Солнце уже высоко стояло на небе, когда Стэндертон-Квиль наконец проснулся. Он потянулся всем своим могучим телом, громко зевнул и медленно поднялся. Давно уже ему не случалось так хорошо выспаться!
— Право, я буду отныне рекомендовать полеты в гранате, как средство от бессонницы! — шутливо промолвил он. — Правда, в настоящее время это еще дорогое лекарство, но через какую-либо четверть столетия такие гранаты так же просто будут стоять у людей в гаражах, как теперь летательные аппараты с пропеллерами или электрические курьерские автомобили! Без сомнения, эта замечательная поездка с представителем правительства в оледенелые области Севера много будет способствовать популяризация нового средства сообщения. Наконец-то, после необычайно дорогих затрат и продолжительных построек моделей, и опытов, заводы Готорна принесут свой плод и дадут прибыль!
Он потянулся к часам и взглянул на циферблат. Но тут его взгляд упал на телефон. Зеленая лампа горела, возможно, уже несколько часов. Его вызывали. Чорт возьми! Да ведь скоро полдень!
Инженер мгновенно выскочил из постели. Он подошел к аппарату, нажал кнопку телефонных фонографов, записывавших речь вызывавшего. Механизм зажужжал и хриплым голосом начал выкладывать запечатленные на восковом валике слова:
— Вызывают узамбаранитные заводы из Капштадта 13 июня, 9 часов утра. Просят как можно скорее сделать встречный вызов.
Не тратя драгоценного времени на окончание туалета, Стэндертон-Квиль постарался добиться соединения с Капштатом. Затем он кинулся в соседнюю комнату и скрылся под бурным душем; фыркая, как морж, он растирал свое стальное тело, пока не сделался красным, как рак, наскоро пригладил щеткой невысокую чащу своей шевелюры и облачился в костюм. Прислуживавший ему шустрый паренек небольшого роста, Уйям, явился с утренним завтраком, и не успел инженер отпить глоток чаю, как зеленая лампа опять загорелась.
— Алло!
— Это вы, Стэндертон?
— Жив и здоровехонек, Готорн!
— Вот уже двенадцать часов я вас выслеживаю, дружище; где вы пропадали?
Инженер засмеялся.
— Ведь вы знаете, что я ездил в гранате на Север с членом Совета Измаилом Чак. Устал до смерти! Не успел вернуться, как оказалось -необходима новая поездка в Рим. Я вернулся поздно вечером, спал, как мертвый, и всего только десять минут, как проснулся!
— Что, благополучно сошла у вас поездка на Север? Не отказывался ли действовать руль и т. п.
— Все шло, как по маслу! Только толчки все еще очень сильны! Нужно еще уменьшить размеры взрывчатых пилюль — пустить больше вспышек в секунду; это повысит равномерность полета и смягчит толчки.
— Об этом мы еще поговорим. Ну, а теперь слушайте, Стэндертон! Затевается дело величайшей важности! План небывалого, неслыханного значения! Я не могу об этом говорить по телефону. Выполнение этого плана в существенной мере зависит от вашего содействия. Самое главное — надо явиться сюда, узнать план, высказать свое мнение и обещать содействие, если вы прийдете к убеждению, что дело осуществимо! А после этого немедленно нужно будет соединитьться с правительством. Ну-с? Можете вы приехать, и когда? Чем скорее, тем лучше!
— Да вы меня заинтриговали! Пахнет какой то совсем необычайной сенсацией!
— Вы будете потрясены. Итак, когда вас ждать?
— Мне, конечно, хотелось бы послезавтра утром присутствовать на большом заседании Центрального Совета, но раз это дело так важно... Технические проблемы всегда мне были милее, чем самые талантливые парламентские речи. Во всяком случае, раньше вечера я к вам не приеду, я многое запустил в эти дни. Нужно еще немножко поспать, а уж к полуночи я снимусь с места. Если я сяду в одну из малых гранат, то буду к полудню. Ночь теперь лунная, поездка по южной части нашей дивной страны будет великолепна, я не сомневаюсь, что мой старый Ковенкотт, талантливейший машинист, когда либо работавший под солнцем Африки, с большим удовольствием вытащит стального коня из стойла, ибо его любимая поговорка: „Чем сказочней, тем лучше!“ Он и то сердит за то, что я не взял его с собой на Север.
— Превосходно! Итак, завтра вы обедаете у меня. Но приготовьтесь отлучиться на несколько дней, Стендертон; говорить придется о многом! Ну, не буду вас задерживать. Досвидания!
— Досвиданья!
И зеленая лампа погасла.
Завтрак никогда не отнимал у Стэндертон-Квиля много времени, а на этот раз он уже после первой чашки чая вихрем пролетел мимо изумленного Уйяма, который еле успел подать ему палку и шляпу. Он успел еще на ходу потрепать чернокожего малыша по тщательно завитым кудрям, бросил ему пачку папирос и вскочил в приготовленный лифт. Новые крупные планы! Это было в его вкусе. Да и крупные же должны быть планы, ибо Готорн не так-то легко поворачивался и никогда не заставлял людей совершать ночные поездки почти в четыре тысячи километров, если это не пахло серьезным делом!
