Читатель, уже знакомый с характером капитана Сервадака, человека отважного и склонного к приключениям, легко поверит нам, что капитан нимало не растерялся от всех этих чрезвычайных происшествий. Однако он воспринял их не столь безучастно, как Бен-Зуф, потому что всегда стремился вникнуть в причину явлений. Их последствия его мало заботили - лишь бы знать причину. По утверждению Сервадака, быть убитым пушечным ядром - сущие пустяки, раз уж вы досконально знаете, по каким правилам баллистики и по какой траектории летело ядро, угодившее вам прямо в грудь. Так относился он ко всем жизненным явлениям. Поэтому, уделив последствиям недавних событий столько времени, сколько ему позволял его беспечный нрав, Гектор Сервадак думал лишь об одном: как установить их причину.
- Что за черт, - воскликнул он, пораженный внезапно наступившей темнотой, - надо все-таки посмотреть на это днем... если только день или какое-нибудь подобие дня еще настанет. Будь я проклят, если знаю, куда девалось солнце!
- Господин капитан, - сказал Бен-Зуф, - дозвольте спросить, что же мы теперь будем делать?
- Останемся здесь, а завтра, если это самое завтра все же наступят, обследуем берег в западном и южном направлении и вернемся в гурби. Главное, это установить, куда зашли мы и что нам делать дальше, раз невозможно понять, что здесь стряслось. Стало быть, после того как мы обследуем берег с запада и юга...
- Если берег есть, - вставил денщик.
- И если есть юг, - добавил Сервадак.
- Так что можно лечь спать?
- Да, если можешь заснуть!
Получив разрешение начальства, Бен-Зуф, чье душевное спокойствие не нарушил даже этот день, столь богатый событиями, улегся в расщелине скалы, подложил ладонь под щеку и заснул глубоким сном неведения, который подчас безмятежней, чем сон праведника.
Капитан Сервадак отправился бродить по берегу нового моря, в его сознании возникали все новые и новые вопросы, от которых у него кружилась голова.
Прежде всего, каковы размеры катастрофы? Захватила ли она только часть Африки? Пощадила ли города Алжир, Оран, Мостаганем, так близко расположенные друг от друга? Должен ли Гектор Сервадак считать, что его друзья, его полковые товарищи, погибли во время наводнения, как и все многочисленное население побережья? Или же Средиземное море, переместившись вследствие какого-то сдвига земной коры, вторглось в устье Шелиффа и затопило только близлежащую часть Алжира? Этим в известной мере он мог объяснить исчезновение реки, но отнюдь не другие космические явления.
Еще одна гипотеза. А что, если средиземноморское побережье Африки вдруг передвинулось к экватору? Тогда Сервадаку удалось бы ответить на два вопроса сразу: почему солнце движется по новой дневной дуге и почему ночь наступила без сумерек; однако это не объясняло, почему двенадцатичасовой день сменился шестичасовым и почему солнце встает на западе и заходит на востоке!
"Достоверно одно, - повторял себе капитан Сервадак, - день сегодня продолжался только шесть часов и страны света, во всяком случае восток и запад, "сделали поворот на обратный курс", как сказал бы моряк. Ну что ж, завтра увидим, когда солнце встанет, если только оно еще встанет!"
Капитан Сервадак уже начал сомневаться во всем.
К великой его досаде, за пеленой туч не удавалось рассмотреть небо с искрящимися на нем звездами. Как ни скудны были познания Сервадака в области космографии, он все же имел некоторое представление о главных созвездиях. Ему хотелось проверить, на прежнем ли месте Полярная звезда, или там теперь другая; это неопровержимо доказало бы, что Земля вращается вокруг новой оси и даже, может быть, в обратном направлении, а это уже само по себе объяснило бы многое. Но в тучах, таких густых, что, казалось, они грозят всемирным потопом, не было ни малейшего просвета, и ни одна звезда не явилась взору отчаявшегося наблюдателя.
Нечего было ждать и появления луны, потому что по причине новолуния она скрылась за горизонтом вместе с солнцем.
Каково же было удивление капитана Сервадака, когда, погуляв часа полтора, он увидел над горизонтом яркий свет, пробивавшийся сквозь плотную пелену туч.
"Луна! - вскричал он. - Да нет, невозможно. Неужели целомудренная Диана пошла по той же дорожке и восходит на западе? Нет! Это не луна. Она никогда не светит так ярко... А вдруг она приблизилась к земле?"
Действительно, эта планета, как бы ее ни называть, излучала такой мощный свет, что он проник сквозь толщу испарений, и на земле забрезжила настоящая заря.
"Уж не солнце ли это? - спрашивал себя капитан. - Но ведь прошло всего каких-нибудь полтора часа с тех пор, как оно закатилось на востоке! Однако, если это не солнце и не луна, то что же это? Болид чудовищных размеров? Тысяча чертей! Неужели же проклятые тучи так никогда и не рассеются?"
Затем Гектор Сервадак обратился к себе самому.
"Ну-с, позвольте вас спросить, - сказал он себе, - не лучше ли было в юности употребить хоть часть так глупо потраченного вами времени на изучение астрономии? Почем знать, а вдруг то, над чем я сейчас ломаю себе голову, на самом деле проще простого?"
Но он так и не проник в тайны нового неба. Свет огромной силы, отбрасываемый, очевидно, каким-то ослепительным диском гигантских размеров, почти час подряд заливал лучами верхние слои облаков. Затем, - и это было не менее странно, - вместо того чтобы описать дугу, подобно всем планетам, повинующимся законам небесной механики, и зайти на противоположной стороне горизонта, диск стал удаляться по перпендикулярной линии к плоскости экватора, а с ним исчез и мягкий сумеречный свет, такой приятный для глаз.
Кругом снова воцарилась полная тьма, так же как и в голове у капитана Сервадака. Он уже окончательно перестал что-либо понимать. Самые элементарные законы механики были нарушены: небесная сфера напоминала стенные часы, в которых вдруг испортилась главная пружина, ход планет противоречил закону всемирного тяготения, и не было никаких оснований рассчитывать, что солнце еще когда-нибудь появится на небосклоне.
Однако через три часа дневное светило взошло на западе, хотя его восходу не предшествовала заря; утренний свет выбелил груду темных облаков, день сменил ночь, а капитан Сервадак, сверившись со своими часами, установил, что ночь длилась ровно шесть часов.
Шестичасовой сон не мог удовлетворить Бен-Зуфа, неисправимого любителя поспать.
Сервадак растолкал его довольно бесцеремонно.
- Вставай, пора собираться в дорогу! - крикнул он.
- Эх, господин капитан, - отозвался Бен-Зуф, протирая глаза, - да ведь я еще не выспался, только-только закрыл глаза!
- Ты проспал целую ночь!
- По-вашему, это ночь?
- Конечно. Она продолжалась шесть часов, но что поделаешь, привыкай!
- Что ж, привыкну.
- В дорогу. Нам нельзя терять времени. Скорее вернемся в гурби, посмотрим лошадей да кстати спросим у них, как они полагают, чем все это объясняется?
- Они полагают, что их полагается чистить каждый день, - отвечал денщик, который не брезговал и каламбуром, - а они с вечера не чищены. Так что, господин капитан, придется сделать им полный туалет!
- Хорошо, хорошо, но поспеши с туалетом, и, как только ты их оседлаешь, мы отправимся в разведку. Узнаем по крайней мере, что осталось от Алжира!
- А потом?
- Потом, если не удастся попасть в Мостаганем с юга, мы повернем на восток к Тенесу.
Капитан Сервадак и его денщик пустились в обратный путь к гурби береговой тропинкой. Аппетит у них разыгрался, и по дороге они без стеснения утоляли его винными ягодами, финиками, апельсинами, которые свисали с деревьев. Разросшиеся молодые насаждения превратили местность в огромный и обильный плодовый сад, сейчас заброшенный, поэтому капитан Сервадак и Бен-Зуф могли не опасаться, что их привлекут к ответственности за покушение на чужую собственность.
Через полтора часа после того, как они покинули то место, где прежде находился правый берег Шелиффа, наши путники вернулись в гурби. Здесь все осталось в прежнем положении. Никто, очевидно, не заходил в их отсутствие; восточная часть местности казалась такой же безлюдной, как и западная.
Сборы были недолги. Бен-Зуф наполнил сухарями и холодной дичью свою походную сумку. Что до питья, то пресной воды было вдоволь. По равнине струилось множество прозрачных ручьев. В прошлом притоки реки, они теперь сами стали реками, впадающими в Средиземное море.
Через минуту Зефир (эту кличку носил жеребец капитана Сервадака) и Галета (так, в память о монмартской мельнице, назвал свою кобылку Бен-Зуф) были взнузданы и оседланы. Всадники проворно сели на коней и поскакали к Шелиффу.
Вследствие уменьшения силы тяжести их физическая сила возросла, как им казалось, чуть ли не в пять раз; соответственно возросла и сила лошадей. То были уже не простые четвероногие: подобно сказочным гиппогрифам, они неслись, едва касаясь копытами земли. К счастью, Гектор Сервадак и Бен-Зуф были хорошими наездниками, - они не только не сдерживали лошадей, но, ослабив поводья, еще больше подгоняли их.
