Соня вернулась на работу. Джерри был намертво привязан к дому аппаратом, поддерживающим его жизнь, и мог только смотреть телевизор, читать фантастику и играть с компьютером.
Телепостановки он всегда ненавидел; в новостях сообщалось; в основном о каких-то выборах на Украине, из-за которых гудела вся Европа; мелькнули сообщения, что первый полет "Гранд Тур Наветт" откладывается. И настал день, когда он сидел в гостиной, один, и смотрел, как на экране главные двигатели его "Гранд Тур Наветт" полыхнули огнем, и огромный корабль величаво поплыл к Луне — без него на борту! Стал удаляться в звездную черноту, покуда сам не превратился в бледную голубую звезду.
С тех пор Джерри не мог смотреть ТВ и не мог читать фантастику — снедали черные мысли. Он ушел от этого и растворился в битах и байтах, связываясь через компьютер со всеми доступными банками данных. Он искал литературу по клонированию мозговых тканей и имплантируемым электронным устройствам в надежде обнаружить хоть что-нибудь, применимое к его случаю.
Нашлось немногое. Электроникой этого рода занимались пока редкие искусники. Никто еще не подступался к имплантируемым приборам, которые могли бы вернуть ему настоящую жизнь. Джерри сумел бы месяцев за шесть спроектировать принципиальную схему — тут главное терпение и время, а того и другого у него было предостаточно. Но потребовалось бы лет десять, чтобы создать такие сверхминиатюрные приборчики.
Что до регенерации мозговых тканей, то и тут дело было швах. В биотехнологии американцы опережали всех (они лидировали только здесь и в бесконечных разработках космических вооружений), но всемогущий Закон о национальной безопасности закрыл доступ к компьютерной информации для зарубежных пользователей. Как Джерри ни изощрялся, барьеры секретности преодолеть не смог — приходилось довольствоваться туманными сведениями из научно-популярной прессы.
Американцы и впрямь вырастили из одной клетки мозг крысы, но совершили это в рамках какой-то дебильной военной программы. Можно было догадаться, что они выращивали мозг из генома и тут же консервировали путем полимеризации — чтобы не хранить его живым в инкубаторе. Затем мертвый мозг (впрочем, вряд ли этот мозг был когда-либо живым) мог применяться — по крайней мере теоретически — в сверхминиатюрных системах наведения крылатых ракет. Это не могло помочь в решении его проблемы, и, в любом случае, на этом лежал гриф абсолютной секретности. Однако подобные опыты, проведенные в Европе, были бы хоть каким-то подспорьем. Коль скоро можно клонировать мозговую ткань грызунов, то можно клонировать и человеческую. Пусть это будет биологически мертвая субстанция, — если ее удастся полимеризовать и запрограммировать, ею можно заменить утраченную часть мозговой ткани. Не ахти какое достижение, и добиться этого удастся по меньшей мере лет через десять — но хоть что-то... Это было все, что он нашел после многонедельных поисков — надежду, неясную и отдаленную.
Новое знание подтолкнуло его к новым мыслям, которых он прежде страшился. Штука в том, что его сердце билось нормально и ритмично, он легко дышал и чувствовал себя в общем здоровым и крепким. Но временами...
Иногда после нескольких быстро и громко произнесенных фраз он ощущал расхождение между нужным ему дыханием и ритмом, принудительно заданным машиной. Если он пытался дышать по-своему, создавая избыток углекислого газа и дефицит кислорода в организме, установка учащала ритм дыхания с задержкой. Несколько секунд кружилась голова, и он беспомощно хватал воздух ртом.
Временами он просыпался после кошмаров — сердце колотилось безумно. Порой казалось, что кровь рвет его барабанные перепонки. При эрекциях — чрезвычайно редких — голова становилась легкой, но он боялся как-то на это реагировать. Нельзя было резко подняться с места — комната шла кругом. Когда он попробовал заняться аэробикой — присесть раз-другой, — легкие работали чересчур тяжело, а сердце слишком слабо.
Аппаратура была хороша, но регулятор конструировали для поддержки сердечного ритма и дыхания у космонавтов, погруженных в глубокий сон, в гибернации*. Аппарат перепрограммировали для нормальной работы сердца и легких, но Джерри подозревал, что тончайшая зависимость между дыханием и сердечным ритмом оказалась слишком сложной для электроники.
* Состояние замедленной жизнедеятельности организма, подобное зимней спячке животных. Используется при обширных хирургических операциях.
Каков этот аппарат на самом деле? Что будет с его здоровьем через десяток-другой лет?
Джерри избегал этих вопросов, пока не разузнал все возможное о вживлении электронного аппарата, о перспективах миниатюризации, о клонировании крысиного мозга. Утешительного было мало, и он стал изучать сегодняшнюю ситуацию.
О долговременном воздействии этой аппаратуры не писал никто. Если русские и проводили какие-то опыты, то в большой тайне, и вряд ли они успели накопить обширный материал, так как установка была разработана недавно. Но оказалось, что гибернационный аппарат был всего лишь миниатюрной копией несекретной громоздкой установки жизнеобеспечения, которую уже много лет использовали в больницах. Однако Джерри пришлось не один день штудировать источники, прежде чем он нашел то, что нужно. Повреждения мозга, такие, как у него, были редкими. Установки обычно использовались, чтобы сохранить тела людей с разрушенным мозгом, чьи органы предназначались для пересадки, или как временная поддержка жизни больных при операциях или лечении отека позвоночника.
После основательных поисков он нашел лишь семь случаев, похожих на свой, — когда аппаратура долгое время поддерживала жизнь людей, в остальном здоровых. Никто из них не прожил больше двадцати двух месяцев.
Их истории болезни наводили ужас. Тромбы. Аневризмы. Эмфизема легких. Кровоизлияния в мозг. Аритмия.
Двое пациентов умерли от обширных инсультов — внезапно. Им повезло: другие умирали долго и мучительно. Повторные инсульты, нарушения сердечной деятельности, прогрессирующая эмфизема, разрывы кровеносных сосудов — вся эта симптоматика появлялась примерно на одиннадцатом месяце. Они страдали от мозговых расстройств, утрачивали контроль за выделительными функциями. Постепенно разрушалась высшая нервная система — они умирали, превратившись в растения, но после долгих месяцев страшного понимания.
Итак, возможности только две.
Если повезет, он умрет мгновенно, сраженный инсультом.
Если не повезет, впереди два года медленного умирания, физических и душевных мучений.
Внутри него все застыло, когда он прочитал полную и окончательную справку на дисплее. Он выключил компьютер долго, очень долго сидел перед погасшим экраном. Ни единой мысли, ни единого чувства, как будто он уже превратился в человекоподобное растение.
Потом пришли слезы. Он плакал истово, позабыв о времени, — то всхлипывая, то подвывая, обуреваемый жалостью к себе, без единой связной мысли в голове. И только спустя долгое время он ощутил гнев.
Мерзавцы в белых халатах солгали ему! Провели как невежественного остолопа. Как мальчишку! Вздумали лишить его права встретить неизбежный ужас во всеоружии, заранее собраться с духом; уж как бы он там справился — не их забота! Как эти подонки смели так бессовестно лгать? Как они решились солгать Соне!
Соне...
Гнев как рукой сняло. Нет, подумал Джерри, напрасно я грешу на врачей, они поступили по-своему милосердно. Я-то мужчина, я справлюсь с потрясением, с отчаянием, с беспросветностью будущего. Я привык к утратам. Я лишился родины, сына, любимой жены, своей мечты. Я выстою. Ведь выстою, а?
Но вот Соня...
Доктора правильно сделали, что утаили от нее правду. Это бы ее подкосило. Она поставила бы себе в вину все: связь с Пашиковым, развод, свою карьеру — это бы ее раздавило.
Джерри тяжело вздохнул. Вовсе не романтическая привязанность, сказал он себе, заставила ее притащить меня в эту квартиру, а угрызения совести. По ночам мы лежим в одной постели, но любовью не занимаемся. Она мне не жена, а сиделка.
И все же...
И все же, разве это не есть выражение любви — или хотя бы бледной копии любви? А узнай Соня правду, не превратится ли любовь в невыносимое сострадание?
Невыносимое для обоих...
Возможно, профессиональный долг повелел докторам скрыть от Сони всю правду, но тогда благословен будь этот долг. Соня не должна знать.
И даже если его конец будет чудовищен, пусть она тешит себя надеждами как можно дольше, пусть время ужаса будет короче, пусть остаток его нормальной жизни будет для нее счастливым — он постарается ничем не огорчать ее.
Она это заслужила. Надо отдавать долги, — подумал Джерри.
Ко времени возвращения Сони он взял себя в руки; на всякий случай даже стер из памяти компьютера все намеки на правду. Встретил Соню возле двери, поцеловал. Он улыбался, даже помог готовить обед, как бывало в давние, совсем давние времена.
За обедом он кивал, слушая ее рассказ о событиях рабочего дня, потом — болтовню об украинском кризисе, впервые в жизни не припечатав всех этих "этнических националистов", "евро-русских", "медведей" коротким отзывом: "грязные политиканы".
О да, согласился он, не дай Бог Украинскому освободительному фронту победить на выборах, ибо лозунг "Европа для людей, а не для наций" не означает право республик улизнуть из Союза.
Соня была очень довольна, хотя ее изумил его неожиданный интерес к политике. Слава Богу, ничего не приметила. А когда она стала расспрашивать, как провел день он, Джерри понес какую-то околесицу про изучение "космических дыр", которые были ей так же интересны, как ему политика. Зато вечер прошел отличнейшим образом. Джерри на время заболтал свои ужас и уснул, едва коснувшись головой подушки.
Ночью ему снилось, что он наконец-то плывет в космическом пространстве; парит, утратив вес, над планетой, глядит на слой облаков, на темнеющие внизу континенты; весело, без усилий перемещается в пустоте, одетый в легкий скафандр. Идет по водам...
Вдруг что-то случилось со скафандром, воздух отрубило, вселенский холод потек внутрь, дыхание пресеклось... Он проснулся, хватая воздух ртом. Сердце билось медлительно и тупо. За считанные секунды установка нормализовала сердце и дыхание, но в эти мгновения мысли были как никогда ясны, отчетливы и безжалостны.
Смерть рядом. Чтобы пройти по водам, он готов был отдать все на свете. И вот наступает момент, когда у него предательски отнято последнее. Сейчас и здесь — пытаясь глотнуть воздуха — он глянул прямо в лицо смерти, летящей к нему с неумолимостью баллистической ракеты.
Когда он продышался, в мозгу стучало: тут она, твоя смерть, изготовилась. Частью тебя она уже овладела.
Те корчи, которые он пережил накануне, оказались пустяком.
Но лежа здесь, в непроглядной темени, он нашел в себе новые силы. Когда остаешься один на один с неминучестью смерти, в тебе поднимается непредсказуемая сила сопротивления.
За жизнь надо драться до конца. А когда осознаешь, что конец вот-вот наступит, ты прозреваешь — именно прозреваешь, истина сияет в глазах, как звезды сквозь туман.
Что ты делаешь, когда отнимают последнее? Когда до тебя доходит, что больше у тебя отнять нечего?
Ты идешь по водам. Невзирая ни на что.
