С грохотом летела блестящая стальная птица в сырых облаках, из которых беспрерывно лил дождь. Несущие поверхности отбрасывали воду, тихонько вздрагивая, а натянутые между ними проволоки гудели, как струны арфы. Люди, находившиеся на станции электрической железной дороги на Старом Форту, всматривались в серый туман, не смущаясь хлеставшими в лицо потоками дождя, чтобы только увидеть новое необыкновенное средство передвижения. Граната мелькнула блестящей точкой и скрылась в туманной сетке дождя.

Элизабет вернулась с балкона в свою комнату и сложила подзорную трубку. На несколько дней она была предоставлена сама себе. Завтра утром в правительственном дворце в Занзибаре решается вопрос, который неожиданно заполнил всю ее мирную жизнь. Отец, Иоганесс Баумгарт, Стэндертон, Хадиджа — все они теперь летели со скоростью 500 километров в час к экватору. Час тому назад интересная женщина стояла возле нее и прощалась с нею, В ее ушах еще звучали прощальные слова Хадиджи:

— Под вашим кровом гостит необыкновенный, редкий человек, мисс Готорн! Вам можно в этом позавидовать! До самого утра я не отрываясь читала его сочинение? И если вы заинтересуетесь его мыслями, то он сделает из вас философа. Я рада случаю увезти на несколько дней этого человека; надеюсь, вы позволите мне взять эту маленькую пошлину с вашего богатства!

В кратком ответе смешались смущение, неудовольствие, опасение скрыть тайное чувство, некоторая враждебность, совсем не гармонировавшие с этой тихой, нежной девушкой, с чистыми светлыми глазами; как хороший знаток людей, прекрасная депутатка Совета тотчас же почувствовала, что здесь прядутся невидимые нити...

С привычной уверенностью она подала дочери хозяина дома руку, поблагодарила за гостеприимство и вышла своей гордой энергичной походкой туда, где мужчины уже ждали ее для головокружительного полета сквозь туман и дождь, через горы и реки. Странная улыбка играла в уголках ее глаз. Так улыбается искусный фехтовальщик, поджидающий нетерпеливого растерянного противника и уверенный в своей победе.

И вот они понеслись в сером тумане, сотрясая воздух взрывами. Внизу мелькали размытые цветные пятна ландшафта, впереди показывались новые дали над горными кряжами. Люди, впервые попавшие в бешено мчавшийся снаряд, не могли подавить в себе некоторой тревоги. Гром взрывов неприятно поражал барабанную перепонку, хотя и смягчался специальными глушителями, а дрожание и иногда резкие толчки машины рождали ощущение неуверенности. Но постепенно это улеглось, и Баумгарт, как и его спутница, нашел, что и здесь привычка — главное дело.

По мере того, как они подвигались к Северу, к экватору, на небе постепенно прояснялось. Здесь царило старое солнце, оно разогнало стрелами своих лучей облачное море и электрическими разрядами заставляло массы пыли стекать к северу и к югу.

К вечеру, когда прочно установилась сносная погода, они спустились на аэродроме в Багамойо, где уже зажглись сигнальные огни.

Опять занялся лучезарный день, загорелся золотой купол парламента в утреннем солнце, запестрели радужными красками струи фонтана. Опять бронзовая статуя Фандерфалька пропустила мимо себя министров и членов Совета в широкий вестибюль. Опять пришлось Центральному Совету выносить решение о необыкновенном проекте.

Заседание происходило в Малом зале, ибо главная масса депутатов на этот раз отсутствовала, или прислала только членов в комиссии. Президент отсутствовал, и его заменял секретарь; но за министерскими столами было полно, и члены Центрального Совета находились в полном сборе.

Слева, на переднем плане, стояли зеленые кресла экспертов. Тут можно было видеть Ролинсона с обсерватории Мыса, а недалеко от него его коллегу Абдулла Бен-Хаффа из Каира. Между ними сидел геолог Фандерштрассен. В заднем ряду заняли места Готорн и Стендертон Квиль. Присутствовали также два других инженера государственных заводов, а впереди их поблескивала огромная лысина знаменитого лектора аэродинамики в университете Тимбукту, Юсуфа Драммена. Приглашено было также несколько выдающихся, врачей и физиков, между прочим Ерубу-Хакем, директор государственного департамента культурных исследований.

Совсем впереди, посреди комнаты, на небольшой трибуне для ораторов одиноко сидел Иоганесс Баумгарт. Он нервно откидывал назад свои волосы и прочищал золотые очки. Тонкое лицо его было несколько бледно. К нему подошел Прага, посол Европы, чтобы пожать ему руку.