Расстояние в восемь километров между гурби и устьем Шелиффа было преодолено в двадцать минут; затем, несколько умерив бег лошадей, всадники направились на юго-восток, по бывшему правому берегу реки.
Все здесь сохраняло тот же вид, что и прежде. Но только, как помнит читатель, суша по другую сторону реки исчезла и все пространство вокруг стало поверхностью моря. Итак, в ночь с 31 декабря на 1 января всю эту часть Оранской провинции возле Мостаганема, во всяком случае до самого горизонта, затопило море.
Капитан Сервадак превосходно знал местность. Когда-то он производил здесь геодезические съемки, и ему был знаком каждый уголок. Он поставил себе целью, обследовав возможно дальше окрестности, составить рапорт и послать его... Куда, кому, когда? Вот этого-то он и не знал.
За четыре часа, оставшиеся до вечера, всадники отъехали приблизительно на тридцать пять километров от устья Шелиффа. На ночь они сделали привал подле небольшой излучины прежней реки, куда вчера еще вливались воды ее левого притока, - реки Мины, теперь поглощенной новым морем.
За всю поездку они не встретили ни одной живой души, что было поистине удивительно.
Бен-Зуф кое-как приспособил место для ночлега. Лошадей стреножили и пустили пастись в густой прибрежной траве. Ночь прошла без происшествий.
На следующий день, 2 января, точнее говоря, когда по прежнему земному календарю должна была бы наступить ночь с 1 на 2 января, капитан Сервадак и его денщик снова сели на коней и продолжили разведку. Выехав на рассвете, они за шестичасовой день покрыли расстояние в семьдесят километров. Границей местности, как и раньше, являлся бывший правый берег реки. Однако примерно в двадцати километрах от Мины значительная часть берега обрушилась, а с ней затонуло и местечко Суркельмиту вместе с восемьюстами жителей. И кто знает, не постигла ли та же участь более крупные города этой части Алжира, расположенные по ту сторону Шелиффа, - Мазаран, Мостаганем, Орлеанвиль?
Обогнув маленький залив, образовавшийся при обвале, капитан Сервадак оказался как раз напротив того места, где должен был находиться городок Амми-Мусса, носивший название Камис, когда там жило племя Бану-Ураг. Но от этого окружного центра не осталось и следа; исчез и пик Манкура высотой в тысяча сто двадцать шесть метров, у подошвы которого был расположен город.
На ночь наши разведчики сделали привал у обрыва, где раньше было крупное селение Мемунтюруа, которое исчезло бесследно; здесь их новые владения кончались.
- А я-то думал, что сегодня поужинаю и переночую в Орлеанвиле, - сказал капитан Сервадак, глядя на раскинувшееся перед ним мрачное море.
- Туда не добраться, господин капитан, - ответил Бен-Зуф, - разве что на лодке!
- А знаешь, Бен-Зуф, нам с тобой здорово повезло!
- Ну как же, господин капитан, мы к этому привычны! Увидите, мы еще придумаем, как перебраться через море, и погуляем по Мостаганему!
- Гм! Если мы на полуострове, а надо надеяться, что это так, то мы скорее заявимся в Тенес и там узнаем, что нового на свете!
- Пожалуй, сами расскажем, - весьма здраво заметил Бен-Зуф.
Когда через шесть часов солнце снова взошло, Сервадак увидел новые очертания местности.
От места их ночлега и к югу и к северу тянулась теперь береговая полоса. Прежнего берега Шелиффа больше не существовало. Здесь по еще свежей трещине в земле проходила новая граница расколовшейся равнины. Как уже сказано, не осталось и следа от селения Мемунтюруа. А когда Бен-Зуф взобрался на холм, стоявший неподалеку, он ничего не увидел, кроме моря. Земли не было. Следовательно, от Орлеанвиля, который прежде находился в десяти километрах отсюда на юго-запад, ничего не осталось.
Покинув место ночного привала, капитан Сервадак и его денщик двинулись дальше, вдоль новой границы, через обвалы и оползни, через растрескавшиеся поля, мимо деревьев, вырванных почти с корнем и повисших над водой, мимо старых олив, чьи причудливо изогнутые стволы словно были подрублены топором.
Сейчас всадники ехали медленнее: им постоянно приходилось делать крюк то из-за встречавшейся на их пути бухты, то из-за мыса, выдававшегося в море. Поэтому, проехав расстояние в тридцать пять километров, они только на закате достигли подножия гор Джи-Меджерды, являвшихся до катастрофы продолжением Малого Атласского хребта.
Теперь горный хребет круто обрывался, образуя над побережьем отвесную стену.
На другое утро, переправившись верхом через горное ущелье, капитан Сервадак и Бен-Зуф взошли пешком на одну из высоких вершин и, наконец, получили точное представление о том клочке алжирской территории, обитателями которой отныне являлись, по-видимому, они одни.
Новая береговая полоса длиной около тридцати километров простиралась от подошвы Меджерды до конца средиземноморского побережья. Эта местность не соединялась перешейком с Тенесом, - Тенес исчез бесследно. Итак, разведка местности показала, что наши герои находились не на полуострове, а на острове. Глядя с высоты, капитан Сервадак, к великому своему удивлению, обнаружил, что его со всех сторон окружает море, и куда ни устремлял он взгляд, он не встречал никаких признаков суши.
Этот остров, только что отторгнутый от алжирской земли, имел форму неправильного четырехугольника, почти треугольника, и периметр его можно было бы разложить на следующие слагаемые: сто двадцать километров вдоль бывшего правого берега Шелиффа; тридцать пять километров с юга на север до хребта Атласских гор; тридцать километров наискосок в сторону моря и сто километров вдоль бывшего побережья Средиземного моря. Итого - двести восемьдесят пять километров.
- Все правильно, - сказал капитан Сервадак, - но все-таки почему?
- Ба! Почему бы нет? - ответил Бен-Зуф. - Потому, что потому! Если уж так было угодно господу богу, надо смириться, господин капитан.
Они спустились к подошве горы, где лошади мирно пощипывали зеленую травку. В этот день они добрались до берега Средиземного моря, нигде не обнаружив следов бывшего здесь городка Монтенот. Он исчез, как и Тенес, не сохранилось даже развалин.
На следующий день, 5 января, они двинулись форсированным маршем вдоль средиземноморского побережья. Оно вовсе не осталось в неприкосновенности, как предполагал Сервадак, - не хватало четырех деревушек: Калаат-Шимах, Агмисс, Марабу и Пуэнт-Басс. Мысы, на которых они находились, не выдержав мощного сотрясения, оторвались от материка. Кроме того, наши путешественники убедились в том, что единственные люди на острове они сами, а фауна представлена только стадами скота, бродившими по полям.
Капитан Сервадак и Бен-Зуф потратили на объезд острова пять дней, считая по новому календарю, а в действительности два с половиной дня, считая по старому. Таким образом, они вернулись в гурби через шестьдесят часов после того, как оттуда выехали.
- Итак, господин капитан? - сказал Бен-Зуф.
- Итак, Бен-Зуф?
- Вот вы и стали генерал-губернатором Алжира!
- Алжира без населения!
- Вот так раз! Меня, значит, вы в расчет не принимаете?
- Кто же ты теперь?
- Население, господин капитан, население!
- А мое рондо? - вздохнул капитан Сервадак, устраиваясь на ночь. - Стоило ли-стараться!
Десять минут спустя "генерал-губернатор" и вверенное его заботам "население" уснули крепким сном в одной из каморок караульни, так как гурби пока еще представлял собой груду обломков. Однако Гектора Сервадака и во сне тревожила мысль о том, что, установив столько последствий катаклизма, он все еще не открыл его первопричину. И хотя капитан был не силен в космографии, он напряг свою память и вспомнил некоторые, казалось, забытые им основные законы этой науки. Тогда у него возник вопрос: не вызваны ли наблюдаемые им явления тем, что изменился наклон оси Земли по отношению к ее эклиптике?
Это могло бы объяснить перемещение морей и, вероятно, стран света, но не повлекло бы за собой ни сокращения дня, ни уменьшения силы тяжести на земле. Вскоре Сервадак отказался и от этой гипотезы, что его порядком мучило, ибо, как говорится, он зашел в тупик. По-видимому, чудеса еще не кончились, и возможно, какая-нибудь новая несообразность наведет его на правильный путь. По крайней мере он на это надеялся.
Наутро Бен-Зуф первым делом занялся приготовлением сытного завтрака. Пора, черт возьми, подкрепиться! Бен-Зуф и сам был голоден, как три миллиона алжирцев. Сейчас или никогда надо заморить червячка, покуда есть дюжина яиц, уцелевших после катаклизма, "вдребезги разбившего целую страну"! Да к этому бы еще полную миску кускуса, - ведь Бен-Зуф готовит его мастерски. Завтрак удастся на славу!
И вот плита на своем месте в караульне, медные кастрюли сверкают, словно только что вышли из рук лудильщика, а студеная вода ждет, чтоб ее налили из большой алькарацы, бока которой точно покрыты холодной испариной. Как только вода закипит, Бен-Зуф опустит в нее яйца и через три минуты получит яйца всмятку.