Депутат из Новосибирска Петр Андреевич Кресков внес на рассмотрение Верховного Совета проект изменения закона о выборах, но вынужден был отказаться от предложения, вызвавшего бурю протестов националистов и еврорусских.
"Всеобщее внимание сосредоточено на приближающихся выборах президента Украины. При этом от нашего взора ускользнуло, что нынешняя избирательная система, разрешающая республикам произвольно устанавливать дату выборов, грозит ввергнуть страну в хаос, — подчеркнул Кресков. — Похоже, что Вадим Кронько будет избран президентом Украины и мы окажемся в кризисной ситуации, невиданной со времени окончания Великой Отечественной войны. И это случится в разгар кампании по выборам в Верховный Совет и президента всего Союза! Если Верховный Совет сочтет необходимым синхронизировать даты этих выборов, мы сможем избежать великих потрясений".
После того, как этнические националисты громогласно выразили возмущение посягательством имперских гегемонистов на законные права суверенных республик, а еврорусские делегаты помахали кулаками в ответ на грязную провокацию известного "медведя", Кресков примирительно заявил, что речь шла не о нынешней ситуации — он хотел только указать на упущение в конституции, которое со временем необходимо восполнить.
"Он прекрасно понимал, что говорит! — заявили после заседания делегаты-еврорусские. — Это была очевидная попытка вбить клин между русскими и этническими националистами, и она увенчалась успехом".
"Новости"
— Он день и ночь висит на телефоне. Франя, он втравил их в свои безумные планы, — говорила мать. — Ума не приложу, как его утихомирить.
Франя сумела прилететь в Париж еще пять дней назад, и все дни отец был в лихорадочной деятельности, не хуже украинских маньяков. В предыдущее ее посещение это выглядело безобидной фантазией. Мать даже поддакивала — очевидно, пытаясь взбодрить отца. Теперь же он стал похож на себя в прошлом, когда был одержим космосом, — только без тогдашней резкости и антисоветских тирад.
За едой он говорил о космосе не умолкая, а мать сидела молчком, улыбалась и позволяла ему воспарять в мыслях.
Первый полет "Гранд Тур Наветт" произвел такой фурор, что на орбиту в спешном порядке доставляли компоненты следующего космолета. Сообщения об этом потеснили на первых полосах новости с Украины, а программа "Время" дала обширное интервью с отцом о "Гранд Тур Наветт".
Франя к этому моменту уже вернулась в Москву и смогла увидеть передачу. Иван осыпал ее упреками — мол, после несчастного случая с отцом она совсем позабыла его, Ивана, пропадает в Париже каждый выходной, а в Москву не заглянет. Первый раз за их историю он выказал ревность — и к кому! К отцу-инвалиду! И Франя постаралась, чтобы он не пропустил интервью, — может, до него что-нибудь дойдет и он переставь дуться.
И до него дошло.
Покуда шла тягомотина про украинские выборы, — с нее в те дни начинались все выпуски программы "Время", — он исходил желчью по поводу ее привязанности к Парижу. Но когда на экране появилось изображение отца — рядом с гибернатором, — суровости на лице Ивана поубавилось, он взял Франину руку и сжал ее.
Интервью было, надо сказать, душещипательное. Английский журналист начал с путаной метафоры, уподобив отца Моисею, глядящему издалека на землю обетованную, к которой вел он свой народ сорок лет через пустыню и на которую ему самому не суждено было ступить. Тем временем показывали кадры отлета "Гранд Тур Наветт", приближение корабля к Луне, триумфальное возвращение. Журналист пытался выжать все возможное из жалкого состояния отца. Но тот улыбался бодро и чуть мечтательно; казалось, он и не думает сдаваться. Он нахваливал советский аппарат, спасающий ему жизнь. Символично, сказал он, что установка предназначалась для космических исследований. Потом отец заговорил о духе международного единства, пронизывающем европейскую космическую программу; о том, что был счастлив внести вклад в эпохальное свершение и так далее, и так далее — будто текст для него подготовил ТАСС.
— Надеюсь, эти ублюдки на Украине сейчас сидят у телевизоров! — сказал Иван. — Пусть поучатся международной солидарности у американца. Почему же ты жаловалась, что отец ненавидит Советский Союз?
Франя тоже терялась в догадках.
— Так всегда было... Наверное, когда его трахнуло по голове, он запел другую песню.
— Ха! Вот бы Горченко применил такую терапию к киевским болванам.
Камера показала отца крупным планом; интервьюер спросил:
— Господин Рид, каковы ваши прогнозы?
Однако отец не пожелал рисовать радужные картины космического будущего всего человечества. Он улыбнулся чуть лукавой, обезоруживающе обаятельной улыбкой.
— Превосходный советский аппарат, поддерживающий мою жизнь, — сказал он, — был создан для космонавтов, чтобы они смогли отправиться к звездам, погруженные в анабиоз. И я не вижу причины, почему бы мне не отправиться в Спейсвилль или на Луну. Поэтому я отказываюсь от роли Моисея, которому никогда не видать земли обетованной, и говорю, что скоро уйду на "Гранд Тур Наветт" к Луне обетованной. Пусть как простой турист, но я буду там. Тем же, кто усомнится, я напомню, что двадцать лет назад вздорной мечтой называли весь проект "Гранд Тур Наветт". Грядет золотой век космических путешествий. То, что вчера казалось несбыточным, сегодня становится реальным.
— А ты говорила, что твой папаша нуль в политике! — ахнул Иван. — В случае референдума за его полет проголосовали бы все! Какой человек! Никакой он не американец, у него русское сердце! — Он даже прослезился, порывисто обнял ее, нежно поцеловал в щеку и благословил оставаться в Париже столько времени, сколько потребуется.
Когда Франя вернулась в Париж; отец был погружен в свою безнадежную фантазию и прожужжал ей уши разговорами о письмах, идущих к нему со всех концов Европы. Люди пишут, что в Спейсвилле полно пенсионеров в куда более тяжелом состоянии, а уж он-то имеет право лететь на "Гранд Тур Наветт".
Мать не возражала, только улыбалась и порой его подбадривала. Но, оставшись наедине с Франей, она сбросила маску.
Разумеется, вся затея была пустым делом. Даже если удастся уломать Европейское космическое агентство, перегрузка при взлете "Конкордски" или сразу его убьет, или ускорит начинающиеся опасные процессы в мозгу, легких и кровеносной системе. Его не пустят даже на обычный авиалайнер: гибернатор не скомпенсирует перепады давления в кабине. Ни одна страховая компания не даст ему полис...
— Но зачем ты тогда потакаешь ему? — спросила Франя.
— Это поддерживает его дух. Он ощущает себя героем научно-фантастического рассказа. Я думаю, он понимает, что это невозможно, и... Но как я могу его осадить? Бухнуть ему, что он одной ногой в могиле? Сказать, что у меня сердце кровью обливается, когда он предается своим ребяческим мечтам?
Она расплакалась, сжалась в комочек. Но наутро, за завтраком, снова цвела улыбками, с энтузиазмом глядела на очередную пачку писем, полученных отцом.
Когда Франя приехала в следующий раз, положение изменилось: отец наседал на друзей и бывших коллег по ЕКА. За обедом он подробно пересказывал, с кем и как говорил.
Патрис Корно согласился отправить его в пробный полет на втором "Гранд Тур Наветт" — в качестве "почетного наблюдателя", но только в том случае, если на то будет резолюция Европарламента. Эмиль Лурад не отказывался поддержать подобную резолюцию, если ее предложит правительство одной из стран. Борис Вельников обещал поговорить об этом со своими высокопоставленными друзьями в Москве.
Мать по-прежнему кивала и улыбалась, но Франю это не обманывало. Соня стала заметно молчаливей, она осунулась, была напряжена — того и гляди, сорвется. За десертом она чуть было не дала волю раздражению.
— Слабо верится, что у Вельникова такие уж большие связи, — говорил отец. — Кое-что он может, но не мешает включить в дело авторитет правления "Красной Звезды"...
— Я говорила тебе сто раз, Джерри, "Красная Звезда" не имеет влияния в...
— Она может надавить на подрядчиков, а те...
— А те не имеют политического веса!
— Зато ТАСС имеет, и его парижское отделение с удовольствием займется этой историей, и тогда...
— Хвост не машет собакой!
— "Красная Звезда" не хвост, а целая собака, и ты — директор парижского филиала! Ты важная шишка в бюрократическом мире, кругом полно других шишек, которые обхаживают тебя, и ты можешь выторговать у них одобрение Министерства иностранных дел на запрос Вельникова, и...
— Джерри, так дела не делаются!
— Но ты не хочешь даже попробовать!
— Да пробую я, пробую! Но ничего гарантировать не могу. Не так-то просто директору парижской конторы "Красной Звезды" добиться услуги от правительства.
— Да я ни о чем таком не прошу!
Мать глубоко вздохнула, заставила себя успокоиться и пpoдолжала разговор тоном ниже:
— Ах, Джерри, ты просишь именно об этом. Пойми, я из кожи вон лезу. Только потерпи, Бога ради, чудеса не в одночасье совершаются.
— Чудеса совершаются что ни день, — уже не столь воинственно возразил отец.
Мать кивнула, ласково улыбнулась, и размолвка кончилась. Но когда отец отправился спать, Соня увлекла дочь в гостиную, налила ей и себе коньяка и дала волю чувствам.
— Франя, они кормят его баснями — Вельников, Корно, Лурад поддакивают ему, что бы он ни говорил!
— Но разве они не знают, что... ну, ты понимаешь...
— Еще бы им не знать! — зло вскинулась мать. — Они дурачат его и отфутболивают друг к другу, чтобы "нет" сказал кто-то другой. Корно заявляет, что ему недостает только обращения какого-нибудь правительства — и резолюция у него в кармане. А Вельников, надо думать, соловьем разливается: я всецело на вашей стороне, только вот дайте убедить тупиц в Москве... Знаю я эти бюрократические штучки. Никто не хочет сказать "нет", никто не может сказать "да", каждый уклоняется от ответственности, и сто лет пройдет, пока найдется последний, которому не на кого кивать.
Мать тяжело вздохнула и отпила изрядную порцию коньяка.
— Эти трусы затеяли такую игру, что в глазах Джерри последним окажусь я.
Тут и Франя глотнула коньяка. По просьбе матери, она старалась ладить с отцом. О прошлом больше речи не было. Она пыталась быть приветливой, дружелюбной, приятной. Поначалу приходилось пересиливать себя, играя роль покорной дочери, которая прощает отцу предательство. Но отец был подкупающе сердечен, мил, предупредителен, и со временем она начала испытывать к нему подлинную привязанность. Себе она объясняла это так: теперь он совсем не тот человек, который некогда отказался знаться с ней. Не исключено, что именно Иван натолкнул ее на эту мысль. Интервью с отцом, переданное по программе "Время", заставило его расплакаться, а Иван Ерцин был не из тех, у кого глаза на мокром месте. В память запали слова Ивана: "Какой человек! У него русское сердце!"
Иван был прав. Подобно истинно русскому, ее отец был неисправимым мечтателем, романтиком, чей дух бунтует против превратностей судьбы, кто напролом, рискуя головой, идет к тому, что однажды счел своим предназначением. Как можно не любить такого человека?