День прошел для Стэндертона даже быстрей, чем он думал. Ковенкотт, которого он своевременно предупредил, любовно и тщательно чистил на большом аэродроме блестящий снаряд, которому суждено было через несколько часов полететь в лунном сиянии. Он внимательнейшим образом исследовал каждую часть машины, вдвинул длинные оловянные ящики с крохотными взрывчатыми пилюльками в автоматы и прочистил метательное жерло. Затем он вкатил аппарат обратно в сарай, к закату солнца запер ворота и лег возле своей возлюбленной гранаты на матрац, чтобы поспать немножко.
При последнем ударе двенадцати Стэндертон постучался в ворота. Он разложил карту на компасном столике, испробовал компас, аккумуляторы для освещения и с помощью Ковенкотта выкатил летательный аппарат на двор, на покатую платформу для старта. Спустя десять минут они молниеоносно взмыли в воздух, а платформа с грохотом откатилась в сарай, соскочив с рельсов.
Старый сторож недобрительно покачал головой и посмотрел вслед снаряду, быстро исчезавшему в черной вышине. Все больше с ума сходит мир! Вот уж его и десятью конями не втащили бы в эту новую штуку. С него вполне достаточно спокойного аэроплана с пропеллером; но ничего не поделаешь, мир идет вперед — должно, так тому и быть!
Граната, в последний раз блеснув крохотной звездочкой, пропала, наконец, из глаз старика. Ворча, он принялся запирать ворота сарая.
А редкостная птица летела на страшной высоте, оставляя за собой легкую беловатую полоску облачков от взрывов.
Стэндертон-Квиль стоял неподвижно в своей рулевой кабинке и смотрел в ночную тьму. Теперь он мог ориентироваться по созвездиям.
Внизу, в глубокой тьме, тонула земля и лишь местами виднелись мерцающие островки больших городов. На востоке чуть чуть светилась огромная гладь Индийского океана. А прямо впереди, в венце из гор, мерцал продолговатый бассейн озера Ньясса.
А в вышине все горело нежным светом, местами едкая лиловая дымка. Это были пылевые массы, еще и теперь освещавшиеся солнечными лучами, благодаря искривлению их за краем земного шара. Звезды теперь приобрели насыщенный зеленый свет — точно изумруды в недосягаемой дали. Но вот на востоке небо стало светлее, из-за туманного горизонта поднялся месяц на ущербе, как светящаяся ладья. Внизу все плясало и качалось в призрачном хороводе. Местами блестело зеркало озера или полоска реки. Горные кряжи отбрасывали длинные тени, обширные леса черными пятнами вырастали на туманной земле. К четырем часам утра показалась широкая серебристая полоса могучей Замбези, и летательный снаряд с грохотом понесся над пенящимися водными массами водопада Виктории.
Первые солнечные лучи блеснули, наконец, в слуховом оконце кабинки, когда граната понеслась над пустыней Калахари. Затем показались тонувшие в глубокой тени изрытые, как муравейник, пространства алмазных копей Кимберлея, а вдалеке вознесся могучий венец гор, колоссальным каменным валом отделяющих сушу исполинской части света от вечно напирающего моря.
Стэндертон-Квиль вел полет почти по прямой линии. Ковенкотту еле удавалось время от времени изменить направление взрывом. Когда в полдень редакторы „Африканского Герольда“ устало дремали на высокой, чуть не до самого неба, крыше своего дворца, именуемого „редакцией“, их разбудило гудение взрывов узамбаранита, и заспанные глаза увидели в отдалении блестящий снаряд. Спустя несколько минут граната Стэндертона снизилась у восточной части города за железной дорогой, где раскинулся аэродром всемирно известных заводов, представлявший чрезвычайно удобное место для спуска.
Готорн сидел у своего стола, заваленного бумагами когда услышал треск узамбаранитной гранаты. Без сомнения, это был Стэндертон-Квиль. Старый холостяк прибыл с аккуратностью, свойственной этой воплощенной машине. Готорн вступил на балкон, осененный кронами серебристых деревьев. Так оно и есть — к нему приближался блестящий предмет. По устройству он увидел, что это малый тип „Секундуса“. Довольная улыбка пробежала по его чертам. Трудный многолетний опыт и огромные расходы, наконец, принесли плоды! Его завод строил теперь экипаж 3000-го года — это было средство сообщения, которому принадлежало будущее, о котором говорили по всему земному шару. И если планам необыкновенного немца в самом деле было суждено осуществиться, если действительно с земли человек впервые полетит в звездное пространство... да, ведь, это начинается новая эпоха в истории человечества! И она станет возможною благодаря изобретению узамбаранитной гранаты, и имя Готорна будет блестеть до скончания веков...
В это мгновение его дочь вышла с интересным гостем на аллею. Готорн посмотрел вниз. Когда молодые люди шли рядом в оживленном разговоре, ему пришло в голову, что они превосходно подходят друг к другу. Ну... посмотрим, почему бы нет? Оба, кажется, питали друг к другу интерес, и что судьба соединяет, того человеку не разделить...
