В первое время после полета Терешковой казалось, что у нас есть будущее: как говорил С.П.Королев и другие Очень и не очень Важные Лица, нас ожидают более сложные и более интересные полеты. “Вы все будете в космосе”, - сказал Королев в тот памятный день, когда было объявлено, что командиром корабля назначена Терешкова.

Мы продолжали проходить все положенные тренировки и испытания - и медико-биологические, и технические, ездили в ОКБ к Королеву. Поездки в ОКБ были интересны и эмоционально ярко окрашены.

Всякие были эмоции - и положительные, и отрицательные. Просматривая старые записи, с удивлением обнаружила, что, оказывается, я очень сильно гневалась на Королева за “наш” полет. В дневнике есть такая запись: “Давно не видела СП и не хочу его видеть: все еще не могу подойти к нему с открытой душой”.

Конечно, это звучит просто-таки абсурдно, но - написано пером...

Да, помню, первое время после полета как будто струна в душе все время дрожала: звучали обида, несогласие, злость и еще целая гамма чувств по отношению к Королеву - почему-то только к нему.

Приезжая в КБ, мы смотрели на то, что там делалось, с трепетом душевным, и всегда возникала мысль о собственных перспективах.

7 февраля 1964 г.

Нас примеряли к кораблю, вернее, к кораблям. Есть ли у нас перспектива? Вчера решила, что нет. А сегодня, сидя в корабле, подумала, что (может быть!) есть.

Когда входишь туда, дух захватывает! Люди говорят о полетах к Луне, к Марсу как о технических проблемах. Примерно так же мы в кружке высотных полетов рассуждали. Но мы рассуждали отвлеченно, как о чем-то далеком-предалеком. А тут все всерьез и все обыденно. Когда бываю там, думаю - нет, ни за что, ни за какие коврижки не расстанусь со всем этим! Это нельзя. Это нелепо. Это выше сил человеческих! Можно жертвовать всем ради этого!

Мужчины “расписаны” были все, и было известно (тогда), что все они скоро полетят, а нам не нашлось места ни в одной из программ. Даже в тех, которые еле-еле виднелись из-за горизонта. Нас не воспринимали как специалистов, способных работать профессионально, а только как специфических кандидатов на установление рекорда. Теперь рекорд был взят, и со всех сторон мы слышали разговоры о том, нужна ли вообще женская группа.

Сознавать свою ненужность было тягостно...

23 января 1964.

В.В. (Терешкова. - Ред.) собрала нас и сообщила, что Каманин велел составить план нашей работы, т.к. очень много разговоров о том, что мы не нужны и не будем нужны, а деньги нам платят большие. Короче говоря, нас собираются ликвидировать как класс. А я не хочу, чтобы меня ликвидировали как класс! Не знаю, будут ли еще наши полеты (в разумное время), но не хочу бросать Академию. Соображения материальные тоже имеют место (что греха таить!). А потом - вдруг да?!

Спросила Юрия (Гагарина. - Ред.), знает ли он об этом, - он удивился, сказал, что нет. Какова его позиция, спрашивать не стала - каждому здравомыслящему человеку ясно, что мы не нужны...

Я, значит, причисляла себя к здравомыслящим! Не знаю, какой “план нашей работы” мы могли бы составить. Валентина очень много ездила но всему миру с выступлениями, а для нас существовало расписание по дням недели и по часам: когда центрифуга, когда полеты, когда занятия в Академии. Что же еще?

Мы могли бы, конечно, запланировать себе космический полет, но оказались бы в положении известного персонажа, который приказал Солнцу зайти. Как и он, мы понимали, что сие от нас не зависит. Мне казалось, что наши отцы-командиры только и думают, куда бы нас приспособить. Не сомневаюсь, что они были бы рады после полета Валентины отослать нас туда, откуда мы и пришли, но мы были кадровыми офицерами ВВС, и просто так вот взять и распустить нашу группу было нельзя.