Огонь в плите развели в мгновение ока, и денщик по своему обыкновению замурлыкал солдатскую песенку:
Расхаживая взад и вперед по кухне, капитан Сервадак с любопытством наблюдал за хлопотами Бен-Зуфа: он подстерегал, как охотник подстерегает дичь, то новое явление, которое послужит разгадкой для всех предыдущих. Разгорится ли огонь в плите? Достаточно ли кислорода для горения, не изменился ли состав воздуха?
Да, огонь в плите разгорелся; Бен-Зуф раздул его своим, несколько учащенным, дыханием, и хворост, положенный на растопку, а затем и уголь запылали ярким пламенем. Стало быть, тут ничего особенного не произошло.
Поставив на огонь кастрюлю, Бен-Зуф налил ее водой и стал ждать, чтобы она закипела и можно было опустить в нее яйца, которые как будто состояли из одной скорлупы, так мало они весили.
Не прошло и двух минут, как вода в кастрюле закипела.
- Что за чертовщина! - воскликнул Бен-Зуф. - Огонь, что ли, стал жарче гореть!
- Не огонь стал жарче гореть, - ответил, подумав, капитан Сервадак, - а вода быстрее закипает.
И сняв со стены термометр Цельсия, он опустил его в кипяток.
Столбик ртути показал только шестьдесят шесть градусов.
- Вот, пожалуйста! - вскричал Сервадак. - Вода кипит при шестидесяти шести градусах, а ведь ей полагается кипеть при ста!
- Итак, господин капитан?
- Итак, Бен-Зуф, покипяти-ка яйца еще минут пятнадцать, да и тогда они едва ли сварятся!
- Да ведь они сварятся вкрутую!
- Нет, мой друг, - всмятку, и мы будем макать в них ломтики хлеба.
Причиной, вызвавшей это явление, было, очевидно, уменьшение высоты атмосферного столба, что совпадало с уже замеченным уменьшением плотности воздуха. Капитан Сервадак не ошибся. Давление атмосферы на поверхности земного шара понизилось примерно на треть; вот почему вода, оказавшись под меньшим давлением, кипела не при ста градусах, как раньше, а при шестидесяти шести. Совершенно так же кипела бы она на вершине горы высотой в одиннадцать тысяч метров над уровнем моря, и будь у капитана барометр, он бы давно установил, что атмосферное давление понизилось. Именно этим объяснялось и то, что голоса теперь звучали глуше, дыхание стало более учащенным, а кровеносные сосуды расширились, к чему Сервадак и Бен-Зуф уже успели приспособиться.
- И все-таки, - сказал себе капитан Сервадак, - вряд ли можно предположить, что наша стоянка переместилась на такую высоту, ведь море тут же, вот оно плещется у берегов!
В данном случае Гектор Сервадак сделал правильные выводы. Однако он по-прежнему не в состоянии был сказать, в чем же причина. Inde Irae! [отсюда и гнев (лат.)]
Тем временем яйца, пролежав в кипятке дольше обычного, почти сварились. То же самое произошло и с кускусом. Резонно заметив, что теперь придется начинать стряпню на час раньше, Бен-Зуф подал кушанья на стол.
При всей своей озабоченности Гектор Сервадак поел с большим аппетитом.
- Итак, господин капитан? - сказал Бен-Зуф, который всегда начинал беседу этими словами.
- Итак, Бен-Зуф? - отозвался Сервадак, привыкший отвечать так своему денщику.
- Что мы будем делать?
- Ждать.
- Чего же?
- Чтобы за нами приехали.
- Морем?
- Непременно морем, ведь наша стоянка превратилась в остров.
- Значит, господин капитан, вы полагаете, что товарищи наши...
- Полагаю, вернее надеюсь, что катастрофа разрушила только отдельные пункты на алжирском побережье, а стало быть, товарищи наши живы и невредимы.
- Что ж, господин капитан, будем надеяться.
- Генерал-губернатор, несомненно, пожелает уяснить себе, что произошло. Он, наверное, выслал из Алжира судно, чтобы обследовать побережье, и, смею думать, нас не забудут. А потому, Бен-Зуф, следи за морем и, чуть только покажется корабль, подай ему сигнал.
- А если корабль не придет?
- Тогда мы построим какое-нибудь суденышко и сами поедем туда, раз за нами никто не едет.
- Вот хорошо-то, господин капитан, так вы, значит, моряк?
- Моряком может стать каждый, когда это необходимо, - невозмутимо отвечал штабной офицер Сервадак.
С этих пор Бен-Зуф дни напролет стоял с подзорной трубой, не сводя глаз с горизонта. Но в поле зрения ни один парус не показывался.
- Ах ты племя берберийское! - сердито говорил Бен-Зуф. -
Его превосходительство генерал-губернатор не больно беспокоится о нас!
К шестому января в положении наших островитян не произошло никаких перемен. Дата 6 января была датой прежнего календаря, действовавшего до того, как земные сутки сократились вдвое. Капитан Сервадак умышленно придерживался старого календаря, чтобы не потерять счет времени. Поэтому, хотя солнце на небосклоне островитян взошло и зашло двенадцать раз, капитан считал, что истекло только шесть дней с полуночи 1 января, с начала нового года. Для точного исчисления времени он пользовался своими карманными часами. Стенные часы с маятником, попав в условия, при которых вес предметов уменьшился, несомненно дали бы неправильные показания; а ход карманных часов зависит от действия пружины и не подчиняется силе тяжести, и, если только часы капитана Сервадака не испортились, они показывали время правильно даже теперь, после нарушения основных физических законов. В данном случае так оно и было.
- Шут его знает, - сказал Бен-Зуф, питавший некоторую слабость к изящной словесности, - сдается мне, господин капитан, что вы теперь смахиваете на Робинзона, а я вроде как Пятница. Уж не стал ли я негром?
- Нет, Бен-Зуф, - ответил капитан Сервадак, - пока еще кожа у тебя отличного белого цвета... с темным отливом!
- Бледнолицый Пятница? - сказал Бен-Зуф. - Это что-то не то, но мне так больше нравится!
Итак, 6 января, поскольку никто за ними не приехал, капитан Сервадак счел своевременным сделать то, что до него делали все Робинзоны: составить опись ресурсов питания, включая растения и животных, имевшихся в его владениях.
Остров Гурби, - таково название, данное ему капитаном Сервадаком, - занимал пространство примерно в три тысячи квадратных километров, иначе говоря - триста тысяч гектаров. Быков, коров, коз и овец было здесь довольно много, но подсчитать их пока не представлялось возможным. Дичь водилась в изобилии, и нечего было бояться, что она перекочует в другое место. Росли и хлебные злаки. Через три месяца можно будет собрать урожай пшеницы, кукурузы, риса и прочего.
Таким образом, "губернатор" острова, его "население" и обе лошади снабжены пищей вдоволь. Даже если на острове появятся новые поселенцы, они тоже будут вполне обеспечены.
С шестого по тринадцатое января шел проливной дождь. Небо беспрестанно застилали густые тучи, и плотность их не уменьшалась. Неоднократно разражалась сильная гроза - редкое явление в это время года. От внимания Сервадака не ускользнуло, что температура, как ни странно, все время повышается. Необыкновенно раннее лето! Оно началось в январе. Еще более поразительно было неуклонное, все возрастающее повышение температуры, словно земной шар непрерывно и равномерно приближался к солнцу!
По мере того как увеличивалось тепло, усиливался и свет, и если бы не густые облака, закрывавшие экраном небо, солнечное излучение воздействовало бы на все земное с совершенно небывалой мощью.
Читатель легко представит себе, в какое бешенство приходил Сервадак, не имея возможности наблюдать ни солнца, ни луны, ни звезд, ни единого уголка на небе, где он, вероятно, нашел бы ответ на свои вопросы, если бы туман рассеялся. Бен-Зуф попытался было успокоить капитана, проповедуя смирение, которое у него самого подчас переходило в безразличие, но встретил столь резкий отпор, что не решался больше вмешиваться. Поэтому он ограничивался тем, что исправно нес свою службу наблюдателя. Шел ли дождь, свистел ли ветер, бушевала ли гроза, Бен-Зуф денно и нощно стоял на посту, оставив себе только несколько часов для сна. Но тщетно глядел он на горизонт, - кругом все было так же неизменно пусто. Да и какой корабль мог бы бороться с этим бурным морем, выдержать натиск подобного шквала? Волна на море вставала на не бывалую высоту, и ураган носился по водам с ни с чем не сравнимой яростью. Поистине, явления, которыми сопровождался потоп в период вторичной формации Земли, когда вода на первозданной планете, испарявшаяся от ее внутреннего тепла, поднималась в парообразном состоянии в пространство, а затем сплошным потоком лилась обратно, вряд ли превосходили по своей силе описанные нами явления.
И вдруг 13 января потоп прекратился, как по волшебству. В ночь с тринадцатого на четырнадцатое последний бешеный порыв ветра рассеял последние тучи. Гектор Сервадак, шесть дней безвыходно просидевший в караульне, выбежал наружу, как только дождь прошел и ветер утих. Он поспешил к береговому утесу, чтобы самому занять наблюдательный пост. Прочтет ли он что-нибудь по звездам? Появится ли снова огромный диск, виденный им лишь одно мгновенье, в ночь с 31 декабря на 1 января? Откроется ли, наконец, загадка его судьбы?