Элизабет размахивала газетой. Приблизившись на такое расстояние, что ее можно было слышать, она крикнула вверх: — Папа, очень серьезное дело! Баумгарт должен с тобой поговорить!
Этот последний шагал за нею с несколько унылой физиономией; он почтительно снял шляпу, но не подлежало сомнению, что во всем его существе была какая то сдержанность.
Готорн стал прислушиваться.
— Что это за серьезное дело, дитя мое?
— Нескромность, отец! Можно к тебе подняться? Дело требует немедленного выяснения!
Готорн вздрогнул. — Что это? Я в полном распоряжении твоем и Баумгарта; будьте добры подняться наверх!
Нескромность... Что бы это могло быть? Надо надеяться, неважное дело, касающееся его планов. Но разве Элизабет не говорила, что этот Баумгарт... он казался не в духе... Неужели же это стоит в связи с планом немца? Но он, во всяком случае, не имеет никакого отношения к этой нескромности! Кто посмел бы упрекнуть Готорна хотя бы в малейшей некорректности?
В дверь постучались.
— Милости просим! Здравствуй, папа!
— Здравствуй, дитя мое! Здравствуйте, милейший Баумгарт! Надеюсь, прогулка развлекла вас? Но я вижу, вы немножко не в духе. Садитесь, пожалуйста. В чем же дело, дитя мое, какая там нескромность?
— Вот, папа, смотри!
Готорн взял у дочери утренний выпуск „Африканского Герольда“ — в заголовке стояло аршинными буквами:
„Сенсационный план иностранного ученого по спасению человечества. — Поездка на луну. — Помощь от жителей луны. — Испрашивается содействие нашего правительства. — Исследователь прибыл в Капштадт“. |
— Это что? — Готорн, наморщив лоб, опустился в свое кресло.
— Прочти же, папа! Баумгарт говорит, что вся негласная беседа, которую он имел с тобой в день своего первого посещения, изложена здесь сокращенно; правда, в искаженном виде и невежественно, но во всяком случае можно видеть, что источник этих широковещаний безусловно находится здесь!
Директор узамбаранитных заводов быстро пробежал газетные статьи. Складки на его лбу становились все толще, но когда он бросил газету и двинулся к своему гостю, на лице его было гордое, энергичное выражение.
— Баумгарт, для меня это загадка! Не нужно никаких уверений, раз я вам даю слово, что не имею представления, каким образом попал в эту газету план, который вы мне доверили! Разумеется, я никому ни слова не сказал о том, что вы мне сообщили, ни даже дочери своей! И даже в телефонном разговоре с Стэндертоном Квилем, который, кстати, только что прибыл, я избегал малейших намеков. С вас этого будет достаточно!
— С меня достаточно слова честного человека, м-р Готорн; но вы найдете естественным, что меня огорчает факт разглашения сам по себе, и его загадочная обстановка в особенности. Вы и ваша дочь единственные люди в этой части земного шара, имеющие некоторое представление о моих планах! В обоих своих друзьях, Готорн, я абсолютно уверен! Загадка действительно неприятная — и вам это не безразлично: ваши стены имеют уши, и вы, в конце концов, не можете чувствовать уверенности, что какая нибудь важная тайна вашего завода не сделается завтра достоянием улицы!
— Вы правы! Кто-то подслушал и использовал разговор, — и я произведу самое тщательное следствие по этому поводу. Мне так жаль, что вы понесли огорчение в моем доме; я сделаю все, что возможно, чтобы предотвратить его неприятные последствия. Прежде всего, мы должны поскорей выяснить, считаем ли мы возможным исполнение вашего плана с технической точки зрения; а затем, вы должны будете без малейшего промедления — если можно, даже сегодня! — сделать ваше предложение правительству.
Баумгарт встал и пожал старику руку. — Сердечно благодарю вас, — промолвил он. — В сущности, опубликование моей проблемы еще не принесло никакого вреда, но вашему правительству должно показаться бестактностью, что газеты раньше узнали о моем плане, нежели то правительство, которое должно оказать мне поддержку! С другой стороны, значительной части трезвой публики сенсационное и поверхностное изложение дела не может внушить большого доверия к моей идее!
— Это правда. В этом есть опасность. И мне пришлось пострадать в этом смысле, когда газеты распространили первые сведения о летучей гранате. Но мое слово все же кой-чего стоит в глазах правительства, — и мы очень скоро выясним там дело. Впрочем, к вам на защиту придут и законы нашей страны, карающие большими штрафами подобные нескромности. С другой стороны, не надо забывать, что „Африканский Герольд“ — великая держава, в лице которой не следует наживать себе врага!
В дверь постучались.
— Войдите!
Внушительная фигура Стэндертон-Квиля пока в рамке дверей. Увидя Элизабет и посторонее лицо, он поклонился.
— Милости просим, Стэндертон. Вот, уважаемый Баумгарт, перед вами человек, о котором я уже с вами говорил! От него в значительной степени зависит успех вашего великого замысла. Он является одним из конструкторов гранаты-дирижабля и одним из самых выдающихся инженеров нашей страны; в настоящее время он находится на службе правительства по исследованию подземных источников тепла!