Особенно негативно по отношению к нам, мне казалось, был настроен Павел Иванович Беляев. Он был тогда начальником летно-технического отдела и руководил подготовкой космонавтов. И вот однажды Павел Иванович велел мне пойти в отдел - мол, там для тебя есть работа. Я пришла, и мне предложили “работу” - разграфить лист бумаги для какой-то таблицы. Я рассердилась, фыркнула и ушла.

Друг мой Владик Гуляев, не летавший космонавт второго отряда, так прокомментировал это маленькое происшествие: “Ну, как же, без пяти минут кандидат наук, а ее заставляют карандашом и линейкой работать!” И я подумала, что, наверно, была неправа - может быть, это был пробный камень? Но уж, конечно, и со стороны Павла Ивановича это был жест недружественный: если хотел привлечь меня к работе, привлекал бы всерьез.

Да, видно, несерьезно к нам относились...

В создавшуюся ситуацию и мы вносили свою лепту: чем больше чувствовали свою ненужность, тем меньше рвения проявляли к тренировкам, даже позволяли себе иногда удрать со службы (и чаще всего попадались на глаза кому-нибудь из начальства). Нас все время за что-нибудь ругали. На одном из совещаний Гагарин, собрав в кучу наши прегрешения, заявил, что мы совсем уж превратились в домашних хозяек. Наверное, ребят раздражало, что они были при деле, а мы болтались попусту.

Но можно и нас понять: кому нужно было наше усердие!

Никому. Приоритет Терешкова завоевала, с текущими делами мужчины справлялись сами, и придумать что-нибудь сугубо женское для полета не представлялось возможным.

До чего же сильны у нас тенденции все и вся делить на рубрики и все расставлять по полочкам! Вот и космонавтику разделили на мужскую и женскую, такое выражение - “женская космонавтика” - мелькало в прессе. Женский футбол - это я могу понять: одна женская команда играет с другой женской командой. А что такое “женская космонавтика”? И разве есть “женская авиация”?

В какой-то момент, после одного из совещаний с обсуждением грандиозных планов, Каманин собрал нас и сказал, что ликвидировать нас не будут, на 1966 год ВВС запланирует женский полет. “Несмотря на то что я отнеслась к этому скептически, в душе поднялся целый вихрь эмоций”, - написано в дневнике.

Полет нам действительно запланировали, инициатором был, как и в создании женской группы, Н.П.Каманин. Некоторые детали этой истории с нашим вторым, так и не состоявшимся полетом я узнала из его “Космических дневников” только сейчас, и многое оказалось для меня неожиданным, более того, удивительным.

А эмоциональная память жива и поныне.

Приведу вкратце эту историю, опираясь на дневник Каманина и свой собственный.

Первый разговор о женском полете между Каманиным и Королевым состоялся в конце марта 1965 года (запись в дневнике Каманина от второго апреля). Королев отреагировал отрицательно: “Чтобы я еще раз связался с бабами!” (Замечу в скобках, наша пресса не раз и с удовольствием это высказывание Королева публиковала и комментировала.)

“Но с “бабами” дело иметь надо, - пишет Каманин. - Экипаж Пономаревой - Соловьевой с более широкой программой исследований, а может, и с использованием средств передвижения в космосе вызовет во всем мире не менее широкий отклик, чем полет “Восхода-2”.

Мотивы принятия такого решения были прозрачны: мы начинали проигрывать в космической гонке, надо было “прикрыть” отставание, и полет женского экипажа с выходом в открытый космос очень для этого годился.

О политической подоплеке принимаемых решений я тогда не задумывалась, да меня это и не интересовало. Важнее всего был сам полет, и если бы мне так и сказали что “надо прикрыть”, я бы ответила: “Всегда готова!”

