Весной 1941 года надежд на серийное производство бомбардировщиков ДБ-А уже не оставалось. На Казанском авиационном заводе была заложена серия в 16 самолетов, но ДБ-А не выдерживал конкуренции с туполевским ТБ-7 по летным качествам. Несмотря на то, что Туполев стал ”врагом народа”, ТБ-7 (Пе-8) все же запустили в серию. К концу 1940 года, после выпуска 12 самолетов, работы по нашей ”Аннушке” были прекращены.
| 109 |
Самолет ”С” несмотря на ряд доработок, которые проводили опытные конструкторы Залман Ицкович и Илья Флеров, не выдерживал конкуренции с петляковским Пе-2. Надежды на серийное производство ”С” после принятия на вооружение многоцелевого пикирующего бомбардировщика Пе-2 не оставалось.
Дальнейшее развитие тандема двух двигателей привело к проекту самолета ”И” - пикирующего бомбардировщика двухбалочной схемы с толкающей спаркой. Исаев, поставленный Болховитиновым во главе этой работы, вместе с Ицковичем и профессором Военно-воздушной академии Дзюбой внесли в проект множество элементов конструкторской новизны, в том числе впервые было разработано катапультируемое сиденье летчика. Много необычных схем электропривода изобреталось мною для дистанционного управления оружием. После того как Исаев и Березняк увлеклись ракетным перехватчиком, работы над ”И” замедлились, а после 22 июня и вовсе были прекращены.
Восстановив разрушенную было в 1937 году с переездом в Казань совместную работу с профессурой Военно-воздушной академии, Болховитинов реанимировал идею скоростного высотного дальнего бомбардировщика. Ему условно вместо ”Б” присвоили новый индекс ”Д”. Это был проект четырехмоторного скоростного бомбардировщика с двумя спарками двигателей с тянущими и толкающими винтами. Экипаж размещался в герметических кабинах. Управление самолетом предполагалось осуществлять с помощью электрических приводов.
Вот для этого самолета я и работал над системой электрооборудования на переменном токе, изобретал схемы дистанционного управления рулями, закрылками, пушками, пулеметами и надеялся возродить электронный бомбосбрасыватель.
Все, что относилось к конструкции бомбардировщика ”Д”, к лету 1941 года дальше бумаги не продвинулось. Кроме моих работ по переменному току. Генераторы на постоянных магнитах, всевозможные электроприводы переменного тока вместе с редукторами, стабилизаторы напряжения и частоты постепенно заполняли все свободное пространство в моем, отделе спецоборудования. Это давало повод для шуток и злословия соседей по тесному зданию в адрес мой и патрона: ”Все средства, отпущенные для ”Д”, ушли на переменный ток, а для самого самолета уже ничего не осталось”.
Самый последний по времени проект истребителя-перехватчика с ЖРД получил одобрение патрона и был включен в планы работ на правах факультативного в апреле 1941 года.
| 110 |
Для небольшой бригады разработчиков эскизного проекта, которому уже присвоили индекс БИ, Болховитинов распорядился выделить отдельное помещение. Главный инженер завода инженер-полковник Волков, считавший, как и многие другие ”авиационные волки”, занятие Исаева и Березняка ребяческой затеей, выделил им комнату, 25 квадратных метров. Там и началась работа над эскизным проектом. Утром 21 июня 1941 года я нашел Исаева и Березняка, горячо спорящих в этой ”секретной” комнате. Я хотел согласовать предложения по автоматике управления запуском ЖРД, появившиеся после обсуждения со Штоколовым в РНИИ - НИИ-3. Кроме того, для электрической схемы мне требовалось узнать последний вариант вооружения: четыре пулемета или две пушки?
Березняк сообщил мне, что все пулеметы надо выбросить, оставить две пушки ШВАК и к ним 90 снарядов. Что касается схемы запуска ЖРД, то все, о чем я договорился со Штоколовым, можно забыть. Турбонасосный агрегат у Душкина в самом плачевном состоянии и надежды получить его в ближайший год практически нет.
Здесь Исаев и объявил, что сегодня ночью и завтра в воскресенье он дома все пересчитает и с понедельника мы начнем заново эскизный проект, в котором не потребуется ТНА. На том мы и расстались, чтобы вновь встретиться в понедельник.