Небо сияло. Сейчас ничто, даже легкая дымка, не скрывало блеска созвездий. Ночной купол раскинулся, как необъятная карта неба, и на ней обозначились такие далекие туманности, которые прежде астрономы видели только через телескоп.
Первым делом капитан Сервадак стал искать Полярную звезду, ибо в том, что касалось Полярной звезды, его знания были основательны.
Звезда нашлась, но стояла очень низко над горизонтом и, возможно, уже перестала служить центральным стержнем для всей звездной системы. Иначе говоря, если мысленно продолжить ось Земли, она больше не будет проходить через ту неподвижную точку, которую Полярная звезда обычно занимала в пространстве. И действительно, уже через час Полярная звезда заметно передвинулась, опустившись к горизонту, как будто она входила в одно из зодиакальных созвездий.
Следовательно, оставалось только установить, какая звезда заняла место Полярной, то есть через какую точку неба теперь проходит мысленно продолженная ось Земли. Несколько часов подряд капитан Сервадак наблюдал небо исключительно с этой целью. Новая Полярная звезда должна была стоять так же неподвижно, как и прежняя, посреди других звезд, которые в своем видимом движении совершают вокруг нее свой суточный оборот.
Вскоре капитан Сервадак обнаружил, что одна из звезд, расположенная очень близко к северному горизонту, как будто отвечает этим условиям неподвижности, сохраняя свое постоянное положение среди остальных. Это была звезда Вега из созвездия Лиры, та самая, которая вследствие прецессии - перемещения земной оси, обусловливающего постепенное перемещение точек равноденствия, - должна занять место Полярной звезды через двенадцать тысяч лет. А так как за две недели никак не могло пройти двенадцати тысяч лет, то оставалось сделать вывод, что ось Земли внезапно переместилась.
"Но тогда, - рассуждал сам с собой капитан Сервадак, - переместилась не только земная ось. Ведь если она проходит теперь через точку, так низко стоящую над горизонтом, стало быть, Средиземное море передвинулось в пояс экватора".
И он погрузился в размышления, блуждая взором по небу между ставшей теперь зодиакальным созвездием Большой Медведицей, от которой остался только хвост, торчащий из воды, и новыми, впервые увиденными звездами Южного полушария.
Восклицание Бен-Зуфа вернуло его на землю.
- Луна! - кричал денщик.
- Луна?
- Она самая, - отвечал Бен-Зуф в восторге, что видит вновь "спутницу ночей земных", как сказал бы поэт.
И Бен-Зуф указал пальцем на диск, поднимавшийся над горизонтов в точке, противоположной той, которую должно было бы в это время занимать солнце.
Луна ли это, или какая-нибудь другая малая планета, которая, приблизившись к Земле, казалась крупней? Капитан Сервадак попал бы в затруднительное положение, если бы его попросили ответить на этот вопрос. Он взял довольно сильную подзорную трубу, служившую ему при геодезических съемках, и навел ее на неизвестную планету.
- Если это Луна, - сказал он, - то надо признать, что она значительно дальше от нас, чем прежде! Теперь ее расстояние от Земли исчисляется не тысячами, а миллионами лье!
После тщательного наблюдения капитан Сервадак уверился в том, что перед ним не Луна. Он не находил на этом потускневшем диске знакомой игры света и тени, придающей Луне сходство с человеческим лицом. Он не обнаружил никаких следов равнин или морей, ни тех борозд, которыми окружен, словно светлыми лучами, великолепный лунный кратер Тихо.
- Ну нет, это не Луна, - сказал он.
- Почему же? - спросил Бен-Зуф, чрезвычайно дороживший своим открытием.
- Потому что у этого светила есть свой спутник, своя маленькая луна!
И в самом деле: в поле зрения подзорной трубы появилась довольно ясно различимая светящаяся точка; так иногда выглядит какой-нибудь спутник Юпитера, наблюдаемый с помощью не очень сильного оптического прибора.
- Но если это не Луна, то что же это такое? - вскричал капитан Сервадак, топнув ногой. - Это не Венера и не Меркурий, - у них нет спутников! И тем не менее это некая планета, орбита которой находится внутри орбиты Земли, - ведь она тоже сопровождает Солнце в его видимом движении. Тьфу ты, пропасть! Если это не Венера и не Меркурий, то это может быть только Луна, а если это Луна, то где и за каким чертом она стащила себе спутника?
Скоро снова взошло солнце, и рой звезд померк в его ослепительных лучах. Продолжать наблюдения было уже невозможно. Пришлось отложить их до ночи, если только небо не будет облачным.
Что до диска, свет которого проник ночью сквозь пелену облаков, то капитан Сервадак тщетно искал его следы. Он исчез либо потому, что отдалился на очень большое расстояние, либо потому, что по ходу своего движения отклонился в сторону, оказавшись вне поля видимости.
Наступила поистине прекрасная погода. Ветер перебросился на запад, вернее, туда, где раньше находился запад, а затем совершенно утих. Солнце аккуратно всходило на новом горизонте и заходило с противоположной стороны. День и ночь с математической точностью сменялись ровно через шесть часов, так как солнце не отклонялось от линии нового экватора, проходившего теперь через остров Гурби.
При этом температура воздуха непрерывно возрастала. Капитан Сервадак по нескольку раз в день справлялся с термометром, висевшим у него в комнате, и 15 января установил, что термометр показывает в тени +50° по Цельсию.
Разумеется, пока гурби еще не был поднят из развалин, Сервадак и Бен-Зуф приспособили под жилье лучшую комнату в караульне. В первые дождливые дни ее каменные стены защищали от ливней, а теперь спасали от полуденного зноя. Жара становилась тем нестерпимей, что солнце светило при совершенно безоблачном небе и, пожалуй, даже Сенегалия и экваториальная часть Африки никогда еще не подвергались такому беспрерывному жару солнечных лучей. Если бы температура продолжала держаться на том же уровне, то выгорела бы вся растительность острова. Верный своим привычкам, Бен-Зуф не выказывал удивления по поводу нестерпимой жары, но пот, катившийся с него градом, был красноречивей всяких слов. Не вняв уговорам капитана, он отказался покинуть свой наблюдательный пост на береговом утесе и добросовестно продолжал поджариваться на солнце, не спуская глаз со Средиземного моря, безмятежно-спокойного, как озеро, и по-прежнему пустынного. Если Бен-Зуф мог безнаказанно выносить отвесные лучи полуденного солнца, то верно потому, что кожа у него была дубленая, а череп бронированный.
Однажды, увидев Бен-Зуфа "на вахте", капитан Сервадак заметил:
- Ах вот оно что! Оказывается, ты родился в Габоне?
На что получил ответ:
- Никак нет, господин капитан, на Монмартре, но там в точности как здесь!
А уж если наш доблестный Бен-Зуф утверждал, что на милом его сердцу Монмартрском холме тропический климат, то спорить было бесполезно.
Палящая жара повлияла, разумеется, и на растительность острова Гурби; последствия изменения климата сказались на всей природе. В несколько дней соки, устремившись от корней к кронам деревьев, пробудили жизнь даже в самых верхних ветвях; лопнули почки, появилась листва, расцвели цветы, созрели плоды. То же самое происходило с хлебными злаками. Маис и пшеница росли буквально на глазах, густая трава ковром покрывала луга. Сенокос, жатва и сбор плодов совпали: быстротечное лето и осень стали одним временем года.
Жаль, что капитан Сервадак не разбирался в космографии хоть немного лучше! Он бы сказал:
"Если наклон земной оси изменился и если, судя по всем данным, земная ось образует прямой угол с эклиптикой, то теперь у нас установится такой же порядок, как на Юпитере: вместо смены времен года установятся пояса с постоянным климатом, в которых зима либо весна, лето либо осень будут продолжаться вечно".
Затем Сервадак непременно добавил бы:
"Но, клянусь винами Гасконии, не пора ли узнать, чему мы обязаны такими переменами?"
Однако столь ранний урожай ставил Сервадака и Бен-Зуфа в затруднительное положение. Дел было так много, что рук не хватало; не помогла бы и поголовная мобилизация всего "населения" острова. Кроме того, необычайная жара мешала работать без перерыва. Правда,
островитяне считали, что время терпит. Запасы в Гурби были в изобилии, к тому же сейчас при спокойном море и ясной погоде можно было надеяться, что у острова появится корабль. Обычно в этой части Средиземного моря царило оживление: сюда заходили либо французские корабли, несущие службу у берегов, либо каботажные судна различных государств, которые поддерживали постоянную связь с самыми отдаленными уголками побережья.
Островитяне рассуждали правильно, а все-таки на море почему-то не показывался ни один корабль, и Бен-Зуф без всякой пользы испекся бы заживо на раскаленных скалах, если бы его не спасал сооруженный им зонт.
Тем временем капитан тщетно пытался восстановить в своей памяти познания, полученные в коллеже и Военно-инженерном училище. Он погрузился в расчеты, с ожесточением стремясь точно установить новое положение земного сфероида в мировом пространстве, но так и не преуспел в этом. А между тем он должен был бы прийти к мысли, что если Земля теперь вращается вокруг своей оси в обратном направлении, то соответственно изменилось и ее движение вокруг Солнца; следовательно, продолжительность года также стала иной: она либо увеличилась, либо уменьшилась.