Страшно хотелось полететь, но тем трудней было поверить, что это реально: я настойчиво уговаривала себя (в дневнике), что “нельзя позволять себе думать об этом, надо относиться как к чему-то несбыточному, а то потом будет очень горько”.

Каманин предложил (запись в его дневнике от 13.04.65) для полета в начале 1966 года готовить шесть космонавтов - Соловьеву, Пономареву, Хрунова, Горбатко, Заикина и Шонина, причем женский экипаж должен быть основным, а мужские - запасными. Допускалась возможность смешанных экипажей.

Это было неслыханно - мужчины дублируют женщин! Но понятно - после полета Леонова и Беляева полет мужского экипажа, даже длительный и с выходом, не дал бы столь необходимого сенсационного эффекта.

К слову сказать, средств передвижения в космосе, которые мы должны были использовать в своем полете, еще не существовало.

Нам объявили о начале подготовки 17 апреля.

18 апреля 1965 г.

Вчера приезжал Каманин, была беседа. Четыре машины, шесть экипажей, я - командиром одного из них, с Ириной, она на выход. Ю. оценил реальность этой затеи в 10 процентов, я оцениваю в 50. Вчера нам объявили об этом и вчера же усиленно фотографировали. Я говорю: слетать не слетаем, зато уж нафотографируемся на три года вперед!

Мы с Ириной пришли в возбуждение от этого известия, что выразилось в повышенной двигательной активности: мы тут же начали усиленно тренироваться и сразу после разговора с Каманиным устроили себе кросс. Помню, было очень жарко, бежать тяжело. Фотографирование, о котором идет речь, происходило сразу после бегов, и на фотографии видно, что я еще не отдышалась.

Идею женского полета поддержали Келдыш, Вершинин, Руденко, потом, после некоторого сопротивления, и Королев. Мы начали готовиться. Вот еще страничка из дневника Каманина:

“17 апреля 65 г. Обсуждал с отрядом программу полетов. Все они безоговорочно высказались против женского экипажа, а также против Берегового и Шаталова. Чувствуется, что они решили упорно защищать интересы своих однокашников.

Несмотря на возражения космонавтов, я собрал руководство ЦПК и официально объявил состав экипажей, согласованный с Королевым и Вершининым. Перед отъездом из Центра я поговорил с Пономаревой и Соловьевой. Кое-кто утверждает, сказал я им, что женщинам не под силу полет с выходом в космос, но лично я уверен, что для них такое задание по плечу - остается лишь подкрепить эту мою уверенность отличной подготовкой к полету. Пономарева и Соловьева обещали доказать, что они справятся с заданием не хуже мужчин”.

Я испытала некоторый даже шок, прочитав, что наши друзья-космонавты, с которыми мы съели пуд соли и которые всегда нас опекали и поддерживали, вдруг “безоговорочно высказались против”! Но почему?..

Наверное, Каманин был прав: они защищали интересы “однокашников”. С необходимостью “забить колышек” первым в мире женским космическим полетом космонавты мирились, понимая, что победы в историческом соревновании двух социальных систем нашему государству нужны как воздух. Но когда Каманин перед полетом Терешковой “заикнулся”, как он пишет, “о групповом женском полете... тут же прозвучала угроза один корабль поставить в музей”.

Я думаю, это было проявлением группового эгоизма в его классической форме: профессиональное мужское групповое сознание, особенно в тяжелых и опасных профессиях, к числу которых относится и космонавтика, не приемлет мысли об участии в них женщин. Хотелось бы, конечно, думать, что это было проявлением заботы... Но если уж нас все эти годы крутили на центрифуге и нагревали в термокамере (до тех же самых перегрузок и градусов, что и мужчин!), то проявлением настоящей заботы было бы дать нам возможность реализовать наш труд и израсходованные нервные клетки.

К сожалению, наша подготовка как-то довольно быстро и по-тихому сошла на нет: второго ноября в дневнике грустная лаконичная запись: “Наши корабли строить не будут...”

