление, где находится Тора, — заметил он. — Все что нам остается сделать, это плыть в другом направлении.

По мере того, как наши планы созревали, мы все больше убеждались в осуществимости предприятия. К нам присоединилось уже двадцать заключенных, пятеро из них — вепайяне. Эту небольшую группу мы организовали в тайное общество с ежедневно менявшимися паролями, знаками и рукопожатием, которое было последним напоминанием о братстве в моем колледже в дни учебы. Мы также приняли название группы. Мы назвали себя Солдатами свободы. Я был избран вукором, или капитаном. Гамфор, Кирон, Зог и Хонан были моими старшими лейтенантами, хотя я предупредил, что, если мы успешно захватим корабли, вторым командиром после меня будет Камлот.

Наш план действий был разработан в деталях. Каждый человек точно знал, что от него потребуется. Одни должны были обезоружить дозорных, другие — отправиться в каюты офицеров, чтобы отобрать их оружие и ключи. Затем мы столкнемся с командой и предоставим тем, кто захочет присоединиться к нам, возможность сделать это.

Что же касается тех, кто не захочет... здесь я столкнулся с серьезной проблемой. Почти все Солдаты свободы хотели уничтожить тех, кто не присоединится к нам, и в самом деле, альтернативы вроде бы не было. Я все же надеялся, что смогу найти более гуманный способ, как с ними поступить.

Среди заключенных был один человек, который у всех нас вызывал подозрения. У него было злое лицо, но это было не единственной и даже не главной причиной наших подозрений. Он ежедневно устраивал образцово-показательные выступления о продажности и глупости тористских лидеров. Его было приятно слушать, но трудно было понять, почему его до сих не упрятали в карцер, тем более, что он не слишком скрывался, кладя охулки на правительство и партию. Мы внимательно наблюдали за ним, избегая его, когда возможно; и каждый член нашей группы был предупрежден, что с ним нужно разговаривать очень осторожно.

Этот человек, которого звали Энус, постоянно выискивал кого-нибудь из нашей группы и втягивал их в разговоры, которые мгновенно переводил на тему торизма и своей к нему ненависти. Он непрестанно спрашивал каждого из нас о других, всегда клевеща, что такой-то и такой-то наверняка шпион. Но, разумеется, мы ожидали чего-то вроде этого и заранее к этому подготовились. Этот тип мог подозревать нас сколько ему угодно. Пока у него не было против нас доказательств, я не видел, как он может нам повредить. Мне, воспитанному на Александре Дюма и Анне Радклиф, все это вообще казалось дурной пародией или игрой в солдатики. Каждые полчаса мне приходилось убеждать себя, что дело обстоит немножко серьезнее, и на карту, в общем-то, поставлены моя собственная жизнь и моя свобода.

Однажды Кирон подошел ко мне, изо всех сил скрывая волнение. Это было в конце дня, и нам только что раздали вечернюю пищу — сушеную рыбу и черствый хлеб темного цвета, сделанный из муки грубого помола.

— У меня новости, Карсон, — прошептал он.

— Давай отойдем в угол и станем есть, — предложил я, и мы отошли вместе, смеясь и обсуждая события дня обычным тоном. Когда мы уселись на полу, чтобы съесть нашу скудную пищу, к нам присоединился Зог.

— Придвинься ближе, Зог, — велел Кирон. — Я должен сказать вам кое-что, чего не должен слышать никто, кроме Солдата свободы.

Он сказал не «Солдат свободы», а «кунг, кунг, кунг». Это амторианские буквы — первые буквы названия нашего общества. Когда я впервые услышал эту аббревиатуру, я невольно усмехнулся некоторому совпадению с хорошо известными страницами земной истории. «Кунг-кунг-кунг»... Честное слово, мне не хватало только белого балахона, чтобы сражаться с коммунизмом на Венере по всем правилам!

— Когда я буду говорить, — предостерег нас Кирон, — вы должны часто смеяться, как будто я рассказываю смешную историю, тогда, быть может, никто не заподозрит, что это не совсем так.

