От Бермудского треугольника до «Белого солнца пустыни»

Перед полетами на «Салюте-4» я прошел полную программу подготовки. Среди научного оборудования на «Салюте-4» был целый комплекс астрофизических приборов. Особую нашу гордость представлял ОСТ-1 — орбитальный солнечный телескоп, разработанный сотрудниками Крымской обсерватории.

Посещения Крымской обсерватории перед полетом на орбитальных станциях «Салют-4» были регулярными. И, прежде всего потому, что в научную программу этих станций входили астрофизические эксперименты, под руководством ученых обсерватории проводились исследования солнечной активности.

Экипажи тщательно изучали конструкцию телескопа, методики проведения экспериментальных и исследовательских работ. Всем ходом подготовки руководили ученые Николай Владимирович Сташенко и Андрей Владимирович Брунс. Лекции по астрофизике чередовались с практическими наблюдениями звездного неба и Солнца. Именно тогда впервые мне и довелось посмотреть на наше светило. Как завороженный наблюдал я за возникновением протуберанцев, видел, как бы вблизи, солнечные пятна. И оно, Солнце, показалось мне живым организмом.

Тогда из соседней школы пришла целая делегация, мол, нельзя ли летчикам-космонавтам встретиться с ребятами, рассказать о полетах? На эту встречу отправились Олег Макаров, Валерий Кубасов и Василий Лазарев. Я тоже решил послушать, чем интересуются современные школьники, какие вопросы будут задавать.

В то время я еще не был определен в состав экипажа и работал оператором связи. Но, стремясь глубже и всесторонне узнать все процессы работы космонавтов в полете, бывал с ними на всех видах подготовки.

Встреча со школьниками, признаюсь, оказалась для космонавтов очень непростой. Любознательность ребят не имела границ, вопросы удивляли и восхищали. Стало сразу ясно, что эрудиция некоторых старшеклассников выходит за рамки школьной программы. К тому же от космонавтов они хотели получить обстоятельные ответы с подробностями и комментариями…

Впоследствии к встречам со школьниками приходилось готовиться основательно. Но впервые эту атмосферу особой требовательности и любознательности я почувствовал в Крыму, придя с летавшими космонавтами в зал и заняв место среди школьников в зрительном зале… Сколько было вопросов! Прошло часа полтора, а лес рук не редел. Девочка лет десяти, сидевшая рядом со мной, свою ручонку вообще не опускала, но ее как будто не замечали. На глазах у нее даже навернулись слезы. И тогда я решил помочь. Подал знак Олегу Макарову и показал на свою соседку. Это была ученица четвертого класса. Назвав себя, она громко спросила:

— Товарищи космонавты, расскажите, пожалуйста, как горит в невесомости спичка.

Девочка села. В зале воцарилась абсолютная тишина. Сидящие в президиуме космонавты переглядывались, но отвечать никто не торопился, хотя все обратили свои взгляды к Валерию Кубасову, единственному из присутствующих, кто имел дело с огнем в космосе: они с Георгием Шониным впервые осуществили сварку на орбите. Валерий встал, видимо, восстанавливая в памяти весь процесс сварки, который, безусловно, отличался от горения спички, и неожиданно для всех сказал:

— Дорогие ребята, никто из космонавтов не зажигал спичку в невесомости, а поэтому мы не можем ответить на этот вопрос. Никто не знает.

Зал зашумел от разочарования. Разве могут космонавты не знать, как горит в невесомости какая-то там спичка? Я посмотрел на свою десятилетнюю соседку. Раскрасневшаяся, с какими-то упрямыми веснушками на лице, она была поистине счастлива. Глаза светились от радости: подумайте только, ей удалось задать вопрос, да еще такой непростой! Космонавты, как говорится, срезались. После встречи о спичке никто из космонавтов не говорил. Но я заметил, как Олег Макаров зажигал спичку за спичкой и долго вглядывался в пламя. Как же действительно она горит в невесомости?

