Конецъ тьмѣ. — „Сводъ.“ св. Ѳомы и богословiе. — Дуализмъ Неба и Земли. — „Божественная Комедiя Данте“. — Кардиналъ Куза. — Арiостъ и Раблэ. — „Зодiакъ жизни человѣческой“.
Тысячный годъ канулъ въ бездонную пучину вѣковъ, но вмѣстѣ съ этимъ не заканчивалось легковѣрiе предковъ нашихъ: боязнь свѣтопреставленiя тяжелымъ бременемъ лежала на нихъ и человѣчество уединенно стояло между поверхностью неба и сводомъ неба. Комментировались пророчества, Апокалипсисъ и предсказанiя извращался смыслъ св. Писанiя, но въ эпоху минутнаго затишья кометы появленiемъ своимъ снова возбуждали вниманiе умовъ. При постоянномъ преобладанiи теологическихъ вопросовъ, никто не старался проникнуть тайны тлѣнной природы, долженствовавшей вскорѣ погибнуть при общемъ обновленiи всего сущаго. О внѣшней природѣ забывали съ тѣмъ, чтобы замкнуться въ созерцанiи внутреннихъ процессовъ духа и преходящiя явленiя физическаго мiра изсчезали предъ величiемъ судебъ небесныхъ. Рисунки, которыми искусные живописцы украшали рукописи тогдашней эпохи, даютъ намъ указанiе или, скорѣе зеркало того, чтó происходило въ сказанное время. За недостаткомъ типографiи намъ осталась живопись и роскошные, великолѣпные рисунки, съ десятого вѣка до тринадцатаго, представляютъ намъ иллюстрированное описанiе мiра предковъ нашихъ.
На нѣсколько мгновенiй развернемъ эти древнiя хартiи и обратимъ вниманiе на ихъ поля и заголовки. Не замѣчаете-ли вы здѣсь той замкнутости мысли, подъ влiянiемъ которой начертаны эти образы? Не видите-ли вы, насколько интересы небесные преобладают надъ интересами земными, поглощаютъ и уничтожаютъ послѣднiе? Все забыто, за исключенiемъ престоловъ святыхъ, вратъ чистилища и адскаго пламени. Нѣтъ другаго неба, кромѣ неба мистическаго; самый видъ Земли измѣняется и становится неузнаваемъ. Если и представлено нѣсколько животныхъ, то въ какомъ искаженномъ видѣ! Изъ-за символизма даже о природѣ забываютъ. Вотъ левъ, заметающiй хвостомъ слѣды свои: это преобразованiе Скрывающая свои пути. Но приглядитесь: это левъ геральдический, существующiй только въ живописи, въ гербовникахъ среднихъ вѣковъ. Вотъ орелъ, царящiй въ области воздуха, подобно тому, какъ левъ царитъ въ пустыняхъ, но какой-то странный орелъ, сохранившiйся только на германскихъ знаменахъ; его шею не затруднятся украсить двумя головами, а льву вскорѣ дадутъ два могучiя крыла и преобразится онъ въ гриффа. Въ воздухѣ будутъ носиться окрыленные змѣи и драконы; пеликанъ станетъ утопать въ своей крови, а столѣтнiй фениксъ сброситъ съ себя свое ветхое оперенiе. Земля преобразилась; мiръ Земли и Неба, весь живой мiръ исчезъ, уступивъ свое мѣсто измышленiямъ порожденнаго страхомъ символизма.
Въ то время, какъ Западъ замыкался въ изученiи метафизики, аттрибутовъ невѣдамаго Бога и природы духовныхъ существъ, обитающихъ въ незримомъ мiрѣ, Востокъ бодрствовалъ и наблюдалъ. Аравитянамъ и Александрiйской школѣ новѣйшая астрономiя обязана длиннымъ рядомъ наблюденiй, давшихъ семнадцатому столѣтiю возможность создать космологическую науку. Такъ какъ астрономическiя наблюденiя представляютъ одинаковое значенiе и совершенно тождественны какъ въ системѣ видимостей, такъ и въ теорiи истинной системы вселенной, то явилась возможность вывести общiе законы природы на основанiи множества драгоцѣнныхъ фактовъ, собранныхъ астрономами Востока. Въ этомъ отношенiи мы должны смотрѣть на упомянутыхъ астрономовъ, какъ на людей, стоящихъ выше, чѣмъ средневѣковые монахи, дѣйствовавшихъ въ силу лучшихъ убѣжденiй и болѣе достойныхъ нашей признательности. Несомнѣнно, что монастыри сохранили для насъ, во время вторженiй варваровъ, сокровищницу латинской и греческой литературъ; но втеченiе пятнадцати вѣковъ, они почти безплодно потратили свое время на науку отвлеченную, не представлявшую никакой пользы для положительныхъ знанiй. Метафизика должна следовать за физикою; это истинная этимологiя этого слова; измѣнять естественный порядокъ сказанныхъ наукъ было-бы большою ошибкою *).