На местах членов Государственного Совета можно было видеть мадам Эфрем-Латур, оживленно беседовавшую с мадам Биррой и Измаилом Чаком. Арчибальд Плэг и советник Умарару просматривали новые, только что поступившие к ним таблицы по иммиграции.

Ровно в 10 часов Самуил Махай открыл заседание короткой речью и уступил председательствование министру науки и техники Альбарнелю. Тот сделал краткий обзор вопроса, предстоявшего обсуждению, по старому обычаю в установленной форме напомнил экспертам, что они должны руководствоваться в своих суждениях исключительно интересами государства, а затем представил Иоганесса Баумгарта всему собранию, одновременно дав ему слово для доклада.

Немецкий ученый поднялся, примял рукой свои бумаги и начал:

— Министры и члены Совета, уважаемое собрание! Катастрофа, разразившаяся над нашей планетой, вынуждает нас подумать о путях и средствах к наилучшему отвращению ее последствий. До сих пор не найдено мер, которые могли бы оградить нас от существующих и грядущих бед; а мы не должны забывать, что все эти бедствия должны еще увеличиться, что мы только приближаемся к средним частям постепенно уплотняющегося облака и будем подвержены его влиянию еще две тысячи лет слишком!

И если я теперь выступаю с планом позаимствоваться опытом соседнего нам необитаемого небесного светила, то вполне понимаю, что это прежде все должно вас ошеломить; я должен объяснить, как в результате многолетних усердных исследований я пришел к уверенности, что мы действительно можем кое-чем позаимствоваться от этого светила!

Новейшие астрономические и космогонические исследования доказали то, что люди предчувствовали еще тысячу лет тому назад, — именно, что все небесные тела проделывают однородную эволюцию, приблизительно такую, какую мы наблюдаем у животных и растений. Каждое небесное тело возникает путем сгущения огромных масс газов и пыли, подобной той которая нас сейчас окружает. Эти массы уплотняются и, благодаря этому уплотнению, все более накаливаются, пока, наконец, шар из газов и пыли не превращается в самосветящееся солнце. Все небесные звезды представляют собой такие раскаленные газовые шары, в том числе и наше собственное Солнце; в незапамятные времена они также были светящимися солнцами, хотя очень малыми по сравнению с Солнцем, освещающим нас теперь.

— Но эти огненные шары носятся в чудовищном холоде мирового пространства, они излучают свой жар и постепенно должны остывать, даже гаснуть — как уголек, который падает из кузнечного горна в белокалильном состоянии, затем краснеет и гаснет. То же самое происходит и с огромными шарами вселенной. Белые солнца в течение миллионов лет становятся желтыми, затем красноватыми и, наконец, обволакиваются толстой остывшей корой; они гаснут, замерзают! Таким точно образом в седую старину возникла и каменная оболочка земной поверхности; наше Солнце также когда-нибудь подернется каменной темной кожей! Xолод мирового пространства несет смерть всем солнцам!

— Такой же путь развития прошли Земля и Луна. Когда жар на земле погас, вокруг нее замкнулся наконец панцырь окоченелых камней, и температура мало-по-малу понизилась до того, что оболочка паров, в ту пору окружавших планету, начала выделять воду. В течение тысячелетий ливни извергались массами, которые впоследствии образовали моря на еще горячей коре, опять испарялись, поднимались облаками вверх и опять падали вниз. В таком состоянии находятся сейчас обе сестры нашей Земли, планеты Юпитер и Сатурн.

— Но вот, наконец, первые, еще горячие моря могли удержаться на земной поверхности! Сплошная водная оболочка, дымясь, окружила обитаемый нами земной шар — это было первозданное море! Медленно прояснялся воздух, и впервые свет Солнца, который раньше не мог пронизать оболочку паров, проник на Землю. Впервые на земле появились день и ночь!

— Но охлаждение земли продолжалось. Подобно тому, как засохшее яблоко сморщивается, и его кожа образует складки, потому что оболочка становится непомерно велика для уменьшившегося ядра, начала образовывать складки земная кора и возникли горы и долины. Из первобытного моря показались первые острова, а вскоре целые материки. Горячая вода размывала горные породы, откладывала ил, и там, где вода отступала, показывалось морское дно в виде песчаной глинистой равнины. Так постепенно сложилась нынешняя форма земной поверхности.

— Но уже в первичных морях появилась первобытная жизнь. Как она возникла, мы этого и сейчас не знаем. Вероятно, первые жизненные зародыши попали к нам вместе с массами пыли с других небесных светил. Жизнь постепенно развивалась, превращалась во все более высокие формы, во главе которых в конце концов появился человек.