В субботу вечером я уехал в Удельную. У бабушки, Катиной мамы, в хвойной атмосфере соснового леса двухлетний Валентин чувствовал себя привольнее, чем на территории фабрики, где мы жили с моими родителями.
Воскресное утро 22 июня обещало солнечный жаркий день. Мы с Катей собрались совершить поход к ближайшим прудам для купания и первого приобщения Валентина к холодной воде. Кто-то из соседей перед самым нашим уходом крикнул: ”В 12 часов будет передано правительственное сообщение”. Мы задержались. Все обитатели дачного участка собрались у черной ”тарелки” трансляционной сети - громкоговорителя ”Рекорд”. Короткое выступление Молотова разрубило время на две эпохи: ”до войны” и ”во время войны”.
”... Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами”. В этих словах не давалось конкретных указаний - что же теперь каждому делать. Было ясно: мирная жизнь кончилась - теперь всем немедленно надо что-то делать, чтобы ”победа была за нами”. В этот летний день у каждого были свои личные радости, счастье и горести. Для всех все личное вдруг было отодвинуто и сразу появилась одна общая беда и забота - война.
Валюшка непонимающе смотрел на расстроенных папу и маму: ”А когда мы пойдем на пруды?” Какое уж тут купание, какие пруды?! Я был уверен, что этой же ночью немцы начнут бомбардировку
| 111 |
Когда я добрался до завода, у проходной уже стояла толпа знакомых. Собравшиеся обсуждали, где начальство и что теперь надо делать. Каждому было ясно, что работы над ”С”, ”И” и тем более ”Д” сейчас смысла не имеют.
К вечеру дождались прибытия патрона. К воротам с треском подкатил мотоцикл. За рулем сидел Исаев, а сзади, обхватив его, сам патрон в расстегнутой гимнастерке. Не спрашивая разрешения, все зашли в просторный кабинет. Болховитинов очень спокойно, своим обычным тихим голосом, сказал, что надо немедленно пересмотреть планы. Сейчас самой главной будет работа над перехватчиком с ЖРД. С завтрашнего дня все, кто не будет призван в армию, должны перейти на казарменное положение.
Он обратился к своим замам: нужно организовать койки в цехах и КБ, позаботиться о трехразовом питании, оборудовать надежное бомбоубежище, усилить охрану.
На следующий день Исаев поведал близким товарищам о своем воскресном путешествии за патроном. Почти всю ночь Исаев трудился над новой компоновкой самолета. Он решил выбросить ТНА и ввести подачу компонентов в двигатель сжатым воздухом. Требовалось определить общий объем сжатого воздуха, число баллонов, найти им место, просчитать заново центровку, заменить баки на более прочные, снова проверить веса и... К утру, когда казалось, что все получится, он заснул.
Его разбудило выступление Молотова. Услышав страшную новость, Исаев заправил стоявший у дома мотоцикл и помчался на дачу к Болховитинову. Дача находилась на берегу канала Москва-Волга. Когда приехал, узнал от домашних, что Виктор Федорович утром на своей яхте ушел на Пестовское, Яхромское или Клязьминское водохранилище. Никакого радиоприемника на яхте нет. Что было делать? Исаев расположился на берегу и в ожидании патрона продолжал улучшать ночной проект.
Дождавшись загорелого яхтсмена, Исаев выплеснул на него последнюю новость и предложение ехать с ним в наркомат к Шахурину с предложением немедленно делать ракетные перехватчики. Болховитинов переоделся, чтобы явиться к наркому по всей форме, пристроился на заднем сидении мотоцикла, и они помчались в Москву в Уланский переулок.
Наркомат гудел, как растревоженный улей. Шахурин нашел пять минут, чтобы принять Болховитинова. Нарком предложил за
| 112 |
Со вторника все, не живущие в Химках, вблизи завода, действительно перешли на казарменный режим. Эскизное проектирование закончили за 12 дней. Самолет по проекту имел размах крыльев всего 6,5 метра, длину 6,4 метра, шасси полностью убиралось пневматическим приводом, взлетный вес составил 1650 кг, из них 710 кг - азотная кислота и керосин.