*) Слово метафизика произошло въ новѣйшее время: оно не существовало ни у Грековъ, ни у Римлянъ. За вѣкъ до нашей эры, Андроникъ Родосскiй опредѣлилъ произведенiя Аристотеля, впослѣдствiи получившiя названiе метафизическихъ, слѣдующими словами: „Mετà τà φνσιχà:“ слѣдуетъ читать послѣ физики“.
Чтобы дать ясное и авторитетное понятiе не только объ общепринятыхъ мнѣнiяхъ этой эпохи, но и объ ученiи отцевъ Церкви, не лишнимъ будетъ обратиться съ вопросомъ къ тому изъ послѣднихъ, о которомъ одинъ папа сказалъ, что онъ просвѣтилъ мiръ больше, чѣмъ всѣ ученые, взятые вмѣстѣ; къ тому, который былъ причисленъ къ лику святыхъ не больше, какъ пятьдесятъ лѣтъ послѣ его смерти и получилъ наименованiе Ангела школы; однимъ словомъ, къ человѣку, который, по единогласному мнѣнию всѣхъ вообще, признается „величайшимъ богословомъ и величайшимъ философомъ среднихъ вѣковъ.“
Св. Ѳома Аквинскiй *), прозванный соучениками своими Нѣмымъ быкомъ, такъ какъ въ первые годы ученiя онъ не отличался большими умственными способностями, но о которомъ его учитель (Альбертъ Великiй) сказалъ: — „Быкъ этотъ впослѣдствiи зареветъ такъ громко, что услышитъ его весь мiръ“, — въ двухъ главнѣйшихъ сочиненияхъ своихъ изложилъ ученiе о догматическихъ понятiяхъ христiанъ. Сочиненiя эти — Сводъ (Somme) Вѣры противъ язычниковъ и Сводъ богословiя. Послѣднее сочиненiе вообще извѣстно подъ именемъ Свода, такъ какъ дѣйствительно оно есть сводъ всѣхъ наукъ, входившихъ въ составъ христiанской доктрины, а потому приличнѣе всего обратиться къ „Своду“, чтó мы немедленно и сдѣлаемъ въ главѣ: Utrum sit Mundus unicus?
*) Родился въ 1227, умеръ въ 1274 году.
*) Somme théologique, part 1, quaestio XLVII, art. 3
Чтобы хорошо понять способъ аргументацiи автора, необходимо знать, что на данныя, представляемыя вопросомъ, всегда получается утвердительный отвѣтъ; затѣмъ авторъ начинаетъ разсужденiе свое возраженiями противъ приведенныхъ данныхъ и заканчиваетъ опроверженiемъ этихъ возраженiй.
1) Повидимому, существуетъ не одинъ мiръ, но множество мiровъ, ибо, какъ говорить св. Августинъ (Quaest. lib. LXXXIII, 46), нельзя утверждать, чтобы Богъ создалъ вещи безъ причины. Но причина, по которой Богъ создалъ одинъ мiръ, могла побудить Его создать и многiе мiры, такъ какъ Его безконечное могущество не можетъ быть ограничено сотворенiемъ одного мiра.
2) Природа творитъ самое лучшее, а Богъ тѣмъ паче. Но было-бы предпочтительнѣе, чтобы существовалъ не одинъ мiръ, а множество мiровъ, такъ какъ существованiе большаго количества хорошихъ вещей предпочтительнѣе существованiю небольшаго количества таковыхъ. Итакъ, Богъ создалъ многiе мiры.
3) Всякая тварь, которой форма связана съ матерiею, можетъ быть повторена численно, причем сущность ея не уничтожается и не видоизмѣняется, такъ какъ численное повторенiе совершается при помощи матерiи. Но форма мiра связана съ матерiею, слѣдовательно ничто не препятствуетъ существованiю многихъ мiровъ.