И вдруг, впервые за много месяцев, накатили воспоминания об утраченной любви — о Николае Смирнове, который нынче обретается где-то в окрестностях Марса. Николай разобрался бы в ее чувствах. Он понял бы, почему она спустя столько лет вдруг возгордилась тем, что ее отец — Джерри Рид.
— Слушай, мама, — сказала Франя. — Может быть... Может быть, надо сделать то, о чем он просит? Ты же сумеешь, а?
— Помочь ему покончить с собой?!
И тут Франя словно прозрела. Она посмотрела на мать совсем новыми глазами — впервые в жизни. И увидела человека иной породы, которому не дано понять, что объединяет Франю и отца.
— Помочь ему достойно завершить жизнь, — сказала она.
— Как у тебя язык поворачивается! — почти выкрикнула мать.
— Поворачивается, — упрямо отозвалась Франя, уставившись в свою рюмку.
Наверное, ты слишком долго живешь на Западе, — думала она. — Должно быть, позабыла, как устроено русское сердце.
Окончательный подсчет голосов показывает, что Вадима Кронько хотят видеть в кресле президента 69% пришедших к избирательным урнам. Украинский освободительный фронт завоевал в украинском парламенте 221 место из 302.
Президент Карсон от имени американского народа поздравил господина Кронько с убедительной победой, назвав украинского лидера "сподвижником в деле защиты свободы" и "Джорджем Вашингтоном своей страны".
Что касается вице-президента Натана Вольфовица, открытого политического врага президента Карсона (республиканцы выдвинули его, чтобы разрешить безнадежную распрю между лидерами партии), то он с привычной поспешностью отмежевался от главы собственной администрации.
— Если вы слышите непонятные звуки, — заявил вице-президент, — знайте, что Отец Нашей Страны* вертится в могиле. Mеня больше всего убивает, что рядом с ним уляжется большая компания, если Гарри Карсон будет и впредь разевать пасть и нести свою демагогическую чушь.
* Подразумевается Джордж Вашингтон (1732 — 1799), первый президент США.
"Таймс"
Удача была близка — и ускользала. Ему удалось убедить Патриса Корно, перетянуть на свою сторону Эмиля Лурада, даже Вельникова — и того удалось уломать. Не может он переубедить только собственную жену! Соня твердит, что делает для него все возможное, но Джерри-то видней. Нынче Илья Пашиков — не последний человек в московском руководстве "Красной Звезды"! И советские многим обязаны Джерри в назначении Вельникова руководителем проекта "Гранд Тур Наветт". И он неплохо порабатал с ТАСС, не так ли? И сама Соня, несомненно, имеет немалый вес. Достаточно ей позвонить Пашикову, чтобы тот переговорил с директором "Красной Звезды", а потом еще раз поработать с парижским корпунктом ТАСС...
Но Соня водила его за нос и ничего не делала. Она решила обращаться с ним как с убогим, словно он хрустальный, словно его надо обкладывать ватой и оберегать от малейших сотрясений. Джерри догадывался, в чем дело. Доктора наврали ей с три короба, что если он не будет рисковать, станет следить за своим здоровьем, беречь нервы, то будет жить да поживать — и доживет до пересадки мозговой ткани и электронного имплантанта.
Приходилось признать, что в этом случае она действует правильно. На нее можно подействовать только одним путем: сказать всю правду. Но у него язык не повернется. Нет, хоть режьте, не сможет он такое сказать. Чтобы достичь цели, он был способен отказаться от всего, от остатка жизни, но оказалось, есть нечто непреодолимое. Он не в силах убить Сонину надежду. У него не хватит ни совести, ни жестокости.
Оставалась Франя. Он не обманывался, они не стали близки, однако примирение состоялось. Они почти подружились, и, похоже, на прошлом был поставлен жирный крест. Но главное, Франя разделяла его мечту. Она побывала наверху сама. Она и по сю пору мечтает подняться на "Конкордски" до Спейсвилля. Уж она-то поймет его чувства, не посчитает его маньяком. И он видел, что Соня больше доверяет ей, чем ему. Может быть, Фране удастся повлиять на мать, не рассказывая ей, не говоря о...
Джерри вздохнул, подошел к стенному бару, налил большую порцию коньяка, выпил одним махом. Соня на службе, Франя готовит завтрак на кухне. Сейчас или никогда.
Он аккуратно смотал кабель, взялся за ручку электронного опекуна и пошел на кухню, катя проклятую штуковину перед собой,
Франя хлопотала у стола, нарезая хлеб для сандвичей, — она уже приготовила помидоры, ветчину и красный лук.
— Минуточку, папа. Все будет вот-вот готово, — сказала она, не оглядываясь на него. — Хочешь к этому белого вина?
Джерри нашел початую бутылку бордо, взял пару стаканов из посудомойки, наполнил их, один залпом выпил, налил еще и только тогда протянул стакан Фране.
— Спасибо, поставь в гостиной, я сейчас иду, — сказала Франя не оборачиваясь.
— Выпей сейчас, — сказал Джерри.
— Что такое? — Она оглянулась и впилась в него глазами.
— Мне надо кое-что тебе сказать, — заикаясь, проговорил Джерри. — И... в общем, это будет нелегкий разговор.
Франя взяла стакан, глотнула. Джерри не спускал с нее глаз. Она тоже смотрела на него. Несколько долгих секунд они молчали.
— Ладно, отец. Говори, ради Бога...
Джерри вздохнул и допил вино.
— У меня есть причины рваться на следующий рейс "Гранд Тур Наветт". Я ждать не могу... Твоя мать ничего не знает... не знает она... Словом, умираю я, Франя, такие вот дела. Жизни мне всей осталось год, много два. И проживу я их не лучшим образом...
Когда он выговорил это, его как прорвало; с великим облегчением он рассказал Фране все — спокойно, с клиническими деталями, как будто говорил о судьбе кого-то постороннего.
— Почему ты мне это рассказал? — спросила Франя, когда он выговорился. Спросила с неожиданной холодностью.
— Потому что я этого не хочу. Я хочу год или два медленной агонии обменять на несколько часов ослепительного счастья! Хочу умереть счастливым! Неужели это трудно понять? Тебе-то это понятно, Франя?
Франя смотрела на отца, не зная, что сказать, и понимая, какой бесчувственной деревяшкой она должна ему казаться. Стоит и таращится на него сухими глазами! Она силилась заплакать, но ничего не выходило. Она знала это все давным-давно: мать это ей рассказала, и они вместе рыдали на кухне.
Выходит, отец все знал. Да иначе и быть не могло. Нетрудно было догадаться, что такой человек, как Джерри Рид, прочешет все банки информации, а свое найдет. Мать должна была это предвидеть. Ни чуточки он не изменился. Все тот же Джерри Рид. Может быть, они в глубине души догадывались, что другой все знает, но не проронили ни слова.
При этой мысли у нее из глаз брызнули слезы.
— Я тебя понимаю, — сказала она нежно.
— Помоги мне, Франя. Мне не к кому больше обратиться. Я не могу рассказать это маме. Она убеждена, что медицина меня спасет. Только ты можешь придумать, как убедить ее мне помочь. Не говоря ей всю правду — она этого не перенесет.
В этот момент Франя увидела отца по-новому. Вот он, стоит перед ней. От электродов на затылке провода бегут к установке, которая одновременно поддерживает в нем жизнь и убивает его. В лицо смерти он смотрит с мужеством, о котором она и помыслить не может, и хочет только одного — дожить. Добиться того, о чем он мечтал с детства, любой ценой.
Пусть этот человек недооценил меня когда-то. Пусть он обращался со мной несправедливо, может быть, жестоко. Он передал мне свои стремления. И сейчас, в минуту отчаянной нужды, он тянется ко мне.
Разве я не была несправедлива к нему еще больше?
Она вздохнула и взяла его за руку.
— Мама уже знает.
Джерри молча уставился на нее. Он долго молчал, потом поставил стакан на стойку и обнял Франю.
— Этот старый осел тебя любит, — прошептал он. — Но каким же я был дураком, слепым тупицей и дураком...
Франя снова заплакала.
— Et moi aussi*, — сказала она, пряча лицо у него на шее. — Et moi aussi...
*И я тоже
Соня вернулась со службы и увидела, что Джерри и Франя сидят рядышком на кушетке, — так они не сиживали с тех пор, как Франя хлопнула дверью и ушла из дома.
Соню мог бы растрогать вид этой парочки — умилительное единство отца и дочери, но ее сердце сжалось от страха: слишком твердо они на нее смотрели, их челюсти были решительно сжаты. Она поняла, чтб ей предстоит услышать.
— Отец знает, — сказала Франя. — Все знает.
— Как ты посмела! — в бешенстве вскрикнула Соня.
— Это я ей сказал, — спокойно возразил Джерри.
— Ты... ты ей сказал?
— Естественно. Ты могла догадаться, что я поработаю с литературой.
— Почему же ты молчал, почему ты мне позволил?..
— А почему молчала ты? — сказал он негромко, без тени упрека в голосе.
— Потому что... ну, потому...
Глаза Сони наполнились слезами. Она видела, что Джерри тоже едва не плачет.
— Так-то, — сказал он. — Ты не могла сказать мне, я не мог сказать тебе. Два дурака пара.
— Любящие дураки, Джерри, любящие дураки, — прошептала Соня.
— Верно...
Пара идиотов, — думала Соня. Она думала не о последних неделях обмана, — о долгих, пустых, одиноких годах. И теперь, только теперь, когда время кончалось...
— Ты бы села, мама, — сказала Франя и подвинулась, чтобы дать матери место между ней и отцом.
Они посидели, помолчали. Потом Соня сказала:
— Я вижу, ты на его стороне, дочь.
— Ты тоже хочешь, чтобы я...
— Он должен полететь, это его право.
— Не знаю, что и сказать. Вы просите почти о невозможном...
— Я понимаю, — ласково сказал Джерри. — Прекрасно понимаю.
— Дайте мне время, — несчастным голосом попросила Соня.
— Конечно. Я готов дать тебе вечность. — Джерри улыбнулся деланно бодрой улыбкой. — Но у меня нет вечности. У моей цыганки плохо легли карты.
Вадим Кронько намерен вступить в ООН
Несмотря на отчаянное противодействие Советского Союза, новый украинский президент Вадим Кронько добился разрешения выступить перед ассамблеей ООН на следующей неделе. Ожидают, что в своей речи он провозгласит независимость Украины.
При создании ООН Советский Союз потребовал пятнадцати мест в Генеральной Ассамблее — по числу республик. На что Соединенные Штаты выдвинули контрпредложение: дать им 46 мест — по тогдашнему числу штатов. Было принято компромиссное решение: СССР получил три места — для России, Белоруссии и Украины.
По сложившейся практике делегатов Белоруссии и Украины всегда подбирало центральное правительство Советского Союза, но после отставки Егора Шивлеца мандатная комиссия была вынуждена утвердить мандаты представителей законно избранного украинского правительства — невзирая на ожесточенные протесты СССР. Тем не менее, юридические эксперты ООН подчеркнули, что этот факт не означает официального признания независимости Украины, так как она имела своих представителей в ООН со дня создания этой организации.