— Луна тоже проделала всю описанную мною эволюцию. Теперь мы видим на ее поверхности голые высохшие моря и огромные горы. Но — все это мертво. В то время, как выше упоминавшиеся планеты показывают нам прошлое Земли, в луне мы имеем перед собою будущее Земли. Этот гораздо меньший шар должен был раньше остыть и быстрее умереть. В ту пору, когда Земля была еще совсем необитаема, лунный мир вышел уже из лучшей поры своего расцвета; а когда на земле наконец появилась жизнь, лунный шар уже умирал. Подумайте о животных, живущих всего несколько недель, и о других, о черепахах Галапагосских островов, которые живут до трехсот лет! Так и различные светила имеют различную продолжительность жизни.

— Луна — это часть Земли, это ее сын. Некогда образующие ее массы оторвались от экватора нашей планеты. Стало-быть, лунный мир состоит из таких же веществ, как и наш, и те же силы природы господствовали и господствуют там. Стало-быть, и в этом лунном мире, в нашем непосредственном соседстве, некогда начали развиваться зародыши жизни, и там они эволюционировали по вечным законам. И на Луне в пору ее расцвета жила подобная нам раса. Но теперь на луне нет ни воды, ни воздуха, этот мир вымер, он представляет собой мертвеца.

— Как это случилось? Вода просачивалась в камни, в глубокие трещины, там химически связывалась и таким образом исчезала. Частички воздуха мало-по-малу уносились в мировое пространство. Таким образом этот мир сделался в конце концов необитаем. Но он должен был рано погибнуть по другим причинам. Луне теперь нужен целый месяц для того, чтобы один раз повернуться на своей оси. Каждая точка луны имеет четырнадцать суток дня и четырнадцать суток ночи. А прежде сутки луны были короче, чем нынешние сутки земли! Я не буду докучать вам скучными деталями, но давно уже известно, что мощное притяжение земли замедлило вращение или сутки Луны. Представьте себе теперь мировой шар, на котором четырнадцать суток господствует ночь! Так как воздушная оболочка луны становилась все разреженнее и все безоблачнее, то эти ночи должны были быть так холодны, что за две недели все закоченевало! Уже в ту пору лунные жители должны были придумать способы ограждать себя от холода, и я надеюсь найти следы этих способов.

— Но мы знаем также, что в необозримо-далекие эпохи катастрофы, подобные переживаемой нами теперь, — ледниковые периоды — уже существовали и лишали Землю и Луну солнечной теплоты. В ту пору Земля была еще необитаема; но Луна тогда переживала время своего расцвета, и, возможно, высоко развитая порода живых существ изобрела там предохранительные средства и устройства, которые нам покажут, что нам делать теперь! Этот опыт другого мира, давно вымершего человечества, которое в ту пору, вероятно, обладало высокой культурой, я и хочу попытаться найти и обратить нам на пользу!..

Баумгарт сел, заложил ногу на ногу и сложил свои бумаги. Вынув шелковый платок, он отер им свой высокий лоб.

Собрание слушало его с большим напряжением. Завязались разговоры, соседи начали делиться впечатлениями. Всем было любопытно, что теперь скажут специалисты.

Встал старый Ролинсон и попросил слова. Его белая борода патриарха слегка подрагивала, когда он начал: — Уважаемое собрание! Общая картина развития небесных тел, нарисованная моим германским коллегой, верна. Но я утверждаю, что Луна никогда не была обитаема, ибо то уменьшение лунных суток, о котором справедливо, упоминал докладчик, началось уже в ту пору, когда луна еще представляла собой жидкий расплавленный шар. Стало-быть, в то время высшие формы жизни не могли развиться на луне, хотя низшие растения и животные, возможно, существовали. Доказывается это и тем обстоятельством, что даже величайшие наши телескопы не показывают ни малейших следов человеческой деятельности, древних построек и т. д., хотя мы уже можем распознать на луне, в виде крохотной точки, такие предметы, как пирамида Гизеха или хотя бы даже здание нашего парламента. Итак, я отрицаю, что луна когда-нибудь была обитаема! А вместе с этим отпадает и вся остальная часть плана!