— Сегодня я работал в оружейной корабля, чистил пистолеты, — начал он. — Солдат, который охранял меня — мой старый друг, мы с ним вместе служили в армии джонга. Он мне как брат. Любой из нас отдаст за другого жизнь. Мы вспоминали старые времена под знаменами джонга и сравнивали те дни с этими, а особенно — офицеров старого режима с нынешними. Как я, как любой старый солдат, он ненавидит своих офицеров, так что нам было о чем поговорить.

Вдруг совершенно неожиданно он спросил меня: «Что это за слухи ходят о заговоре среди заключенных?»

Я чуть не упал, но не подал вида, ибо есть времена, когда человек не может доверять даже собственному брату. «Что ты слышал?»спросил я.

«Я подслушал, как один офицер разговаривал с другим», — сказал он. -«Они говорили, что человек по имени Энус доложил об этом капитану, и что капитан велел Энусу узнать имена всех участников заговора и выяснить их планы, если он сможет.»

«И что сказал Энус?»спросил я своего друга.

«Он сказал, что если капитан даст ему бутыль вина, то он полагает, что ему удастся напоить одного из заговорщиков и вытянуть из него сведения. Капитан дал ему бутыль вина. Это было сегодня.»

Мой друг посмотрел на меня очень внимательно и сказал: «Кирон, мы с тобой больше, чем братья. Если я могу помочь тебе, ты только скажи.»

Я знал, что это так и, видя, как мы близки к разоблачению, я решил довериться ему и принять его помощь. Я рассказал ему все. Надеюсь, ты не сочтешь, что я действовал неверно, Карсон.

— Никоим образом, — уверил я его. — Нам пришлось открыть наши планы и другим людям, которых мы почти не знаем, и которым доверяем гораздо меньше, чем ты своему другу. Что он сказал, когда услышал твой рассказ?

— Он сказал, что поможет нам, и что, когда мы восстанем, он присоединится к нам. Он пообещал еще, что многие другие солдаты поступят так же. Но самое важное, что он сделал — он дал мне ключ от оружейной.

— Прекрасно! — воскликнул я. — Тогда я не вижу, почему бы нам не восстать немедленно.

— Сегодня ночью? — жадно спросил Зог.

— Сегодня ночью! — ответил я. — Передайте Гамфору и Хонану, а потом — всем остальным Солдатам свободы.

Мы рассмеялись от всего сердца, как будто один из нас отпустил удачную шутку, и Кирон с Зогом покинули меня, чтобы познакомить Гамфора и Хонана с нашим планом.

Однако на Венере, как и на Земле, самые хорошо задуманные планы, как говорится, идут вразнос. С тех пор, как мы покинули гавань Вепайи, каждую ночь люк нашей скверно проветриваемой тюрьмы оставался открытым, чтобы мы могли хоть как-то дышать, а один из дозорных стоял на страже рядом, следя, чтобы никто не выбрался наружу.

Но сегодня люк был закрыт.

— Вот что наделал Энус, — проворчал Кирон.

— Тогда нам придется поднять восстание днем, — прошептал я, — но мы уже не успеем предупредить всех сейчас. Здесь, внизу, так тихо, что нас наверняка услышит кто-нибудь чужой, если мы попытаемся передать весть.

— Значит, завтра, — сказал Кирон.

Этой ночью я долго не мог заснуть, так как был преисполнен опасений за всю нашу затею. Теперь было очевидно, что капитан многое подозревает. И хотя он не знает подробностей того, что мы замышляем, ему известно, что готовится какая-то заваруха, и он не станет рисковать.

Пока я лежал без сна, пытаясь составить план на завтра, я слышал, как кто-то крадется по комнате, а время от времени до меня доносился шепот. Я мог только строить догадки, кто это, и стараться угадать, чем он занят. Я вспомнил о бутылке вина, которая должна была быть у Энуса, и мне пришло в голову, что, может, он пытается устроить вечеринку. Но голоса были слишком уж приглушенными, чтобы послужить поддержкой этой версии. Пьяные люди не могут говорить так тихо, даже в тюрьме.

