43

Счастье любви - в действии... Лью Уоллес

При жизни Королева я не был в его останкинском доме и первый раз попал туда через полгода после его смерти - летом 1966 года, как сейчас помню, в день своего рождения, вот такой сам себе подарок смастерил! С вдовой Сергея Павловича Ниной Ивановной проговорили мы более трех часов, она показывала мне дом, кабинет Сергея Павловича - там все оставалось неизменным со дня его смерти.

Насколько я понимаю, к журналистам относилась она настороженно. Ей претила суетность вокруг имени Королева, бесцеремонность обращения с его памятью многих из тех, кто знал его хорошо, и наглость придуманных мемуаров тех, кто знал его плохо. Королев был для нее близким, дорогим человеком, и всякое вторжение в его мир людей чужих, а подчас, как ей (не без основания!)

381

представлялось, корыстных, глубоко обижало ее. Настороженность к пишущей братии объяснялась еще и тем, что нередко попадались ей люди элементарно недобросовестные, а пуще того - просто неумные, которые, как известно, чаще всего и приносят нам всевозможные огорчения.

Главной причиной ее огорчений было вольное или невольное искажение истины в рассказах о Сергее Павловиче или отход от тех представлений о нем, который она считала истиной (чаще всего, тоже не без оснований). Однако вне зависимости от симпатий или антипатий к своим собеседникам Нина Ивановна, надо признать, была всегда абсолютно искренна. Она не пыталась дорисовать портрет своего мужа светлыми красками или, напротив, зарисовать какие-то тени на этом портрете, придумывать Сергею Павловичу несуществующие, но способные украсить его черты характера, привычки, увлечения, окружить его какими-то интересными, яркими людьми, далекими от технических сфер, которые его не окружали, равно как и приписывать себе мнимые заслуги или преувеличивать масштабы своего участия в его жизни и труде.

Да, у него был трудный характер, да, случалось, они и ссорились, и, может быть, не только Сергей Павлович был повинен в этих ссорах. Но он первым приходил мириться всегда, если был виноват. И была в нем ласковость и мягкость, неведомая его КБ. И усталость, тоже никому не известная.

В ее рассказах я встречался чаще всего с Королевым неизвестным, но в то же время как бы очень на себя похожим. Это как любительский снимок рядом с фотографией на анкете. С женой он был другим. И этого "другого" Королева никто в мире не мог знать лучше ее.

Мы встречались более двадцати лет, и я заметил, что и спустя многие годы после наших первых встреч Нина Ивановна, в отличие от некоторых других людей, близких к Королеву, никогда не выходила за рамки своих давних воспоминаний. Я никогда не устраивал специальных проверок, но, обнаружив записи одних и тех же эпизодов, сделанные в разные годы, убеждался в этом не раз. За эти годы Нина Ивановна узнала немало нового для себя о работе Сергея Павловича, но эта информация оставалась чужеродной тканью, которая не сращивалась с живым организмом ее собственных воспоминаний. Иногда так хотелось узнать что-то, скажем, о взаимоотношениях Королева с другими людьми, но я был благодарен ей за откровенное:

- Этого я не знаю... Сережа мне об этом не говорил...

Рассказывает Нина Ивановна тихо, жестикулирует мало, но лицо ее во время беседы очень живое, а улыбка как бы говорит: "Нет, вы послушайте, что я вам сейчас еще расскажу..."

Нина Ивановна выросла в большой трудовой семье: папа, мама, четыре дочери и сын, погибший в дорожной катастрофе в 35 лет. Отец ее Иван Осипович Котенков был крупным администратором-оружейником, коммерческим директором на тульских и ижевских заводах, а с 1929 года обосновался в Подлипках. В 1936 году 46-летнего Ивана Осиповича настиг рак легких, и он умер в Боткинской больнице, оставив без главного кормильца большую семью. Незадолго перед смертью Орджоникидзе наградил Котенкова автомобилем, теперь его продали, на эти деньги и жили. Жили трудно, потому что даже такая редкая тогда вещь, как автомобиль, это все-таки не Великий Могол¹⁷, а народу много и есть хотелось всем.
¹⁷Один из крупнейших алмазов в мире - 270 карат.