Действительно, Земля явно приближалась к дневному светилу. Ее орбита, очевидно, сместилась, что подтверждалось не только непрерывно растущим повышением температуры, но и новыми наблюдениями капитана Сервадака, показавшими, что земной шар приближается к своему центру притяжения.
Дело в том, что теперь диаметр Солнца был вдвое больше по сравнению с солнечным диском, виденным с Земли невооруженным глазом до наступления катастрофы. Такой громадный диск можно было бы наблюдать с поверхности Венеры, то есть с расстояния в двадцать пять миллионов лье от Солнца. Отсюда следовало, что Земля удалена теперь от Солнца только на двадцать пять миллионов лье вместо прежних тридцати восьми миллионов. Оставалось узнать, не сократится ли еще больше расстояние между Землею и Солнцем; в таком случае, потеряв равновесие, земной шар будет притянут Солнцем. И это было бы гибелью Земли.
В те ясные дни вести наблюдение за небом не составляло никакого труда, но и ночи стояли такие ясные, что перед Гектором Сервадаком открывался целый мир светил во всем его великолепии. Звезды и планеты были рассыпаны по небу, словно светящиеся буквы необъятной азбуки вселенной, которые капитан, как ни бился, не мог сложить в слова и строки. Разумеется, Сервадак не открыл бы ничего нового ни в величине звезд, ни в их удаленности друг от друга. Известно, что Солнце, стремящееся к созвездию Геркулеса со скоростью шестидесяти миллионов лье в год, до сих пор приблизилось к нему лишь на ничтожно малый отрезок всего пути, настолько велико расстояние между ним и этим созвездием. То же самое можно сказать и об Арктуре, несущемся в мировом пространстве со скоростью двадцати двух лье в секунду, иначе говоря, втрое быстрее Земли.
Но если по звездам ничего нельзя было прочитать, то иное дело планеты, по крайней мере те, чьи орбиты являются внутренними по отношению к орбите Земли.
Две планеты отвечают этим условиям - Венера и Меркурий. Первую отделяет от Солнца среднее расстояние в двадцать семь миллионов лье, вторую - пятнадцать миллионов лье. Таким образом, орбита Меркурия является внутренней по отношению к орбите Венеры, и орбиты обеих этих планет - внутренними относительно орбиты Земли. И вот после долгих наблюдений и глубоких размышлений Сервадак пришел к выводу, что количество тепла и света, получаемого в настоящее время Землей от Солнца, равняется примерно количеству тепла и света, получаемого от него Венерой, то есть вдвое больше того, что Солнце давало Земле до катастрофы. Сервадак заключил из этого, что Земля значительно приблизилась к дневному светилу, и получил еще одно подтверждение этому, наблюдая прекрасную Венеру, звезду, которой невольно любуются даже самые равнодушные люди, когда, не затмеваемая лучами Солнца, она восходит на вечернем или утреннем небосклоне.
Фосфорус или Люцифер, Геспер или Веспер, как называли ее древние, утренняя или вечерняя звезда, звезда пастухов (было ли еще у какого-нибудь другого светила, кроме, пожалуй, Луны, столько названий?) - словом, Венера, предстала сейчас взору Сервадака в виде невероятно увеличившегося диска. Казалось, это маленькая луна; все ее фазы можно было свободно различить невооруженным глазом. Освещался ли ее диск полностью, находилась ли она в первой или последней четверти, планета была прекрасно видна. Выемки на ее серпе указывали на то, что солнечные лучи, преломившись в атмосфере Венеры, попадали в такие ее области, где, казалось бы, уже наступил закат Солнца. Это доказывало, что на планете есть атмосфера, поскольку на ее поверхности наблюдалось действие отраженного света. Отдельные светлые точки на серпе Венеры были большими горами, высота которых, по утверждению Шретера, в десять раз превосходит Монблан, то есть равна одной сто сорок четвертой радиуса планеты [высота самых больших гор на Земле не превышает 1/740 ее радиуса (прим.авт.)].
Таким образом, капитан Сервадак счел себя вправе утверждать, что Венера находится не дальше чем в двух миллионах лье от Земли. Он сказал об этом Бен-Зуфу.
- Что ж, господин капитан, - ответил денщик, - два миллиона лье - это не так уж плохо!
- Это немало для двух воюющих армий, - ответил капитан. Сервадак, - но для двух планет это ничтожное расстояние.
- Что же может случиться?
- Мы упадем на Венеру, черт побери!
- Ого! А воздух там есть?
- Есть.
- И вода?
- По-видимому.
- Вот и хорошо! Ну что ж, отправимся в гости к Венере!
- Но произойдет страшное столкновение! Венера и Земля, очевидно, летят навстречу друг другу, а так как величина их масс примерно одинакова, то обеих ждет гибель.
- Точь-в-точь два поезда катят навстречу друг другу, - заметил Бен-Зуф тем невозмутимым тоном, от которого капитан приходил в бешенство.
- Ну да, два поезда, болван! - закричал он. - Только они мчатся в тысячу раз быстрее экспресса, и поэтому одна из планет
неминуемо разлетится вдребезги, а может быть, и обе! Посмотрим тогда, что останется от твоей паршивой кочки, от Монмартрского пригорка!
Бен-Зуф был уязвлен в самое сердце. Он стиснул зубы, сжал кулаки, но сдержался и несколько секунд безмолвно переваривал обиду: "Паршивая кочка!" Затем сказал:
- Господин капитан, я в вашем распоряжении! Приказывайте! Если есть способ помешать столкновению...
- Нет, осел, и поди ты к черту!
Получив такой ответ, Бен-Зуф в полном расстройстве удалился, не проронив больше ни слова.
В последующие дни расстояние между обеими планетами сократилось еще больше, и было ясно, что Земля, двигавшаяся по новой орбите, пересечет орбиту Венеры. В то же время она заметно приблизилась к Меркурию. Это светило, редко видимое невооруженным глазом, - разве только во время наибольшей элонгации, западной или восточной, - явилось сейчас во всем своем блеске. Все в этой планете, прозванной в древности "Искрометной", заслуживает самого тщательного изучения: смена фаз, схожих с фазами Луны, сила, с которой Меркурий отражает лучи Солнца, дающего ему в семь раз больше тепла и света, чем земному шару, его почти сливающиеся, вследствие значительного наклона оси, зоны вечного холода и страшного зноя, его экваториальные полосы и горы высотой в девятнадцать километров.
Но опасность исходила не от Меркурия: Земле угрожало столкновение с Венерой. К 18 января расстояние между обеими планетами сократилось приблизительно до одного миллиона лье. Венера излучала такой мощный свет, что все предметы на Земле стали отбрасывать необыкновенно резкие тени. Венера по-прежнему обращалась вокруг своей оси за двадцать три часа двадцать одну минуту, а это доказывало, что продолжительность суток на планете осталась той же. Видны были облака, носившиеся в ее атмосфере, постоянно насыщенной парами, и казавшиеся полосами на фоне диска. Затем явственно обозначились семь пятен, - это, по мнению Бианкини, моря, сообщающиеся между собой. И, наконец, красавица планета предстала при белом свете дня; однако это польстило капитану Сервадаку куда меньше, чем генералу Бонапарту, который однажды, во времена Директории, увидев Венеру в полдень, впоследствии поддерживал легенду о том, что ему явилась "его звезда".
Двадцатого января расстояние между обоими светилами, установленное согласно законам небесной механики, сократилось еще больше.
"Какой ужас должны испытывать сейчас наши товарищи в Африке, друзья во Франции, население обоих материков! - говорил себе порой Сервадак. - Чего только не пишут в газетах! Какие толпы молящихся стекаются в церкви! Должно быть, ждут светопреставления! Я и сам думаю, да простит мне господь бог, что никогда еще оно не было так близко, как теперь! А я еще удивлялся, что за нами не посылают корабля! Да разве у генерал-губернатора и военного министра есть время нами заниматься? Через два дня, самое большее, Земля рассыплется на тысячи кусков и ее осколки пойдут гулять где попало по мировому пространству!"
Однако этому не суждено было случиться.
Напротив, начиная с 20 января планеты стали мало-помалу отдаляться друг от друга. К великому счастью, плоскости орбит Венеры и Земли не совпадали, и, следовательно, роковое столкновение не могло произойти.
Бен-Зуф вздохнул с облегчением, когда капитан сообщил ему приятную новость.
Двадцать пятого января расстояние между планетами увеличилось настолько, что все опасения отпали.
- Ну вот, - сказал капитан Сервадак, - а все-таки сближение планет пошло нам на пользу: теперь мы знаем, что у Венеры нет луны!
Дело в том, что Доминико Кассини, Шорт, Монтень де Лимож, Монбарон и другие астрономы всерьез утверждали, что у Венеры есть спутник.
- А жаль, что это не так, - добавил Гектор Сервадак, - ведь мы могли бы прихватить по дороге и эту луну; тогда к нашим услугам было бы целых две. Но, черт возьми, неужели же я так и не добьюсь объяснения, почему произошла вся эта путаница в небесной механике?
- Господин капитан, - обратился к нему Бен-Зуф.
- Чего тебе?