Я услышал сдавленный крик, шум, похожий на краткую потасовку, а затем комнату вновь окутала тишина.

— Кому-то приснился плохой сон, — сказал я себе и заснул.

Наконец, пришло утро. Люк был открыт, пропуская немного света, чтобы развеять мрак нашей тюрьмы. Моряк опустил нам корзину с пищей — нашим скудным завтраком. Мы, как обычно, собрались вокруг корзины, каждый взял свою долю и удалился, чтобы ее съесть. Внезапно из дальнего угла раздался крик.

— Посмотрите сюда! — кричал один из заключенных. — Энус убит!

10. ВОССТАНИЕ

Действительно, Энус был убит, и по этому поводу было много шума и криков — по-моему, гораздо больше шума и криков, чем должна была бы вызвать смерть обычного заключенного. В нашем трюме было полно солдат и офицеров. Энус безропотно лежал на спине, мертвый и неприглядный; рядом с ним стояла недопитая бутыль вина. Смерть не красила этого противного парня, вот разве что на горле появились цветные пятна там, где чьи-то мощные пальцы сдавили его. Энус был задушен.

Вскоре нас собрали на палубе и обыскали — очевидно, в поисках оружия. Капитана корабля явился самолично провести расследование. Он был рассержен, взволнован, и, я думаю, слегка напуган. Он допрашивал нас одного за другим. Когда пришел мой черед подвергнуться допросу, я, нехороший мальчишка, не сказал ему, что слышал ночью. Я сказал, что мирно спал всю ночь в углу комнаты, противоположном тому, где было найдено тело Энуса. Я знаю, что врать нехорошо...

— Ты был знаком с покойником? — спросил он.

— Не больше чем с любым другим из заключенных, — ответил я.

— Но с некоторыми из них ты даже очень хорошо знаком, — сказал он, как мне показалось, делая ударение на этих словах. — Ты когда-нибудь говорил с ним?

— Да, он несколько раз заговаривал со мной.

— О чем? — потребовал ответа капитан.

— В основном, он выступал с разоблачениями торизма.

— Но он был торист! — воскликнул капитан.

Капитан был все-таки слишком глуп для того, чтобы быть капитаном. Я нравился себе на этом посту гораздо больше.

Ни за что на свете не подумал бы этого, судя по его разговорам, — ответил я. — За что же тогда он попал в тюремный трюм? Впрочем, если он был тористом, то, несомненно, он был изменником. Он все время пытался заинтересовать меня планами захватить корабль и, простите, переубивать всех офицеров. Я думаю, что он говорил об этом и с другими.

Я говорил достаточно громко, чтобы меня слышали все. Я хотел, чтобы мои сообразительные Солдаты свободы получили от меня маленький намек. Если многие из нас расскажут одно и то же, это может убедить офицеров, что история Энуса о заговоре была плодом его собственного воображения в попытке добиться награды от начальства — фокус, ничуть не противоречащий шпионской этике.

— Удалось ему убедить кого-нибудь из заключенных присоединиться к нему? — спросил капитан.

— Я думаю, нет. Все смеялись над ним.

— Не догадываешься ли ты, кто его убил?

— Наверное, какой-нибудь человек, еще надеющийся на прощение, которого возмутила измена, — нагло сказал я.

Когда капитан допрашивал остальных, задавая им сходные вопросы, я был рад услышать, что почти ко всем Солдатам свободы цеплялся вероломный Энус, чьи предательские инсинуации они с негодованием отвергли. А Зог и вовсе сказал, что он никогда не разговаривал с ним — что, насколько мне известно, было чистой правдой. Правду говорить тоже иногда полезно.

Когда капитан закончил расследование, он был от истины раза в три дальше, чем когда начинал его. Я убежден, что он отправился на корму в дурном настроении. И, пожалуй, в убеждении, что его ловко провели, но неизвестно кто, неизвестно как и зачем.