(Таковы возраженiя противъ единичности мiровъ. Вотъ отвѣтъ св. ѳомы):
„Напротивъ, ибо у св. Iоанна сказано: Мiръ сотворенъ Имъ (1, 10), и если св. Iоаннъ говоритъ о мiрѣ въ единственномъ числѣ. то потому именно, чтобы доказать существованiе одного только мiра.“
Заключенiе. „Такъ какъ Богъ создалъ всѣ твари для себя собственно и подчинилъ ихъ дивному порядку, то и слѣдуетъ допустить существованiе одного мiра, а не многихъ мiровъ.“
...Необходимо сказать, что порядокъ, установленный между созданными Богомъ тварями, есть очевидное доказательство единичности мiра. Ибо если мiръ единиченъ, то потому только, что подчиняется онъ единственному порядку, въ силу котораго части мiра находятся во взаимномъ между собою соотношенiи. Но все созданныя Богомъ твари, находясь во взаимномъ между собою порядкѣ, относятся къ самому Богу, слѣдовательно все сущее необходимо принадлежитъ къ одному и тому-же мiру. По этому люди, не признающiе всеустраивающую Мудрость творцемъ мiра, допускаютъ существованiе многихъ мiровъ. Такъ, Демокритъ говорить, что нашъ мiръ и множество другихъ мiровъ произведены дѣйствiемъ атомовъ.“
„На первый аргументъ необходимо ответить, что причина, по которой мiръ единиченъ, заключается въ томъ, что все твари должны относиться къ одной цели, подчиняясь одному и тому-же порядку. Поэтому Аристотель выводитъ единичность правящаго нами Бога изъ единства порядка, существующаго между всѣмъ сущимъ, а Платонъ доказываем единичность мiра на основанiи единства типа и первообраза, котораго преобразованiемъ является мiръ.“
„На второй аргументъ слѣдуетъ ответить, что нѣтъ дѣйствiя, которое полагало-бы своею конечною целью матерiальную множественность, потому что послѣдняя не имѣетъ извѣстнаго предѣла: по сущности своей, она стремится къ неопредѣленности, а неопредѣленность не можетъ составлять конечную цѣль ни для чего сущаго. Когда говорятъ, что многiе мiры лучше одного мiра, то подъ этимъ разумеется множественность матерiальная. Но это „лучшее“ не может быть цѣлью Бога: ибо если два мiра лучше, чемъ одинъ мiръ, то три будутъ лучше двухъ и такъ дальше до безконечности.“
„На третiй аргументъ надо отвѣтить, что мiръ заключаетъ въ себѣ матерiю во всей ея полнотѣ и невозможно, чтобы существовала другая Земля, кромѣ нашей, потому что въ такомъ случаѣ каждый мiръ естественно стремился-бы къ центру, въ какомъ-бы мѣстѣ онъ ни находился. Такимъ-же образомъ можно разсуждать о прочихъ тѣлахъ, входящихъ въ составъ другихъ частей мiра.“
Такова аргументацiя „Ангельскаго учителя“ противъ идеи множественности мiровъ. Чтобы не оставалось никакого сомнѣнiя на счетъ теологическаго значенiя мнѣнiй св. ѳомы, одинъ изъ его переводчиковъ прибавляетъ: „Оригену ставили въ упрекъ сказанное имъ, будто до начала сего мiра существовали многiе мiры и что по окончанiи его возникнуть другiе мiры. Идея множественности мiровъ допускалась многими философами; считая матерiю вечною, они допускали безпредѣльный рядъ слѣдующихъ одинъ за другимъ мiровъ. Но св. Писанiе говоритъ только объ одномъ мiрѣ и всѣ Отцы Церкви учили, что существуетъ одинъ только мiръ *).
*) L'abbé Drioux, traduction dediée à Mgr l'évêque de Langres. 1851.
По понятiямъ знаменитаго автора, выражающаго мысли всей Церкви, Земля составляетъ верховную цѣль творенiя и все Небо, отъ Луны и до послѣдней изъ горнихъ областей, создано для обитателей Земли. Послушаемъ, какъ св. ѳома комментируетъ св. Писанiе, ясно высказывая при этомъ свои мысли.
„Чтобы отклонить народъ отъ идолопоклонства, Моисей достаточно выяснилъ причину, въ силу которой созданы свѣтила, показавъ, что сотворены они на пользу человѣку, т. е. для того, чтобъ они служили ему для различенiя временъ, дней, годовъ и проч. Свѣтъ iхъ озаряетъ людей въ ихъ дѣлахъ и даетъ имъ возможность познавать всѣ предметы, подлежащiе чувствамъ, по сказанному: Да сiяютъ они на тверди небесной и освѣщаютъ Землю. Они указываютъ перемѣну временъ года, устраняющихъ однообразiе жизни, поддерживающихъ здоровье человѣка и дающихъ ему всѣ необходимое для существованiя. Ничего подобнаго не могло-бы существовать, если-бы зима или лѣто длились вѣчно; поэтому сказано, что свѣтила сотворены для опредѣленiя временъ, дней и годовъ. Они служатъ для регулированiя дѣлъ торговыхъ и вообще всякаго рода дѣлъ, указываютъ время дождей, вёдро, вѣтры и все, могущее влiять на человѣческую дѣятельность“ *).
*) Quaestio LXX, art. 2.
Пусть говоритъ „Ангелъ школы,“ а мы, между тѣмъ, прослѣдимъ его мысль отъ начала до конца мiра. Мы видимъ, что по его мнѣнiю свѣтила созданы спецiально для Земли; вполнѣ естественно послѣ этого, что какъ скоро прекратится существованiе Земли, то и свѣтиламъ не для чего будетъ существовать. Но что произойдетъ тогда?
Пророкъ говоритъ устами Бога: „ Я сотворю другiя небеса и другую Землю и все существовавшее прежде изгладится изъ памяти людей.“ А св. Iоаннъ свидетельствуетъ: „Я видѣлъ другое Небо и другую Землю, потому что прежнее Небо и прежняя Земля — миновали.“
„Обитель должна соотвѣтствовать обитателю. Мiръ созданъ для того, чтобы въ немъ обитали люди, слѣдовательно мiръ соотвѣтствуетъ человѣку;, но какъ послѣдний будетъ обновленъ, то и мiръ тоже обновится.“
„Каждая тварь любитъ себѣ подобныхъ (Eccles., XIII, 19); изъ этого очевидно, что сходство составляетъ причину любви. Но человѣкъ обладаетъ сходствомъ съ мiромъ, почему и называется онъ малымъ мiромъ. Человѣкъ любитъ весь мiръ по естественному влеченiю и желаетъ ему блага; слѣдовательно необходимо, чтобы мiръ усовершенствовался въ видахъ удовлетворенiя желанiй человѣка...“ Если этотъ аргумента кажется вамъ яснымъ, то и толковать тутъ нечего.