Иоганнес Баумгарт посмотрел в холодное, энергичное лицо человека, стоявшего перед ним, как крепкий дубовый ствол. Ясный, проницательный взгляд, твердая решительная складка у рта, энергическая вертикальная складка над переносицей, спокойные размеренные движения обличали человека дела, который рассмотрев вещи без всяких сантиментов, с их деловой стороны, действует спокойно и решительно, если они выполнимы, и так же спокойно и решительно отклоняет, если сделать ничего нельзя.
Это впечатление обрадовало его. Таким и должен быть человек, создающий технические средства для выполнения его плана! Мечтатель, энтузиаст мог бы только повредить. Правда, его план с первого взгляд, фантастичен, но тем холодней и об'ективнее должны быть люди, которые возьмут на себя выполнить нечеловеческое, на первый взгляд, дело.
Мужчины протянули друг другу руки. Каждый старался по чертам другого определить его натуру и силы.
В лице Иоганнеса Баумгарта, прибывшего несколько дней тому назад из Германии, известной вам огромной страны северной Европы, вы видите, Стэндертон, человека, смелая идея которого займет нас на несколько дней, а может быть захватит и всю нашу жизнь! Пока с вас будет довольно узнать, что перед вами ученый крупной репутации, в частности — занимающийся астрономическими, космическими проблемами! Вот уже двое суток я изучаю его великое сочинение и мемуар, который он намерен представить нашему правительству; вы найдете случай познакомиться с ними, чтобы получить представление о том, чем мы заняты. А пока, думается мне, Элизабет займется утолением нашего голода. Стэндертон уже несколько дней раз'езжает по небесной лазури и лишь случайно спускается на землю. Такой редкий момент нужно подобающим образом отпраздновать!
Элизабет непринужденно протянула великану свою нежную ручку. Они были добрые знакомые. Стэндертон-Квиль работал много месяцев на заводе, когда строилась первая граната. Он почти ежедневно был гостем в их доме, но никакой интерес не привязывал ее к этому человеку, мозг которого представлял собой техническую лабораторию, а сердце принадлежало машинам и моделям. Она невольно сравнила двух мужчин, когда они стояли рядом. Это были две разных натуры. Но она понимала, что жуткий план Иоганнеса Баумгарта, страшный конец которого пригрезился ей во время утренней прогулки, мог удаться лишь в том случае, если техническое уменье и железное спокойствие рослого инженера сумеют построить и руководить машиной, в которой будет предпринят этот неслыханный скачек в неизвестность. На одно мгновение у нее промелькнула мысль — атаковать инженера, убедить его не принимать участия в дерзкой попытке, грозящей необычайно ценному человеку участью Икара. Но она тут же сообразила, что было бы безумием обращаться к человеку вроде Стэндертон-Квиля с ее бабьими тревогами. Он не понял бы ее, и она лишь напрасно дала бы этому человеку заглянуть в сокровеннейшие и глубочайшие пружины своего сердца. И она тихонько ушла — готовить к столу.
Непогода бушевала над Мысом. Буря носилась по морю и над городом. Черно-синие облака низко нависли днем пришлось повсюду заменить свет солнца искусственным светом. Время от времени над землей перекатывался гром, пока, наконец, не хлынул страшный ливень, возвещавший, что прекрасные погоды на время кончились. В последнее время все чаще случались эти длительные тяжелые ливни, отягченные значительными массами пыли. В северной Европе они были повседневным явлением, и не было сомнения, что и здесь причиной ливней являлась космическая пыль, в которой носилась Земля.
Эдуард Готорн показался в комнате дворецкого.
— Милый Браун, мне предстоит сегодня крайне важная беседа, которая может продлиться до ночи. Меня ни для кого нет дома, кто бы это ни был! Затем, все провода на дальние расстояния надо выключить. Отмечайте все вызовы, но не давайте соединения. Позаботьтесь о Ковенкотте, машинисте, представьте ему все удобства и развлечения! Завтра я лично поговорю с ним. А на сегодня пусть он извинит меня и Стэндертона!
Старый Браун молча кивнул. Он выполнял желания своего несравненного патрона с безусловной пунктальностью. Готорн поднялся в свой кабинет. На дворе бушевал дождь, буря гнула деревья. Он пустил свет, приготовил папиросы и пару бутылок отменного вина, придвинул глубокие кресла к большому столу и пробежал несколько полученных писем.
Ровно в четыре часа вошли Баумгарт и Стэндертон. Инженер нес под мышкой мемуар немца. Окруженный густыми облаками дыма своей возлюбленной трубки, он прочел его в постели с возрастающим интересом от первой до последней страницы. В самом деле, смелый, неслыханный план! Провести его значило стяжать бессмертную славу. Проиграть игру — значило лишиться жизни. Нужно было преодолеть трудности, никогда еще не преодолевавшиеся человеком, нужно было с величайшим хладнокровием продумать десять, сто раз все, даже самые второстепенные, на первый взгляд, факторы! То, что люди называют мужеством, для Стэндертона Квиля было вещью само собой разумеющеюся; но ему ненавистна была легкомысленная самоуверенность, этот враг всякого большого дела. Он должен сначала тщательно выяснить все подробности в предстоящей беседе.