Шли годы. О той крымской встрече, казалось, уже все забыли. Но однажды я рассказал о ней Иванченкову. Бортинженер задумался, но ничего мне не ответил…

Станция «Салют-6» между тем продолжала летать в ожидании новых хозяев. После одной из тренировок на тренажере стыковки ко мне подошел Олег Макаров и сказал слова, которые были непонятны окружающим:

— Я знаю, о чем ты думаешь. Они находятся на правом борту над столом питания в нише для личных вещей. Их несколько штук, они завернуты в целлофан с кусочком коробка и приклеены к стенке.

— Пробовал?— спросил я, сразу поняв, что речь идет о спичках.

— Нет, некогда было. Измаялись до изнеможения, вспомнил о них только на спуске, — с сожалением ответил Олег.

Мысль о том, чтобы зажечь спичку в невесомости, не покидала меня. Впрочем, подобных вопросов у нас было и без того немало.

Всех, например, удивило поведение жидкости в невесомости. Каждая капля, любого объема, мгновенно превращалась в идеальную сферу. Но ведь и топливо жидкое, а оно как себя ведет? Как сделать, чтобы в трубопроводах не образовывались шарики — сферы, чтобы не было разрыва в подаче топлива в двигатель? Пришлось конструкторам решать сложнейшие технические задачи по разработке специальной системы подачи топлива.

Вспомнив о задаче с топливом, я все равно непроизвольно подумал и о спичках. Вспомнил я о них и во время своего полета. Случилось так, что во время расконсервации станции я открыл панель ниши для личных вещей. Там мы храним карандаши, фломастеры, резинки, сувенирные значки, склеивающую ленту и т. д. В целлофановой обертке увидел спички. Достал, положил в нагрудный карман. Как быть? И вообще как расценить свое желание? Как жажду получить новые знания или простое любопытство? Стоит ли это делать, когда тебе поручена такая ответственная программа? Не выглядит ли это мальчишеством? Но ведь когда-то надо будет дать ответ: быть или не быть пламени в космосе. А если оно возникнет неожиданно? Где грань между риском и осознанной необходимостью? Александр Иванченков спросил тогда, о чем это я задумался. Ответил, что о спичке. А он завис рядом и смотрит в глаза.

— С тех пор и меня этот вопрос не оставляет. Давай все продумаем. У нас атмосфера обычная, земная. Кислород и азот. Если исключить повышенную концентрацию кислорода, то риска не должно быть.

И вот — включаем газоанализаторы. Индексы парциального давления кислорода показывают идеальное его соотношение с азотом. Но ведь зоны могут быть за панелями, за перегородками приборного оборудования. Поэтому берем с Александром полотенца и начинаем «перемешивать» воздух в станции. Убедившись, что достали до всех потайных местечек, включаем наш бытовой пылесос и продуваем буквально все щели. Через несколько часов снова включаем газоанализаторы — уровень кислорода не изменился. Решили проделать и еще одну операцию. Из чистых пододеяльников соорудили что-то похожее на камеру. Вплыли в этот «отсек», я достал спички. Смотрю на Александра — все на станции мы должны делать с обоюдного согласия. Зажигаю. Вспыхивает желтовато-бледное пламя и мгновенно превращается в сферу. Небольшое облачко дыма повисает у моих пальцев. Мы видим уникальное физическое явление — горение спички в невесомости. Сфера между тем продолжает увеличиваться. Сквозь желтовато-бледное пламя просвечивается уголек сгоревшей спички, с кончика которой тянется тоненькая, на уровне микропузырьков, струйка газа. Газ пронизывает все пламя и образовывает на выходе из сферы небольшой бугорок. Зрелище от горения спички было удивительно красивым, можно сказать фантастичным. В тот день, 18 июня 1978 года, в моем дневнике была сделана вот такая запись: «День начался обычно. Я хорошо выспался. Сплю на час больше, чем в земных условиях. Наверное, это явление временное. День этот у нас вроде бы и для отдыха, но мы занимаемся расконсервацией. Обживаем станцию. К иллюминаторам подходить пока некогда. Лишь урывками смотрим на прекрасную нашу Землю. В районе островов Св. Георгия от Антарктиды в Атлантический океан, словно караван белых гусей, устремилась армада айсбергов. Они тают в океане. На океанической глади отмечается различная цветность воды.