Я очень волновался, когда нас обыскивали, потому что боялся, что у Кирона найдут ключ от оружейной. Но его не нашли. Потом Кирон сказал мне, что спрятал его в волосах еще ночью — из предосторожности.

В амторианском дне 26 часов, 56 минут, 4 секунды земного времени. Амторианцы делят его на двадцать равных периодов, называемых ти, которые я для простоты буду переводить в земные часы, хотя такой период и состоит из 80,895 земных минут. На корабле время возвещает трубач, играя разные музыкальные такты для каждого часа дня. Первый час примерно соответствует рассвету. В это время заключенных будят и кормят. Через сорок минут они начинают работу, которая продолжается до десятого часа, с коротким перерывом на еду в середине дня. Иногда нам разрешалось закончить работу в девятом и даже в восьмом часу, все зависило от каприза наших хозяев.

В этот день во время дневного перерыва на отдых Солдаты свободы собрались вместе. Я был определенно настроен действовать немедленно. Я пустил весть, что мы поднимем восстание во второй половине дня, в момент, когда трубач сыграет седьмой час. Те из нас, кто будет работать на корме, недалеко от оружейной, должны броситься туда вместе с Кироном, который откроет ее, если она окажется закрыта. Остальные должны будут атаковать ближайших солдат, пользуясь как оружием всем, что попадется под руку, а если ничего не попадется — голыми руками отобрать у солдат пистолеты и мечи. Пятеро наших должны были объяснить офицерам, в чем, собственно, дело. Рекомендовалось все время издавать устрашающий боевой клич «За свободу!» Временно незанятые в драке получили команду убеждать остальных заключенных и солдатов присоединиться к нам.

Это был безумный замысел, на который могли решиться только отчаявшиеся люди во главе с авантюристом. Авантюрист — это, наверное, я.

Седьмой час был выбран потому, что в это время почти все офицеры собирались в караульной, где их ждала легкая еда и вино. Мы предпочли бы осуществить наш план ночью, но боялись, что нас теперь постоянно будут на ночь запирать внизу, а случай с Энусом показал, что наш заговор может быть в любое время раскрыт, так что мы не решались ждать.

Должен признаться, что по мере приближения назначенного часа мое волнение все возрастало. Время от времени я бросал взгляды на других членов нашей небольшой группы и мне казалось, что одни из них проявляют признаки беспокойства, тогда как другие работали совершенно спокойно, как будто ничего необычного не должно было произойти. Среди этих последних был Зог. Он работал неподалеку от меня.

Он ни разу не глянул на башенную палубу, откуда трубачу предстояло сыграть роковую мелодию, хотя я сам с трудом удерживался от того, чтобы не смотреть туда. Никто бы не заподозрил, что Зог собирается вот-вот напасть на солдата, беспечно развалившегося рядом с ним. Точно так же никому бы и в голову не пришло, что прошлой ночью он уже убил одного человека. Он мурлыкал какую-то мелодию, полируя ствол большой пушки.

Гамфор и Кирон, к счастью, работали на корме. Я видел, что Кирон, драя палубу, подбирается все ближе и ближе к двери оружейной. По мере того, как приближался урочный час, я все сильнее желал, чтобы Камлот оказался рядом. Он мог сделать так много для успеха нашего переворота, а тем временем он даже не знал, что такое восстание готовится, а о том, что оно вот-вот начнется, и подавно.

Осматриваясь вокруг, я встретил взгляд Зога. Раб как-то очень торжественно закрыл левый глаз. Наконец-то он подал знак, что он наготове. Это было не так уж важно, но вдохнуло в меня новые силы. Почему-то прошедшие полчаса я чувствовал себя очень одиноким.

Время приближалось к часу «ноль». Я переместился поближе к моему охраннику, так, чтобы стоять прямо перед ним, повернувшись к нему спиной. Я точно знал, что буду делать, и знал, что добьюсь успеха. Человек за моей спиной и представить себе не мог, что через минуту или даже через несколько секунд он будет лежать без чувств на палубе, а пленник, которого он охраняет, будет подбирать его меч, кинжал и пистолет — и все это произойдет, когда последние ноты мелодии седьмого часа будут разноситься над спокойными водами амторианского океана.