Мужчины не обменялись ни одним лишним словом. Они сели по местам, закурили, отпили по глотку вина, и Готорн без обиняков приступил к делу:
— Вы прочли, Стэндертон, мемуар нашего гостя?
— С величайшим вниманием. Позвольте мне, Баумгарт, тут же сделать предварительное замечание, выясняющее положение, поскольку дело касается меня. Я человек практики! Инженер и больше ничего! Весь ход ваших мыслей я воспринимаю только под этим узким углом. Правильна ли ваша теория, верны ли ваши соображения относительно того, что вы рассчитываете найти на луне, действительно ли будет человечеству польза от того, что вы достигнете вашей цели — об этом я не имею никакого суждения, и кое что из сказанного меня даже мало интересует! Для меня существует только чисто техническая сторона дела. Если бы вам хотелось только оставить на луне пачку швейных иголок — я совершенно так же отдам все свои силы этому делу, ибо меня занимает техническая проблема: возможно ли достигнуть соседнего нам мира в нашем узамбаранитном экипаже? Само собой разумеется, успех будет тем величавее, чем больше пользы извлечет человечество из нашего предприятия, но технически вопрос, во всяком случае, от этого не меняется.
Баумгарт улыбнулся. Этот человек говорил совершенно так, как он ожидал!
— Благодарю вас за ясное изложение вашего взгляда на дело, уважаемый Стэндертон, и могу только прибавить, что ничего лучшего я и желать бы не мог! Каждый должен в этом трудном деле сделать свое; и технический руководитель, который вздумал бы пуститься в дебри астрономических или философских проблем, к которым у него могло бы быть лишь чисто дилетантское отношение — не тот человек, который нам нужен. Постройте только летучий корабль с помощью и поддержкой Готорна, доведите машину до отдаленной цели, — а остальное предоставьте мне!..
— Великолепно! Но позвольте предложить вам вопрос. Это вообще главный вопрос всего этого дела: все мы знаем, что мировое пространство абсолютно лишено воздуха, следовательно — не может нести никакого летательного аппарата. Вы, конечно, не сомневаетесь в том, что это относится и к нашей гранате, если даже, вместо присасывающего действия пропеллера, вы приведете ее в движение силою взрывчатых веществ: без несущих поверхностей она обойтись не может, — а эти последние должны скользить на воздушной массе, как на волнах; но в мировом пространстве этот воздух отсутствует!
Иоганнес Баумгарт улыбнулся. — Я знал, что это будет ваш первый вопрос; но вы сейчас же убедитесь, что мы можем подвигаться вперед и в безвоздушном пространстве!
Готорн вставил от себя: — Разумеется, все эти дни и передо мной вставал тот же неизбежный вопрос. Как вы это устроите? Неужели вы думаете выстрелить узамбаранитом из пушки в луну?
— Ничего подобного! В этом случае мы должны были бы сообщить снаряду скорость в 10.000 метров в секунду, а это в наши дни недостижимо! Но если бы это и было возможным, — мы, пассажиры снаряда, погибли бы в первый же момент и вылетели бы в пространство трупами в стальном гробу. Нет, нет, решение проблемы лежит совсем в другом направлении, и оно настолько просто, что вы скажете: мы и сами напали бы на эту мысль, если бы ближе занялись вопросом!
Стэндертон Квиль сделал нетерпеливое движение:
— Так разгадайте же нам эту загадку!
— Через минуту вы все узнаете. Разумеется, мировое пространство безвоздушно, и в нашей экспедиции мы должны всячески с этим считаться; но нам и не нужен воздух, чтобы пролететь этот неведомый океан. Задуманное мною путешествие мыслимо только в нашу эпоху. Оно было невозможно раньше и станет опять невозможным приблизительно через две тысячи лет — именно, когда наша солнечная система выйдет за пределы туманного облака. Это облако газа и частичек пыли, заполняющее вокруг нас мировое пространство, заменит нам воздух и даст опору и сопротивление несущим поверхностям вашей стальной гранаты! В первый — и, вероятно, в последний раз — обитатели земли имеют случай предпринять полет в пространство!
Готорн и Стэндертон переглянулись. Они были изумлены. Вот путь, вот возможность! Но им эта мысль в голову не приходила.
— Чорт... — промолвил Стэндертон и с нескрываемым уважением посмотрел в лицо немцу. — Вот это блестящий проект! Примите мои поздравления и уверения, что я чувствую себя совершенным ослом! Кажется, можно было и самому до этого додуматься...
— Баумгарт, я потрясен! Ваше решение чудовищно просто, и то, что вы говорите, звучит весьма убедительно!