"Советы запутались в собственных уловках, — сказал один высокопоставленный служащий ООН, пожелавший остаться неизвестным. — В целях увеличения своего представительства они настаивали на том, что Украина — суверенная держава. Правительство Кронько избрано на основании как украинских, так и союзных законов. Таким образом, нет причин оспаривать мандаты украинской делегации. За что Советы боролись в 1945 году, на то они и напоролись сейчас".
Роберт Рид, "Стар-Нет"
— Бобби, опять твой отец, — позвала Сара из гостиной.
— О, Господи, — проворчал Роберт Рид. — Попроси подождать минутку, я хоть мыло с лица сотру.
В Нью-Йорке половина девятого утра, в Париже перевалило за полдень. Отец правильно рассчитал, когда сына можно поймать дома, но выбрал самое неподходящее утро.
Сегодня прежней скуке кранты, сегодня в ООН начнется свистопляска. Ему непременно поручат писать передовицу, и все его мысли крутились вокруг надвигающегося кризиса. На одиннадцать запланировано обращение Вадима Кронько к Генеральной Ассамблее, и было ясно, что он использует трибуну, чтобы провозгласить независимость Украины. Что будет затем, можно только гадать. Как поступят русские? Пришлют конкурирующую делегацию Украины? Уйдут? Пустят в ход Красную Армию?
Еще одна забота: что скажет американский представитель Рейган Смит по приказу нашего тупицы-президента Гарри Карсона? Невозможно предвидеть, что сделает этот маньяк. Он клялся, что признает независимость Украины, как только о ней будет официально объявлено. Но как далеко готов он зайти в поддержке украинцев против русских?
Пригрозит дать оружие Украине, если туда сунется Красная Армия? Правда ли, что американское оружие уже есть на Украине? А может, он посулит послать туда американских военных советников? Экспедиционный корпус? И перейдет ли он от слов к делу, если русские не испугаются его блефа? Или он воинственно колотит себя в грудь, как горилла, каковой он и является?
От Гарри Карсона можно ждать всего. Бобби Рид не завидовал русским.
Два года Соединенными Штатами правит бешеный психопат, проходимец, который пролез в президенты благодаря циничной сделке с человеком, которого он публично назвал "грязным предателем". Он добился избрания, обещая разрешить экономические проблемы Америки, "сломав хребет Объединенной Европе, где всем заправляют Советы". Он бился в истерике всякий раз, когда произносил слова: "Космокрепость Америка". Насколько он безумен в самом деле? Ни Бобби, ни русские этого, увы, не знали.
Соединенные Штаты наложили лапу на все Западное полушарие, превратив страны Латинской Америки в своих экономических крепостных. Сопротивление там настолько ослабло, что с ним легко справлялись ставленники США, руководимые горсткой американских же советников. Результат: партизанские войны, этот бич Латинской Америки, развернулись вовсю; местные оружейные фуражиры стали сами обеспечивать нужное количество трупов; это ударило по американским оружейникам, усилиями которых склеротическая экономика США пока что держалась на плаву. В итоге триллионы долларов летели в бездонную пропасть, именуемую программой "Космокрепость Америка". Похоже, что сам Пентагон уже не мог подсчитать деньги, которые были развеяны между геосинхронной орбитой и земной атмосферой. Дабы не допустить экономической депрессии, Пентагон скупал все производимое оборонной промышленностью — любую ерунду, в чудовищных количествах.
И теперь это попало в потливые ручонки президента Гарри Вертона Карсона.
Все советские и европейские космические объекты — от околоземных орбит до лунных — были под прицелом "Космокрепости Америка". По одному слову Карсона она уничтожит за пять минут спутники, космограды, Спейсвилль, даже Луноград, буквально все. Пойдут прахом триллионные вложения, погибнут тысячи людей.
Если даже Карсон пошлет американские войска на Украину, Советы не посмеют применить хотя бы тактическое ядерное оружие. Карсон способен уничтожить все космические объекты, на которых нет звездно-полосатого флага. Но даже после этого маловероятно, что Советы посмеют ударить по Штатам стратегическим ядерным оружием. Прорваться смогут только считанные ракеты; "Космокрепость" уничтожит почти все боеголовки, оставив Советский Союз на милость взбешенной Америки, ощетиненной ракетами на Земле и на подводных лодках, бомбардировщиками дальнего действия, крылатыми сверхзвуковыми ракетами и новыми неуловимыми "хлопушками".
В народе господствовало мнение, что все это чудовищный блеф и у дяди Сэма одни крапленые карты. Советы не решатся начать ядерную войну с таким психопатом, как Карсон, и он это понимает. Если Красная Армия вступит на Украину, ей, возможно, придется воевать с украинцами, вооруженными американским оружием. Пока Советы не применят ядерное оружие, Америка вмешиваться впрямую не станет.
Но у Сары была навязчивая идея, что Гарри Карсон в действительности страстно желает, чтобы американские войска ввязались в нескончаемую войну на Украине.
"С точки зрения этого подонка, Бобби, о лучшем и мечтать нельзя. Отменная мясорубка, какие масштабы! За неделю пожрет столько оружия, сколько латиноамериканские партизаны — за год. А там, глядишь, появятся новые очаги сопротивления — на Кавказе, в Средней Азии, еще черт знает где, и опять — американское оружие. Еще одна Латинская Америка, только платить будут не американцы, а правители новых независимых республик. Этого достаточно, чтобы взбодрить нашу военную промышленность на десятилетия, а если вся эта буча когда-либо закончится, Штаты приберут к рукам половину того, что прежде было Советским Союзом!"
Вот как она говорит. Даже с точки зрения Бобби, Сара впадает в политический экстремизм. Конечно же это циничная теория, — просто сумасшедшая. Но, с другой стороны, Карсон тоже сумасшедший. И похоже, сегодня вся планета убедится, насколько безумен почтенный президент.
Бобби заранее потирал руки: наконец-то вместо нудных словопрений между делегатами стран Третьего мира грядет настоящий материал. Впервые за многие годы мир вспомнит об Организации Объединенных Наций.
Местечко в ООН Бобби выбил ценой многолетней потогонной работы. Писал о дурацкой возне городских политиков в Санта-Барбаре, потом — о политиканах в штате Калифорния; он годами перекраивал сообщения ТАСС, Рейтер и Франс Пресс на потребу вшивым политиканам и ура-патриотам в Сан-Диего. Тем временем Сара, от услуг которой — из-за ее радикализма — отказывались солидные американские газеты и телекомпании, писала для заштатных газет, цепляясь за любую возможность публикации. При том она грызла Бобби за то, что он продается ура-патриотам — забывая, что это спасет их от голодной смерти. И когда блеснула возможность работать на "Стар-Нет", он ни секунды не колебался, хотя пришлось переехать в Нью-Йорк и половину зарплаты тратить на убогую квартирку (правда, в доме с охраной на 93-й улице). Он вообразил, что работа в небоскребе ООН — "в гуще мировой политики", — сотрудничество во второй по величине пресс-сети США и есть настоящая жизнь. Ради этого стоило торчать в манхаттенской квартирке, в люмпенском районе, терпеть нью-йоркскую паровую баню в летние месяцы, страдать от клаустрофобии и платить вдвое за каждый ленч и за каждую корзину в бакалее. Зато он стал корреспондентом "Стар-Нет", неплохо, а? Его статьи пойдут в сотнях газет, некоторые — с его подписью; их будут повторять дикторы телевидения по всей стране! Даже Сара, которая всегда костерила "Стар-Нет", запрыгала от счастья.
— Бобби! Ты сможешь высказывать серьезные мысли, писать о настоящем!
На деле ничего такого не вышло. ООН давно превратилась в форум Третьего мира, на котором этот мир мог стонать и жаловаться — без малейшего результата. Большинство латиноамериканских стран было представлено революционными правительствами в изгнании. Африканцы впустую клянчили деньги. Китайцы поносили экономический империализм белой расы. Латиноамериканцы хаяли Соединенные Штаты. А настоящие игроки — США, Объединенная Европа, Восточноазиатский Общий рынок — позевывали, обделывали свои делишки и не обращали внимания на мучения всех остальных.
Поначалу Бобби писал об этих пустых словопрениях горячо и серьезно. Но после того, как его очередная статья была кастрирована редакторской рукой, Бобби наконец врубился в ситуацию, о которой его заранее предупреждали опытные коллеги.
В Штатах все плюют на возню в ООН. Никому нет дела до событий в Третьем мире. Но коль скоро ООН существует, кто-то должен временами писать о ней. Однако эта информация не попадала на первые полосы и терялась между научными новостями, байками о НЛО, сельскохозяйственной статистикой и "негодяй-истязает-собаку-какой-ужас!".
Хуже того, будучи коммерческой фирмой, "Стар-Нет" не желала входить в конфликт с Законом о национальной безопасности, сообщая об африканских требованиях экономической помощи и тем более о филиппиках латиноамериканских коммунистов, призывающих к борьбе с американским империализмом. Если Бобби станет поставлять такой товар, ему дадут коленкой под зад, и прощай надежда на хорошую карьеру.
Бобби не пал так низко, как другие журналисты, аккредитованные при ООН, но и не пытался протолкнуть через эту машинку для дерьма что-либо достойное — понял, что на ООН имени в газетном мире не сделаешь.
Кажется, теперь фортуна поворачивается к нему лицом: Вадим Кронько вот-вот взорвет настоящую бомбу в зале, который будто нарочно был построен для ее величества Скуки. Бобби со злорадством думал об американских журналистах в этом зале. Циничные ослы, у них не хватит сноровки написать что-нибудь стоящее; дерьмовозы... Настало его время!
Он обязан быть собранным как никогда. Ни на что не отвлекаться. Смотреть в оба.
И в такой день приходится выслушивать отцовские бредни!
После разговора с отцом Бобби охватывало чувство вины, хотя на том конце провода не произносилось ни слова упрека, да и сам Бобби понимал, что абсолютно ни в чем не виноват. Он просто не может приехать! Раньше он не выезжал из Штатов, опасаясь, что его не пустят обратно; но это было прежде, а с избранием Карсона Центральное агентство безопасности совсем озверело, и теперь ему и билет не продадут. Ясное дело: сестра получила советское подданство; мать не просто гражданка СССР — видная фигура в "Красной Звезде", в экономическом отделе КГБ, по мнению администрации Карсона. А жена путается с разными радикальными группами и числится в самом черном из черных списков Агентства безопасности.
Задолго до несчастья с отцом он понял, что ему нечего и мечтать о работе за рубежом, и его сердце кровью обливалось, когда он видел, как писаки, мизинца его не стоившие, шлют сообщения из Европы, укрепляя европейцев во мнении, что все американцы — фашисты, свиньи и невежественные тупицы. И все-таки он запросил выездную визу в связи с несчастьем. Он был готов к тому, что его могли не пустить обратно.
Он пошел в нью-йоркское отделение Центрального агентства безопасности, заранее зная, что ему откажут в срочном выезде по делам милосердия. Он не услышал ни единого неожиданного слова в язвительной тираде, которой разразился принявший его сотрудник (он — не американец, он ублюдок и все, что полагается).
Не поэтому ли он мучился виной? Он отправился за визой только потому, что был уверен в отказе. Хотел обелить себя в собственных глазах, чтобы не терзаться сознанием, что работа и жена для него важнее, чем отец.