- А не стоит ли у нас в Париже, неподалеку от Люксембургского дворца, дом с этаким большущим колпаком на самой маковке?
- Обсерватория?
- Она самая! Так вот, разве ученые господа, что сидят под колпаком, не обязаны объяснить все это?
- Конечно, обязаны.
- Тогда, господин капитан, наберемся терпения, пока они все не растолкуют, и будем философами!
- Ого, Бен-Зуф, да ты разве знаешь, что такое быть философом?
- Да, потому что я солдат.
- Что же это, по-твоему?
- Это значит, что, когда делу помочь нельзя, надо терпеть, а у нас с вами так оно и есть, господин капитан.
Гектор Сервадак ничего не ответил своему денщику, но мы вправе предполагать, что до поры до времени он перестал добиваться объяснения необъяснимых пока явлений. Впрочем, вскоре произошло одно непредвиденное событие, которое повлекло за собой весьма важные последствия.
Двадцать седьмого января в девять часов утра в караульню вошел невозмутимый Бен-Зуф и с полным бесстрастием обратился к Сервадаку:
- Господин капитан, разрешите доложить?
- Что там еще? - отозвался Сервадак.
- Корабль!
- Экая скотина! Говорит об этом так спокойно, точно пришел сказать, что кушать подано!
- А как же иначе! На то мы и философы, - возразил Бен-Зуф.
Сервадак выскочил из караульни и со всех ног пустился бежать к вершине утеса.
Сомнений не было: к острову шло какое-то судно, оно находилось, уже менее чем в десяти километрах от берега; но из-за того, что земная поверхность стала выпуклей, сократилось поле зрения, и над волнами торчали только верхушки мачт.
И хотя корпус корабля был невидим, по его мачтам и снастям все же можно было определить, какого это рода судно. Очевидно, это была шкуна, и через два часа капитан Сервадак распознал ее уже без труда.
Он ни на секунду не отрывал подзорной трубы от глаз.
- Это "Добрыня"! - вскричал он.
- "Добрыня"? - переспросил Бен-Зуф. - Вот уж нет! Дымка-то не видно!
- Шкуна идет под парусами, - ответил капитан Сервадак, - но это, конечно, шкуна графа Тимашева!
Так оно и оказалось, и, если только граф был на борту, значит какая-то невероятная случайность снова свела его с соперником.
Разумеется, Сервадак видел теперь в том, кто приближался к острову, не врага, а человека, подобно ему, потерпевшего бедствие; он совершенно забыл и о поединке и о причинах, его вызвавших. Обстоятельства так переменились, что он испытывал самое живейшее желание увидеться с графом и поговорить обо всех этих чрезвычайных происшествиях. Шкуна отсутствовала двадцать семь дней; за это время она могла обследовать ближайшие берега Алжира и даже, может быть, посетила берега Испании, Италии и Франции, обошла все Средиземное море, так необычайно изменившееся, и, наверное, привезла свежие новости из этих стран, от которых остров Гурби был отрезан. Теперь-то Гектор Сервадак узнает не только о том, какие части Земли постигла катастрофа, но и причину самого бедствия. Кроме того, граф Тимашев человек благородный и сочтет своим долгом доставить на родину Сервадака и его денщика.
- Но ведь "Добрыне" негде будет причалить, - сказал Бен-Зуф, - устья Шелиффа больше нет!
- Этого и не нужно, - ответил Сервадак. - Граф пошлет шлюпку, и нас доставят на борт.
Шкуна приближалась довольно медленно, так как ветер был встречный и ей приходилось держать в бейдевинд. Как ни странно, машина на корабле бездействовала, хотя экипаж ее, должно быть, спешил узнать, что это за новый остров, показавшийся на горизонте. Правда, на судне могло не хватить горючего, поэтому, вероятно, оно шло под парусами, которыми, впрочем, управляли весьма искусно. К счастью, несмотря на легкие тучки, погода была ясная, ветер умеренный, шкуне не мешало волнение, и условия для плавания в общем были хорошие.
Гектор Сервадак ни на минуту не сомневался в том, что "Добрыня" постарается пристать к берегу. Граф, должно быть, недоумевал: вместо африканского материка перед ним оказался остров. Не опасался ли он, что не найдет убежища у этих новых берегов, что шкуна не сможет пристать? Капитан Сервадак решил подыскать подходящее место для якорной стоянки и подать оттуда сигнал.
Вскоре стало ясно, что "Добрыня" направляется к месту бывшего устья Шелиффа. Тогда Сервадака осенила новая мысль. Зефир и Галета были быстро оседланы, всадники вскочили на коней и помчались на западный конец острова.
Через двадцать минут капитан и денщик, спешившись, уже обследовали окрестность.
Вскоре Сервадак заметил за поворотом мыса маленькую, защищенную бухту, где в случае надобности могло бы укрыться небольшое судно. Бухта была отгорожена от открытого моря грядою крупных рифов, между которыми открывался узкий проход. Вода здесь, наверно, была тихой даже в бурю. Однако, присмотревшись к прибрежным скалам, капитан Сервадак с изумлением обнаружил на них следы очень высокого прилива, о чем свидетельствовали облепившие их гирляндами морские водоросли.
- Ого, - сказал он, - в Средиземном море теперь бывают настоящие приливы?
Судя по всему, приливы и отливы были здесь довольно значительны, и вода подымалась высоко - еще одно необычайное явление, ибо до сих пор приливы и отливы в бассейне Средиземного моря почти не ощущались.
Тем не менее после самого высокого прилива, вызванного, несомненно, приближением к Земле в ночь с 31 декабря на 1 января того огромного диска, который Сервадак видел в новогоднюю ночь, приливы заметно пошли на убыль и теперь стали такими же, как и до катастрофы.
Сделав это наблюдение, капитан Сервадак тем и ограничился, всецело занятый "Добрыней".
Шкуна была уже в двух-трех километрах от острова. На ней, несомненно, заметили и поняли сигналы с берега: "Добрыня" слегка изменила курс, и матросы стали убирать верхние паруса. Вскоре на мачтах остались только два марселя, бизань и кливер, что облегчило управление рулевому. Наконец, шкуна обогнула мыс и, лавируя между рифами, смело вошла в проход бухты, на который Сервадак указывал рукой. Через несколько минут якорь "Добрыни" врезался в песчаное дно бухты, с борта спустили шлюпку и граф сошел на берег.
Капитан Сервадак побежал к нему навстречу.
- Граф, - крикнул он, - прежде всего до всяких объяснений, скажите, что произошло?
В ответ граф Тимашев, человек весьма сдержанный, чья невозмутимость представляла собой полную противоположность горячности французского офицера, поклонился и произнес с характерным русским акцентом:
- Капитан, позвольте мне до всяких объяснений заверить вас, что наша встреча для меня полная неожиданность. Я расстался с вами на материке, а встречаюсь на острове...
- Хоть я и не трогался с места, граф.
- Знаю, капитан, и прошу принять мои извинения в том, что я не явился на условленное свиданье, но...
- О граф, - поспешил перебить его капитан Сервадак, - об этом мы поговорим в другой раз, если вам будет угодно.
- Я всегда к вашим услугам.
- А я к вашим. Но позвольте мне повторить свой вопрос: что произошло?
- Об этом именно я и собирался спросить у вас.
- Как? Вам ничего неизвестно?
- Ничего.
- И вы не можете объяснить, почему эта часть африканского материка превратилась в остров?
- Не могу, капитан.
- И вы не знаете, каковы размеры катастрофы?
- Знаю не больше вас, капитан.
- Можете ли вы по крайней мере сообщить, не произошло ли на северном побережье Средиземного моря...
- А разве это все еще Средиземное море? - перебил его, задав столь странный вопрос, граф Тимашев.
- Об этом вам, граф, должно быть известно лучше, чем мне, поскольку вы совершили рейс по этому морю.
- Я не совершал рейса по этому морю.
- Вы ни разу не приставали к берегу?
- Ни разу, ни на один час даже. Я нигде не нашел земли.
Капитан Сервадак посмотрел на своего собеседника в полном недоумении.
- Но, граф, - сказал он, - заметили вы хотя бы, что с первого января восток находится там, где должен быть запад?
- Да.
- И что день продолжается только шесть часов?
- Вот именно!
- И что сила тяжести уменьшилась?
- Безусловно.
- И что мы потеряли Луну?
- Бесследно!
- И чуть было не столкнулись с Венерой?
- Справедливо замечено.
- И что, следовательно. Земля вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца в другом направления?
- Это совершенно ясно.
- Граф, - сказал капитан Сервадак, - прошу извинить мое недоумение. Я был уверен, что ничего нового не могу вам сообщить, но рассчитывал, что узнаю новости от вас.
- Я решительно ничего не знаю, капитан, - ответил граф Тимашев, - кроме того, что в ночь с тридцать первого декабря на первое января, когда я вышел в море, направляясь на свиданье с вами, огромная волна подняла шкуну на неимоверную высоту. Нам показалось, что этот разгул стихий вызван каким-то явлением космического порядка, которое я не берусь объяснить. С тех пор, после неоднократных повреждений паровой машины, нас все время носило по волнам по воле неистового шторма, который бушевал несколько дней. "Добрыня" уцелел чудом; я приписываю это тому, что, попав в центр вихревого движения циклона, шкуна сравнительно мало пострадала от разъяренных стихий. За все эти дни мы не видели суши и ваш остров - первая встреченная нами земля.