Отказ от ТНА и переход на вытеснителъную подачу Костиков и Душкин встретили без всякого энтузиазма, но в конце концов согласились. Двое суток ушло на сочинение письма наркому с перечислением всех преимуществ и минимума мероприятий для постройки самолета за три-четыре месяца. Месяц отводился на государственные испытания и в ноябре было намечено принятие решения о запуске в серию. При согласовании сроков возникали споры, нужны ли будут такие самолеты через полгода. К тому времени война кончится -”победа будет за нами”.
Письмо подписали Болховитинов, Костиков, Душкин, Исаев, Березняк, военпреды РНИИ и завода № 293.
9 июля письмо было у Шахурина. Шахурин лично доложил предложение Сталину, и на следующий день Болховитинов, Костиков, Исаев и Березняк были вызваны в Кремль, где они формулировали проект постановления недавно созданного Государственного комитета обороны (ГКО). Еще через день постановление было подписано Сталиным. Шахурин подготовил подробный приказ, в котором на постройку первого самолета для летных испытаний отводился один месяц. Это вызвало у нас на заводе шок. В производстве не было еще ни единого чертежа.
В РНИИ экспериментальный двигатель пока развивал тягу не более 600 кг вместо требуемых по эскизному проекту 1100.
”Идет война. Должно быть другое отношение к срокам”, - так Болховитинов передал слова Шахурина, который в окончательной редакции приказа все же прибавил пять дней.
Хорошо, что конструкция самолета была цельнодеревянная. Строительство началось без детальных чертежей. Основные элементы вычерчивали в натуральную величину на фанере. Это была так называемая плазово-шаблонная технология. Столяры с ближайшей мебельной фабрики работали так, словно всю жизнь строили самолеты. Им требовались пожелания конструктора, а вовсе не чертежи.
| 114 |
Война разгоралась по совершенно непредвиденному сценарию. Уже никто не заикался о нашей победе до конца года. На химкинском аэродроме в конце июня появились боевые истребители, а в июле он стал одним из аэродромов ПВО, прикрывавшим Москву с северо-запада.
22 июля я получил отпуск на сутки, чтобы проведать семью. Именно в этот вечер был совершен первый крупный воздушный налет немецкой авиации на Москву. Воздушная тревога застала меня в Петровском парке у метро ”Динамо”. Я спешил пешком на Хорошевское шоссе и не укрылся в метро. Десятки прожекторов скрещивали свои лучи на светящихся точках. В вечернем небе вспыхивали сотни разрывов зенитных снарядов. Вокруг стоял грохот канонады, на землю сыпались осколки, но ни одного разрыва бомбы поблизости не было. Когда я уже в полной темноте добрался до родительского дома, налет еще продолжался. Родителей я нашел вместе с рабочими фабрики в ”щели” - укрытии, отрытом на берегу пруда. Невидимые зенитки продолжали грохотать, прожектора шарили по небу, где-то над Ходынкой разгоралось зарево, но бомбардировка, как я себе ее представлял, у немцев не получилась. Служба ПВО Москвы справилась с отражением первого воздушного налета.
1 сентября с опозданием на пять дней относительно сроков приказа Шахурина первый самолет БИ был отправлен в ЛИИ для начала летных испытаний. Собственно, это был не самолет, а планер. Двигателя не было. Костиков и Душкин не рискнули поставить нам недоработанный и часто взрывающийся агрегат.
Испытания самолета-планера БИ были поручены летчику-испытателю Борису Кудрину. До этого он проводил испытания спарки и в коллективе Болховитинова был своим летчиком. Испытания начались с пробежки по аэродрому за самолетом-буксировщиком.
В эти первые сентябрьские дни весь коллектив завода, кроме людей, непосредственно связанных с началом летных испытаний, был мобилизован на сооружение противотанковых рвов у деревни Черная Грязь по Ленинградскому шоссе. По обе стороны нашего участка, насколько хватал глаз, рыли землю тысячи женщин и подростков. Немногие мужчины, получившие бронь от мобилизации, чувствовали себя неудобно. Работали мы там ”от зари до зари”, с двумя короткими перерывами для еды. В это время парторг завода сообщал последние новости о ходе Смоленского сражения. Первые успехи Красной Армии, освободившей 6 сентября Ельню, вызвали взрыв
| 114 |
Вернувшись с земляных работ на завод, я узнал о происшествии на аэродроме в ЛИИ. Наша бригада, готовившая самолет, явившись утром, не обнаружила его в ангаре. Оказалось, что накануне приезжал заместитель наркома по опытному самолетостроению Александр Сергеевич Яковлев. За глаза другие главные конструкторы звали его АСЯ. Увидев самолет Болховитинова, он поинтересовался результатами аэродинамических продувок. Оказалось, что в ”трубе ЦАГИ” самолет не был. Яковлев распорядился немедленно отбуксировать единственный пока планер на территорию ЦАГИ для продувки в новой трубе, благо она находилась совсем недалеко от аэродрома.