Сара не скрывала, что видит его насквозь. Когда Бобби вернулся домой из Агентства, Сара сардонически предложила:
— Ты попробуй пробиться к Нату Вольфовицу. Все-таки вице-президент. Может статься, он тебя не забыл.
Бобби хмыкнул.
Натан Вольфовиц, как он и обещал много лет назад в Малой Москве, сделал карьеру на своем поражении на президентских выборах. Первый раз он баллотировался от республиканской партии и получил всего лишь девятьсот тысяч голосов. Сразу после выборов он громогласно объявил, что отныне он — демократ и будет баллотировать через четыре года по списку демократической партии. Он окрестил себя "американским Горбачевым", пропагандировал свою программу "Вернем Америку в цивилизованный мир": отмена Закона о национальной безопасности, роспуск Агентства безопасности, уход из Латинской Америки, снижение военного бюджета на семьдесят процентов и выплата иностранных долгов в обмен на немедленный доступ на рынки Объединенной Европы.
Оно, может быть, и разумно, да агитировать за это — все равно что в церкви воздух испортить. Зато муравейник он здорово растревожил, стал живым воплощением "человека, которого все дружно ненавидят". А частые телеинтервью сделали его известной личностью.
После четырех лет фронды он получил доступ к федеральному избирательному фонду и собрал почти три миллиона голосов на первичных выборах демократов. Его поддержали около двухсот делегатов съезда, он и здесь проявил характер: вопреки традиции самолично явился на съезд. Его не избрали кандидатом в президенты от демократической партии, но он всласть покрасовался перед камерами.
Сейчас же после голосования Вольфовиц объявил, что он теперь опять республиканец и желает баллотироваться от республиканской партии. Тут он оказался в толпе претендентов, среди которых выделялись ставленник крупного капитала Крайтон Лэкселт и оголтелый техасский сенатор Гарри Карсон.
Вскоре телевизионные дебаты свелись к бранчливым перепалкам между Карсоном и Вольфовицем. Карсон драл глотку, что он не то второй Тедди Рузвельт, не то второй Рональд Рейган, а "американский Горбачев" открыто и злонамеренно дразнил противника, провоцируя его на еще пущие глупости. В этом было что-то освежающее — два кандидата в президенты без стеснения показывали, что готовы перегрызть друг другу горло.
На съезде республиканцев Карсон и Лэкселт не сумели получить большинства голосов. Съезд зашел в тупик: двадцать три баллотировки не принесли необходимого перевеса ни одному кандидату. Тогда партийная верхушка заперлась со всеми кандидатами в прокуренной комнате на целых двенадцать часов. Что там происходило — о сем история умалчивает, зато результатом стала самая омерзительная и неожиданная закулисная сделка за всю политическую историю Америки.
У Натана Вольфовица был двести восемьдесят один голос, то есть значительно меньше четверти от общего числа. Но этих голосов хватило для победы Гарри Карсона. Руководство партии исхитрилось разрешить кризис к удовольствию обоих непримиримых врагов. Вольфовиц стал кандидатом в вице-президенты при Гарри Карсоне.
Когда огорошенные репортеры спрашивали Вольфовица, как он согласился на такое, он хитро косился на камеру и пожимал плечами, говоря:
— Сидеть сложа руки и ждать, когда президент помрет, — вот и вся работа вице-президента. Теперь, по крайней мере, американцы могут быть уверены, что их кандидату такая работенка по душе.
Карсон и Вольфовиц не появлялись вместе во время избирательной кампании. Первый в своих выступлениях не упоминал второго, а тот повторял свои речи, которые выводили Карсона из себя во время теледебатов.
Они вступили в должность. Вице-президент временами председательствовал в сенате — и только; Карсон не пустил бы его даже на похороны, разве что на собственные похороны Вольфовица. Вице-президенту это, похоже, очень нравилось. Он безостановочно шельмовал администрацию — в которой сам был вторым лицом — и повторял, что Гарри Карсон послужил бы стране наилучшим образом, если бы удавился.
Такая вот цепочка воспоминаний пробежала в голове Бобби Рида, пока он вытирал щеки после бритья. Он вспомнил еще, что он ответил Саре, когда она заговорила о Вольфовице: "Не пойдет... Вольфовиц не сможет налепить штрафную квитанцию за неправильную парковку!"
Он голышом, как был, перебежал в гостиную и взял у Сары телефонную трубку.
— Привет, папа. Как дела?
— Идут, дела идут. Но ты должен мне помочь.
Ой, как плохо... Бобби знал в деталях, что отец подразумевает, говоря "дела идут", — свою затею с полетом на "Гранд Тур Наветт". Бобби принимал его доводы: если надежды нет, стоит умереть раньше, но исполнить мечту всей жизни. Мама тоже права — может, все повернется к лучшему. Трудно поверить, что отец действительно обречен — вот какая штука...
— Папа, я же говорил, меня не выпускают...
— Я не о том. Ты и в Штатах кое-что можешь для меня сделать.
— Что именно?
Сара принесла тосты и кофе, Бобби посмотрел на часы. Восемь тридцать шесть! Господи, он еще не одет!
— Будь добра, принеси одежду из спальни, — тихо сказал он Саре. — Мне надо бежать через пять минут.
Сара кивнула и вышла.
— Я хочу, чтобы ты ознакомился с аппаратурой фирмы "Бессмертие", Пало-Альто, — говорил отец.
— Как-как?
— "Бессмертие Инкорпорейтед".
— Обалдеть, прямо как еще одна секта сумасшедших из Калифорнии. А зачем?
— Предположительно они разработали технологию отсрочки смерти.
— Чего-чего?
— Я нашел короткий реферат в банке информации. Они, видишь ли, берут образец ткани, замораживают в жидком азоте и для верности записывают на компьютере его генный код. Затем как-то фиксируют всю информацию твоего мозга, а сам мозг полимеризуют...
Сара вернулась с одеждой, и Бобби стал одеваться, не отрываясь от трубки.
—...Звучит заманчиво. Все предусмотрено. Они воссоздают новое тело по генному коду, затем или заменяют пораженные участки моего мозга, или просто перекачивают информацию в новый мозг.
— Что делают? — переспросил Бобби. Влезая в брюки, он чуть не расколотил телефон.
— Возвращают меня к жизни, — сказал отец.
— Научная фантастика, папа, — буркнул Бобби. — Ты веришь, что это возможно?
— Сейчас — вряд ли, — сказал отец. — Но с годами, когда технология шагнет вперед... Если мой генный код будет снят правильно и сохранится дискета с моей записью, можно ждать пять, десять, сто лет — сколько угодно.
Бобби застегивал рубашку, пытаясь сообразить, что к чему. Полнейшее безумие, конечно. Но как сказать это отцу, человеку, которому смерть дышит в затылок? Одни верят в рай, другие в нирвану. Это ничем не хуже... Но и не лучше...
— Боб, ты куда пропал?
— Да-да, папа, я тут, только мне надо бежать. Понимаешь, папа, ты... ты все это говоришь, э-э... всерьез? Ты им веришь?..
— Это не важно. Мы можем заставить поверить маму, — резко возразил отец. — Поверив, что меня возродят, она согласится помочь мне полететь на "Гранд Тур Наветт".
"О, Господи! — Бобби застегнул пояс. — Что у них там происходит? Уже начался распад мозговой деятельности? Говорили, что этого следует ожидать..."
— И все-таки, папа, — сказал он вслух, натягивая носки, — ты-то сам веришь в этот бред?
Долгое молчание на другом конце провода. Потом мягкий голос отца:
— Не важно, во что я верю.
— Мне важно, — сказал Бобби, надевая туфли. — Потому что я не уверен, что ты в здравом уме.
Еще одна долгая пауза.
— Все лучше, чем ждать, когда тебя зароют в землю, — наконец сказал Джерри.
Бобби хмыкнул про себя. Логично. Отцов план может быть химерой, но сам он вроде не того, не спятил. Он перепробовал все возможное, почему бы теперь не попробовать невозможное?
Восемь сорок четыре! Чокнуться можно!
— Слушай, папа, я убийственно опаздываю. Быстро: что я должен сделать?
— Съезди в Пало-Альто. Разведай все о "Бессмертии Инкорпорейтед". И нагреби побольше справочного материала, что дадут. Скажи им, что ты делаешь статью для журнала.
— Лететь в Калифорнию! Слушай, папа, ты не обратил внимание, что сейчас большой скандал вокруг...
— Полтора часа туда, полтора обратно, пара часов там. Разве я прошу о многом, Боб?
— В Соединенных Штатах не летают на "Конкордски", папа! Здесь уйдут сутки, и я вернусь с распухшей головой в разгар грандиозных событий, я о таких никогда не писал.
— Речь идет о моей жизни, — умоляюще сказал отец. — Больше надеяться не на что. Бога ради, Бобби, сделай это для меня, и побыстрее. Откладывать нельзя.
Восемь пятьдесят. Бобби безуспешно пытался завязать галстук с телефонной трубкой в руке. Из дома надо было выйти как минимум десять минут назад!
Но тут он стал сам себе противен. Хорош же ты, Бобби: ты не примчался к отцу, когда тот попал в страшную беду, ты прячешься в кусты, когда он — которому жить не больше года! — просит сделать то, что ты действительно можешь. Не хочешь потратить на это день из-за своей статьи! Шут с ним, не посплю ночь с пятницы на субботу и вернусь домой к полудню в воскресенье. В воскресенье ничего не может произойти, даже конец света.
— Хорошо, папа, хорошо, я все сделаю, позвоню в воскресенье. А теперь бегу.
— Что ты ему пообещал? — спросила Сара.
— Слетать на уик-энд в Калифорнию, — ответил Бобби, кое-как завязывая галстук.
— Зачем?
— Ты ни за что не поверишь. — Он накинул куртку и подхватил свой компьютер.
— А все-таки?
— Потом, когда вернусь после репортажа о начале конца света, — огрызнулся Бобби. Он чмокнул ее в щеку и вылетел за дверь.
Несмотря на критику Константина Семеновича Горченко, его переизбрание на пост президента не вызывает сомнений. Еврорусские по-прежнему теряют популярность, на что указывают результаты выборов в Верховный Совет. Почти одинаковое количество мест получили "медведи", призывающие к немедленному вторжению на Украину, националисты, которые поддерживают отделение Украины, и еврорусские типа Горченко, которые и рады бы завинтить гайки, да решимости не хватает.
Иными словами, если не произойдет что-нибудь абсолютно неожиданное, мы изберем президента, который, кажется, не знает, что делать, и Верховный Совет, который будет парализован противостоянием и не сможет ничего предпринять, даже зная, чтó предпринять следует.
"Аргументы и факты"
Франя, как все в Москве и, без сомнения, за ее пределами, прилипла к телевизору; катастрофа разразилась. Ей бы хотелось, чтобы Иван был рядом или она была в Париже с матерью, потому что в такой момент негоже русскому человеку быть одному.