Тот смущенно отмахивался: — Не забывайте, друзья, мои, что я уже много лет занят этой мыслью, — разумеется я должен был напасть на такое решение! Однако, вещество этих космических облаков значительно разреженнее воздуха, в котором носятся наши летательные аппараты. Уверены-ли вы, что плотность его окажется для этого достаточной?
— На этот счет, Стэндертон, имеются весьма обстоятельные работы. Конечно, облако весьма разрежено, и обыкновенный летательный аппарат встретил бы слишком ничтожное сопротивление; но граната, при скорости 500 километров в час, может перемещаться в такой среде. Только ей это доступно, каковое обстоятельство и привело меня к вам. Кроме того, в последнее время плотность облака возросла. Мы приближаемся к его центральным частям. Об этом можно судить по усиливающейся мутности воздуха, по все более багровеющей окраске неба после захода солнца, по слабому свечению ночного неба, по туману, затягивающему звезды! В последние дни солнце все больше затягивается туманом, солнечные дни стали реже, сила дождей увеличивается, на севере и юге непрерывно идет снег, и содержание пыли в атмосфере значительно повысилось! Но мы во всяком случае перед отправлением настоящей экспедиции совершим пробную поездку далеко за воздушную оболочку земли. Риска большого не будет! Если несущие поверхности, эти крылья нашей стальной пчелы, не найдут больше опоры, мы это тотчас же заметим и сможем спуститься вниз.
— Совершенно мое мнение! Такая предварительная проба безусловно необходима. Полагаете ли вы, что поездка окажется возможной?
— Прежде, чем я выскажусь о ее возможности, я попрошу вас раз'яснить нам целый ряд деталей, как-то: направление пути, время, необходимое для этого и т. д. Только после этого я смогу учесть технические возможности. Позвольте мне записать цифры, которые вы мне дадите, дабы я мог на досуге еще раз проверить их и устранить возможность какой либо ошибки из числа тех, что могут оказаться роковыми!
Баумгарт вынул записную книжку, мелко исписанную математическими формулами, таблицами, цифрами, заметками. Отхлебнув вина, он положил свою папиросу в пепельницу и начал:
— Как вам известно, луна является ближайшим к земле небесный телом. Расстояние ее относительно ничтожно. Мы теперь знаем, что луна является частью земли, что она — сын земли. Масса, составляющая луну, в незапамятные времена отделилась благодаря быстрому вращению земного шара вокруг оси от нашей земли, когда та была еще расскаленным жидким шаром.
— Мы знаем также, что луна состоит из тех же веществ, что и земля, если только я правильно понял.
— Совершенно верно!
— Расстояние луны от земли известно вполне точно. Оно составляет 384.435 километров, и мы вполне уверены, что оно может быть больше или меньше этой цифры максимум на 50 километров, — что для нашей проблемы не играет никакой роли!
— Триста восемьдеся четыре тысячи четыреста тридцать пять километров! — проговорил Стэндертон Квиль и занес эту цифру в свою записную книжку.
— Правильно! Это протяжение относительно ничтожно. Тридцать положенных рядом земных шаров уже заполнили бы пространство между луною и землей! Пуля, вылетавшая из охотничьего ружья, в девять суток пролетела бы этот путь; почти все капитаны наших морских судов за свою жизнь отмахали по морям гораздо большее расстояние. Только врожденное нам сознание, что здесь речь идет о теле, находящемся вне земного шара заставляет людей думать, будто луна и земля отделены пространством, через которое невозможно перебросить мост!
— Позвольте мне привести вам приблизительные расчеты. Скорость большой узамбаранитной гранаты составляет 500 километров в час, — стало-быть ей понадобилось бы 679 часов, чтобы долететь до луны с земли. Это в точности составит 32 суток!
— Правильно! Но скорость гранаты в мировом пространстве должна быть больше, чем в воздухе, окружающем землю, ибо вещество космического облака разрежено, и отпадает часть сопротивления, уменьшающего скорость!
— Без сомнения! Но мы построим все наши цифры на худший случай, и сможем быть уверены, что не проглядим затруднений!
— Это вполне правильный подход. Но абсолютная безвоздушность мирового пространства и, затем, отсутствие воздуха на луне сыграют во всех наших приготовлениях весьма важную роль. Впродолжение всего путешествия мы вынуждены будем дышать взятым с собою воздухом, подобно водолазам, работающим на дне морском. Я считаю необходимым в самом же начале указать на это.
— В этом затруднении, — проговорил Готорн, — нам помогут превосходные аппараты. Общества Глубоководных Работ в Бомбее. Водолаз всего с одним воздушным ранцем и дыхательной маской может оставаться под водой двадцать четыре часа. Пребывание в безвоздушных пространствах в настоящее время уже не представляет трудностей, и задача наша будет заключаться лишь в том, чтобы заказать маску, которая возможно меньше причиняла бы стеснения и неудобств, ибо разгуливать в ней больше двух месяцев представляет мало удовольствия!