Березняк и Исаев были возмущены, усмотрев в этом антиболховитиновские происки АСИ. Справедливости ради надо сказать, что яковлевское распоряжение пошло на пользу. Продувки проводились под руководством 25-летнего ведущего инженера Бюшгенса. Это было его первое приобщение к ракетной технике. Через 45 лет академик Георгий Сергеевич Бюшгенс, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии и премии имени Н.Е. Жуковского, кавалер многих орденов, давал заключения по аэро- и газодинамике орбитального корабля ”Буран”.
Продувки БИ показали недостаточную путевую устойчивость. В полете самолет мог ”рыскать” по курсу. Патрон, несмотря на нетерпение Исаева и Березняка, дал указание нарастить руль поворота по задней кромке, поставить две шайбы на горизонтальное оперение и увеличить обтекатель костыля. На всех исторических фотографиях 1942 года хорошо видны две вертикальные шайбы, появившиеся после продувок. Наконец, Кудрин взлетел на планере без двигателя и пушек на буксире бомбардировщика Пе-2. На высоте 3000 метров Кудрин отцепился и перешел в режим планирования. Он был опытным планеристом, безмоторный полет был ему не в новинку.
Всего было сделано 15 полетов с помощью буксировщика. Кудрин и другие летчики, управлявшие планером БИ, подтвердили, что после выключения ракетного двигателя перехватчик с высоты 3000 -5000 метров, как это и было задумано, может вернуться на свой или другой ближайший аэродром в режиме планирования. Летные испытания совпали с некоторым затишьем на Центральном фронте. К воздушным тревогам москвичи привыкли и послушно спускались в метро, ближайшие бомбоубежища или отрытые на пустырях щели.
В конце сентября, навестив родителей, я узнал, что Миша, мой старший двоюродный брат, ушедший добровольцем на фронт из
| 115 |
30 сентября началось новое немецкое наступление на Москву. Затаив дыхание, мы каждое утро вслушивались в сводки Совинформбюро. По спине шел неприятный холодок, когда упоминались такие близкие города: Калуга, Гжатск, Медынь, Можайск, Волоколамск. Собираясь у карты, мы по-своему толковали короткие сообщения Совинформбюро, С каждым днем становилось понятнее, что Москва оказалась под непосредственным фронтальным ударом немцев, которые одновременно обходили ее с севера и юга. С северо-запада столицу прикрывал водный рубеж - канал Москва - Волга. В случае стремительного прорыва танковых армий фашистов, мы в Химках со своим заводом и всем заделом по самолету БИ оказывались на ”немецкой стороне”.
Из Москвы доходили все более тревожные сведения об эвакуации одного за другим военных заводов. После одной из очередных неутешительных сводок Исаев имел со мной конфиденциальную беседу. Он предложил создать партизанский отряд. Исаев говорил с таким увлечением, словно предлагал участие в туристическом походе. Этот разговор состоялся накануне прорыва немецко-фашистских войск на Можайском и Волоколамском направлениях.
15 октября Государственный комитет обороны принял решение о срочной эвакуации всех центральных партийных и государственных учреждений из Москвы. 16 октября началась массовая эвакуация, вошедшая в неофициальную историю войны как ”московская паника”. В этот день наркомы, руководители всех центральных учреждений, директора заводов получили строжайший приказ выехать любым способом на восток к новым местам дислокации их учреждений и предприятий.
Не предупредив никого из подчиненных, 16 октября исчезли Болховитинов и главный инженер Волков. Позднее мы узнали, что они не струсили, а выполнили приказ Шахурина, который вызвал в наркомат директоров и главных конструкторов и приказал, не возвращаясь к себе на работу, немедленно выехать из Москвы. Болховитинов и Волков поехали на Урал к указанному Шахуриным населенному пункту Билимбай в шестидесяти километрах западнее Свердловска. Им, как и другим руководителям, надлежало с местными властями подготовить встречу эвакуированного предприятия для немедленного продолжения работ.
| 116 |
На следующий день московская паника дошла и до Химок, но официального приказа об эвакуации завода мы не получили.