Нина — младшая в семье - в 18 лет вышла замуж за авиаконструктора Владимира Григорьевича Ермолаева, который вскоре был назначен руководителем нового ОКБ. Этому ОКБ было поручено довести до ума прекрасный самолет Роберта Бартини "Сталь-7", - Бартини уже сидел, как вам известно, в Болшевском мозговом отстойнике. Ермолаев с заданием справился, в июне 1940 года был выпущен опытный бомбардировщик, который выдержал все испытания, а в октябре уже пошел в серию. Ермолаев хотел дать новой машине имя ее подлинного автора, на худой конец - назвать ее, используя буквы своей фамилии и фамилии Бартини,

382

но это ему было категорически запрещено. Бомбардировщик назывался Ер-2. До лета 41-го успели выпустить несколько десятков этих бомбардировщиков, которые были в боях с первых дней войны и даже бомбили Берлин.

Нина Ивановна Королева

Перед войной Ермолаев получил на Соколе большую квартиру, где и жил с молодой женой, которая изучала английский в Институте иностранных языков. Потом началась война. В октябре 1941 года ОКБ эвакуировали в Казань. В 1943 году Нина ушла от Ермолаева, узнав, что у него есть другая женщина. Совсем еще молодой генерал Владимир Григорьевич Ермолаев в одночасье умер 31 декабря 1944 года в Иркутске от сыпного тифа.

В том же 1944 году Нина, как переводчица, ездила в Иран, но тем же летом вернулась.

- Я еще раз была замужем. Правда, всего несколько месяцев, - рассказывала Нина Ивановна, - а потом была командирована в Германию...

Приходилось читать, что Сергей Павлович познакомился с Ниной Ивановной в Германии. Это неверно. Они были в Германии в одно и то же время, но жили в разных городах, не встречались и ничего друг о друге не знали. О знакомстве с Королевым сама Нина Ивановна рассказывала так:

- Весной 1947 года я работала в бюро переводов НИИ-88. Я была единственная "англичанка", остальные переводчицы "немки": почти вся нужная для работы документация была на немецком языке. Но вот однажды начальник отдела технической информации Назимов говорит:

- У Королева накопилось много английских журналов. Сходите к нему, он вам покажет, что надо перевести.

Кто такой Королев, я толком не знала. Начальник 3-го отдела. Выхожу на лестничную площадку. Там стоит одна наша переводчица, спрашивает:

- Чего тебя вызывали?

- К какому-то Королеву посылают...

А она толкает меня за колонну и делает страшные глаза. Оказывается, Королев поднимается по лестнице и слышит мои слова. Но он тогда, наверное, о чем-то думал и никак на них не прореагировал. Все-таки неудобно как-то, и я решила сходить к Королеву на следующий день.

Прихожу. Секретарь Люся Башарова говорит: "Он занят". Слышу, действительно говорит с кем-то по телефону. Разговор явно не деловой, приятельский:

- Да о чем ты говоришь! Я из Германии привез две машины. Одну подарил...

Он мне показался хвастунишкой. Слышу, телефонный разговор окончился. Дверь кабинета приоткрылась:

- Вы ко мне? Пожалуйста... Садитесь...

Представился:

- Королев Сергей Павлович.

- Нина Ивановна, — говорю я. — Перед вами - безработная переводчица.

- Я так и понял, - улыбнулся Королев и достал целую кипу английских и американских журналов.

- А вы знаете, что вам здесь нужно?

- Вот эту статью переведите, пожалуйста. Редактировать буду я сам...