Абдул-Бен-Хаффа, директор Каирской обсерватории, человек с темно-коричневым лицом, стриженой головой и острым крупным носом поднялся со спокойствием восточного человека, погладил свою черную, как смоль, бородку и спокойно проговорил:

— К сожалению, я должен возразить моему коллеге с Мыса Доброй Надежды. Я могу заявить о своем полном согласии с выводами иностранного исследователя, если не считать мелких второстепенных деталей. Я также придерживаюсь взгляда, что луна некогда была обитаема, я даже думаю, что в последнее время мне с моим сотрудником Фоортгойзеном удалось заметить отчетливые следы древних сооружений на соседнем с нами мире! Наше новое исполинское зеркало через несколько недель даст возможность решить этот вопрос. У нас нет никаких доказательств того, чтобы длина лунных суток так рано изменилась под неблагоприятным влиянием земли, как предполагает Ролинсон; у нас нет никаких доказательств „за“, но зато нет никаких доказательств и „против“ обитаемости луны в прошлом. Во всяком случае, было бы совершенно средневековым воззрением полагать, будто земля одна только является носителем разумных существ! Она — капля во вселенной; одна из многих миллионов.

— Ролинсон говорит, что наши телескопы могут различить на луне предмет величиной в здание парламента. Это верно; но кто же скажет, были ли лунные люди такого же роста, как мы, и строили ли они когда нибудь столь огромные сооружения? Если это даже было даже так, они вымерли бесчисленные тысячелетия тому назад, и эти постройки могли уже превратиться в рассеянные мусора. Только некоторые контуры, некоторые геометрические линии обломков могут теперь показать, существовали ли на луне города, большие сооружения, улицы, дороги, водопроводы — и мне кажется, я нечто подобное заметил; но, как я уже говорил, это пока не проверено.

— Но лично я верю, что можно открыть нечто подобное тому, что предполагает Баумгарт; мне только неясно, как он думает добраться до луны; мировое пространство безвоздушно, оно не может удержать никакого летательного аппарата. Необходимо выяснить этот пункт. Бен-Хаффа сел на свое место, и Иоганесс Баумгарт поднялся на трибуну:

— Возражения уважаемого Ролинсона уже опровергнуты его коллегой. Но мне хотелось бы прибавить еще следующее: весьма вероятно, что последние несколько сот поколений лунных жителей обитали, в виду холода и все более сокращающегося объема воздушной оболочки, а также просачивания водных масс в глубину планеты, не на ее поверхности, но в пещерных городах, под этой поверхностью. Поэтому мы и не видим их сооружений, а существовавшие раньше рассыпались!

— Я перейду, теперь к вопросу о том, как мы можем осуществить это кажущееся невыполнимым путешествие, несмотря на безвоздушность мирового пространства!

Баумгарт опять приковал к себе все внимание аудитории. Спокойно, не спеша, он формулировал свои положения, показал, что „Свенденгамовское“ туманное и пыльное облако впервые дает человеку возможность покинуть свою планету. Солнечная система не раз пролетала в прошлом через подобные космические облака, на что отчетливо указывают следы прежних ледниковых эпох; но это происходило в те времена, когда земную планету обитали лишь причудливые морские твари или огромные ящеры, извлеченные наукой из катакомб прошлого на дневной свет. Во время последней ледниковой эпохи человек стоял еще на низкой стадии развития, он был на половину зверь и выходил на работу с самыми примитивными орудиями. Теперь же это оледенение совпало во времени с достигшею высокого расцвета техникой, и счастливому случаю, иногда играющему в мировых событиях важную роль, угодно было, чтобы как раз в этот период мы получили, в лице летучей гранаты, воздушный корабль, дающий возможность ввинтиться в разреженную среду заполняющего пространство облака и добраться до соседнего нам мира, до луны! — Если даже мои догадки насчет того, что я надеюсь найти на луне, не соответствуют действительности, человечество все же не должно упускать случая впервые поставить ногу на небесное тело за пределами земного шара!

Абдул-Бен-Хаффа был изумлен. На его живом лице написано было восторженное одобрение. — Поздравляю оратора! — проговорил он. — Он действительно показывает нам выход, делающий честь его острому уму! Должен признаться, что мне эта мысль в голову не пришла, и опыт покажет, достаточно ли будет облачных и пыльных масс этого рокового облака для того, чтобы понести небесный корабль. Но это дело техника, и здесь астроном умолкает...

Старый Ролинсон также был ошеломлен решением вопроса. Он пристально рассматривал немца сквозь большие круглые роговые очки и что-то бормотал. В этот момент у него под рукой не нашлось никаких возражений.

Но вот поднялся с своего места министр Альбарнель.

— Мы выслушали необычайно остроумные соображения Баумгарта и мнения сведущих астрономов. Наши два выдающихся астронома настолько расходятся во взглядах, что примирить их почти невозможно. Перейдемте теперь к технической стороне дела и выслушаем экспертов, а за ними и других лиц.