Однако спустя некоторое время идея женского полета возникла вновь, и возродил ее опять Каманин. Он считал, что в создавшейся ситуации (“Союз” запаздывает) такой полет очень выиграет в политическом, научном и спортивном отношении.

Стало быть, дела у нашей космонавтики были еще хуже, чем полгода назад: вместо десятисуточного полета нам предлагали пятнадцати-двадцатисуточный и с выходом. Это при том, что максимальная длительность пребывания в космосе тогда составляла пять суток!

Позже, когда в 1970 году состоялся восемнадцатисуточный полет Андрияна Николаева и Виталия Севастьянова на корабле “Союз”, стало ясно, что длительные полеты на таких кораблях невозможны: экипаж вернулся на землю в тяжелом состоянии из-за длительного пребывания в невесомости при невозможности активно двигаться.

С 17 января 1966 года подготовка женщин к полету по приказу Каманина была возобновлена. Руководить подготовкой он поручил Валентине.

Эти дни я помню очень хорошо: 14 января 1966 года скончался Сергей Павлович Королев. И если бы не дневник Каманина и мой собственный, никогда не смогла бы я совместить во времени эти события - кончину Королева и возобновление нашей подготовки. Очень странно, что это было одновременно...

О кончине Королева узнала из газет - лежала дома с тяжелой ангиной. Утром Ю. молча подал мне “Правду” с портретом Сергея Павловича в траурной рамке. И я как-то сразу почувствовала себя беззащитной.

Когда человек умирает,

Изменяются его портреты,

По-другому глаза глядят, и губы

Улыбаются другой улыбкой.

Мудрые слова написала мудрая Ахматова...

На похоронах не была из-за болезни. Телевизора у нас тогда еще не было, и мы довольствовались информацией, которая была по радио и в газетах.

Состояние души было мрачным.

Итак, наша подготовка возобновилась.

16 января 1966 г.

Нас снова задействовали, как видно, всерьез, потому что уже начались какие-то занятия. Ужасно это некстати! Не хочу! Я настроилась сдавать экзамены, обложилась книжками, написала рапорт о предоставлении отпуска - и на тебе! Да, кроме того, все это напрасные хлопоты: через некоторое время все вернется в исходное состояние. Так чего же тогда волноваться? Тысячу раз говорила себе - надо плевать на все на это и заниматься делом. Что, мне разве делать нечего?!

Для меня самое желательное - чтобы все отложили, до весны хотя бы. Я бы сдала экзамен, Санька закончил бы здесь год, весной мы тихо-мирно переехали бы в городок, потому что деваться все равно некуда. Как подумаю, что снова все эти мытарства, мною овладевают страх и скука великая.

Господи, как я не хочу! И как будет с Санькой? И вообще - как жить?

Что нас “задействовали” всерьез, стало ясно из того, что меня начали усиленно лечить.

18 января 1966 г.

Меня лечат по телефону. Каждое утро Андрей Викторович звонит и спрашивает, как я себя чувствую. Океан заботы! Да мало того, что звонят, они приезжали! Мокров с каким-то незнакомым доктором. Мне смешно: когда я прошлый раз болела и лежала дома 10 дней, никто даже не поинтересовался, живая я или уже умерла. А теперь волнуются! А.В. сказал, чтобы я посидела дома еще и завтра. Может, так и сделать ? И сразу же гадкая мысль: а не повредит ли это мне? Скажут - больная... Ух!., вот назло себе буду сидеть дома! Не хочу ничего делать для этого! Пусть оно придет ко мне само!

А не придет - застрелюсь.

Как я и предполагала, подготовка наша закончилась быстро: летом нас отпустили в отпуск, а потом никто об этом и не вспомнил. Я не застрелилась, а стала жить дальше. Шло время, и все очевиднее становилось, что “женский космос” на обозримое будущее закрылся, и, как написано в дневнике, “жизнь ужасно опустела”.

вперёд