383

Я понимала, что сделала очень плохой перевод, потому что не знала смысла многих чисто технических терминов. Королев просит:

- Читайте.

Я сначала отказывалась, говорила, что сама мало что понимаю в своем переводе. Но он настоял. Я начала робко читать.

- Да, действительно плохо, - говорит Королев.

- Дайте мне инженера, с которым я могла бы откорректировать статью.

Дня три мы сидели с инженером Игорем Николаевичем Моишеевым, разбирались. Опять иду к Королеву. А потом он стал вызывать меня все чаще и чаще. Однажды кладу перед ним перевод, он читает, а сам берет меня за руку. Я руку отвожу. Помолчал и спрашивает:

- Что вы делаете в воскресенье?

- Пока у меня нет никаких планов...

- Вы не возражаете отдохнуть вместе?

- А что вы имеете в виду?

- Ну, пойдем в ресторанчик, потанцуем...

- Я не очень люблю рестораны, но пойдемте, - говорю я, - только куда-нибудь подальше от города...

- В Химки, не возражаете?

- Согласна...

Не могу вспомнить, где он мне назначил свидание. Чистяков, его шофер, отвез нас в Химки. Мы гуляли по набережной у Речного вокзала. Помню, навстречу идет военный с толстым мальчиком. Королев, увидев его, сказал:

- Сёма Лавочкин.

Больше я Семена Алексеевича никогда в жизни не видела.

А потом мы обедали в ресторане. Немного выпили, и вдруг так искренне, так откровенно Сергей Павлович начал мне рассказывать о своей жизни, о Германии, о семье, в которую он решил больше не возвращаться... Я даже растерялась: мы так недавно познакомились...

Когда мы возвращались в Подлипки, он спросил, куда меня отвезти. Я назвала адрес. К великому его удивлению, оказалось, что мы живем не только в одном доме, но и в одном подъезде: квартира моей мамы на первом этаже, а Королев - на втором. Поднялись к нему. Что теперь лукавить: я осталась у него в этот первый наш вечер... На всю свою жизнь осталась...

Влюбился! Сразу! В первый вечер! Влюбленный Королев! Если бы можно было увидеть через какую-нибудь щель, которую фантасты пробивают во времени, Королева 1947 года! Невероятная энергия его удесятеряется! Он не просто загорелся, он горит с гудом, с жаром! У него столько сил! Он молод - ему только сорок! Он невероятно богат! Ну, разумеется, не теми шестью тысячами рублей¹⁸, что положены ему ежемесячно, зачем ему эти деньги, заберите, он сам отдаст, нет, он богат планами, идеями, мечтами! Совершенно новая жизнь начинается у него с 47-го года!
¹⁸Разумеется, в деньгах 1947 года.

Фау-2 - пройденный этап. Как, впрочем, и Р-1 - ее советская копия. На первом заседании научно-технического совета НИИ-88 он защищает эскизный проект Р-2. Устинов крепко жмет ему руку: "Молодец!". Эта ракета полетит уже на шестьсот километров. Он делает доклад о конструктивно-компоновочных схемах ракет дальнего действия. Обобщая опыт своей работы над Р-2, он думает о Р-3. Можно довести дальность до трех тысяч. Испытания в Подлипках закончены, осенью он начнет пуски в Капустином Яре. Приходил Тихонравов. Он задумал нечто очень важное: пакет баллистических ракет, который мог бы разогнаться до первой космической скорости. Радостно узнает: объединенное собрание студенческих научно-технических кружков по ракетной технике ставит вопрос о подготовке к космическому полету! Организуется Академия артиллерийских наук, и его избирают членом-корреспондентом по ракетному отделению.

384

На празднике воздушного флота в Тушине увидел группу "лавочкиных" - Ла-11 с ускорителями Челомея и весело сказал Победоносцеву:

- Это мы уже проходили!