Попросил слова всем хорошо известный директор узамбаранитных заводов. Трезво, внушающим доверие тоном он доложил, что он и Стэндертон-Квиль, вместе с ним строивший гранату, смелый вожатый новейшего средства передвижения, убедились в выполнимости полета. Правда, нужно будет построить специальный корабль и предпринять продолжительный пробный полет над земной атмосферой. На расходы потребуется приблизительно три миллиона франков, и оратор считает своим долгом указать, что его завод, в интересах великого предприятия, откажется от всяких материальных выгод. Если правительство выразит согласие, летучая граната будет готова через три месяца, а через месяц после этого сможет состояться и поездка в небесное пространство.

Стэндертон-Квиль в своей речи привел технические детали и вычисления и упомянул, что он сам поведет корабль в доказательство полной осуществимости поездки, ибо у него нет ни малейшего желания кончать жизнь самоубийством.

Остальные из присутствовавших технических экспертов усердно писали в своих книжках, проверяли цифры, производили вычисления; и после того, как Стэндертон-Квиль окончил свое сухое изложение, сделанное в холодном, деловом тоне, слова попросил Юсуф Драммен, знаменитый лектор аэродинамики в Тимбукту. Он с трудом поднял свое грузное тело, отер платком огромную плешь и начал доказывать, что материя облака слишком разрежена, чтобы удержать небесный корабль. Крыльям и несущим поверхностям придется придать исполинские размеры или же повысить скорость полета втрое против достигнутой — а это немыслимо. Он предрекал затее катастрофу.

Стэндертон-Квиль вскочил с своего места. Сильно наморщив лоб, он резким голосом произнес:

— Теоретики в роде Юсуфа Драммена всегда вносили смятение в прогресс практической техники! Они — виновники всех неудач. Неужели мне нужно напоминать ученому представителю университета Тимбукту, что год тому назад он самым яростным образом оспаривал возможность перемещаться в гранате с помощью взрывов? Теперь она проносится над его головой, и присутствующий здесь член Совета Измаил Чак может засвидетельствовать, что новый экипаж, который оратор считал невозможным, без всяких капризов совершил далекий перелет с экватора в ледяные области Норвегии и обратно! Может быть, теории Драммена и хороши, но о практике он не имеет никакого представления, и, несмотря на всю свою ученость, не сумеет провести по улице и детской колясочки!

На министерском столе зажглась зеленая лампочка, призывавшая ораторов к умеренности в выражениях.

Мнения других специалистов разделились. Все должен был доказать пробный полет; во всяком случае, не следовало отказываться от теоретического рассмотрения эксперимента величайшего значения. Затем произнес превосходную речь знаменитый директор департамента культурных исследований; он упомянул, что в своем ценном труде о развитии культуры немецкий ученый выказал себя весьма серьезным и глубоким исследователем. Не может он также умолчать, что и его наука крайне заинтересована установить, действительно ли, и когда именно возникла в лунном мире культура, и не возникают ли сходные культуры повсюду одинаковым образом, как это доказано новейшими астрономическими исследованиями относительно эволюции звезд. Вполне возможно, что затеваемая, столь фантастическая на взгляд экспедиция откроет человечеству новые, неслыханные горизонты.

В заключение прочитал доклад первый медицинский авторитет страны, седовласый Бофенгарт: — Многие согласились бы предпринять опасное, полное приключений путешествие, в надежде принести бесконечно-огромному числу ближних пользу в наше тяжелое время, когда голод и холод угрожают целым областям земли. Весьма возможно, а по мнению специалистов, которое мы здесь выслушали, даже вероятно, что смелые пионеры лишатся при этом жизни! Очень трудно сказать, смогут ли люди, готовые замуровать себя на семьдесят дней в стальной снаряд и дышать искусственным воздухом, выдержать холод мирового пространства, бороться с неведомыми опасностями лунного мира, со страшным зноем и отчаянной стужей и питаться однообразной пищей — вынесут ли они все это. Обо всем этом надлежит судить с величайшей осторожностью! Не раз бывало, что люди в самых невероятных условиях оказывались выносливее, чем допускала медицина! Целые народы годами существуют на половину пайка, который врачи считают необходимым для поддержания человеческой жизни. Полярные исследователи подолгу выносили свыше 50° холода даже в промокшей одежде, превращавшейся на них в лед; наши рабочие в глубоких штольнях, ведущих к подземным источникам тепла, трудятся в таком жару, что, казалось бы, в нем нельзя просуществовать и одного часа! Невероятно велика приспособляемость человека, и медицинская наука не может ничего сказать о выполнимости задуманного предприятия!...