Сейчас я стоял спиной к палубным постройкам. Я не мог видеть трубача, когда он вышел из башни, чтобы дать сигнал, но еще до того, как он вышел на башенную палубу, Я ЗНАЛ, что ждать осталось недолго.

И все же когда прозвучала первая нота, я был захвачен врасплох, как будто считал, что она никогда не прозвучит.

Однако мое напряжение было чисто психическим, оно никак не отразилась на физических реакциях, которые требовались прямо сейчас. Как только первая нота достигла моего слуха, я очень перенервничал, почти что испугался; как боевой автомат, развернулся на пятках и врезал правой рукой по подбородку моего ничего не подозревавшего стража. Это был один из тех ударов, которые называют сокрушительными. Стражник свалился на месте. Пока я наклонился, чтобы забрать оружие, вся палуба превратилась в ад кромешный. Раздавались крики, стоны, проклятия, а громче всего — боевой клич Солдатов свободы. Мой отряд ударил, и ударил всерьез.

Сейчас я впервые услышал жуткое шипящее стаккато амторианского оружия. Вы слышали, как работает старая, плохая рентгеновская установка? Звук был очень похож, но громче и более зловещий. Я выхватил меч из ножен и пистолет из кобуры моего упавшего стража, не задерживаясь, чтобы снять с него пояс. И вот передо мной открылась сцена, которой я так долго ждал. Я увидел, как могучий Зог вырвал оружие из рук солдата, а затем поднял его тело над головой и вышвырнул за борт. Как видно, у Зога не нашлось времени и сил обращать его в нашу веру.

У дверей оружейной кипела битва. Наши старались прорваться внутрь, солдаты стреляли в них. Я бросился туда. Мне навстречу выскочил солдат, и я услышал шипение смертоносных лучей, которые, должно быть, прошли совсем рядом со мной. Он, должно быть, тоже очень волновался, или просто был плохим стрелком, но он промахнулся. С десяти футов промахнулся. Я направил на него только что отобранный пистолет и нажал на спуск. Солдат упал на палубу с дырой в груди, а я устремился вперед.

Сражение у дверей оружейной велось мечами, кинжалами и кулаками, потому что противники успели так перемешаться, что никто не мог воспользоваться пистолетом, рискуя попасть в своего. Я прыгнул в эту суматоху. Заткнув пистолет за набедренную повязку, я обрушился с мечом на огромного звероподобного солдата, который уже чуть было не заколол Хонана. Затем я схватил другого противника за волосы и оттащил его от двери, крикнув Хонану, чтобы он прикончил его. У меня не было времени, чтобы сначала вонзить в него клинок, а затем еще и вытащить его. Я хотел как можно скорее оказаться в оружейной рядом с Кироном и помочь ему.

Все время я слышал, как мои люди выкрикивают «За свободу!» или предлагают солдатам присоединиться к нам. Насколько я мог судить, заключенные уже так и сделали. Теперь путь мне преграждал еще один солдат. Он стоял ко мне спиной, и я уже собрался схватить его и отшвырнуть к Хонану и другим, которые бились рядом, когда он вонзил свой кинжал в спину стоящего перед ним солдата и крикнул: «За свободу!» Так что по крайней мере одного перебежчика я увидел. В тот момент я этого еще не знал, но перебежчиков было уже много.

Когда я, наконец, попал в оружейную, то увидел, что Кирон раздает оружие с такой скоростью, с какой это способен делать только автомат, пекущий пончики. Многие из восставших лезли через окна, чтобы получить оружие, и каждому из них Кирон передавал по нескольку мечей и пистолетов, чтобы те раздали их другим на палубе.