Он читает лекции в МВТУ и слушает лекции на философском факультете вечернего университета марксизма-ленинизма. Он делает доклад на юбилейном собрании Академии артиллерийских наук в большом, очень нарядном зале Центрального Дома Красной Армии в день 90-летия Циолковского. В зале сидела Ксения Максимилиановна, Гри. И Нина рядом с Юрой Победоносцевым - он усадил их, прежде чем уйти в президиум. Это ведь Нине рассказывал он о Циолковском! А потом, после заседания, он влетел запаленный в ресторан ЦДКА - там они договорились встретиться - и сразу увидел Нину и Юру. И пробка от шампанского летела в потолок - салют в честь Нины! А когда Москва устроила грандиозный фейерверк в день своего 800-летия - это ведь тоже в честь Нины был фейерверк!

...Он спал на верхней полке поезда Москва-Сталинград и улыбался во сне: ему снилась Нина! Он будет писать ей с полигона: "Ты, верно, околдовала меня... Я, быть может, поздно понял и почувствовал радость жизни".

Ах, какой это был замечательный для него год - 1947-й! Какой замечательный влюбленный человек жил среди нас в том далеком 47-м году!

Командующий ракетными войсками стратегического назначения Владимир Федорович Толубко вспоминал в 1979 году, что ракеты прибыли в Капустин Яр 14 октября 1947 года. Королев приехал за десять дней до этого. С каждым днем начальства становилось все больше, приехали Устинов с Ветошкиным, Яковлев с Неделиным и еще масса людей нужных и ненужных. Королев нервничал, поскольку в равной степени верил и в "визит-эффект", когда в присутствии начальства бутерброд обязательно падает со стола и непременно маслом вниз, и в придуманный веселыми англичанами "Закон Фетриджа", который гласит: "Событие, которое непременно должно произойти, не происходит, в особенности, если за этим специально наблюдают". Все эти дни голова его была занята одним: что может подвести из того, что подвести вроде бы не может, и как проверить то, что, как считают, проверить нельзя. Поэтому, как писал Сергей Павлович в Подлипки, "все завертелось бешеными темпами".

Спасибо Нине Ивановне, сохранившей все письма мужа. От него самого узнаем мы о жизни полигона накануне первого старта. "Доехали мы отлично. Я спал непробудным сном четверо суток. Надо сказать, мои соседи очень трогательно обо мне заботились всю дорогу, и я мог немного отдохнуть".

"Васюня", - так называет он в письмах Мишина, подтыкал ему под бок шинельку и не разрешал будить, когда затевалась выпивка или преферанс.

На место прибыли в субботу 4 октября. Впрочем, дни недели, красные и черные даты в календаре, имели в Кап.Яре значение чисто теоретическое. Королев жил в спецпоезде, в вагоне № 82 - штабном. Он начинался несколькими купе-люкс, потом шел зальчик для заседаний, из которого дверь вела в торец вагона — в комнату Королева, чуть более просторную, чем купе, за счет коридора. В штабном вагоне жили: Победоносцев, как главный инженер НИИ-88, начальник НИИ-88 Гонор и Ветошкин, начальник 7-го — ракетного — Главного управления Министерства вооружения, неусыпное устиновское око. Когда приезжали маршалы - Яковлев, Воронов, Воробьев - а приезжали они часто, - их расселяли в другом, военном, спецпоезде. Вознюк от спецпоезда отказался, жил в крестьянской избе в деревне.

12 октября ночью в двух оконцах вагона № 82 допоздна горел свет: у Победоносцева и у Королева. Зная, что наутро в Москву поедет курьер, спать не легли, писали письма женам.