Прения кончились! В зале стоял гул голосов. Местами образовались группы; люди отчаянно спорили за и против. Захватывающе интересный, единственный в своем роде вопрос был теперь предметом дискуссии. Впервые с того времени, как люди существуют на земле, перед правительствами встал вопрос об отправлении экспедиции на небесное тело! Без сомнения, своеобразная ситуация! Присмотревшись и прислушавшись к группам, тотчас же можно было заметить, что большая часть спорящих была на стороне Баумгарта. Пленяла смелость идеи, пленяла неизвестность, пленяла небывалость! На ораторскую трибуну опять взошел Баумгарт; мгновенно воцарилась тишина.

Я хотел бы обратиться с кратким словом к уважаемому собранию. Правительство этой страны назначило премию в миллиард франков за любое средство, за любую мысль, которая помогла бы устранить бедствия ледниковой эпохи. Об'являю, что я отказываюсь от этой суммы, чем бы ни кончилась моя попытка! Я не хочу, чтобы к великому делу, посвященному великой цели, примешивался материальный интерес. Я прошу правительство взять на себя расходы по экспедиции, ибо мои скромные средства не позволяют это! Но все мои средства я предоставляю родным тех, кто решится со мною на опасное путешествие и возвращения которых ни один человек не может гарантировать. Все может статься! Какая-нибудь маленькая случайность может погубить экспедицию, как иногда крохотная искорка взрывает целую шахту. Это мое последнее слово; все прочее я предоставляю вашему решению...

Это заявление немца могло лишь усилить благоприятное впечатление, произведенное им. Хотя в африкандерах 3000-го года, благодаря общественному воспитанию и было развито чувство солидарности, они, однако, умели, и весьма, ценить материальные выгоды. Тем больше возросло их уважение к человеку, непохожему на них в этом отношении!

Наконец, поднялась мадам Эфрем-Латур для заключительного слова. Самобытный, тихий и скромный немецкий ученый пробудил в ней острый интерес, даже более того. Эта чуждая ей натура могуче влекла к себе Хадиджу; скромная, почти застенчивая манера, отличавшая его от мужчин Африки, пленяла ее. И то, что она говорила, исходила не только от ума; сердце прекрасной Хадиджи также в этом участвовало...

— Когда в 1485 году Христофор Колумб, впоследствии открывший Америку, представил свои планы португальскому правительству, оно созвало ученое собрание, которому поручило высказаться о выполнимости путешествия и вероятности существования неоткрытых стран. Эта, так называемая, „жунта“ объявила планы Колумба фантазией, правительство отклонило проект, и Колумб отправился к другому двору, где к его предложению отнеслись с большим вниманием. Будущее показало, что он был прав, а близорукость португальской жунты лишила эту страну ученых заслуг и материальных богатств!

— Не находите ли вы, министры и советники нашей родины, что наша ситуация имеет сильное сходство с 1485 годом? Усвоим же урок истории! Расходы невелики, тем более, что приезжий ученый отклоняет всякую награду, да и строитель летучего корабля отказывается от материальных выгод. Может быть, от Африки изойдет свет; но если бы даже этого не случилось, мы во всяком случае обязаны осуществить древнюю мечту человечества и попытаться исследовать неведомые дали. И если экспедиция действительно не достигнет цели, если она потерпит крушение, и смельчаки заплатят жизнью за свое мужество — что ж, она разделит эту участь со многими сотнями экспедиций прошлых времен! Путь человеческого прогресса — дорога, на которой белеют кости лучших людей. Никто больше меня не будет скорбеть, если эти герои мысли и дела погибнут в неведомых далях, но это не может меня удержать от требования, чтобы вы оказали поддержку великому замыслу. Африка будет страной, исполнившей древнюю мечту — быть может, ей суждено открыть новую эру!

Молодая депутатка Государственного Совета сделала энергичный жест и заняла свое место. Баумгарт смотрел на нее в радостном волнении. Их взгляды встретились. В ее глазах он увидел горячий пламень; его глаза отразили благодарный взгляд, но он тотчас же смущенно отвел их и уткнулся в свои бумаги. Самуил Махай и Альбарнель приступили к голосованию, и оказалось, что огромное большинство стоит за осуществление плана. Только Ролинсон, Юсуф Драммен, один из инженеров и несколько старых советников голосовали против. Самуил Махай об'явил, что правительство соглашается отпустить требуемые средства. Предложенные исследователем его личные средства оно вынуждено отклонить. Если предприятие кончится катастрофой, правительство страны почтет своим почетным долгом сделать все нужное. Детали будут документально запротоколированы. Кроме того, правительство должно оставить за собой некоторое право контроля. Было бы крайне желательно, чтобы член правительственного корпуса принял участие в экспедиции, и поэтому он просит высказаться технических руководителей предприятия.

Стэндертон-Квиль немедленно ответил на этот вопрос.