Убедившись, что здесь все в поряджке, я собрал несколько человек, и мы стали подниматься по трапам на верхние палубы, с которых офицеры стреляли в кучу — по восставшим, и одновременно по собственным солдатам. Именно это глупое занятие и привлекло многих солдат на нашу сторону. Чуть ли не первым, кого я увидел, поднявшись на вторую палубу, был Камлот. В одной руке у него был меч, в другой — пистолет, из которого он стрелял по группе офицеров, которые пытались добраться до основной палубы, чтобы принять там командование над солдатами, сохранившими видимость лояльности.

Можете быть уверены, что я был счастлив снова увидеть друга. Когда я подскочил к нему и открыл огонь по офицерам, он одарил меня краткой улыбкой в знак узнавания.

Трое из пяти наших противников-офицеров упали, а оставшиеся двое повернулись и убежали по трапу на самую верхнюю палубу. За нами было двадцать или больше участников восстания, которые горели желанием добраться туда, где укрылись сейчас все выжившие офицеры.

Я видел, что другие восставшие толпятся на трапах, стремясь вверх, чтобы присоединиться к своим товарищам. Камлот и я во главе небольшого отряда бросились на верхнюю палубу, но в это время толпа вопящих, изрыгающих проклятия людей обогнала нас по трапам противоположного борта и набросилась на офицеров.

Люди были абсолютно неуправляемы, и, поскольку среди них было всего несколько человек из первоначальной группы Солдат свободы, большинство из них не знало лидеров, и каждый дрался сам за себя. Я хотел, как и собирался, защитить офицеров, но сейчас уже не мог воспрепятствовать мясорубке, в которой было потеряно куда больше жизней, чем необходимо.

Офицеры, прижатые к стене, сражались за свою жизнь и перебили многих, но в конце концов их смели простым численным превосходством. Казалось, каждый из рядовых матросов и солдат имел зуб либо на кого-то определенного из офицеров, либо на всю их породу в целом. К тому времени, как они набросились на последний оплот репрессивной власти — овальную башню на верхней палубе — все превратились в бешеных маньяков.

Каждого офицера, который падал убитым или раненым, перебрасывали палубой ниже, где находилось много желающих сбросить его на главную палубу. Оттуда в свою очередь оставшиеся клочья бросали в море. Затем восставшие прорвались в башню, откуда выволокли оставшихся офицеров. С одними расправились здесь же, на верхней палубе, других сбросили вопящей толпе вниз.

Капитана выволокли последним. Его обнаружили в шкафу в собственной каюте. При виде его раздался такой вопль ярости и ненависти, какого я надеюсь больше никогда не услышать. Мы с Камлотом стояли в стороне, бессильные свидетели этой бури ненависти. На наших глазах капитана по частям спустили вниз и выбросили в море.

Со смертью капитана битва была окончена. Корабль был в наших руках. Мой план был успешно выполнен, однако я вдруг подумал, что революция — достаточно опасное мероприятие. Похоже, я разбудил слишком грозную и неуправляемую силу, с которой будет нелегко сладить. Я тронул Камлота за руку.

— Пойдем со мной, — позвал я и направился к главной палубе.

— Кто все это начал? — спросил он, пока мы проталкивались среди взволнованных участников восстания.

— Восстание — это мой план, но кровавая бойня не предусматривалась, — ответил я. — Теперь мы должны попытаться возродить порядок из этого хаоса.

— Если сможем, — заметил он с сомнением в голосе.

Пробираясь на главную палубу, я собрал вокруг себя сколько смог народу из моего начального отряда Солдат свободы. Когда мы, наконец, добрались до цели, почти все они были со мной. Среди восставших я обнаружил трубача, который, сам того не ведая, подал сигнал к нашей атаке. Я приказал ему протрубить сигнал, чтобы все собрались на главной палубе. Я не знал, послушаются сигнала трубы, или нет. Но привычка имеет столь сильную власть над людьми, что как только прозвучал сигнал, все стали собираться на главную палубу отовсюду.

Я взобрался на казенную часть одного из орудий и, окруженный верным отрядом, объявил, что Солдаты свободы захватили власть на корабле и те, кто хочет присоединиться к нам, должны подчиняться вукору отряда. Остальных мы высадим на берег.