Победоносцев: "Любимая моя Тосёнок! Я ужасно скучаю без тебя. Очень хочу видеть вас своими глазами и чувствовать своими руками. Только что вернулся из путешествия в глухую пустыню, где на сотни километров нет живой души, нет воды и только местами сохранились высыхающие соленые озера. Однако, несмотря ни на что - большое количество движений, холод, жару, острый недостаток в сне,

385

- меня здесь разносит. Я чувствую, как по часам меня от свежего воздуха и неплохого питания разносит все больше и больше. По утрам я здесь занимаюсь гимнастикой и обливаюсь на морозе до -6° холодной водой. Встаю вместе с солнцем. Оно появляется из-за горизонта, и я пробуждаюсь от мертвого сна. Но ложиться так же, как и в Москве, раньше 2—3-х часов ночи не удается. Очень много работы. Иногда, правда, урвешь часок днем, после обеда, но это далеко не всегда удается. Спать безумно хочу. Сейчас 3-й час ночи..."

Полигон, конец 40-х-начало 50-х годов
Слева направо: В.И.Вознюк, С.И.Ветошкин, С.П.Королев, (?)

Королев: "Милый друг, пользуюсь этой оказией, чтобы переслать письмо и немного денег. У меня все благополучно пока, здоров, много занят. Мой день складывается примерно так: встаю в 5.30 по местному времени (т.е. в 4.30 по московскому), накоротке завтракаю и выезжаю в поле. Возвращаемся иногда днем, а иногда вечером, но затем, как правило, идет бесконечная вереница всевозможных вопросов до 1—2 часов ночи, раньше редко приходится ложиться. Однако я использую каждую возможность, чтобы отоспаться. Так, третьего дня я задремал и проснулся одетый у себя на диване в 6 утра. Мои товарищи на сей раз решили меня не будить.

Если погода хорошая, то в поле очень жарко, днем сильный ветер, несущий столбы пыли, иногда целые пылевые смерчи из песка и туманных лохматых облаков. Если дождь - то совсем уныло, а главное - безумно грязно вокруг и пусто. Наша работа изобилует трудностями, с которыми мы пока что справляемся. Отрадно то, что наш молодой коллектив оказался на редкость дружным и сплоченным. Да здесь в этих условиях, пожалуй, и нельзя было бы иначе работать. Настроение у народа бодрое, близятся решающие денечки. Мне зачастую трудно, о многом думаю и раздумываю, спросить не у кого.

Но настроение тоже неплохое, верю в наш труд, знания и нашу счастливую звезду.

Плохо то, что здесь на месте многое оказалось неготовым, как всегда, строители держат. Сегодня видел ужасный случай: сорвалась балка - и в нескольких шагах (от меня) погиб человек. Так устроена жизнь человеческая, дунул - и нету.

Сегодня утром, еще до выезда, не утерпел и послал тебе телеграмму. Ведь

386

сегодня же воскресенье, ты свободна, и не раз мы неплохо проводили этот день вместе. Помнишь, как мы ездили купаться? Я и этот день сегодня вспомнил и мне так захотелось тебя увидеть хоть на одну минуточку и крепко, крепко обнять.

Не знаю, стоит ли еще и еще раз повторять о том, как я скучаю по тебе, моя любимая девочка. Боюсь, что ты можешь загордиться совсем, но вот теперь я так ясно почувствовал, как ты мне дорога и близка. Не скрою, очень часто о тебе раздумываю и, знаешь, последние дни я как-то неспокоен, сам не пойму почему".

Ему очень хочется видеть Нину, говорить с Ниной, с каждой оказией он посылает ей письма. Даже за несколько часов до первого старта успел черкнуть:

"Пишу наспех, в нашу первую боевую ночь... Дни мои проходят с большой загрузкой и напряжением, но настроение хорошее. Спешим, чтобы тут долго не задерживаться..."

Но задержаться пришлось.

Первую прибывшую на полигон ракету решено было опробовать на новом испытательном стенде. Возились много дней, несколько раз дело доходило до последней команды "Зажигание!", но ракета не желала запускаться.

- Вы что, спирт не можете поджечь? - свирепел Серов. - Возьмите шест с паклей...

Все отворачивались, чтобы скрыть улыбку: посмотрел бы он, что останется от этого человека с шестом.