— Все это мы должны до мельчайших деталей подвергнуть испытанию за много недель до нашего отлета, — вставил инженер. — Мы будем на целый день заключать себя в безвоздушную пробную камеру, как это делается в водолазных школах, а в конце концов на целые недели; кто этого не выдержит, тот не может совершить путешествия! Но у меня остался еще вопрос. Скажите, Баумгарт, как обстоит дело с тяжестью предметов на луне? Насколько мне известно, луна значительно меньше нашей планеты, и следовательно, все предметы там значительно легче. Это, разумеется, чрезвычайно важно для отлета с луны, и этот пункт я должен выяснить в точности прежде, чем приступить к вычислениям.
— Дело обстоит так, Стэндертон: наш спутник в сравнении с землей то же, что вишня перед яблоком. Его диаметр ровно в четыре раза меньше, и из земли можно было бы выкроить сорок девять лун. Поэтому предметы в лунном мире значительно легче; небесное тело, меньшее размерами, не притягивает их с такой силой, как земля. Земной вес в шесть килограммов на луне соответствует весу в один килограмм.
И так как отпадает сопротивление воздуха, то, стало быть, гранате будет гораздо легче сняться с луны, чем с земли, точно так же, как гораздо легче оторвать стальное перо от маленького магнита, чем от большого.
— Именно так, как вы говорите!
— Предполагая, что мы достигли нашего небесного спутника, — как долго должны мы будем там пробыть?
— Этому поставлены очень узкие пределы, ибо нам в одинаковой мере на луне угрожает как зной, так и холод. Как вам известно, каждая точка лунной поверхности четырнадцать суток находится под лучами солнца, а затем на четырнадцать суток погружается в ночную тьму и в сильнейший холод. Так как луна лишена защитной и умеряющей воздушной оболочки, то солнце немилосердно палит мертвый камень; таким образом, зной достигает там, наверное, 150°. В течение лунной ночи камни быстро излучают свою теплоту в холодное мировое пространство и подвергаются действию космического холода, как известно, равняющегося 273 градусам ниже нуля. Мы не должны подвергать себя ни той, ни другой крайности!
— Но, — проговорил Готорн, — меня сильно интересует, как вы представляете себе прилет?
— Довольно просто. Мы должны опуститься на луну в том месте, где встречаются день и ночь, — стало-быть, там, где солнце как раз заходит, и тогда мы будем иметь в своем распоряжении несколько сносных часов. Когда холод сделается невыносимым, мы взлетим и постараемся снизиться в новом месте захода солнца. Может быть, нам удастся и при первой высадке увидеть то, что я надеюсь найти!
— Во всяком случае, наше пребывание на луне никоим образом не будет продолжаться больше двух-трех суток?
— Ни в коем случае!
— Великолепно! И вот еще очень важный вопрос. Вы знаете, что для охлаждения взрывных камер и выводных трубок, которые накалялись бы добела в очень короткое время, необходим жидкий гелий. Я боюсь, что у нас не хватит в гранате места для больших количеств гелия, необходимых для столь далекого путешествия.
— Нам не понадобится ни одной бутылки охлаждающего газа! Подумайте, ведь в мировом пространстве температура равна 273° холода! Мы будем лететь в огромном холодильнике, где холоднее вашего жидкого гелия, температура которого равна лишь 268° ниже нуля. Теплота, развивающаяся во взрывных камерах, понадобится нам для согревания нашей стальной гробницы!
— Великолепно. Вы все предусмотрели! Позвольте же мне пробежать еще раз свои вычисления...
Стэндертон Квиль пачкал листы своей записной книжки формулами и цифрами. Товарищи молча наблюдали его. Наконец он положил карандаш.
— Теперь слушайте, как обстоит дело с технической точки зрения. Перелет на луну 32 дня, пребывание там три дня, возвращение опять 32 дня — всего 67 суток. Для большей верности возьмем 70 суток. Само собою разумеется, что нам нужен двойной состав машинистов и вожатых. Это четыре человека. Вас, разумеется, я не считал, — вы пятый. Но и вы, как всякий путешественник, должны уметь управлять воздушным кораблем и действовать в качестве машиниста, если в этом окажется надобность. Я здесь записал, какова потребность пяти человек в продовольствии, платье и других предметах, в сжатом воздухе, в стальных бутылках и т. д., и вычислил общий вес. Нужны еще мягкие постельные принадлежности, в которых здесь надобности нет. Затем надо принять во внимание количество взрывчатого вещества, которое мы должны повезти. Вот вам наконец, общий вес всех предметов: он значительно превышает вес, поднимаемый самой большой нашей гранатой. Уже по этой причине необходима постройка большого корабля. Но придется увеличить и несущие поверхности. Затем нужно устроить систему центрального отопления, которая передавала бы тепло взрывной камеры другим помещениям гранаты. Короче говоря, первым условием является постройка летучего корабля.
— Я сам об этом думал, — проговорил Готорн, — и все это возможно сделать лишь в том случае, если правительство предоставит для этой цели значительные суммы. Я не сомневаюсь, что оно это сделает, когда убедится в выполнимости ваших планов и в том, что ваши предположения о прошлом луны правильны. Но это уже ваше дело, а мы вам лишь окажем посильную поддержку.
— Итак, вы думаете, товарищ, что полет может удаться?