— Кто вукор? — потребовал ответа солдат, которого я приметил еще в схватке у башен за особую жестокость с офицерами.

— Это я, — ответил я.

— Вукором должен быть один из нас, — проворчал он.

— Карсон запланировал восстание и привел его к победе, — выкрикнул Кирон. — Карсон — наш вукор.

Из глоток моего отряда и сотни новообращенных вырвались возгласы одобрения, но много было и тех, кто молчал или вполголоса говорил что-то недовольным тоном своим соседям. Среди них был и тот солдат, который возражал против моего лидерства. Я заметил, что вокруг него уже собирается оппозиционная фракция.

— Необходимо, — сказал я, — чтобы все тотчас вернулись к своим обязанностям, потому что кораблем нужно управлять независимо от того, кто командует. Если есть какие-либо вопросы относительно того, кто лидер, их можно решить позже. В настоящее время командую я. Камлот, Гамфор, Кирон, Зог и Хонан — мои лейтенанты. Они командуют кораблем вместе со мной. Все оружие должно быть немедленно сдано Кирону в оружейную. Оружие остается только у тех, кому Кирон выдаст его для несения дозора.

— Никто не посмеет разоружить меня, — взорвался непокорный солдат. — Я воин, я был вооружен всю жизнь. У меня столько же прав носить оружие, сколько и у любого другого, и даже больше. Мы все теперь свободные люди. Я не стану подчиняться таким приказам.

Зог, который продвигался к нему все ближе, пока тот говорил, схватил его одной могучей рукой за горло, а другой сорвал с него пояс.

— Ты слушаешь приказы нового вукора или отправляешься за борт, — проворчал он, освобождая его и передавая его оружие Кирону.

Мгновение стояла тишина, и ситуация была нехорошо напряженной. Затем кто-то засмеялся и воскликнул, передразнивая: «Никто не посмеет разоружить меня! Остынь, Кодж!» Это вызвало общий смех, и я понял, что опасность на некоторое время миновала.

Кирон, чувствуя, что момент подходящий, велел всем явиться к оружейной и сдать оружие. Остальные члены первоначального отряда проводили народ на корму, следуя буквально по пятам за самыми беспокойными.

Прошел час, прежде чем было восстановлено подобие порядка. Камлот, Гамфор и я собрались в командной башне, своего рода рубке, где хранились карты и приборы.

Второй корабль, ничего не замечая, уже скрылся за горизонтом. Мы обсуждали меры, которые следует предпринять, чтобы захватить его без кровопролития и спасти Дуари и других вепайянских пленников, находящихся на его борту. Такая идея была у меня с самого начала, как только возник план захватить наш корабль. Камлот заговорил о том же сразу после боя. Но Гамфор серьезно сомневался в осуществимости проекта.

— Люди не заинтересованы в благополучии Вепайи, — напомнил он, — и могут прийти в негодование от идеи рисковать своими жизнями и только что обретенной свободой ради чего-то, что для них ничего не значит.

— Что ты сам думаешь об этом? — спросил я.

— Я подчиняюсь твоим распоряжениям, — ответил он. — Я сделаю все, что ты прикажешь. Но я — только один человек. А у тебя на борту две сотни тех, с чьими желаниями ты должен считаться.

— Я буду считаться только со своими офицерами, — ответил я. — Остальным я буду отдавать приказы.

— Это единственный способ, — с облегчением сказал Камлот.

— Оповестите остальных офицеров, что мы атакуем «Совонг» на рассвете, — велел я им.

— Но мы не посмеем открыть огонь по кораблю, — запротестовал Камлот, — иначе мы подвергнем опасности жизнь Дуари.

— Я намерен взять корабль на абордаж, — ответил я. — В этот час на палубе не будет никого, кроме дозорных. Наши корабли уже дважды подходили близко друг к другу при спокойном море, так что наше приближение не вызовет подозрений, Абордажный отряд будет состоять из сотни человек. Они будут прятаться, пока корабли не окажутся борт к борту и не прозвучит команда к абордажу. В утренние часы море обычно спокойно; если же завтра начнется волнение, нам придется отложить атаку до следующего утра.