- Кто разбирается с зажиганием? — властно спросил Яковлев.

- Гинзбург.

- А ну покажите мне этого Гинзбурга? - фраза эта потом на долгие годы превратилась в полигонную поговорку.

Наконец Гинзбург во всем разобрался, запустили. Первые стендовые огневые испытания Фау-2 прошли без замечаний. Главное - выдержал только что построенный стенд. Нагрузки все-таки не шуточные: ракета стремилась оторваться от стенда с силой в 25 тонн. Все воодушевились, начальство повеселело, было решено готовить первый пуск. Королев правильно писал: ночь с 17 на 18 октября действительно была боевая.

Перед первым пуском Фау-2 стартовика Фибаха и гироскописта Хоха доставили на полигон. К большому удовольствию немцев идиот-особист щедро поил их в самолете, чтобы они не вычислили координат Капустина Яра. Немцы, хоть и были с крутого похмелья, работали хорошо, особенно Фибах, за которым Леонид Воскресенский, Яков Трегуб и Николай Смирницкий ходили по пятам, осваивая тонкости стартовых премудростей.

Во время второго пуска, когда ракета улетела вбок дальше, чем вперед, и гироскописты запутались в своем анализе, подключился Ганс Хох, помог разобраться. Еще до конца первой серии испытаний немцев отправили домой - точнее, на остров к женам и детям.

Надо сказать, что судьба немецких специалистов, вывезенных из Германии осенью 1946 года, сложилась весьма причудливо. Сначала их разместили в пустовавших подмосковных санаториях в Монино, Валентиновке и на Клязьме, и в бытовом отношении многие жили теперь лучше, чем в Германии, а уж сытнее - наверняка. Немцы повеселели, организовали любительский театр, ставили "Короля Лира", построили себе теннисные корты, свободно ездили в Москву и стали заводить знакомства в иностранных посольствах. Это людям Серова не понравилось, и немцев перевели в замечательно красивое, но от всего мира отрезанное место - остров Городомля на озере Селигер. Окрестности этого озера прельщали даже доисторического человека, стоянки которого там обнаружили, не говоря уже о человеке историческом, построившем здесь городища и монастыри. В наше время древний монастырь в Никола-Рожке, Троицкий собор в Осташкове, церковь Иоанна Предтечи XVII века и прочие достопримечательности влекут сюда целые полчища туристов с автомобилями, палатками и аквалангами, но в те строгие годы это место

387

было пустынное, сильно примятое войной. Немцам давали задания: что-то сосчитать, что-то спроектировать. Параллельно ту же работу в Подлипках делали наши специалисты. Потом сравнивали, проверяли - туда ли мы идем и скоро убедились, что идем мы именно туда, куда надо, и в немецких поводырях уже не нуждаемся. Это, кстати, потом и сами немцы подтверждали. Поэтому в начале 50-х годов всех немцев с Городомли вывезли, и они возвратились на родину. Многие уехали в ФРГ, а жена Греттрупа даже выпустила там свои мемуары "В тени красной ракеты".

Да, говоря совершенно объективно, немецкие специалисты, действительно, были в тени. Работа их в Советском Союзе никак не повлияла на развитие советской ракетной техники. Ускорить на пару-тройку запусков освоение стартовых методик немецкие консультанты могли, но не более...

Первые Фау-2, доставленные из Подлипок в великой тайне спецпоездом, готовили в монтажно-испытательном корпусе (МИК). Это гордое имя носил просторный деревянный сарай, который был предназначен для защиты людей и техники от пыли и чтобы хоть немного их обогревать, но не делал ни первого, ни второго. Тонкая лёссовая "мука" проникала всюду. В одном из первых писем с полигона Нина Ивановна нашла фотографию Сергея Павловича с надписью: "Не удивляйся моему виду - мы утопаем в пыли". Пыль была опасна не столько гигиенически, сколько технологически, угрожая в первую очередь приборам. От холода сарай тоже не спасал. Несколько печек, сделанных из железных бочек, можно было раскалить до густого малинового жара, но тепло было только рядом с печкой... Я вспоминаю нынешние МИКи, куда нельзя входить без белого халата и хирургической шапочки, и, честно говоря, не понимаю, почему они вообще летали, эти ракеты 47-го года...