- Но, граф, - воскликнул капитан Сервадак, - тогда нужно вновь пуститься в плавание, нужно обследовать Средиземное море и установить, каковы размеры стихийного бедствия, вызванного катастрофой.
- Таково и мое мнение.
- Предоставите ли вы мне место на борту вашей шкуны, граф?
- Да, капитан, даже для кругосветного плавания, если это понадобится для наших розысков.
- О, с нас довольно будет и Средиземного моря!
- Кто может с уверенностью сказать, - возразил граф, покачав головой, - что плавание по Средиземному морю не окажется и кругосветным плаванием?
Капитан Сервадак оставил его слова без ответа и глубоко задумался.
Тем не менее другого выхода не было, как осуществить принятое решение, то есть произвести разведку, обследовать остаток африканского побережья, узнать в столице Алжира, что сталось с обитаемой частью "земного шара, и затем, если южное побережье Средиземного моря полностью уничтожено, повернуть на север, чтобы установить связь со средиземноморскими странами Европы.
Однако плавание пришлось отложить до того времени, пока не будут устранены повреждения. Несколько труб внутри парового котла лопнуло, образовалась течь, вода заливала топку. До исправления нельзя было разводить огонь. Плавание же под парусами отнимало больше времени и трудов, особенно при неспокойном море и противном ветре. А так как шкуна, приспособленная к длительному плаванию между торговыми портами Ближнего Востока, располагала двухмесячным запасом угля, то имело смысл израсходовать топливо для быстрого перехода с тем, чтобы пополнить запас горючего на первой же стоянке.
Итак, вопрос был решен без всяких колебаний.
К счастью, ремонт произвели быстро. На шкуне оказались запасные трубы, которыми заменили поврежденные. Через три дня после прибытия "Добрыни" на остров Гурби паровой котел уже был в исправности.
Во время пребывания графа на острове Сервадак ознакомил гостя со своими небольшими владениями. Они объехали верхом всю новую береговую полосу и после рекогносцировки пришли к выводу, что объяснения событий, произошедших в этой части Африки, нужно искать за ее пределами.
Тридцать первого января шкуна была готова к отплытию. В околосолнечном мире не произошло больше никаких перемен. Правда, термометр показывал, что начинается небольшое понижение температуры, которая целый месяц держалась исключительно высокой. Следовало ли сделать отсюда вывод, что Земля обращается вокруг Солнца по новой орбите? Решить этот вопрос можно было не раньше чем через несколько дней.
Стояла невозмутимо ясная погода, хотя в воздуха снова скоплялись испарения, и барометр падал. Однако это не могло помешать "Добрыне" выйти, в море.
Но как быть с Бен-Зуфом? Сопровождать ли ему своего капитана, или остаться на острове? В пользу последнего решения говорил один веский довод в числе многих других, достаточно важных: на шкуну нельзя было погрузить лошадей, а Бен-Зуф ни за что не согласился бы расстаться с Зефиром и Галетой, особенно с Галетой. Кроме того, необходимость присматривать за новыми владениями, возможность высадки на остров новых путешественников, забота о скоте, который нельзя было бросать на произвол судьбы, принимая во внимание, что он, как это ни маловероятно, со временем может оказаться единственным источником питания для поселенцев, и прочие разнообразные соображения побуждали Бен-Зуфа остаться, с чем капитан Сервадак согласился, хотя и с сожалением. Кроме того, нашему славному Бен-Зуфу не угрожала опасность пробыть на острове до конца дней. Как только экспедиция выяснит новое положение дел, шкуна вернется, захватит Бен-Зуфа и доставит его на родину.
Тридцать первого января Бен-Зуф, "облеченный всеми полномочиями губернатора" и, по собственному признанию, несколько взволнованный, простился с капитаном Сервадаком. Перед расставанием он просил капитана, в случае если плавание приведет его на Монмартр, проверить, стоит ли "гора" на прежнем месте; затем машина заработала, шкуна вышла из узкой бухты и понеслась в открытое море.
Шкуна "Добрыня", построенная на верфях острова Уайт, представляла собой отличное, изящное и прочное судно, водоизмещением в двести тонн, вполне способное выдержать кругосветное плавание. Когда Колумб и Магеллан впервые отважились пересечь Атлантический и Тихий океаны, их корабли были несравненно меньше по размерам и хуже оснащены, чем шкуна графа Тимашева. В трюме "Добрыни" хранился запас провианта на три месяца, и при необходимости шкуна могла совершить рейс по Средиземному морю, не заходя в порты. Заметим еще, что перед отплытием с острова Гурби не потребовалось увеличивать ее балласт. Дело в том, что если она, как и все на Земле, теперь весила меньше, то соответственно меньше весила и вода. Поэтому соотношение веса судна и веса несущей его воды осталось прежним, и плавание "Добрыни" проходило в тех же условиях, что и раньше.
Граф Тимашев не был моряком. Командование, вернее управление судном, он вверил лейтенанту Прокофьеву.
Лейтенанту было лет тридцать. Сын крепостного, отпущенного графом Тимашевым на волю задолго до знаменитого манифеста Александра II об освобождении крестьян, он родился в имении графа и был глубоко предан своему бывшему барину как человек, всем ему обязанный, и как искренний его друг. В совершенстве изучив морское дело на военных и торговых судах русского флота и получив чин лейтенанта, он перешел на "Добрыню". Большую часть года граф проводил на шкуне; зимой он плавал по Средиземному морю, а летом в северных морях.
Прокофьев был не только сведущим моряком, но и широко образованным человеком. Это делало честь и ему самому и графу, его воспитателю. Управление "Добрыней" находилось в надежных руках, да и экипаж у него был отличный: механик Тиглев, четверо матросов - Негош, Толстой, Едаков, Пановко и повар Михайла, - все сыновья арендаторов графа, который перенес на корабль уклад и обычаи русской знати. Они не страшились никаких космических катастроф, видя, что их бывший барин делит общую с ними участь. Только один Прокофьев испытывал глубокую тревогу, отлично понимая, что в глубине души граф тревожится не меньше его.
Итак, "Добрыня" держал курс на восток; он несся на всех парусах и на всех парах, при попутном ветре; шкуна могла бы делать по одиннадцать узлов в час, если бы высокая волна не "сбивала" ее скорости. Дело в том, что хотя ветер, дувший с запада, вернее сказать, оттуда, где теперь находился восток, по силе соответствовал лишь небольшому бризу, море было если не бурным, то неспокойным. И понятно почему: поскольку уменьшилась сила земного притяжения, молекулы воды весили теперь меньше и при малейшем колебании воздуха поднимались на громадную высоту. Араго, определявший в семь-восемь метров максимальную высоту волны, немало бы удивился, увидев водяные горы в пятьдесят - шестьдесят футов. То не были обычные волны, которые, пенясь, сталкиваются друг с другом, а могучие, широкие валы, и шкуна, поднимаясь и опускаясь на них, перемещалась с разностью уровней до двадцати метров. Теперь судно стало более легким, а следовательно, менее устойчивым, и, признаться, будь капитан Сервадак подвержен морской болезни, он заболел бы непременно. Однако эта качка, вызванная морским волнением, напоминавшим очень крупную зыбь, была не очень резкой. В общем, шкуне приходилось преодолевать сопротивление не больше, чем в прежнее время при натиске коротких и сильных волн в Средиземном море. Единственной помехой в этих новых условиях плавания являлось уменьшение обычной скорости судна.
"Добрыня" держался в двух-трех километрах от предполагаемой береговой линии этой части Алжира. На юге он не обнаружил никаких признаков земли. Сейчас Прокофьев не мог, как прежде" определить место судна по планетам, потому что изменилось их взаимное расположение; не мог он и определить широту и долготу по высоте солнца над линией горизонта, ибо результаты его вычисления нельзя было сопоставить с географическими картами, составленными до космической катастрофы; тем не менее ему удавалось держаться почти правильного курса. При таком малом плавании достаточно было, во-первых, определять пройденный судном путь при помощи лага, а во-вторых, руководствоваться точными показаниями компаса.
К счастью, магнитная стрелка компаса ни на секунду не теряла своих свойств и не отклонялась. На нее не влияли космические явления, и она по-прежнему показывала магнитный полюс, составляя угол примерно в двадцать два градуса с истинным меридианом. Таким образом, хотя восток и запад переместились, или, иначе говоря, солнце всходило на западе и заходило на востоке, то север и юг сохраняли прежнее положение.
Поэтому за невозможностью пользоваться секстантом, по крайней мере теперь, следовало исходить из показаний компаса и лага.
Лейтенант Прокофьев, более осведомленный в этих вопросах, чем капитан Сервадак, объяснил ему все это в присутствии графа в первый же день плавания. Он, как и большинство русских, в совершенстве владел французским языком. Разговор, само собой разумеется, зашел о тех необычайных явлениях, причину которых лейтенанту Прокофьеву так же, как и капитану Сервадаку, до сих пор не удавалось установить. И раньше всего они коснулись вопроса о новой орбите, по которой двигался земной шар начиная с 1 января.