— Отдайте строгий приказ, что резни быть не должно. Не убивать никого, кто не сопротивляется. Все оружие и запас провизии мы перенесем с «Совонга» на «Софал».

— И что ты предлагаешь делать потом? — спросил Гамфор.

— Сейчас доберусь и до этого, — ответил я, — но сначала я хочу удостовериться в настроении людей на борту «Софала». Ты, Гамфор, и Камлот, сообщите остальным офицерам о моих планах до того момента, до которого я их изложил. Затем соберите отряд Солдат свободы и расскажите им о моих намерениях. После этого велите им распространить сведения среди остальных и сообщить вам имена тех, кто встретил план с неодобрением. Этих мы оставим на борту «Совонга», а вместе с ними — всех, кто сам пожелает перейти туда. В одиннадцатом часу выстройте всех людей на главной палубе. Я объясню подробности.

Камлот и Гамфор отправились исполнять мой приказ, а я вернулся к картам. «Софал» двигался вперед, набирая ход, и понемногу догонял «Совонг» — хотя и не с такой скоростью, чтобы это показалось преследованием. Я был уверен, что на «Совонге» ничего не знали о том, что произошло на нашем корабле, потому что амториане незнакомы с беспроволочной коммуникацией, а у офицеров «Софала» не было времени подать сигнал своим товарищам на «Совонге» — так внезапно было поднято восстание и так быстро оно закончилось нашей победой.

По мере приближения одиннадцатого часа я обратил внимание, что в самых различных местах собираются группы людей. Очевидно, они обсуждали информацию, которую распространили среди них Солдаты свободы. В одной группе, которая была больше других, шумно разглагольствовал оратор, в котором я узнал Коджа. С самого начала было очевидно, что этот парень окажется возмутителем спокойствия. Каким влиянием он пользовался, я не знал, но не сомневался, что оно будет обращено против меня. Я надеялся избавиться от него, когда мы захватим «Совонг».

Когда трубач просигналил время, люди быстро собрались, и я спустился вниз, чтобы обратиться к ним. Я стоял прямо над ними, на одной из нижних ступенек, где я мог следить за всеми и был виден всем. Большинство вело себя тихо и слушало внимательно. Одна небольшая группа шепталась и бормотала. В центре ее стоял Кодж.

— На рассвете мы возьмем «Совонг» на абордаж и захватим корабль, — начал я. — Вы получите приказы от ваших непосредственных командиров, офицеров, но один я хочу выделить особо: не должно быть ненужных убийств. После того, как мы захватим корабль, мы переместим на «Софал» часть провизии, оружие и заключенных. Одновременно мы переведем с «Софала» на «Совонг» всех тех, кто не хочет оставаться на этом корабле под моим командованием, а также тех, кого я не хочу оставлять здесь, — при этих словах я посмотрел прямо на Коджа и на недовольных вокруг него.

Я объясню, что я планирую на будущее, чтобы каждый из вас мог определить до рассвета, хочет ли он стать членом моей команды. Те, которые захотят, должны будут подчиняться приказам, но они будут получать свою часть добычи, если у нас появится добыча. У нас будет две цели: нападать на корабли тористов и исследовать неизвестные области Амтор — после того, как мы вернем вепайянских пленников в их страну.

Нас ждут увлекательные приключения. Будут на нашем пути и опасности. Мне не нужны в команде ни трусы, ни баламуты. У нас должна быть добыча, потому что я уверен, что корабли тористов с богатым грузом постоянно пересекают моря Амтор, и я знаю, что мы всегда найдем рынок сбыта для тех военных трофеев, которые попадут в наши руки. Я говорю «военных», потому что это будет настоящая война Солдатов свободы против тирании и угнетения.

Сейчас возвращайтесь к себе и будьте готовы показать свою доблесть на рассвете.

вперёд

в начало назад