Согласно военной терминологии, ракета в сарае называлась ракетой на технической позиции. Оттуда ее везли на стартовую позицию и устанавливали вертикально. Неподалеку от стартовой позиции, со стартовым столом, на котором стояла ракета, за капониром находилась соединенная с нею проводами бронемашина, в которой у пульта сидел оператор. Для начальства была построена деревянная терраса, а рядом с ней отрыт хороший окоп под броневыми щитами - на случай, если ракете "придет в голову" (а точнее, в болванку, поскольку ракеты пускали без боевого заряда) поразить террасу с начальством. Тут же кино-фототеодолиты - немецкие KTh-41, весьма далекие от совершенства аппараты, которые могли делать лишь четыре снимка в секунду. Офицеры из отделения траекторных измерений находились в своем окопчике с секундомерами в руках. С момента старта они начинали громко считать секунды, и крики их, проступая из грохота улетающей ракеты, напоминали гогот встревоженной гусиной семьи. Но уже тогда Рязанский и Богуславский пытались наладить еще очень сырую телеметрию, установив на ракете восемь датчиков. Они очень гордились этими датчиками, всем о них рассказывали и все их хвалили. Интересно, как вели бы себя Михаил Сергеевич и Евгений Яковлевич, если бы им сказали, что всего через каких-нибудь 25-30 лет полетят орбитальные станции, на которых будут работать около 12 тысяч датчиков...

Председателем Государственной комиссии на первый пуск был назначен Николай Дмитриевич Яковлев. С ним — целая свита военных. Офицеров-ракетчиков из спецпоезда переселили в палатки, чтобы разместить всех высоких гостей. Заместителем Яковлева был назначен Серов. В комиссию входили: Устинов, Ветошкин, Вознюк, Королев, представители министерств-смежников: авиапрома - они отвечали за двигатели, судпрома - их гироскопы, связисты - их приборы. В Кап.Яре работало к тому времени уже более 2200 человек, из двенадцати различных министерств. Здесь же были все Главные конструкторы: Глушко, Пилюгин, Рязанский, Бармин, Кузнецов, не говоря уже о своих, подлипкинских: Гонор, Победоносцев, Мишин, Черток и много других специалистов из НИИ-88.

Обстановка была напряженная, много уже ночей не спали, устали донельзя. У

388

Смирницкого по рукам поползла нервная экзема. Вознюк нашел ему профессора-дерматолога из Саратова, но бедный профессор не знал, что от этой хвори есть только одно средство: успешный пуск баллистической ракеты. Профессор верил в какую-то вонючую мазь, и Смирницкий сидел в броневике за пультом с забинтованными руками.

Н.А.Пилюгин и С.П.Королев на полигоне Капустин Яр

Время старта диктовали баллистики, а им диктовала погода: для траекторных измерений требовалось чистое небо. На этот раз повезло: утро 18 октября было как по заказу: холодное, сухое и солнечное.