Прекрасен ночной горизонт. Непередаваем словами восход и заход Солнца. А как смотрятся грозы! Летели над Бискайским заливом, выключили свет. Вот это зрелище! Сверкает почти весь континент. Выхватывает (подсвечивает сверху) облачность 500X500 километров. Молнии строчат как из пулемета.

Зажгли спичку. Однажды четвероклассница задала Кубасову вопрос: как горит спичка в космосе? Ответить было трудно, так как никто не видел. Мы это сделали. Горит сферой. Зарисовал. Засыпаю мгновенно. Впереди много полетного времени, летать хочется. Настроение великолепное, самочувствие нормальное. Осторожны. Ведь должен быть период адаптации…»

Молнии над Бискайским заливом заставили задуматься. Поражало, что разрядам одновременно подвергались такие огромные площади. С самолета увидеть подобное невозможно. Все чаще и чаще стали смотреть за иллюминаторы. Удивительное чувство восхищения доселе невиданной ослепительной красотой охватывало и меня, когда я смотрел на нашу Землю, на атмосферу и океан. Постепенно стали осознаваться, очерчиваться вопросы, на которые хотелось найти ответ самому. Я, например, видел протяженные потоки облачности над океаном и задавался вопросом: почему? Опыт наблюдений накапливался. И вскоре стало понятно, что облачный покров «отслеживает» океанические течения.

Над океаническими зонами с активной динамикой облачный покров тоже был необычный. Часто наблюдались даже геометрически правильные узоры облачности, напоминающие вихри Карно в газодинамике. Что это? В чем причина? И вот — неожиданное открытие: узоры облачного покрова повторяли узоры океанических течений, которые мы часто видели на водной поверхности там, где в ней отражалось солнце.

Но чаще всего меня донимали те самые таинственные явления в районе Бермудского треугольника, о которых написаны целые горы не только научно-фантастических повестей и романов, но и научных трудов и статей. Правда, ничего особенного в этом районе вроде бы и не было заметно. Разве только поразительные изумрудные цвета Карибского и Саргассова морей. Но однажды — случилось… Витки космического полета опоясывают Землю за сутки шестнадцать раз. В тех случаях, когда мы пересекаем экватор из южного полушария в северное, витки называются восходящими, если из северного в южное — нисходящими. Это условные определения, но думаю, что так легче меня понять.

В космической навигации ситуация несколько иная. В полете получается следующее: если над каким-то районом пролетел, например, на восходящем витке, то через 2–3 витка над этим же районом пролетишь и на нисходящем витке. Кроме этого, с борта в иллюминаторы (а это с высоты 350–380 километров) видно до удалений на 1800–2000 километров. Такие фантастические возможности позволяют наблюдать из космоса редкие и уникальные явления. Так вот однажды на восходящем витке я осмотрел район Бермудского треугольника: над океаном было безоблачно. Бермудские острова, Флорида, Куба — все просматривалось хорошо. На следующем витке я тоже бросил взгляд в ту сторону — ничего особенного. Но когда пролетал над этим районом на нисходящем витке, то не узнал его. Весь регион был закрыт облачностью, образовавшей гигантский диск диаметром до тысячи километров. Сначала подумал, что ошибся районом. Но навигационные приборы показывали, что находимся мы именно над Бермудскими островами.