Судьбоносная речь Вадима Кронько в ООН не заключала в себе ничего неожиданного — почти до самого конца. Украинский президент был в обычном телевизионном одеянии — черных казацких сапожках, шароварах и расшитой национальной рубахе. Он напыщенно декламировал о сталинском уничтожении украинских кулаков, о притеснении украинской католической церкви, о хрущевских благоглупостях, об экономическом в культурном диктате великороссов и так далее, привычно взвинчивая себя для главного удара.
Черные длинные волосы, густая черная борода, пронзительные голубые глаза — ни дать ни взять Распутин. Пожалуй, "Cyмасшедшая Москва" имела основание утверждать, — может быть, всерьез, что американские советники по пропаганде искали именно человека с внешностью и характером Распутина, и нашли — в украинском банке данных.
Видя его в момент триумфа, Франя была готова поверить этому измышлению. От него разило вековой ненавистью украинцев к русским. Конечно, "медведи" видели в нем столь необходимое им олицетворение нации подлых изменников, которые, твари неблагодарные, в Великую Отечественную толпами шли служить фашистам.
Именно этого добивался настоящий Распутин — тот, который сидел в вашингтонском Белом доме.
— Свободный народ Украины, — рычал Кронько, — не имеет другого выбора, как сбросить российское иго раз и навсегда и занять свое место в семье независимых суверенных стран. Пробил час! Этого украинский народ ждал в течение столетий угнетения — религиозного, экономического, политического, культурного, языкового! В качестве законно избранного президента Украины я провозглашаю полную и окончательную независимость Украины от Российской империи! Не существует более Украинской Советской Социалистической Республики! Да здравствует независимая Украинская Республика!
Нервные люди могли быть потрясены, но Франя — как все другие — ждала этого заявления и сейчас даже испытала облегчение. Главное было впереди — какой будет реакция постоянного представителя США и что скажет президент Горченко.
Если Горченко позволит Украине уйти без изматывающей процедуры размежевания (придуманной еще во времена прибалтийского кризиса), если Горченко отпустит Украину, сколько других республик кинутся за ней вслед? Положение усугублялось тем, что по числу жителей Украина — вторая в Союзе после России. Без украинцев, бывших союзниками великороссов в течение веков, русских станет меньше, чем азиатов. Если Советский Союз не развалится окончательно, очень возможно, что он превратится в мусульманскую державу с притесняемым меньшинством "неверных", то есть русских.
На карту было поставлено само сохранение СССР в качестве многонациональной державы, за что боролись еврорусские, — или главенство русских в стране, за что выступали "медведи". Но если Горченко пошлет войска на Украину, кровопролитие наэлектризует все национальные меньшинства страны, наполнит их ненавистью к русским, усилит в Российском Верховном Совете одновременно российских и прочих шовинистов — в ущерб фракции евророссиян. Таким образом, Горченко обречен лавировать до выборов, держать армию в боевой готовности, тогда как "медведи" будут требовать немедленных акций. Он постарается стравить националистов с "медведями", сохраняя центристскую позицию. Не Бог весть что, но в данных обстоятельствах Горченко ничего другого предпринять не сможет.
Оказалось, однако, что Кронько подготовил подлинную бомбу.
— В качестве президента независимой Украинской Республики я вношу официальную просьбу о принятии нашей страны как члена Объединенной Европы в Европарламент, — провозгласил он со зловещей ухмылкой. — Одновременно я выражаю солидарность со всеми угнетенными народами, не имеющими своей государственности. Я обращаюсь к ним: да послужит вам примером героический украинский народ! Берите свою судьбу в собственные руки! Я не просто прошу проголосовать за нас, я призываю вас присоединиться к нам! Плечом к плечу мы создадим новую Европу, Европу не государств, а свободных и независимых народов!
Это взорвало зал, но Кронько уже шествовал между рядами — справа и слева неслись крики одобрения и проклятия, кто-то потрясал кулаками — а он ухмылялся, как обезьяна. Удар был дьявольский: "Европа не государств, а народов" — лозунг Конгресса народов, объединяющего мятежных националистов. Баски. Бретонцы. Шотландцы. Валлийцы. Баварцы. Словаки. Сербы. Хорваты. Фламандцы. Фризы. Саами. Каталонцы. Македонцы. Да нет такой страны в Европе, где бы не было мозаики народностей, меньшинств со своими языками, со своей культурой, считающих себя субъектами международного права.
И вот проклятые украинцы возрождают племенное деление — на новом уровне. Националисты по всей Европе издавна добиваются различных форм национальной автономии, но никому еще в голову не приходило заявить об отделении от своего государства и потребовать членства в Европарламенте. Одним ударом украинцы превратили свое движение из внутреннего в международное и привлекли на свою сторону делегатов местных националистов всех европейских стран.
Но все понимали, что худшее впереди.
...Председатель Генеральной Ассамблеи что было мочи колотил молотком, стук многократно усиливался трансляцией. Установилась тишина, и к трибуне в центре подиума проследовал элегантный седовласый Рейган Смит — постоянный, представитель США в ООН.
Франя затаила дыхание. Несомненно, весь мир затаил дыхание. Камеры показали Смита крупным планом. Стояла напряженная, зловещая тишина.
Смит неспешно извлек листок бумаги из нагрудного кармана, положил перед собой на трибуне, надел старомодные круглые очки, — словно отделяя себя от официального текста, который он сейчас зачитает.
— Я уполномочен огласить следующее заявление президента Соединенных Штатов, — сказал он странным, слишком ровным голосом, будто старался не задохнуться от собственных слов. — Правительство Соединенных Штатов заявляет, что целиком и полностью признает суверенное и законно избранное правительство Украинской Республики и с радостью приветствует вступление в семью свободных наций ранее угнетенного народа Украины. В духе нашей давней и благородной традиции — защиты угнетенных народов от уничтожения советским империалистическим гегемонизмом — правительство Соединенных Штатов настоящим официально уведомляет правительство Союза Советских Социалистических Республик, что Украинская Республика находится под ядерным щитом "Космокрепости Америка". Любая ядерная атака против Украинской Республики будет квалифицирована нами как ядерная атака на территорию США и вызовет соответствующие действия с помощью всех средств обороны, имеющихся в нашем распоряжении.
Франя растерянно смотрела, как камера дает панораму бурлящего зала. Американцы должны понимать, что Украина не на их территории. Если говорить серьезно, что такое: "находится под ядерным щитом"? Как далеко они пойдут, если Горченко сочтет это блефом? Что предпримут, если Красная Армия начнет наступление на Киев, Львов и Одессу, не пуская в дело ядерное оружие?
Речь Смита не столько ответила на прежние вопросы, сколько породила новые. Когда камера показала членов советской делегации, Франя увидела, что они в не меньшей растерянности, чем она сама. Они перешептывались, наклоняясь в сторону советского постоянного представителя Малинина, который пожимал плечами, морщился и крутил головой, как зритель на теннисном матче. Наконец он попросил слова. Получив разрешение, он в скверной, мертвенной тишине направился к трибуне — походкой человека, ведомого на расстрел.
— Советский Союз рассматривает выступление Вадима Кронько как акт государственной измены и не только не признает так называемой независимой Украинской Республики, но не считает более Вадима Кронько законным президентом Украинской Советской Социалистической Республики. Советский Союз способен разрешать свои внутренние проблемы, не прибегая к ядерному оружию, и полагает возмутительные угрозы США бессмысленными. Тем не менее, Советский Союз предупреждает правительство США, что вмешательство американских вооруженных сил в законные акции против внутренних мятежей будет рассматриваться как акт войны с СССР, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Удивительно, но это было все. Малинин сошел с трибуны, не сказав ничего осмысленного. Телевидение переключилось на московскую студию — какой-то генерал, еврорусский делегат и надутый "медведь" болтали глупости в пустоту.
Франя выключила телевизор и несколько минут сидела в полном смятении. Ей казалось, что стены давят на нее. Тишина была нестерпимой. Ей надо быть в толпе, с народом, среди русских. Среди незнакомцев, но русских. На улицу, на улицу!
Была ясная, холодноватая ночь начала весны. Лучшие арбатские рестораны уже закрылись, а клубы и бары, обычно шумные в этот час, теперь были пусты, — все сидели по домам, у телевизоров. Но на тротуарах было на удивление много народу. Не привычная арбатская толпа, не те люди, что снуют взад-вперед, забегают в кафе, глазеют на витрины, лавируют между уличными музыкантами и лоточниками. В пальто и куртках, в шапках, кутаясь в шарфы, они группами или, как Франя, поодиночке двигались в сторону метро "Арбатская". Возле входа толпа стала еще гуще. На торговцев и музыкантов не обращали внимания. В переходе агитатор из "Памяти" напрасно драл глотку — никто не останавливался. Большинство, казалось, шли в метро, чтобы доехать до "Проспекта Маркса". Как и Франя, они двигались к сердцу города, к символическому центру страны — на Красную площадь.
Фране не хотелось в подземную давку, поверху до Красной площади рукой подать, и ходьба снимет нервное напряжение. Она перешла на северную сторону Калининского проспекта и влилась в людской поток, движущийся к центру города. Не было толчеи, противотоков и завихрений в этой массе; единодушно и безотчетно она двигалась в единственном направлении — на Красную площадь.
Франя ощущала это, продвигаясь в плотном людском потоке мимо темных витрин магазинов и автосалонов, мимо контор и огромных пустых настенных экранов, мимо ресторанов и кафе, мимо кинотеатров, газетных киосков и книжных магазинов, вниз по улице, которая, казалось, символизировала всю эту новую Россию, все, что было накоплено за долгий путь от первых всплесков гласности и начала перестройки до нынешнего расцвета Русской Весны.
Но сейчас, с погашенными витринами и выключенными экранами, с холодным колючим ветром, нагнетаемым темными силами с другого конца света, из Вашингтона и Нью-Йорка, Калининский проспект казался также символом потерь, которые понесла Россия.
Франя видела это на лицах таких же молодых, как она, одетых по европейской моде людей, на лицах старух*, словно бы сбежавших из другого времени, рабочих в джинсах и черных кожанках, солдат; даже на лицах хулиганов со сталинскими усами, — всех, кто молчаливо и угрюмо двигался по улице к Красной площади — назад к временам Брежнева, Хрущева, Сталина, временам царей и бояр, к чему-то обширному и застывшему, к ощущению причастности, к глубинам русской души. И Франя, может быть впервые, по-настоящему ощутила эту причастность, это невыразимое чувство общности, вневременного слияния личности со славянской душой — источником российской стойкости и несчастий. Это чувство одолело татар и поляков, сотворило нацию и империю, взлелеяло коммунистическую революцию и позволило чудовищу десятилетиями править собой. Оно разгромило нацистов, возвысило страну до положения мировой державы, впервые в истории отправило человека в космос и, казалось, растворилось в ясном утре Русской Весны.
* Автор употребил здесь американское сленговое словцо "babushka", обозначающее также платок, повязанный по-русски.
А теперь, когда тень снова легла на эту древнюю многострадальную страну, казалось, что-то первобытное, великолепное и ужасное, и вместе с тем безусловно русское возродилось в этом стихийном паломничестве назад, к славянским корням, к основе, к центру, к Красной площади.
На проспекте Маркса пешеходы остановили автомобильное движение — мимо старых строгих правительственных зданий, мимо стеклянных башен коммерческих центров, скатываясь с тротуаров на мостовую, они шли на Красную площадь.