Заключение. „Итакъ, необходимо, чтобы мiръ обновился, подобно тому, какъ прославится человѣкъ.“ (Quaest. XCI, art.I).
„По сказанному въ св. Писанiи, явившiйся ангелъ поклялся Живымъ въ вѣкахъ, что время перестанетъ существовать вслѣдъ затѣмъ, какъ седьмой ангелъ вострубитъ въ трубу, при звукѣ которой должны воскреснуть мертвые, по слову апостольскому. Но вмѣстѣ съ завершенiемъ времени, перестанетъ существовать движенiе неба, слѣдовательно движенiе это прекратится.
Пророкъ сказалъ: „Солнце ваше не будѣтъ закатываться и Луна не будетъ подвергаться ущербу.“ Но Солнце закатывается и Луна подвергается ущербу вслѣдствiе движенiя Неба. Слѣдовательно, движенiе это когда-либо прекратится.“
Аристотель доказываетъ, что движенiе Неба происходитъ отъ безрерывнаго нарожденiя низшихъ существъ. Но нарожденiе прекратится вмѣстѣ съ завершенiемъ числа избранныхъ, слѣдовательно движенiе Неба тоже прекратится.“
„Покой возвышеннѣе движенiя, ибо неподвижностiю своею вещи наиболѣе уподобляются Богу, который есть верховная неподвижность. Движенiе низшихъ тѣлъ необходимо имѣетъ предѣломъ покои, но какъ небесныя тѣла совершеннѣе земныхъ, то ихъ движенiе естественно имѣетъ предѣломъ также покой.“
Заключение. „Небесныя тѣла, равно какъ и другiя тѣла, созданы на потребу человѣку, но какъ люди, осiянные горнею славою, не нуждаются въ этихъ тѣлахъ, то движенiе неба, по волѣ божiей прекратится вслѣдъ за прославленiемъ человѣка.“
Итакъ, само сабою разумѣется, что крошечная, обитаемая нами Земля составляетъ верховную цѣль Творца. Мы ничего не истолковываемъ, ничего не объясняемъ: безпристрастный историкъ долженъ вопрошать выводиммхъ имъ на сцену людей, поставляя себѣ закономъ — выслушивать ихъ. Чтобы не оставалось однакожъ ничего больше желать, закончим нашъ разсказъ, пополнивъ предъидущiя мысли объясненiемъ природы неба.
Слова: „Въ началѣ Богъ создалъ Небо и Землю,“ истолковывавались въ томъ смыслѣ, что подъ словомъ Небо должно разуметь не твердь небесную, а Эмпирей и огненное небо. Отъ начала мiра было приличнымъ, чтобы существовала преславная обитель блаженныхъ, лучезарное небо, которому дано названiе Неба-эмпирея.
При настоящихъ условiяхъ существованiя вселенной, тѣла чувственныя обладаютъ движенiемъ, такъ какъ движенiемъ вещества производится многоразличiе стихiй. Но съ завершенiемъ славы, прекратится движенiе вещества. Отъ начала вселенной являлось приличнымъ, чтобы Эмпирей занималъ такое мѣсто.
Изъ словъ св. Василiя явствуетъ, что Небо заканчивается формою сферы: оно настолько твердо и плотно, что разграничиваетъ содержащиеся в немъ отъ того, что находится внѣ его. Поэтому за нимъ простирается пустынная и безсвѣтная область, препятствующая дальнейшему распространенiю свѣтлыхъ солнечныхъ лучей. Хотя твердь небесная плотна, но вмѣстѣ съ тѣмъ она прозрачна, такъ какъ мы видимъ звѣзды сквозь промежуточныя небеса. Можно сказать, что Небо-эмпирей не есть сгущенный свѣтъ, что оно не издаетъ лучей, подобно Солнцу и обладаетъ свѣтомъ болѣе тонкимъ, болѣе жидкимъ; можно-бы сказать еще, что оно сверкаетъ блескомъ небесной славы, неимѣющимъ ничего общаго съ натуральнымъ свѣтомъ.“ (Quaest. LXVI, art.3).
Св. ѳома добавляетъ, что могутъ существовать многiя небеса, подобно многимъ окружностямъ вокругъ одного центра, но что слѣдуетъ дать общее названiе Неба всему, окружающему Землю, отъ Эмпирея, до атмосферы. Онъ полагаетъ, что по этой причинѣ св. Василiй выразилъ мнѣнiе о существованiи многихъ небесъ, но послѣднiй авторъ заходитъ еще дальше, говоря: „Безконечное Существо могло бы забросить въ пространства многiе мiры, подобные тѣмъ пузырькамъ, которые образуются на поверхности взволнованныхъ водъ.“ Во всякомъ случаѣ, и здѣсь замѣчается условная форма, а не прошедшее совершенное.