Откуда взялась облачность? Потрясенный увиденным, я стал наблюдать этот регион систематически. Однако загадка не торопилась раскрываться. И все же мои усилия не пропали даром. В безоблачной атмосфере я постепенно стал выделять зоны с различной прозрачностью. Эти воздушные массы были подвижными, они перемещались из района Гренландии вдоль побережья Северной Америки и достигали Центральной Атлантики. Аналогичное движение я обнаружил и с другой стороны: от Антарктиды вдоль побережья Южной Америки — тоже в районе Центральной Атлантики.

Непрерывные наблюдения, наконец, увенчались успехом. Я все же нашел причины такого неожиданного появления облачности над большим регионом. Видимо, эти воздушные массы были различными по влажности и по температуре. А «столкнувшись» около Бермудских островов, образовывали огромный циклон. Сначала это было только моим предположением. Но оно подтвердилось: я наблюдал здесь образование циклонов еще несколько раз. И все это за довольно короткое время. Выяснилось, что через Панамский перешеек в этот район из южного полушария доходит и третий поток воздушных (или барических) образований. Вот тогда здесь творится невероятное: сверкают грозы, бурлит океан, образуются мощные циклоны. Так, может быть, вся таинственность и загадочность Бермудского треугольника зависит от его географического положения? Что могли знать метеорологи, когда наблюдения за природой даже с самолета могли проводиться в радиусе до 150 километров. Вот и «обманывали» синоптики летчиков, зачастую не зная, а значит, и не предупреждая их о надвигающейся грозе. Я хорошо запомнил, что означает оказаться в районе грозовой деятельности. Самолет швыряет, как щепку; некоторые машины превращались в обломки еще в воздухе. Сейчас для меня не существует тайны Бермудского треугольника, который просто-напросто находится на перекрестке трех воздушных потоков. Это мое мнение. Но стоит ли к нему присоединяться — желание читателя. Одно только скажу с уверенностью: с поступлением на метеостанции космической информации, данных о погоде всего земного шара повысилась не только точность прогнозов, но и безопасность в небе и на море. Пусть не все еще в метеорологии понятно, не все закономерности природных явлений выявлены, но первые шаги уже сделаны. Что особенно важно, так это то, что при наблюдении за разными уникальными явлениями человек по-прежнему — незаменим. Пока что ни одна, даже самая совершенная, аппаратура не может сделать снимки безоблачного пространства, притом с неоднородными воздушными массами. Под силу это пока что только глазу, человеческой наблюдательности и способности все хорошенько осмыслить… Я думаю, что для будущих поколений космонавтов подобные вопросы станут азбукой космического дела.

Над Тихим океаном я сфотографировал тайфун с названием «Рита». Он был с глазом, в центре которого шла непрерывная гроза, подсвечивающая даже конструкции нашей станции. Хорошо, что в это время здесь не оказалось пролетающих самолетов. Может, были предупреждены метеослужбами?

Вы, наверно, уверены, что самые интересные события бывают только за бортом станции?! Однако случаются они и в нашем космическом доме. Мы о них рассказываем сейчас с юмором, когда надо расслабить аудиторию, уставшую слушать о серьезных проблемах. Я, например, часто рассказываю о том, что произошло с Петром Климуком и Виталием Севастьяновым на станции «Салют-4».

Петр Климук отщелкал пленку ручного фотоаппарата по интересным наземным пейзажам и спокойно перезаряжал его в транспортном корабле. Чтобы не засветить кадры, он закрыл иллюминаторы и задраил люк. В абсолютной темноте сматывал отснятую пленку.

В это время Виталий Севастьянов увидел на вечернем горизонте уникальное явление — серебристые облака. Они тянулись к горизонту, излучая чистый и холодный космический свет. Конечно, захотелось сразу же показать редкий космические пейзаж своему командиру. Петра в станции ни в одном из отсеков не оказалось. Видя закрытый люк, Виталий постучался, как говорится, «по-земному», как стучатся в дверь гости.

Услышал из-за перегородки:

— Кто там?

Виталий сначала не придал значения ответу, но сказал:

— Это я, Севастьянов! — и тут же закатился громким и задорным смехом.