— Немыслимо брать лицо, не участвующее в управлении летучим кораблем; с другой стороны, нам безусловно нужен еще один человек, который мог бы сменять меня в семидесятидневном путешествии. Необходим энергичный мужчина с техническими знаниями, крепкий и выносливый. Если среди советников этой страны отыщется такое лицо, мы будем рады; одновременно оно явится доверенным лицом правительства, при чем, разумеется, никакого вмешательства в руководство экспедицией с его стороны быть не должно. Следуя указаниям нашего ученого друга, я один несу всю ответственность и не разделю ее ни с кем, хотя бы и высшим лицом государства!

В этот мгновение к трибуне неожиданно протиснулась шарообразная фигура Арчибальда Плэга. Старый тюлень решился „поднять якорь и пуститься в далекое плавание“. Шар с красной головой и белой щетинистой крышей энергично проталкивался к министерскому столу, маленькие синие глазки довольно поблескивали, а нос знатока вин горел ярче, чем когда бы то ни было.

Плэг встал на первую ступень возвышения, естественный уровень его глаз не давал ему достаточного поля зрения. Он энергично потрясал своей короткой, толстой мускулистой рукой.

— Вы знаете, министры и советники, что я недавно высказался против этого странствия в небеса, хотя странствия составляют в сущности все содержание моей жизни. Но раз проект принят, то мне очень хочется участвовать в этом деле и пуститься в последний рейс, который, без сомнения, примчит меня к какой-нибудь тихой пристани, будь это на луне или в другом, нам незнакомом, но еще более тихом мире — это выяснится впоследствии. Вы знаете, что из вас я больше всех удовлетворяю требованиям, которые вынужден поставить уважаемый Стэндертон-Квиль, и поставить с полным основанием. Кто сам целую жизнь водил корабли по морям и боролся с силами природы, садился на мели, терпел крушения, воевал с льдинами и смерчами, того не могут отпугнуть опасности этой поездки! Я летал в гранате, когда никто еще не решался залезть в этот стальной экипаж, и Стэндертон знает меня. Итак, если правительство удостоит меня своего доверия, я прошу позволения поближе познакомиться со старой хрычевкой, время от времени озаряющей с небес мою лысину!

Эта речь вызвала смех как за министерским столом, так и в Совете.

— В первый раз я жалею, что я не мужчина, иначе я бы поспорила с вами за это место!

— Как видите, мадам, стоит быть мужчиной но вы слишком поздно познали эту истину! Я передам от вас поклон последним могиканам луны!

— Лучше возьмите меня с собою!

— Боже упаси! Вы скоро присвоите себе управление стальным государственным кораблем, и все мы полетим к чорту! Кроме того, какой же это для меня будет отдых?

— Вы об этом пожалеете: вам будет недоставать меня!

— Мадам, павлин был бы прекраснейшей птицей, если бы был нем!

— К сожалению, я не могу вернуть вам этого комплимента насчет наружности!

— Вы не знаете моих внутренних преимуществ! В этом отношении я подобен винной бочке!

— Это вне спора!

Самуил Махай отер слезы и со смехом опустил ладонь на плечо Плэга.

— Довольно, Арчибальд! Хотел бы я дожить до того дня, когда вы прекратите эти перебранки между собою!

Так закрылось достопамятное заседание 18 июня 3000 года.

Долго еще стояли собравшиеся группы; Готорн, Стэндертон, мадам Эфрем, Плэг, Альбарнель, Бен-Хаффа и другие теснились к Иоганнесу Баумгарту, окружили его, жали ему руку, поздравляли. Зал медленно пустел. Пошли по широким каменным ступеням вниз, мимо журчащего фонтана. Готорн и Стэндертон взяли в середку Плэга. Эта тройка напоминала два обелиска по сторонам шара. Они оживленно беседовали о предстоящих приготовлениях. Иоганнес Баумгарт следовал в некотором расстоянии с мадам Эфрем-Латур и директором Каирской обсерватории. Перед огромным парком, из которого доносились волнующие ароматы, эти трое остановились.

— Здесь я вас должен оставить, Баумгарт, — промолвил Абдул Бен-Хаффа и протянул руку молодому ученому. — Еще раз поздравляю вас! В добрый час! Надеюсь, нашего исполинского зеркала окажется достаточно, чтобы проследить вас, если вы будете лететь в освещенном пространстве, вплоть до вашей цели, и ничего нет невозможного, что в особенно благоприятных условиях будет виден даже ваш отлет с луны, ибо теоретически мой инструмент должен показывать на луне предметы приблизительно в двадцать метров диаметром! Не забудьте навестить меня перед от'ездом. Вы у меня увидите кое-что достойное удивления. По прямо-таки гениальной идее моего коллеги Фоортгойзена, нами сооружается инструмент, о котором не смели даже мечтать астрономы прошлых веков, и который осмеяли несколько лет тому назад наши лучшие оптики. Ну, прощайте!