Философская система „Ангельскаго учителя“ выражаетъ, сказали мы, философскую доктрину всей католической Церкви и по этой именно причинѣ мы нѣсколько распространились объ этой главѣ „Свода“ съ цѣлью подробнее распросить автора на счетъ предметовъ, находящихся въ связи съ нашею доктриною. До настоящего времени его схоластическая философiя истолковывалась не иначе, какъ въ томъ смыслѣ, въ какомъ мы представили ее, причемъ больше обращали вниманiя на личныя мнѣнiя св. ѳомы, чѣмъ старались уменьшать значенiе его докторальныхъ положенiй.
Все это представляло однакожъ одни чисто-теоретическiя соображенiя: телескопы, выяснившiе намъ природу свѣтилъ, не были еще изобрѣтены въ тринадцатомъ столѣтiи и нечего удивляться, если въ сказанную эпоху не стесняясь преподавали ложную систему и принимали ее за основу для самыхъ смѣлыхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ, шаткихъ выводовъ. Но удивительно, что впослѣдствiи нѣкоторые люди упорствовали въ поклоненiи авторитету, освященному и, вмѣстѣ съ тѣмъ, ослабленному вѣками, считали истиннымъ написанное въ эпоху невѣжества и сомнѣвались въ томъ, что въ столь яркомъ свѣтѣ представляетъ намъ наука новѣйшихъ временъ. Въ числѣ богословскихъ сочиненiй (это очень хорошо извѣстно докторамъ каноническаго права), книга о. Гудена пользовалась огромнымъ авторитетомъ *), такъ что люди, не читавшiе св. ѳому, останавливались на менѣе грубомъ научномъ изложенiи перваго изъ сказанныхъ авторовъ. Богослову этому, повидимому, были извѣстны новѣйшiя открытiя по части астрономiи. Онъ посѣщалъ новую королевскую обсерваторiю въ Парижѣ и Кассини показывалъ ему въ телескопъ свѣтила небесныя; онъ самъ измѣрялъ высоту лунныхъ горъ, а къ третьему тому его сочинений приложены три прекрасныя карты Луны; он видѣлъ Кольцо Сатурна, полосы на Юпитерѣ, очертанiя Марса и солнечныя пятна, но несмотря на это, о. Гуденъ, подобно св. ѳомѣ, не допускаетъ идею множественности мiровъ и придерживается системы Птолемея. Будучи убѣжденъ въ нетлѣнности неба и звѣздъ и въ превосходствѣ Земли въ средѣ творенiя, онъ снова приводитъ аргументы „Ангельскаго учителя“, клонящiеся въ пользу единичности мiра и въ особенности тѣ изъ нихъ, которые вытекаютъ изъ идеи единичности Бога и такимъ образомъ впадаетъ, подобно своему знаменитому учителю, въ указанный Плутархомъ заблужденiя, какъ будто на основанiи того, что существуетъ одинъ только зодчiй, мы вправѣ заключать о существованiи одного только зданiя... Не можемъ не перевесть нѣкоторыя изъ положенiй автора Philosophia Livi Thomae.
*) Philosophia juxta inconcussa tutissimaque dim Thomae dogmata, quatuor tomis comprehensa. Editio decima, prioribus accuratior. Paris, 1692.
„Если-бы свѣтила и планеты подвергались перемѣнамъ и измѣненiямъ, обусловливаемымъ существованiемъ на нихъ органической жизни, то прежде всего это доказывалось-бы Луною, планетою, столь намъ близкою. Но мы видимъ въ телескопъ, что она постоянно покойна и бездѣятельна и что на поверхности ея не происходить другихъ перемѣнъ, кромѣ тѣхъ, которыя производятся тѣнями при дѣйствiи солнечныхъ лучей. На ней легко можно-бы было замѣтить малѣйшiя измѣненiя, движенiя животныхъ, колебанiя деревьевъ, ходъ растительной жизни. Но какъ не замѣчается ничего подобного, то очевидно, что люди, уподобляющiе Луну Землѣ и помѣщающiе на ней моря, рѣки, воздухъ, лѣса, города и животныхъ, находятся въ полнѣйшемъ заблужденiи.“
„Намъ могутъ возразить, что планеты подобны земному шару, что съ поверхности другой планеты насъ можно-бы видеть между Марсомъ и Венерою, слѣдовательно, какъ тамъ, такъ и здѣсь необходимо должна проявляться жизнь, тѣмъ болѣе, что нельзя предположить, чтобы столь обширные мiры были лишены обитателей и оставались громадными пустынями. Но я не допускаю ни сходства планетъ съ Землею (Nego planetas esse telluri similes), ни мысли, что послѣдняя есть планета. Земля сотворена для того, чтобы, быть мѣсторожденiемъ рода человѣческаго, а планеты помѣщены на Небѣ; для освѣщенiя Земли (Ut terram illuminent. По истинѣ, не велико-же освѣщенiе!) и управлять теченiемъ жизни на поверхности земнаго шара, какъ учитъ св. Писанiе. Слѣдовательно, помѣщать на свѣтилахъ чтобы то ни было — представляется излишним“ *).
*) T. III. Quaest. II, § 2. An coelorum substantia sit corruptibilis.