Все взорвать, уничтожить, а самим уйти в партизаны - с таким настроем я отправился 17 октября в Москву, надеясь, что Катя, находившаяся в Удельной, приехала в музей Голубкиной к своей двоюродной сестре Вере - директору музея. Действительно, услышав о панике, Катя связала в узел все вещички и, подхватив сына, бросилась на станцию. Из Москвы один за другим без остановок проносились переполненные поезда. В составах были даже вагоны метро. Но в Москву - ни одного! Наконец, какой-то идущий в Москву переполненный поезд остановился в Удельной.
С помощью матери и сестры она с сыном втиснулась в переполненный вагон. Каким-то образом Катя с огромным узлом и двухлетним малышом добралась с вокзала до Большого Левшинского переулка. Здесь я их и нашел. Но до меня здесь побывала Поля Зверева, бывшая жена Сергея Горбунова. Через несколько лет после гибели Горбунова она вышла замуж за известного летчика-испытателя, работавшего в ЛИИ. В день паники она вспомнила о зарайских земляках, заехала к Голубкиным и предложила эвакуироваться эшелонами ЛИИ и ЦАГИ в Новосибирск. Вера заявила, что музея она не бросит, к эвакуации не готова, а Катя с сыном пусть воспользуются таким случаем.
Я согласился с этим предложением. Кате по секрету сказал, что вместе с Исаевым мы уходим в партизаны и попросил срочно обрезать мое долгополое демисезонное пальто, чтобы было удобнее делать перебежки. Почему-то моя просьба не была исполнена.
Вернувшись в Химки, я счел нужным исаевскую партизанскую инициативу изложить парторгу и получить его согласие на запись в отряд добровольцев. Вместо поддержки, за несанкционированную самодеятельность мне было обещано строжайшее партийное взыскание, но все-таки учли наш ”искренний патриотический порыв” и я получил задание убедить беспартийного Исаева выбросить из головы всякие партизанские мысли. Только что было получено уведомление, что нам подают специальный эшелон для эвакуации. Мы обязаны не жечь и взрывать, а организованно демонтировать, упаковывать все ценное оборудование, имущество и документацию. Весь личный состав с семьями должен в ближайшие дни выехать в поселок Билимбай на Урале и там продолжить работу.
Мне и всем, имевшим семьи в Москве, было предложено срочно доставить их в Химки для подготовки к эвакуации. Вместо бегства на восток, мы должны были срочно везти своих родных навстречу наступающим немцам. Каким-то чудом мне удалось перехватить Катю с сынишкой на платформе Казанского вокзала. Они ждали
| 117 |
По дороге в Химки из громкоговорителя услышали обращение секретаря ЦК и Московского комитета партии Щербакова к жителям столицы: ”За Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови”. По Ленинградскому шоссе в сторону фронта двигались вооруженные винтовками ополченцы. Танков и артиллерии в этих колоннах не было. Через станцию Химки в Москву шли поезда с ранеными. Остановят ли немцев отрытые нами укрепления? А если нет? Неужели сваренные из стальных балок противотанковые ежи на всех идущих к Москве дорогах способны сдержать лавину немецко-фашистских войск?
После раскрытия ”партизанского заговора” Исаев заявил парторгу, что, если по его глупости мы окажемся безоружными в лапах у немцев, он ”пустит пулю в лоб”.
Дни и ночи мы снимали станки, смазывали, укрывали, укладывали все, что можно, в ящики, маркировали, описывали, грузили. Я с товарищами умудрился, несмотря на протесты штаба эшелона, упаковать и погрузить все образцы машин переменного тока. Товарные вагоны - ”теплушки” оборудовались нарами, железными печками, снабжались дровами.
Мама порывалась бросить всех нас и сбежать на работу в любой госпиталь для ухода за ранеными. Отец ее удержал.
Я успел вовремя привезти семью в Химки. 20 октября в Москве и прилегающих к ней районах было введено осадное положение. Движение на улицах было взято под строгий контроль. В постановлении Государственного комитета обороны говорилось: ”Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте”.