— Попытаться во всяком случае следовало бы!
Стэндертон Квиль умолк. Иоганнес Баумгарт смотрел на энергичное лицо, черты которого в этот момент были непроницаемы. Он знал, что теперь все зависит от того, какое решение примет этот человек. А тот неподвижно устремил в пространство свой проницательный взгляд. Вдруг он сделал быстрое движение.
— Заявляю, что я поддерживаю ваш план! Мне почти все равно, что вы найдете там, на луне, — но я предоставляю себя в ваше распоряжение, ибо меня пленяет техническая сторона проблемы! Вот, действительно, подвиг, который откроет совершенно новый период в жизни человечества! Дело, достойное Коперника! Дело, достойное Колумба! Стэндертону Квилю нечего здесь терять. Он сам поведет корабль в небесные пространства. Вот моя рука!
Собеседники встали и пожали друг другу руки. Инженер оставался холоден и спокоен, но по лицу Баумгарта пробежала легкая краска радости.
— Воистину, друзья мои, — проговорил видимо взволнованный Готорн, — это знаменательная минута! В моем скромном доме открывается необычайная страница человеческой истории! По сему случаю выпьем еще стакан доброго вина! В вине дух и сила — то и другое необходимо для великого предприятия!
Он наполнил стаканы, собеседники чокнулись.
— Остается продумать и проверить еще тысячи технических мелочей, — говорил Стэндертон — Все нужно взвесить самым тщательным образом, я должен буду внимательно все пересмотреть заново, чтобы в конце концов какая-нибудь незначительная, может быть даже смешная мелочь не обратила в тщету всей попытки! Если правительство согласится, я должен буду уйти с поста, который теперь занимаю, чтоб посвятить все свои силы великой задаче.
— Мне, конечно, придется переговорить с вами о многих подробностях, Стэндертон! Мы вместе обсудим отдельные фазы полета, его условия и требования. Первым делом — взлет с земли, затем полет к той точке, в которой мы вступаем в сферу протяжения луны, в которой действие земного притяжения для нас прекращается и начинается притяжение луны. С этого момента кое-что меняется, ибо до этого момента нам нужна сила, чтобы удалиться от земли, величайшего из двух магнитов, а затем — нас начнет притягивать к себе малый магнит, луна, и мы будем лететь к с возрастающей скоростью.
— Совершенно верно! В этот момент мы должны будем повернуть наш летательный аппарат, обратить верхушку гранаты к земле и замедлить падение взрывами. Все это нужно продумать — и соответственным образом приспособить внутреннее устройство гранаты.
— Затем спуск на луну — момент величайшей опасности, причем наша машина не должна потерпеть вреда! Затем отлет, полет до той точки, где мы опять вступаем в сферу притяжения земли и, наконец, спуск на нашу планету после счастливо избегнутых опасностей!
— Мы хорошо сделаем, заранее проверив все расчеты здесь, на земле! Третье тысячелетие найдет в нашем лице не менее решительных и самоотверженных людей, чем жившие в прошлые века смелые путешественники и презиравшие смерть воины!
— Хорошо сказано, Стэндертон! Так это и есть! И если хотите, я вам теперь покажу важнейшие вычисления, которые до сих пор успел произвести, работая над этой проблемой...
Собеседники сели. Стол покрылся планами и картами, чертежами и математическими формулами. Тысячи подробностей обсуждались и решались совместно.
До глубокой ночи сидели они. На дворе неумолчно шумел дождь. Вдали, за купой деревьев, каждые две секунды вспыхивал огромный маяк на портовом молу.
Когда Готорн далеко за полночь шел в свою спальню, он заметил свет сквозь толстые портьеры комнаты дочери. Он тихонько постучался. Элизабет отперла.
Она увидела перед собой взволнованное, разрумянившееся лицо отца. Он вошел и тихо положил руку на ее плечо.
— Ты еще не спишь, дитя мое?
Он указал на раскрытую книгу, лежавшую возле ее кресла. Это был первый том сочинения Баумгарта „Законы Бытия“.
— Папа, что за человек! Исполинский ум! Я готова просидеть до утра, не хочется уходить из этого мира идей!
— Дитя мое, великий план зреет в нашем доме! Мы едва ли понимаем все его величие! Стэндертон Квиль считает это изумительное путешествие возможным; он сам будет вести на луну летучий корабль.
Элизабет понурилась. Итак, правдой станет то, что казалось ей совершенно недостижимым! Великая грусть охватила ее. Опять перед ее умственным взором встало видение. Она стояла одна на широком поле, огненное тело низверглось вниз из темной выси, прозвучал голос, полный смертной тоски, назвал ее по имени, и обугленный труп упал возле нее на камни...
Она бессильно уронила обе руки, содрогнулась всем телом, и слезы показались на ее глазах. Она склонила голову на широкую грудь отца — и тут только старик внезапно прозрел. Он смутно почувствовал, что происходит в душе его дочери, и его светлое настроение омрачилось.
Он взволнованно гладил дочь по голове. Она выпрямилась, молча пожала ему руку, и Готорн на цыпочках вышел из комнаты.