А относительно звѣздъ, Лактанцiй говоритъ: „Что онѣ нетлѣнны, доказывается это самою нетлѣнностью неба. Значить, было-бы напрасною тратою времени опровергать бредни древнихъ авторовъ, повторяемыми также и новѣйшими писателями, смотрѣвшими вообще на свѣтила, а въ особенности на планеты, какъ на обитаемые мiры, на которыхъ находятся рѣки, моря, лѣса, горы, животныя, растенiя и проч. Все это вытекаетъ, быть можетъ, изъ орфическихъ поэмъ, но все это чистѣйшiя небылицы**).“
**) De Sideribus.
И въ концѣ XVII в. ученый докторъ богословiя не опасается закончить свой трактатъ о системѣ неба слѣдующими предложенiями:
„Не слѣдуетъ допускать систему Коперника, но, по всей справедливости, ее должно отвергнуть на томъ основанiи, что было-бы дерзновенно сообщать Землѣ движенiе и удалять ее изъ средоточiя вселенной.“
„Система Тихо Браге сноснѣе (tolerabilius) системы Коперника, такъ какъ первая оставляетъ Землю въ центрѣ вселенной; во всякомъ случаѣ, и эта система не доказана.“
„Система Птоломея вѣроятнѣе всѣхъ прочихъ. Однакожъ движенiе Меркурiя и Венеры представляетъ нѣкоторыя затруднения и не мѣшало-бы придумать четвертую систему, которая заняла-бы посредствующее положенiе между системами Коперника и Тихо Браге.“
Оставимъ нашего метафизика съ его отрицанiями и сомнѣнiями, не простивъ ему однакожъ его прегрѣшенiй, чтó съ величайшею готовностью мы дѣлаемъ по отношенiю св. ѳомы и возвратимся къ тринадцатому вѣку, который на нѣсколько времени мы оставили за собою.
За богословомъ средневѣковаго христiанскаго перiода вскорѣ появляется поэтъ: Данте на безсмертной лирѣ воспоетъ ученiе, проповѣдывавшееся священнослужителями съ высоты каѳедръ и мрачный флорентiйскiй мечтатель посѣтитъ небесныя сферы и круги, описанные учителемъ Церкви. Но прежде чѣмъ дойдемъ до видѣнiй Алигiери, побесѣдуемъ нѣсколько мгновенiй съ его учителемъ, энциклопедистомъ тринадцатаго вѣка, итальянцемъ Брунетто Латини. Изгнанный гибелинами въ 1260 году, онъ прiютился въ добромъ городѣ Парижѣ, гдѣ и издалъ на французскомъ языкѣ свое сочиненiе „Сокровищница всего существующаго“ (Trésor de toutes choses). Это одна изъ первыхъ, написанныхъ на французскомъ языкѣ книгъ и ради курьеза мы представимъ, безъ всякихъ покрововъ, слова подлинника, въ которомъ такъ наивно отражается та далекая эпоха, когда предки наши разсуждали о природѣ вещей. Дѣло идетъ о Небѣ, Небѣ-эмпиреѣ.
„Итакъ знайте, что надъ твердью высится наипрекраснѣшiй и пресвѣтлый хрустальный сводъ, почему и называется онъ хрустальными Небомъ; это мѣсто, откуда были низвергнуты падшiе ангелы... Безъ сомнѣнiя есть и другое, пурпуроваго цвѣта, называемое Эмпиреемъ, гдѣ пребываетъ пресвятое и преславное Божество съ ангелами и съ тайнами своими, говорить о которыхъ авторъ настоящей книги не дерзаетъ, предоставляя это, какъ и подобаетъ, божественнымъ учителямъ и владыкамъ святой Церкви.“
Въ этой выдержкѣ отражаются народныя понятiя, въ сущности тождественыя съ тѣми, которыя проповѣдывались учителями Церкви. Ихъ наивная форма показываетъ, съ какимъ пассивнымъ повиновенiемъ народъ относился къ ученiю высшихъ авторитетовъ. Однакожъ Брунетто Латини не ученикъ, а учитель и его „ Сокровищница“ есть энциклопедия, заключающая въ себѣ весь сводъ человѣческихъ познанiй современной эпохи, начиная отъ свѣтилъ небесныхъ и до полевыхъ букашекъ. Во всѣхъ вопросахъ, которые, подобно нашему, приходятъ въ соприкосновение съ догматомъ, Брунетто подчиняется господствующимъ идеямъ, ни о чемъ не разсуждаетъ и ничего не объясняетъ. Слѣдуя системѣ Птоломея, онъ имѣетъ однакожъ правильные понятiя о законахъ тяжести, о притягательной силѣ Земли и — какъ замѣтилъ одинъ ученый *) — если Данте, въ XXXIV книгѣ Ада поступаетъ согласно съ законами тяготѣнiя, то, быть можетъ, люди безпристрастные замѣтятъ влiянiе Брунетто Латини въ слѣдующей выдержкѣ, въ которой онъ излагаетъ свои мысли о Землѣ, подобно тому, какъ въ первой выдержкѣ онъ уже изложилъ свои мнѣнiя о Небѣ.