Из-за перегородки послышалось снова:

— А, это ты, Виталий, заходи я закончил. Севастьянов открыл люк.

— Петр, ты кого-нибудь ждал еще к себе, кроме меня?

Теперь хохотали оба. Петр объяснил, что он почувствовал себя в этот момент, как дома в фотолаборатории.

Случай действительно веселый. Но в то же время он многозначительный, говорящий о многом. Экипаж в длительном полете чувствовал себя хорошо. Ни у кого не было напряжения, постоянного ощущения опасности или чувства обеспокоенности. Все шло — как в жизни, по-земному. Поэтому и ответ был земной.

Всегда ли так бывает? Видимо, не всегда. Космос требует особого подхода, работать в нем надо внимательно, бдительно, но спокойно. Так все экипажи и работают, но юмор в полетах иногда очень помогает.

Рассказываем о «своем» эпизоде и мы с Александром Иванченковым. Он у нас несколько иного плана. На борту станции «Салют-6» был небольшой видеомагнитофон. В короткие мгновенья отдыха мы ставили кассету и смотрели концерты, видеописьма от семьи, друзей. Земля пополняла запасы видеосюжетов с каждой экспедицией, с каждым грузовиком. Это были дорогие подарки. До сих пор с чувством огромной благодарности мы с Сашей вспоминаем Эдиту Станиславовну Пьеху. После нашей встречи в эфире я попросил ее прислать нам на борт несколько своих песен. Сюрприз ожидал нас с первым же грузовиком — были присланы четыре полуторачасовые кассеты. Это же шесть часов музыки и песен. Записи на пленку Эдита Станиславовна сделала сама. Каждая песня сопровождалась обращением к нам, комментарием песни, историей ее создания. Это был бесценный дар.

Зная наше отношение к подаркам с Земли, товарищи присылали и видеопленки. Приятно было видеть знакомые и родные лица на борту космической станции, находясь над планетой. Видеосюжеты берегли, смотрели, как говорится, «порциями». Однажды наш видеомагнитофон отказал. Исчезло изображение, на экране был сплошной «снег». Взялись за ремонт. Трое суток совместно с наземными специалистами колдовали над «окном во внешний мир». Наши усилия закончились успешно, и мы решили заниматься физкультурой под музыку. Я готовил спортивную форму, а Иванченкова попросил поставить что-нибудь интересное.

Неожиданно для себя услышал незнакомый голос:

— Здорово, отцы!

Первое, что мне пришло в голову, так это неприятная мысль о звуковых галлюцинациях. Машинально протянул руку к дневнику, чтобы для врачей зафиксировать этот момент, не понимая, что же со мной будет дальше.

Услышал снова:

— Давно сидим…

Сомнений не было — галлюцинации. Провожая нас в полет, психологи предупреждали, что может быть и такое.

Выглянул из-за перегородки: что делает Саша? Иванченков такими же удивленными глазами смотрел на меня.

«Неужели галлюцинации могут быть коллективными?» — подумал я и услышал, как Саша разразился громким смехом. Подплыл к нему, и стало все предельно ясно. На экране видеомагнитофона — фильм «Белое солнце пустыни». Оказалось, что Земля решила прислать нам сюрприз. Зная, что мы этот фильм любим, записали его на видео. Иванченков поставил первую попавшуюся пленку. Она оказалась частью фильма и начиналась с момента, когда красноармеец Сухов беседует с аксакалами, сидящими на ящиках с динамитом. Смеялись долго, задорно. Оказывается, у Саши тоже возникли мысли о галлюцинациях: слишком уж неожиданным было «появление» в нашем доме постороннего голоса, хотя к голосам нам было не привыкать. Весь рабочий день звучали музыка, песни. Многих удивляет, что работать на станции сильно мешает шум. Музыка «срезает» его неприятное воздействие, отвлекает, помогает легче чувствовать время.