Били в рельс - сигнал-приказ покидать стартовую площадку. Белый флаг на мачте за десять минут до пуска сменился красным. Завыла сирена: три минуты осталось. С террасы были видны маленькие фигурки людей, бегущих в укрытие, словно это сирена их испугала. Над Фау струилось мирное, самоварное облачко паров жидкого кислорода: каждую минуту испарялось два с половиной килограмма. Потом облачко растаяло: закрылся дренажный клапан. Пары в кислородном баке создадут теперь избыточное давление, которое подтолкнет жидкий кислород к лопаткам центробежных насосов. Затем из бронемашины электрозапалом подожгут пороховую шашку, установленную внутри двигателя так, что, загоревшись, она начнет вращаться наподобие фейерверочного колеса, разбрызгивая пламя во все стороны. Вот открываются клапаны на магистралях кислорода и спирта, а через пять секунд уже пошла турбина, на оси которой сидят насосы. Восемнадцать форсунок каждую секунду обрушивали на огненный фейерверк 125 килограммов мелкой пыли из спирта и кислорода, но, прежде чем вылететь искореженным из сопла, запальное устройство успевало поджечь эту пыль и ракета медленно, едва заметно покачиваясь, начинала подниматься на огненном хвосте, чтобы еще через мгновение устремиться в зенит.

Первый старт баллистической ракеты в нашей стране состоялся 18 октября 1947 года в 10 часов 47 минут утра. Примерно через минуту ракета поднялась уже на 23 километра, развернулась и легла на заданный курс, продолжая набирать высоту. Она "залезла" в небо на 86 километров и начала валиться оттуда на землю. Воронка на месте ее падения диаметром около 20 метров и глубиной с деревенскую избу находилась в 274 километрах от старта.

Но про 274 километра и про воронку узнали уже потом, а сейчас все видели: улетела и летела ровно, хорошо, куда надо. Что тут началось! Плакали, смеялись, обнимались! Королева, Трегуба, Воскресенского качали. Яковлев звонил в Кремль, докладывал Сталину. Генералиссимус приказал объявить благодарность всем

389

участникам пуска, а маршал добавил к благодарности обед в монтажном сарае, пусть и из походных кухонь, но праздничный, с выдачей ста граммов спирта, потом еще ста и, наконец, когда доложили координаты воронки, - еще ста¹⁹.
¹⁹Чтобы солдаты не пили ракетное горючее, спирт подкрашивали, придавая ему "ядовитый" вид, но стартовики быстро разобрались, что это - безвредная марганцовка.

С 18 октября по 13 ноября было проведено одиннадцать пусков ракеты Фау-2. После первого, удачного, пошла полоса отказов. Пришлось разбираться. В короткой записке Нине от 24 октября Королев пишет, что много трудностей, "порой неудач". 2 ноября: "Мы работали последние двое суток без перерыва". Бессонные ночи были вознаграждены успехом на финише: 13 ноября последние две ракеты, впервые управляемые по радио, достигли цели.

В этот день на стартовой Королев сфотографировался с Николаем Алексеевичем Пилюгиным. Было уже холодно, оба в брезентовых непродувайках на меху, в меховых кожаных шлемах, в теплых перчатках. А у Королева на лбу еще летные очки. Ну, любил он летные очки! С тех еще пор любил, как в 1929 году впервые сам полетел на "Аврушке" над Ходынским полем. Может быть, очки эти делали его моложе и придавали смелости, мы же не знаем...

Через двадцать два года я стоял на том месте, где они фотографировались. Ветеран полигона Вадим Алексеевич Кузовкин привез меня сюда, чтобы показать бетонный ступенчатый пьедестал, на котором стояла ракета-памятник. Сбоку в бетоне маленькая звездочка и дата: 18.10.47.

Стояли молча. Потом Кузовкин сказал:

- Я вдруг сейчас вспомнил, как однажды ракета загорелась на старте. Подтек спирт, и она загорелась. И Королев вместе со всеми бросился ее тушить, поливать из брандспойтов, кричал: "Вы не так тушите! Поливайте сверху, чтобы вода в сопло не попала!.." Он стоял метрах в десяти от горящей ракеты... Загасили в конце концов... Интересно, страшно ему было?..

Я тогда ничего не сказал Кузовкину, но подумал, что Сергею Павловичу не было тогда страшно, потому что влюбленные люди не могут себе представить собственной гибели. А Королев был очень влюблен...

в начало назад