*) Фердинанд Дени (Dénis), въ его книгѣ: Le monde enchanté.
„Говоря по правдѣ, Земля подобна точкѣ компаса, которая всегда находится въ центрѣ своего круга и никогда не уклоняется ни въ ту, ни въ другую сторону. Слѣдовательно, Земля необходимо шаровидна, такъ какъ при иной формѣ въ одномъ мѣстѣ она находилась-бы ближе къ Небу и тверди, чѣмъ въ другомъ. Но это немыслимо и еслибы можно было остановить Землю и выкопать колодезь, который проходилъ-бы ее насквозь, причемъ въ колодезь этотъ мы бросили-бы огромнѣйший камень или другое тяжелое тѣло, то, по моему мнѣнiю, камень не пролетелъ-бы сквозь всю землю, но возвратился къ ея центру.“
Можно-бы подольше послушать автора „Сокровищницы“, представляющаго намъ фантастическую систему естествовѣденiя этой дивной эпохи, равно какъ и мнѣнiя современныхъ ему „астрономiйцевъ“ но слава ученика затмѣваетъ славу учителя, такъ что въ наше время многiе знаютъ о существованiи Латини только по тѣмъ совѣтамъ, которые онъ даетъ знаменитому флорентiйцу въ его „Нисхожденiи въ Адъ:“
| Sieti raccommandato'l mio Tesoro, Nel quale i'vivo ancora; e piu non cheggio |
Въ страстную пятницу 1300 года, имѣя отъ роду тридцать три года, Данте низошелъ въ адъ. Въ двадцать четыре часа онъ прошелъ всѣ круги, достигъ средоточiя Земли и съ трудомъ обойдя вокругъ громаднаго тѣла Люцифера, находящагося какъ разъ въ центрѣ, поднялся къ ногамъ его, вышелъ на поверхность Земли въ южномъ полушарiи, а на слѣдующiй день приблизился къ горѣ Чистилища, гдѣ Вергилий поручилъ его руководительству Беатрисы. Очистившись въ земномъ раѣ, онъ отправился на Небеса, посѣтивъ послѣдовательно мiры Луны, Меркурiя, Венеры, Солнца, Марса, Юпитера, Сатурна, Неподвижныхъ звѣздъ, Перваго Двигателя и Эмпирея. — Предметомъ нижеприведенныхъ картинъ будетъ то изъ громадной поэмы Данте, что находится въ связи съ направленiемъ настоящей книги.
„Слава Того, Который всему сообщаетъ движенiе, наполняетъ Собою вселенную и въ нѣкоторыхъ частяхъ ея сiяетъ больше, чѣмъ въ другихъ“.
„Я былъ въ Небѣ, наиболѣе воспринимающемъ Его свѣта и видѣлъ я то, чего не знаетъ и чего не можетъ повѣдать никто изъ приходящихъ оттуда“.
„Беатриса смотрѣла вверхъ, а я гдядѣлъ на нее и втеченiи непродолжительнаго времени, въ которое стрѣла налагается на лукъ, отдѣляется отъ тетивы и летитъ“,
Я очутился въ мѣстѣ, гдѣ нѣчто дивное приковало къ себѣ взоры мои. Та, для которой мысли мои не могли быть тайною“,
„Повернулась ко мнѣ и столь-же грацiозная, какъ и прекрасная, сказала: „Вознесись къ Богу благодарнымъ духомъ, къ Нему, приведшему насъ на первое свѣтило“.
Это первое свѣтило была Луна (дальше поэтъ называетъ ее Вечною Жемчужиною) и казалась она шаромъ изъ прозрачнаго алмаза; когда путники приблизились къ ней, то свѣтлое облако обдало ихъ; ихъ тѣла, казалось, проницали тѣло Луны, какъ будто послѣдняя не обладала физическимъ свойствомъ, называемымъ непроницаемостью. Луна есть обитель цѣломудрiя, не въ томъ однакожъ смыслѣ, чтобы обитали на ней смертные, которыхъ главную добродѣтель составляетъ цѣломудрiе, но, подобно прочимъ шести небеснымъ сферамъ, Луна служитъ мѣстопребыванiемъ для праведныхъ душъ, которыя впослѣдствiи должны вознестись въ обитель блаженныхъ. Небесныя сферы составляютъ, такъ сказать, предверiе рая, въ которомъ пребываетъ Богъ во славѣ своей.
Поэтъ встрѣчаетъ на Лунѣ души женщинъ, давшихъ обѣтъ дѣвства, но, вслѣдствiе насилiя, нарушившихъ обеты свои. Пиккарда, сестра Форизы, говоритъ ему, что блаженные довольствуются степенью славы, доставшейся имъ въ удѣлъ, а Беатриса объясняетъ разницу между волею смѣшанною и абсолютною.