Появились у нас и другие голоса — голоса членов экипажа экспедиции посещения Валерия Быковского и Зигмунда Йена. Мы ждали их с огромным нетерпением: шел третий месяц нашего полета…

Сколько было радости у нас с Сашей. В первые сутки долго не могли уснуть, все расспрашивали, читали письма, получали и подарки, сувениры, слушали, каждый персонально, то, что было передано нам «на ушко». Мы с Сашей гордились: ведь с нами работал представитель гагаринского набора, космонавт номер 5 Валерий Быковский. На орбите мы сильно сдружились. Александр Иванченков и Зигмунд Йен пытались работать даже в часы, отведенные на сон. Здесь мне пришлось проявлять свою командирскую волю и напоминать о дисциплине. Я смотрел на Александра Иванченкова, отец которого погиб подо Ржевом в 1941 году, и коммуниста Зигмунда йена, первого космонавта с немецкой земли, на их творческую и человеческую дружбу, и не мог сдержаться… Хорошо, что в невесомости слезы не стекают по щекам, а улетают.

Несмотря на исключительную серьезность наших задач, мы не черствели, не упускали возможности пошутить, по шутке так соскучились наши космические души. Одна из таких шуток у нас получилась оригинальной. Накануне прихода Быковского и Йена мы освобождали станцию от накопившихся отходов. Пользовались при этом металлическими контейнерами, которые напоминали обычные ведра с плотно закрывающейся крышкой. В этот контейнер мы укладывали, предварительно загерметизировав в специальных прорезиненных мешочках, упаковку от продуктов питания, отработанные салфетки, старое спортивное белье. Таких контейнеров накапливалось до десятка; их потом мы удаляли через специальную шлюзовую камеру. Это также требовало специальной подготовки. Сложность заключается в специальной ориентации станции: шлюзовая камера должна располагаться под определенным углом. Выброшенный контейнер входил в плотные слои атмосферы и полностью сгорал. В процессе шлюзования уходящий из шлюзовой камеры воздух нарушает ориентацию станции, и она начинает вращаться. Шлюзовая камера при этом может занять такое положение по отношению к направлению полета, что выбрасывать контейнеры становится сложно и небезопасно. Контейнеры начинают летать рядом со станцией, то приближаясь к ней на довольно близкое расстояние, то удаляясь, и так — на протяжении от суток до нескольких дней и даже недель. Чтобы избежать опасности, мы, как правило, внимательно следим за ориентацией и прекращаем шлюзование в опасных зонах. Перед приходом Быковского и Зигмунда Йена нами была допущена ошибка в оценке ориентации, и один контейнер стал летать рядом с нами. Зная «расписание» его прибытия, мы в иллюминатор наблюдали за его поведением, разглядывали даже болты герметизации крышки. К нашему счастью, он стал медленно удаляться как раз перед приходом гостей. Тревожило и другое: контейнер мог стать помехой для Быковского и Йена на пути к стыковке, но, проанализировав баллистические данные и переговорив с Землей, мы убедились, что контейнер безопасен, и вскоре мы о нем совсем забыли. Суток за пять до стыковки Александр Иванченков подозвал меня к иллюминатору и показал за борт жестом: посмотри, мол. Я прильнул к иллюминатору и увидел, что строго в плоскости орбиты висело какое-то светящееся тело.

— Злосчастный контейнер, — возмутился я.

Однако что-то в этом светящемся объекте было необычайное, непонятное. Светящийся шарик поднимался к зениту, делал какие-то маневры, иногда напоминая по форме корабль «Союз». Были видны даже «элементы» солнечных батарей и антенных устройств. Несколько суток мы с Александром Иванченковым изучали наш НЛО — неопознанный летающий объект. Буквально в день стыковки наших гостей, обратившись к навигационной звездной карте, мы поняли, что нашим «попутчиком» в полете, регулярно появляясь и исчезая из поля зрения, является Венера. Она восходила и заходила тогда строго в плоскости орбиты нашей станции. Почему же нам виделись плоскости и антенны? Дело заключалось в особенностях конструкции наших иллюминаторов, которые при определенном освещении их солнцем «формировали» фигуру космического корабля. Как ни хотелось нам прославиться из-за необычной встречи в космосе с НЛО, все объяснилось иначе.