Улица Горького, Калининский проспект, проспект Мира — все они кончались на внутреннем кольце, у Кремля, и Франя представляла себе, как по ним движутся потоки людей — не только жители Арбата должны были двинуться к центру своего мира этой ночью.
Франя вдруг осознала, что прокладывает себе дорогу, толкаясь плечами и локтями. За гостиницей "Москва", у проезда, ведущего на Красную площадь, оказалось, что дальше она продвинуться не сможет. Впереди был сплошной людской монолит. Мавзолей Ленина казался издали маленьким, почетный караул был не виден за толпой. Над ним, за кремлевской стеной, кое-где светились окна правительственных зданий, и потоки света заливали внутреннюю территорию.
Со своего места Франя видела, что большинство людей смотрит на Кремль, на большие красные звезды, горящие над зубчатой стеной неизменно ровным, вселяющим уверенность светом. Смотрит на Мавзолей Ленина. Будто ждет, что кто-нибудь появится на Мавзолее или даже на стене, будь это сам Горченко или другой лидер, и объяснит смутные чувства людей, вдохновит, обнадежит, сплотит и укажет общую цель. Они ждали нового Ленина, который поднимется на железнодорожную станцию* и всколыхнет их русские сердца.
* Так у автора.
Перед самым Мавзолеем было неспокойно. Толпа раздраженно шумела. Слышались выкрики, но Франя не могла их разобрать. Люди размахивали советскими флагами, портретами Горбачева и Сталина — этими современными иконами еврорусских и "медведей". Полетели бутылки; чувствовалось, что там началась драка. Кто-то держал изображение повешенного дяди Сэма, кто-то — подожженный американский флаг.
Никто не появлялся из-за кремлевской стены, и Франя поняла, что никто не выйдет. Что мог бы сказать Горченко? Какие слова собрали бы воедино энергию толпы и объединили их всех, испуганных и разъяренных — еврорусских и "медведей", старую Россию и новую, темное прошлое, живущее даже в обновленных сердцах, и надежды на будущее, почти уже уничтоженные силами, совладать с которыми Россия не может?
Потом она заметила, что многие не смотрят на Кремль. В основном — пожилые люди, однако и молодые глядели в сторону с особым выражением надмирного спокойствия, которое, казалось, было древнее и прочнее кирпичных кремлевских стен.
На краю Красной площади, на дальнем берегу людского моря, сияли под потоками света луковицы собора Василия Блаженного. Золотой и красный, в бирюзовых орнаментах, он плыл над шумом и суетой подобно вечной иконе, подобно лучезарному символу бессмертия славянского духа, подобно России, сердце которой неподвластно ни истории, ни времени. Франя смотрела на этот прекрасный, как бы ирреальный древний храм; ее глаза поднялись вверх, потянулись к куполам и шпилям в ночное небо.
Там, среди звезд, бледных в ярком свете города, двигались светящиеся точки, и она знала, что это такое.
Боевые станции. Ракеты. Орбитальные лазеры. Антипротоновые пушки.
Внизу — храм Василия Блаженного, возвышенный и прекрасный, выразивший русскую душу в великолепном барокко, вдохновенный и романтичный, но такой хрупкий под этим прозрачным черным небом.
А над ним вращалась на своих орбитах смерть всему, что имеет смысл на планете, — огромная сеть власти над миром, "Космокрепость Америка". Туча воронья, вглядывающаяся из темноты вниз, кружащаяся в ожидании добычи.
"Импичмент — здесь: смещение должностного лица (англ.).
Вице-президент Вольфовиц на пресс-конференции, проведенной прямо на ступенях Капитолия, потребовал от конгресса немедленною импичмента президенту Карсону.
— Основания? Вам нужны основания? — кричал Вольфовиц на возбужденных репортеров. — Он спровоцировал революцию в иностранном государстве и теперь втянул нас в потенциальный ядерный конфликт, не удосужившись даже получить резолюцию конгресса. Если мы немедленно не уберем Карсона и не прикроемся его отставкой как фиговым листом, чтобы отменить его бредовое заявление, этот идиот способен разнести на атомы весь мир. Основания для импичмента? Есть достаточно оснований запереть его в сумасшедшем доме и выбросить ключ!
Когда пресс-секретаря президента Марвина Уотсона спросили о реакции Карсона, тот сказал, что у президента нет ответа, пригодного для печати.
"Бессмертие" помещалось в невысоком бетонном строении за кирпичным забором. Травянистая лужайка, редкие деревья — все как у биотехнических, электронных или оборонных предприятий, кормильцев района Пало-Альто.
Бобби встретил доктор Джон Бертон, мягкий улыбчивый блондин, длинноволосый, похожий на любителя серфинга, почему-то наряженного в дорогой костюм серого шелка. Бертон провел Бобби в роскошный кабинет, отделанный изъеденным червем каштаном и заставленный тропическими растениями. Тоном богатого торговца рассказал "репортеру "Стар-Нет" о деятельности компании. Его голубые глаза сверкали как у фанатика, верующего человека или, скорее, продавца подержанных автомобилей — дорогих, конечно.
— Рано или поздно, мистер Рид, вы это узнаете, поэтому сразу сообщаю вам, что мы официально действуем как похоронное бюро.
— Похоронное бюро? — воскликнул Бобби. — Это место не похоже на морг...
— Конечно, — сказал Бертон, — но по закону Калифорнии мы вынуждены юридически оформлять отсрочку смерти как похороны. Ясно, что дело осложняется. Мы, к сожалению, не имеем права заниматься клиентом, пока не будет официально констатирована его смерть, хотя и не верим, что блумакс является смертью.
— Блумакс?
— Да, полимеризация мозга до того, как мозг умрет. Цель — свести к минимуму вероятность повреждений. Блумакс — это гарантия. Фиксирует мозг, прежде чем структура нарушится.
— То есть вы их убиваете?!
— Спокойно, речь идет о клиентах, находящихся в безнадежном состоянии! — Бертон пожал плечами. — Но закон есть закон, и мы вынуждены считаться с ним, — сказал он грустно. Затем снова просветлел. — А вообще-то на этом долгом пути мы не видим препятствий, которых не сумеем обойти.
— На долгом пути?
— Годы, десятилетия, — проговорил Бертон протяжно. — Мы знаем, как сохранить наших клиентов, но пока не знаем, что понадобится для их оживления. Поэтому мы сохраняем образцы тканей и записи генетической информации, полимеризуем мозг и накапливаем голографические картинки мгновенных состояний памяти. — Его взгляд стал туманным. — Поскольку речь идет о неопределенно долгом хранении биологического материала и банка данных — плюс о финансировании дальнейших исследований, которые могут растянуться на десятилетия, мы вынуждены брать за услуги два миллиона долларов.
— Два миллиона долларов? — воскликнул Бобби. Даже при внешних деревянных деньгах эта сумма превышала возможности всей семьи.
— Конечно, это солидная сумма, — беззаботно произнес Бертон. — Поэтому мы имеем дело с банками и проводим все как операцию заклада. Выбрав вид кредита, вы можете заключить контракт, — всего лишь двадцать процентов первого взноса, остальное в течение двадцати лет, и только шесть процентов за кредит.
Бобби был поражен. Что делать банку, если платежи прекратятся? Завладеть мозгом? Но он решил попридержать язык, вежливо кивнул и принял приглашение посмотреть лабораторию.
Не искушенному в науке Бобби "Бессмертие" показалось солидной и хорошо оснащенной фирмой. Здесь была настоящая операционная; была комната, уставленная компьютерами; хранилище тканей, охлаждаемых жидким азотом. Автономная холодильная установка при аварийном отключении внешнего питания. Были и научные лаборатории, и кабинет с непонятными электронными приборами — видимо, для записи голограмм сознания.
Бертон показал и главное хранилище — пожалуй, только оно напоминало морг. Это была средних размеров герметичная комната, уставленная стеллажами от пола до потолка, с выдвижными стальными ящиками.
— Вам интересно взглянуть на одного из наших клиентов? — спросил Бертон.
— Вы хотите сказать, что вы уже... работаете с людьми?
— Да, мы сделали Тессу Тинкер; это было во всех газетах. Есть еще двадцать три клиента. Заблаговременные контакты с сотней людей. Очень видные люди, но их имена я не имею права раскрыть. Вас, может быть, тоже заинтересует заблаговременный контракт?
— Заблаговременный? — Бобби запнулся. Эта затея казалась ему все более отталкивающей.
— Прямо сейчас мы берем образец ткани и снимаем ваш генетический код. Голограмму вашего сознания на данный момент тоже. Три последующие можно будет записать, когда вам будет удобно. Когда настанет время, ваш мозг полимеризуют — как только это будет юридически возможно, так что сохранится долговременная память. Мы будем хранить все это, пока не настанет время ввести последнюю голограмму в мозг, когда мы вырастим его в клоне.
И как будто все это было недостаточно гнусно, Бертон открыл один из ящиков и предложил Бобби заглянуть внутрь. На пенопластовой подушке, похожий на огромное яйцо, лежал человеческий мозг, обернутый прозрачной пленкой.
— Господи Иисусе... — пробормотал Бобби.
— Смелее, человече, потрогайте его.
Бобби испуганно поднял глаза.
— Чтобы быть в курсе дела, — улыбнулся Бертон.
Бобби робко протянул руку и постучал по мозгу костяшками пальцев. Как по булыжнику.
— Это уже не биологическая ткань, — сказал Бертон. — Его можно ударить, и ничего с ним не сделается. Ему не нужно ни замораживание, ни специальные условия. В таком виде он может храниться веками.
Тем и закончилась экскурсия. Бертон провел Бобби в свой кабинет, снабдил грудой ярких рекламных проспектов и поинтересовался, нет ли вопросов. Бобби, совершенно ошеломленный, мог думать только об одном.
— Послушайте, доктор Бертон, извините меня за прямоту, но вы в самом деле занимаетесь этим всерьез? Вы всерьез полагаете, что в один прекрасный день сможете клонировать человеческое тело, деполимеризовать мозг и вернуть этих людей к нормальной жизни?
Бертон широко улыбнулся.
— Выращивание тела из клеток по генетическому коду — дело недалекого будущего, — сказал он доверительно. — Успешная деполимеризация мозга без существенной потери долговременной памяти — ну, это хитрый фокус. Программирование такого мозга с помощью голограммы сознания — это не рядом, не руку протянуть, но ВВС уже ставят простые опыты на животных. Сможем ли мы вообще воскрешать умерших? Ну, это философский вопрос. Будут ли они прежними людьми или только будут ощущать себя таковыми? Это зависит от вашей веры в душу... — Он пожал плечами. — У нас нет ответа на такие вопросы. Но если вы хотите полной определенности, советую вам выбрать могилу.
— Рисковая игра? — спросил Бобби. — Выстрел наудачу?
— Конечно, — сказал Бертон, но теперь было что-то леденящее в его теплой калифорнийской улыбке и голубых глазах. — А что вы теряете по сравнению с другим вариантом?
Бобби вернулся в мотель. Он собирался поговорить с отцом утром по парижскому времени, но оказалось, что он слишком напуган, и ему необходимо сбросить с себя этот груз немедленно. Поэтому он сразу подошел к телефону и поднял отца среди ночи.