— Еще раз благадарю вас, Бен-Хаффа, за ваше внимание и благоприятный для меня отзыв! Я приеду посмотреть ваше сооружение и взглянуть в самый могущественный телескоп на тот мир, к которому стремлюсь..

— Вы будете у меня дорогим гостем!

Они расстались.

Иоганнес Баумгарт шел рядом со своей спутницей по чудесным аллеям и цветникам огромного парка вслед за другими знакомцами, с которыми он условился пообедать вместе в приморском отеле. Кругом царила глубокая тишь. Солнце было слегка затуманено, но в атмосфере царила гнетущая духота, и с низко нависших веток еще капали остатки недавно прошедшего дождя. Под лиственной крышей стоял одуряющий аромат, он усыплял, укачивал. Немец испытывал тяжесть в мозгу и во всем теле — он был непривычен к тропическому климату.

Его хорошенькая спутница молчала, но он с необычайной силой чувствовал ее породистую и волнующую женственность среди волн ароматов; легкий шелест ее платья звенел у него в ушах, отдаваясь причудливым ритмом. Он снял свою легкую мягкую шляпу и провел рукой по лбу.

Маленькая улитка переползала дорожку, неся на себе свой домик. Он чуть не наступил на нее ногой. Он нагнулся, поднял животное и осторожно посадил его на траву.

Хадиджа с интересом наблюдала этот маленький инцидент. Он открыл ей глубокую сущность натуры этого человека. Вихрь мыслей пронесся в ее мозгу. Она подметила, что Баумгарт несколько раз как будто порывался остановиться и поблагодарить ее за заступничество — и всякий раз смущенно и застенчиво ускорял шаг, чтобы нагнать далеко опередивших его друзей. Депутатка, отлично знавшая людей, читала теперь в его сердце, как в книге, и это почти детское смущение и чистота действовали на нее тем неотразимее, что едва ли встречались раньше этой прославленной красотке.

Она первая нарушила молчание:

— Для вас начинается пора, обильная трудами, и у вас мало будет теперь досуга, Баумгарт!

Он встрепенулся.

— Да, да, и я рад этому: тяжелый груз снят с моих плеч! Цель лежит передо мною!

Спустя немного времени он вдруг схватил ее руку с какой-то отчаянной решимостью — и еле вытолкнул из себя фразы, которыми благодарил ее за доброе слово в парламенте.

Хадиджа-Эфрем остановилась. Она тихо пожала узкую руку ученого ребенка, шедшего рядом с нею, и задумчиво уставилась в землю.

— Все же меня берет сомнение, хорошо ли я поступила! Придет, может-быть, день, когда я в этом раскаюсь...

Он вопросительно посмотрел ей в лицо, не понимая смысла ее слов.

— Вы смотрите на меня вопросительно. Мои слова кажутся вам неясными и двусмысленными?.... Может-быть, я поясню их вам в другой раз. Увижу ли я вас перед вашим от'ездом? Свидание, прощание... перед от'ездом в неизвестность!.. Вы непременно приезжайте в Каир. Меньше чем в полчаса электрический трамвай доставит вас к моему дому. Далеко за городом, в роще Задфэ, лежит домик моей старой матери, тихий и заброшенный. Здесь я провожу весь год и развожу в старом саду цветы. Вы узнаете другую Хадиджу, отнюдь не депутатку Государственного Совета!... Приедете?

Иоганнес Баумгарт потупился; потом чуть слышно проговорил:

— Я приеду.

Хадиджа-Эфрем-Латур схватила руку немца и тихо пожала ее.

— А я буду вас ждать!

— Алло! — донесся громкий голос с конца аллеи. Эго был голос Стэндертона. — А мы думали, что вы сбежали!

Отставшие спутники быстро двинулись вперед. У поворота дороги сверкнуло море и вырисовалась громада приморского отеля с длинным рядом стеклянных окон. Они пришли к цели.

Арчибальд Плэг, расходившийся в этот день, как еще никогда, положительно не представлял себе, чтобы прелестная Хадиджа могла быть так тиха и серьезна, как в этот день. Все его маленькие стрелы на этот раз не отлетали со звоном от щита ее насмешливой иронии, а падали наземь. И старый тюлень, ворча, с тем большим увлечением отдавался вину.

— Чорт его знает, долго-ли еще придется наслаждаться им!