Гости наши оказались довольно любознательными. Валерий Федорович, прибыв в космос в третий раз, умело осматривал Землю, атмосферу, горизонт. Удалось ему обнаружить и наш контейнер, о котором мы забыли. Я рассказал о шлюзовании. Валерий Федорович многозначительно улыбнулся, но ничего не сказал.

И вот однажды мы с Александром Иванченковым заметили, что Быковский и Йен что-то очень пристально рассматривают в иллюминатор. Глянув на часы, поняли: наблюдают за Венерой. В космосе некоторые яркие звезды, если они не находятся вблизи Солнца, видны и днем. Венера — почти всегда. И нам захотелось подшутить над нашими друзьями. Зная время восхода и захода Венеры (на что они не обращали внимания), мы поочередно подплывали к иллюминатору, потом многозначительно перешептывались, но так, чтобы нас слышали Валерий Федорович с Зигмундом. До них долетали слова «пришел», «повис», «маневрирует», «исчезнет», «строго по расписанию». Цели мы достигли: гости стали даже есть возле иллюминаторов. Наши перешептывания, многозначительные взгляды, жесты продолжались, и любознательность коллег росла в геометрической прогрессии. Розыгрыш длился пять суток. Когда же увидели, что Валерий Федорович собирается даже переговорить с Землей, то решили раскрыть секрет. Потом долго и весело хохотали. А Валерий Быковский объяснил, почему он серьезно отнесся к наблюдению за непонятным объектом. Дело в том, что однажды в бинокль он очень внимательно рассмотрел тот контейнер. Удалось заметить даже его вращение, а вращаться может только что-то материальное. О Венере они еще не раздумывали, полагая, что вокруг «Салюта-6» летает что-то непонятное. Шутка наша стала известна и Земле. О ней рассказывали Валерий Федорович и Зигмунд Иен еще до нашего возвращения из космоса. Рассказ о ней обрастал дополнительными импровизированными сценами. Короче говоря, после полета нам стали все чаще и чаще задавать вопросы о нашей встрече с НЛО, просили рассказать подробности. Мы даже стали получать письма от лиц, которые «всю жизнь посвятили делу изучения неопознанных летающих тарелочек». Оказалось, что причиной такого «шествия» искаженной шутки на Земле был не только наш розыгрыш на борту «Салюта-6». Дело в том, что Юрий Романенко и Георгий Гречко аналогичным образом шутили с Алексеем Губаревым и Владимиром Ремеком, Владимиром Джанибековым и Олегом Макаровым. Как видите, и в космосе все мы оставались земными.

Понятно, что в длительных полетах без шутки, юмора обойтись трудно. В первое время мы смеялись, когда нас спрашивали об НЛО, отшучивались, но разные слухи понеслись лавиной. Некоторые дельцы от сенсаций стали самым бессовестным образом ссылаться на личные разговоры со мной, Иванченковым, Быковским, Йеном, хотя таких разговоров вообще и быть не могло. Дошло до того, что вопросы на эту тему стали задавать даже в заграничных командировках. С большим терпением до сих пор объясняю, что во время полета космонавтам очень помогают шутки. Но они, как видите, иногда имеют неожиданное продолжение. Вместе с Александром Иванченковым мы даже огорчались в шутку, что упустили реальную возможность стать знаменитостями — первыми космонавтами, летавшими по соседству с НЛО. «Побоялись», что двойной нагрузки славы не выдержим.

Через несколько дней после возвращения из 140-суточного полета мы попросили на космодроме показать «Белое солнце пустыни». Тогда никто не понял, почему мы нарушаем традицию. А нам просто очень хотелось еще раз встретиться с красноармейцем Суховым и героями фильма.

далее