— Я звоню из Пало-Альто, папа.
— Рассказывай, Боб, — сказал отец после долгой паузы.
— Ну, для начала, эта фирма работает под маркой похоронного бюро — фикция, для законности. Только так они могут, как они говорят, "делать" клиентов легально. Их "отсрочка смерти" юридически оформляется как похороны. И стоит все это два миллиона долларов.
Голос отца стал резким:
— Речь не о том. Технология?
Бобби вздохнул:
— Я не специалист.
— Ты видел оборудование?
— Да, меня провели повсюду.
— Ткани хранят в жидком азоте?
— Да.
— Холодильные установки на сверхпроводимости?
— Ну да...
— Лабораторные приборы?
— Куча.
— Компьютеры?
— До небес.
— Фирма выглядит солидно?
— У них сто двадцать четыре клиента; заплатили по два миллиона.
Короткая пауза. Когда отец заговорил вновь, его тон стал мягче и беспокойней:
— Ты видел... м-м-м... результаты?
— Я видел мозг. Потрогал. Твердый, как кирпич.
Снова пауза.
— Что ты об этом думаешь, Боб?
— Отец, я не специалист...
— Но ты журналист. Скажи мне, что ты чувствуешь, химера или нечто существенное?
— Мне показалось, что все тип-топ.
— Честная работа или обман?
Бобби подумал как следует.
— И то и другое, — сказал он наконец. — По мне, это дорогой комплект декораций для научно-фантастического фильма, но если это пустышка, они сами на нее купились.
— Меня это устраивает, — сейчас же сказал Джерри.
— Я только хочу сказать, отец...
— Если они убедили себя, что чего-то достигли, мы, конечно, убедим маму. Она так хочет поверить...
Бобби тяжело вздохнул.
— Вот оно что. Тебе все это нужно, чтобы мама согласилась на твое космическое путешествие, а я, как задница, тащился cюда, когда мир разваливается на части...
— Ты должен приехать в Париж, Боб! Вместе мы ее убедим.
— Господи, отец, это невозможно! Особенно сейчас! Ты что, не знаешь, что творится в мире? Что этот идиот Карсон привел "Космокрепость Америку" в боевую готовность? Что Красная Армия продвигается к границам Украины? Все рейсы в Европу задержаны. Никто не может пересечь границу ни в ту, ни в другую сторону, не говоря уж о таких, как я!
Он знал также, что, если бы ему удалось выехать и уговорить маму, если бы метод фирмы "Бессмертие" был надежен, как операция по удалению аппендицита, если бы они нашли такие деньги, отец все равно не смог бы приехать в Штаты. По Закону о национальной безопасности — тем более в обстановке нынешней истерии — администрация Карсона ни за что не даст ему визу. Наверное, его арестуют за измену, как только его нога ступит на землю Америки.
— Постарайся, Боб, ты должен постараться!
— Я уже пытался, отец, ты знаешь, — виновато отвечал Бобби. — Может быть, когда все это кончится, если нас всех не разнесет в клочья.
— Скорее, Бобби, скорее — у меня нет времени.
Может быть, у нас у всех, подумал Бобби мрачно.
И вдруг он понял отца, одержимого одной идеей, — успеть.
Величайшая военная машина мира была в руках дикаря. Украина не собиралась отступать, Красная Армия была отмобилизована. Константин Горченко загнан в угол. В любой момент могли взлететь ракеты. Мир стоял перед лицом смерти.
Так же, как и отец после того несчастного случая. Единственное отличие — он знал, когда и как наступит конец.
Сидя здесь, в залитой калифорнийским солнцем комнате мотеля, Бобби вдруг осознал, что завидует вдохновенному безумию отца, его умению видеть, от чего надо отказаться в оставшиеся ему считанные месяцы. Он даже посочувствовал бредовым идеям Джона Бертона. Только теперь страшная реальность пронзила его. Только теперь ощутил он ее как нечто большее, чем "последние известия из горячей точки". Время должно остановиться для каждого. Страшный разговор с отцом сделал эту абстрактную истину пронзительно личной.
Он может умереть в любую минуту, исчезнуть. Недоделанные дела, невыплаченные долги, слова, которые уже никогда нельзя будет сказать...
— Ты безумен, папа, — сказал Бобби нежно, — космический безумец, но я тебя очень люблю.
— Значит, ты поможешь мне, Боб? Ты на моей стороне?
Бобби вздохнул.
— Да, я на твоей стороне, — ответил он и с удивлением обнаружил, что это на самом деле так. — Я сделаю, что смогу.
Он сказал это, ясно сознавая, что в данных обстоятельствах сделать не сможет ничего.
После нескольких дней молчания президент Гарри Карсон дал наконец официальный ответ вице-президенту Вольфовицу на его призыв к импичменту.
Президент Карсон выступил в Овальном кабинете перед группой заранее отобранных репортеров. Он был, как отметили присутствовавшие, в нервном напряжении — вспыхивал и с трудом сдерживал ярость. Он потребовал отставки вице-президента.
— Если он не подаст в отставку, мы еще посмотрим, кто кого привлечет к суду. Он всегда был изменником, а теперь доказал это. Вымазать его дегтем, вывалять в перьях и тащить в Сибирь, в исподнем, верхом на шесте — вот чего он достоин, а не смещения,
Президент объявил, что вызвал вице-президента на заседание кабинета для подачи прошения об отставке. Иначе ему предъявят обвинение в государственной измене.
В своем комментарии вице-президент сказал, что принимает приглашение. Что касается отставки, он не намерен отступать и уйдет в отставку только вместе с президентом.
— Надеюсь, он попытается привлечь меня к суду, — заявил Вольфовиц. — По крайней мере, это вынудит конгресс заняться решением реальных проблем вместо того, чтобы щелкать каблуками и кричать "хайль Карсон". Вперед, Гарри, давай кидайся своими жалкими камешками. Вперед, готовь мою победу.
"Сан-Франциско кроникл"
Атмосфера в Праге так сгустилась, что ее, казалось, можно ло резать ножом. Американцев считали главными злодеями; чехи, разумеется, не говорили ничего хорошего об украинцах, и в то же время прошла большая демонстрация словацких националистов, поддерживающих вступление "Украинской Республики в Объединенную Европу под знаменем "Европа народов, а не государств". В этом был такой антирусский накал, что Франя была рада убраться отсюда.
Над Москвой их самолет поставили на циркуляцию — они без конца ходили над аэродромом, вот уже двадцать минут, — и у Франи было время подумать обо всем этом. Она видела теперь, что ее подозрения подтвердились: американцы стремились не только развалить Советский Союз, но и взорвать Объединенную Европу. Для этого они поощряли шовинистов повсюду, играли украинцами, как марионетками, сталкивали басков и каталонцев с испанцами, шотландцев и валлийцев — с англичанами, бретонцев — с французами, словаков — с чехами, национальные меньшинства — с их государствами, государства — с их национальными меньшинствами.
"Украинская Республика" вопила о "солидарности с угнетенными народами Советского Союза" и призывала к строительству "Свободной Европы свободных народов"; в Узбекистане, Белоруссии, Армении, Азербайджане прошли демонстрации поддержки. Впервые на памяти Франи против демонстрантов вышла специальная полиция с пожарными брандспойтами и нервно-паралитическим газом. Президент Горченко приказал разогнать демонстрацию и подписал пустую бумагу — поставил национальную милицию Украины под командование Красной армии.
Франя подумала, что она сочувствует Горченко. В конце концов, что он мог сделать, несчастный ублюдок? Естественно, он не мог признать отделение Украины. Но если бы он ввел войска, неизвестно, что учинили бы маньяки в Вашингтоне. Он мог лишь поставить армию вдоль украинской границы и твердить, что это внутреннее дело Союза, что предстоят всеобщие выборы и надо "подождать и послушать, что скажет советский народ".
Но ясно, что после выборов, даже если Горченко удастся оттянуть катастрофу до того времени, начнется еще одно бедствие. В Верховный Совет пройдет неимоверное количество "медведей" и националистов, там будет невозможно собрать работающее большинство — тем более для Горченко, избранного благодаря расколу оппозиции и сидящего теперь на раскаленной сковороде. Что за этим последует, не рисковала обсуждать даже "Сумасшедшая Москва". А Франя полагала...
Ее второй пилот Ленцкий внезапно издал нечленораздельный вопль.
Франя мгновенно проконтролировала приборы — все в порядке.
— Что случилось, Саша?
Она посмотрела на Ленцкого — он широко ухмыльнулся, как довольная обезьяна.
— Приказ по рации: немедленно сообщить пассажирам. ТАСС сообщает, что Гарри Карсон скончался. Его постиг удар во время заседания кабинета. По-видимому, при скандале с вице-президентом Вольфовицем — эта часть информации не подтверждена.
— Карсон м-мертв?
— Как вареная свинья. Тебе предписано немедленно огласить эту печальную весть.
Теперь ее лицо растянулось в глупой улыбке.
— Я постараюсь удержаться от слез, — сказала она и включила микрофон. — Товарищи, прошу внимания. Говорит капитан Гагарина. Мой, э... печальный долг сообщить, что только что получено известие о смерти президента Соединенных Штатов Гарри Карсона. Судя по всему, у него лопнули мозги от ярости. Повторяю, Гарри Карсон скончался. Подробности будем сообщать по мере поступления.
В пассажирском салоне загремели аплодисменты. Карсона одинаково ненавидели и "медведи" и еврорусские. Первые за то что его угрозы не позволили Красной Армии воздать по заслугам украинским предателям. Вторые за то, что его авантюрная политика привела к критическому положению в Верховном Совете. Над Русской Весной нависла угроза. Только у националистов было кое-что, кроме ненависти к Карсону, но если они была на борту, то предпочли держать язык за зубами.
Так или иначе, но зачинщик ожидаемой катастрофы мертв, и злейший его враг Натан Вольфовиц, провозгласивший себя "американским Горбачевым", без сомнения, стал президентом Соединенных Штатов. Этого почти достаточно, чтобы добрый марксист поверил в Бога.
Кто ответит?
У мира едва ли есть причина оплакивать Гарри Бертона Карсона и столь же мало причин радоваться новому президенту Америки Натану Вольфовицу.
Советский Союз и Соединенные Штаты находятся на грани ядерной войны, и вот в Белый дом приходит человек, энергично противостоящий политике, которая к этому привела. Это могло бы послужить источником умеренного оптимизма, если бы новый президент имел опыт политической деятельности на ответственном посту. Что еще хуже, члены бывшей администрации Карсона, полностью сохранившейся — так называемой администрации Вольфовица, — намекают, что новый президент окажется в плену у своего кабинета, Пентагона, Центрального агентства безопасностит ЦРУ. Если это правда, кто будет руководить Америкой в период самого тяжелого кризиса со времен второй мировой войны? Если неправда, как неопытный Вольфовиц справится с враждебным ему кабинетом, военными и ЦАБ? Американская конституция дает ему право сместить нелояльных сотрудников, но конгресс должен утвердить тех, кого он предложит взамен. Судя по возникшим уже разговорам об импичменте, если Вольфовиц попробует очистить администрацию от сторонников Карсона, дело может кончиться тем, что в Вашингтоне вообще не будет правительства.
"Ле Монд"