В состав нашего эшелона мы включили ”платформу ПВО”, на которой установили те самые авиационные пулеметы и пушки, которые Исаев хотел использовать для партизанской войны. Моя семья разместилась в теплушке вместе с семьями Мишина, Чижиков а и Бузукова. Весь состав был снабжен на дорогу белым хлебом, маслом и крупами. В ”своем” вагоне, собрав вместе все запасы, мы убедились, что ближайшие две недели голодать не будем.
Наш эшелон был одним из последних, эвакуировавших заводы Подмосковья. 25 октября эшелон покинул Химки и медленно перетянулся через мост канала Москва - Волга. Передовые немецкие части находились в этот день на линии Калинин - Яхрома - Клин,
| 118 |
Продвигались мы на восток очень медленно, все время уступая дорогу встречным поездам. На запад двигались эшелоны с красноармейцами, добротно одетыми в светлые овчинные полушубки. ”Откуда?” - спрашивали мы их на станциях, где добывали кипяток. ”Сибирские войска!” - весело отвечали бойцы. Это были настоящие бойцы, в отличие от московских ополченцев.
Станции были забиты составами эвакуируемых на восток заводов. Ехали семьями с самым необходимым скарбом, но зато со всеми станками, инструментом и всем запасом материалов. Скольких знакомых мы встречали на этом пути. Казалось, вся Москва движется на восток заселять Урал, Сибирь и Среднюю Азию.
Навстречу на запад без задержек проносились платформы, уставленные танками и разнокалиберными пушками. Это радовало, вселяло надежду. Наш эшелон буквально пробивался на восток в те редкие ”окна”, которые открывались в потоке вооружения и войск, спешивших по ”зеленой улице” на запад к Москве.
Только 1 ноября мы доехали до Казани. Здесь наконец-то услышали последние известия о ходе битвы за Москву. ”Похоже, что наступление на Москву остановлено”, - с надеждой говорили мы друг другу. Действительно, в последние дни октября в полосе Западного фронта оборона советских войск стабилизировалась.
В Билимбай прибыли утром 7 ноября. Он встретил нас двадцатиградусным морозом. Несмотря на праздник - 24-ю годовщину Октябрьской революции, объявили ”всенародный аврал” по разгрузке эшелона. Местная власть всех прибывших временно разместила в просторном ”Божьем храме” - церкви - прямо на холодном каменном полу. Пока женщины устраивали в церкви детей и налаживали быт, весь мужской состав начал перетаскивать оборудование на отданный в наше распоряжение чугунолитейный завод. По свидетельству местных жителей, завод был построен во времена Екатерины Великой. За несколько дней до нас сюда прибыл коллектив КБ вертолетных организаций Камова-Миля и агрегатного завода Привалова, который изготавливал парашютно-десантное оборудование.
”Демидовская технология петровских времен”, - сказал при встрече уже осмотревший все Волков. Он и Болховитинов, выполняя приказ Шахурина, выехали из Москвы на ”эмке” как были, в летнем обмундировании. Их путешествие на автомобиле по российским дорогам того времени длилось пятнадцать дней. Но все же они успели прибыть на место до прихода эшелона, отвоевать у других претендентов
| 119 |
Сразу при деле оказалась моя мать. Она в первый же день нашла местную больницу и тут же была принята на работу старшей медицинской сестрой. Из больницы она принесла невероятную новость о военном параде на Красной площади 7 ноября.
Оказавшись в бригаде ”такелажников” своего отдела, во время перетаскивания ящиков и станков мы с товарищами имели возможность осмотреть будущее место работы. Завод задолго до войны бездействовал, и теперь, при сильном морозе, припорошенная первым снегом его территория производила угнетающее впечатление. Окна были выбиты, рамы выломаны. Ни ворот, ни дверей мы не увидели. Вагранки и еще какие-то литейные сооружения забиты ”козлами”. На дворе и под дырявой крышей груды окаменевшего на морозе шлака и тонны всяческого металлолома. Болховитинов где-то отыскал строителя, с которым в маленькой конторке к нашему приезду успел составить подобие проекта реконструкции. Предстояло превратить это чугунолитейное кладбище в авиационный завод.
Билимбай фактически был большим селом, выросшим некогда при чугунолитейном заводе на берегу бурной реки Чусовой. Предстояло переучивать бывших металлургов в авиастроителей. Но за плотно закрытыми глухими воротами всех домов остались только женщины и старики. Вся молодежь была в армии.