- Ясно, капитан, что Земля движется вокруг Солнца не по своему обычному пути, - сказал лейтенант Прокофьев, - в силу какой-то неизвестной причины она значительно приблизилась к Солнцу.
- Я в этом больше чем уверен, - ответил капитан Сервадак, - но теперь остается узнать, не пересечем ли мы орбиту Меркурия после того, как пересекли орбиту Венеры.
- И не упадем ли в конце концов на Солнце, где и найдем свою гибель, - добавил граф.
- Но это было бы крушением Земли, и каким страшным крушением! - воскликнул капитан Сервадак.
- Нет, - ответил лейтенант Прокофьев, - мне думается, можно с уверенностью утверждать, что Земле не угрожает падение. Она не летит навстречу Солнцу, а несомненно движется вокруг него по новой траектории.
- Можешь ли ты привести какое-нибудь доказательство в пользу твоей гипотезы? - спросил граф.
- Могу, - ответил лейтенант Прокофьев, - и довольно убедительное. Если бы земной шар действительно падал на Солнце, развязка наступила бы в кратчайший срок и мы уже сейчас оказались бы на чрезвычайно близком расстоянии от нашего центра притяжения. Если бы Земля падала на Солнце, это значило бы, что внезапно прекратилось действие центробежной силы, которая в сочетании с силой центростремительной заставляет планеты двигаться по эллиптическим орбитам, и тогда мы бы упали на Солнце через шестьдесят четыре с половиной дня.
- Каков же ваш вывод? - спросил капитан Сервадак.
- Что Земля не падает на Солнце, - ответил лейтенант Прокофьев. - Прошло больше месяца с тех пор, как она движется по новой орбите, однако Земля успела пересечь только орбиту Венеры. Стало быть, за этот промежуток времени земной шар приблизился к Солнцу лишь на одиннадцать миллионов лье из разделяющих их тридцати восьми миллионов лье. Поэтому мы вправе утверждать, что Земля не падает на Солнце. Именно в этом наше счастье. Вдобавок мне кажется, что мы начинаем отдаляться от Солнца, так как температура понизилась и сейчас на острове Гурби не жарче, чем в Алжире, будь Алжир по-прежнему на тридцать шестой параллели.
- Ваши выводы, лейтенант, очевидно, правильны, - сказал капитан Сервадак, - Земля, конечно, не летит навстречу Солнцу, а по-прежнему вращается вокруг него.
- И все же, - ответил лейтенант Прокофьев, - не менее очевидно и то, что в результате катастрофы, причину которой мы с вами тщетно стараемся открыть, Средиземное море вместе с африканским побережьем передвинулось в тропики.
- Если африканское побережье еще существует, - заметил капитан Сервадак.
- И если существует Средиземное море, - присовокупил граф.
Все те же неразрешенные вопросы! Во всяком случае, бесспорным было одно: Земля постепенно отдаляется от своего центра притяжения, и ей не угрожает падение на поверхность Солнца.
Но что же все-таки сохранилось от африканского материка, остатки которого пыталась найти шкуна?
За двадцать четыре часа пути "Добрыня" наверное прошел уже мимо тех пунктов алжирского побережья, где находились города Тенес, Шершель, Колеа, Сиди-Ферруш. Однако даже в подзорную трубу ни один из этих городов не был замечен. Всюду, где раньше морскую стихию сковывали берега материка, теперь простиралась безграничная водная пустыня.
И все же лейтенант Прокофьев не мог ошибиться: судя по компасу, по довольно устойчивому направлению ветра и по лагу, определяющему скорость шкуны, а также пройденный ею путь, в тот день, а именно 2 февраля, "Добрыня" находился на 36°47' широты и 0°44' долготы, то есть в том месте, где надлежало бы находиться столице Алжира.
Но недра разверзшейся Земли поглотили город Алжир, как и Тенес, Шершель, Колеа и Сиди-Ферруш.
Сдвинув брови и стиснув зубы, капитан Сервадак с ненавистью смотрел на необъятное море, которому, казалось, нет границ. Жизнь проходила перед ним вереницей воспоминаний. Сердце больно сжималось. В столице Алжира он провел несколько лет: в памяти его вставали образы товарищей, друзей, которых сейчас уже нет в живых. Он обращался мыслью к своему отечеству, к Франции, спрашивал себя, не распространилась ли эта ужасная катастрофа и на берега его родины. И он снова тщетно искал хоть какие-нибудь следы затонувшей столицы.
- Нет, - говорил он, - такая катастрофа невозможна! Город не мог исчезнуть целиком! Мы бы наткнулись на его развалины! Из воды должны выступать хоть верхушки высоких сооружений, таких, как Казба или форт Императора, - ведь в нем сто пятьдесят метров! Неужели же хоть часть их не торчала бы из воды! Мы найдем остатки этих городов, если только земля не поглотила всю Африку!
И правда: как ни странно, на пути шкуны в море не попадалось ни обломков, ни стволов деревьев, унесенных водой, ни досок от домов, стоявших месяц назад на набережной великолепной бухты шириной в двадцать километров, ограниченной с одной стороны мысом Матифу, а с другой косой Пескад.
Но если человеческий глаз не в состоянии проникнуть сквозь толщу вод, то, может быть, их удастся исследовать с помощью лота и найти развалины города, столь загадочно исчезнувшего?
Граф Тимашев, не желая, чтобы у капитана Сервадака оставалась хоть тень сомнения, приказал бросить лот. Свинцовое грузило лота смазали салом и опустили в море.
Ко всеобщему изумлению, в особенности к изумлению лейтенанта Прокофьева, лот неизменно показывал почти одну и ту же глубину моря, - она не превышала четырех-пяти морских саженей. Глубинные промеры производились в течение двух часов и на большом пространстве, но нигде не показали разности уровней дна, что было бы неизбежно, если бы затонул такой город, как Алжир, построенный амфитеатром. Можно ли допустить, что вода начисто смыла все здания и сооружения алжирской столицы, превратив то место, где находился город, в совершенно ровную поверхность?
Это было слишком невероятно.
На дне моря не обнаружилось ни камней, ни ила, ни песка, ни ракушек. Грузило лота оказалось покрытым крупинками какой-то металлической пыли неизвестного происхождения со своеобразным золотистым отливом. Разумеется, это нисколько не походило на то, что обычно приносит лот при глубинных промерах дна Средиземного моря.
- Видите, лейтенант, - сказал капитан Сервадак, - мы гораздо дальше от алжирского побережья, чем вы предполагали.
- Если бы это было так, - ответил лейтенант Прокофьев, покачав головой, - наш лот показал бы не пять морских саженей, а двести - триста!
- Следовательно? - спросил граф.
- Не знаю, что и думать.
- Граф, - воскликнул капитан Сервадак, - сделайте милость, прикажите взять курс еще немного на юг; может статься, где-нибудь подальше мы найдем то, что напрасно ищем здесь!
Граф Тимашев посовещался с лейтенантом Прокофьевым, и, так как погода благоприятствовала плаванию, они решили, что "Добрыня" может еще тридцать шесть часов идти в южном направлении.
Гектор Сервадак поблагодарил хозяина шкуны, и рулевой получил приказ держаться нового курса.
В течение полутора суток, то есть вплоть до 4 февраля, производилась самая тщательная разведка моря. После измерения лотом, показавшим, что дно моря всюду плоское, а глубина четыре-пять саженей, море еще протралили; однако и трал нигде не обнаружил ни камней, ни обломков металла, ни щепок, ни даже водорослей, полипов или зоофитов, которыми кишат недра морей. Как же возникло это дно на месте дна Средиземного моря?
"Добрыня" достиг тридцать шестого градуса широты. Когда же сверились с картой, выяснилось, что шкуна плывет в том самом месте, где некогда простирался горный массив Сахель, отделявший море от плодородной равнины Митиджа, как раз там, где находилась вершина Бу-Зареа высотой в четыреста метров. Между тем, если бы даже вода и затопила всю окружающую местность, верхушка горы выступала бы островком над волнами океана.
Продолжая держать тот же курс, "Добрыня" прошел над прежним крупным селением Сахеля-Дуирой, над прежним месторасположением Буфарика - города с широкими, прохладными от сени платанов улицами, затем миновал город Блида, не найдя и следа его фортов, которые были выше Уэд-эль-Кебира на четыреста метров.
Лейтенант Прокофьев, не решаясь продолжать плавание в совершенно неизвестном ему море, предложил повернуть либо на север, либо на восток, но граф, уступив просьбам капитана Сервадака, приказал следовать прежним курсом все дальше на юг.
Таким образом, разведка была продолжена до гор Музайи с их легендарными пещерами, где когда-то укрывались кабилы, где на склонах росли рожковые деревья, дубы всех видов и крапивные деревья, где водились львы, гиены и шакалы. Всего шесть недель назад самая высокая вершина хребта еще виднелась между Бу-Руми и Шиффой; должна же она выступать из воды, если высота ее достигала тысячи шестисот метров над уровнем моря! Но кругом, вплоть до самой линии горизонта, где небо сливалось с водой, ничего не было видно.
В конце концов пришлось возвратиться на север, и, сделав поворот на обратный курс, "Добрыня" снова оказался в водах Средиземного моря, так и не найдя следов страны, которая когда-то называлась алжирской колонией.