В один из первых дней такелажно-разгрузочных работ неожиданно появился Березняк. Но в каком виде! В покрытом пятнами щегольском демисезонном пальто, фетровой шляпе и с перебинтованными ушами. Оказалось, что 16 октября он успел получить от патрона задание особой важности: с небольшой группой немедленно выехать в поселок Билимбай в качестве нашего авангарда. Первое время они ехали на открытой платформе, мокли под дождями. За Казанью ударили морозы. Команду Березняка в легких одеждах рядом с немецкими танками принимали за военнопленных. После многодневных мытарств они наконец добрались до Билимбая, но задание ”особой важности” выполнять было уже поздно.
Начали мы с расчистки и облагораживания территории. Мы разбились на бригады грузчиков, такелажников, плотников и стекольщиков. Прежде всего очистили первый этаж для установки станков. Второй этаж отвели под сборочный цех, КБ и лаборатории. Работали в среднем по 12-14 часов. Самым главным нашим врагом был мороз. К началу декабря температура скатилась до минус 40 градусов. На таком морозе можно работать только в рукавицах,
| 120 |
Побывавший в местном райкоме партии наш секретарь Нейман, задыхаясь от возбуждения, сообщил последние новости о переходе в наступление под Москвой наших войск. Каждый из нас в глубине души мечтал о таком чуде. Теперь, когда оно свершилось, радость придавала силы и требовала выхода в активной деятельности.
Мне было поручено спроектировать и смонтировать электрооборудование и освещение завода. Бригаду ”стекольщиков” возглавлял Семен Чижиков. Электромонтеры и стекольщики работать в рукавицах не могли. Каждые двадцать минут мы подбегали к раскаленным печкам, отогревали окоченевшие пальцы и быстро возвращались к месту работы.
Продуктовые запасы в декабре закончились. Основным средством поддержания жизнедеятельности были 600 граммов хлеба на человека и горячая ”билимбаиха”. ”Билимбаихой” мы прозвали черную лапшу, сваренную в кипятке без всяких жиров. Тарелка на ”первое” и такая же на ”второе” - этот обед мы получали в барачном сооружении, которое называли ”Ресторан Большой Урал”. Подспорьем служил спирт. Он небольшими дозами распределялся между работающими. Его берегли и время от времени обменивали у местных жителей на молоко или мясо.
Вскоре удалось организовать некоторое подобие детского сада при местной школе, и большинство женщин получили возможность работать. Катя была включена в бригаду по сооружению ”испытательной станции”. Такое громкое название получил примитивный стенд, который сооружали на берегу искусственного озера, образованного заводской плотиной на притоке Чусовой. Стенд представлял собой сваренную из железных труб и огороженную фанерой ”халабуду”, в которой должен был уместиться фюзеляж самолета без крыла вместе с кабиной пилота. Основным содержанием фюзеляжа были баллоны азотной кислоты, керосина и сжатого воздуха. Хвост фюзеляжа с двигателем был обращен в сторону озера. В случае неприятностей при огневых испытаниях все, что связано с азотной кислотой, по идее должно свалиться в воду. Сейчас вода была покрыта толстенным слоем льда. Для секретности стенд защитили высоким забором от любопытных. С первых же дней начала еще не огневых, а проливочных испытаний снежный покров вокруг стенда окрасился в грязно-бурые тона.
Пары азотной кислоты пропитывали одежду работавших на стенде. Когда Катя возвращалась с работы, ее дырявый ватник тоже наполнял комнату нашей избы благородным ароматом азотки. Мои
| 121 |
В очень трудной жизни последних месяцев 1941 года моральной поддержкой явились известия о разгроме немцев под Москвой. В глубине души каждый из нас, покидавших Москву в ее самые трагические дни, верил и ждал. Теперь начались разговоры: ”А нужно ли было эвакуировать Москву?”
Только по возвращении в Москву мы поняли, как велика была вероятность захвата района Химок. В конце ноября бои шли уже восточнее Крюкова и Яхромского водохранилища, по которому в первый день войны еще ходил под парусами своей яхты наш патрон. Всего 20 минут хорошего танкового хода отделяли немцев от Химок.
Но чудо, в которое мы твердо верили, свершилось.