Они вознеслись въ мiръ Меркурiя, более свѣтлый, чѣмъ мiръ Луны и — достойно замѣчания — по мѣрѣ того, какъ они поднимаются по лѣстницѣ планетной iерархiй, мiры дѣлаются все лучезарнѣе, ихъ вещественная форма просвѣтляется и очищается. Достигнувъ мiра Меркурiя, они увидѣли безчисленное множество блаженныхъ духовъ, и въ числѣ ихъ императора Юстинiана, повѣдавшаго имъ славу римскихъ знаменъ. Въ мiрѣ этомъ обитаютъ души людей, прославившихся своими доблестными дѣянiями. Начинаютъ рассуждать о философiи и Беатриса объясняетъ положенiе схоластиковъ, что душа животныхъ создана природою, а душа человѣка — непосредственно Богомъ.
Языческая Венера располагаетъ къ любви, но дѣйствiе ея оказывается здѣсь совершенно чистымъ и духовнымъ. „На свѣтилѣ, на свѣтлыя рѣсницы котораго и развѣвающiеся по плечамъ волосы Солнце взираетъ съ удовольствiемъ“, душа Карла Мартелла, котораго Данте знавалъ во Флоренцiи, произноситъ слѣдующiя прекрасныя слова: „Я скрыть отъ взоровъ твоихъ сверкающимъ окрестъ меня блаженствомъ, которое окружаетъ меня, подобно заключенному въ шелковой ткани мотыльку“.
На лучезарныхъ равнинахъ дневнаго светила, Данте и Беатриса ветрѣчаютъ „Ангельскаго учителя“ — св. ѳому Аквинскаго, краснорѣчiе котораго разрѣшаетъ сомнѣнiя, таившiяся еще въ душѣ поэта. Альбертъ Кельнскiй, Грацiанъ, Петръ Ломбардъ, Павелъ Орозъ (Orose), Боэцiй, Соломонъ, Денисъ Ареопагитъ бесѣдуютъ съ Данте; головы этихъ знаменитыхъ духовъ увѣнчаны свѣтлыми коронами. Св. Бонавентура поименовываетъ души, обитающiя на Солнцѣ. Всѣ бесѣды эти относятся къ числу мистическихъ. По отношенiю къ бесѣдующиму съ нимъ св. ѳомою, Данте находится какъ-бы въ центрѣ приводимаго во вращательное движенiе стакана съ водою, а по отношенiю къ Беатрисѣ — какъ-бы на окружности этого круга.
Беспрестанно укрѣпляясь, очищаясь и просвѣтляясь, воодушевляемый священнымъ рвенiемъ, поэтъ продолжаетъ свое экстатическое странствованiе и возносится съ Беатрисою въ пятое небо, на небо Меркурiя. Область эта лучезарнѣе всѣхъ предшествовавшихъ ей, а ея обитатели-духи сверкаютъ неизреченнымъ свѣтомъ. „И между двухъ лучей явилось мнѣ сiянiе столь ослѣпительное и багровое, что я вскричалъ: „О, Гелiосъ, какъ ты изукрасилъ его!.. И подобно тому какъ Млечный путь, усѣянный малыми и большими свѣтилами, простираетъ между полюсами мiра столь свѣтлую полосу, что вводитъ она въ сомнѣнiе мудрѣйшихъ, такъ точно скопленiемъ этихъ лучей образуется въ глубинѣ Марса Пречестное Знаменiе“.
Дѣйствительно, сонмы духовъ складывались на Марсѣ въ образъ громаднаго креста, на которомъ сiяло тѣло Спасителя. И подобно тому, какъ лютня и арфа множествомъ струнъ своихъ производить сладостную гармонiю, понятную даже для того, кто не различаетъ каждый звукъ отдѣльно, такъ точно скопленiемъ свѣтилъ образовалась на крестѣ мелодiя, которою поэтъ былъ восхищенъ, хотя въ пеньи этомъ онъ не мог разслышать ничего, кромѣ хвалебныхъ словъ: „Воскресни и явись побѣдителемъ“!
Каччиагвида, пращуръ поэта, предсказываетъ будущее и поименовываетъ многихъ изъ духовъ, образующихъ собою знаменiе креста на Марсѣ, затѣмъ Данте, съ подругою своею, возносится въ мiръ Юпитера, в шестое небо. Души святыхъ, достойно отправлявшихъ дѣло правосудiя, составляютъ здѣсь собою образъ огромнаго орла. Это сатира на современныя скупость и сiмонию. Бонифацiй VIII обвиняется въ томъ, что онъ налагалъ запрещенiя съ темъ, чтобы отъ нихъ откупались деньгами. Въ небесномъ орлѣ замѣчаются души праведниковъ, обитающихъ на Юпитерѣ: въ зрачкѣ орла — пѣвецъ Духа Святаго, переносившiй ковчегъ завѣта изъ города въ городъ (Давидъ); въ бровяхъ — утѣшитель вдовы, лишившейся сына (Траянъ), и тот, который замедлилъ ходъ смерти истиннымъ покаянiемъ (Езехiя). На Сатурнѣ пребываютъ души людей, жившихъ созерцательной жизнью, поэтъ видитъ тамъ символическую лѣстницу, по которой нисходило и восходило такое множество сiянiй, что, казалось, собрались здѣсь всѣ свѣтила тверди небесной. (По поводу символовъ этихъ, мы задавались порою вопросомъ: не былъ ли вызванъ Сведенборгомъ — позже и онъ появится у насъ на сценѣ — въ числѣ его учителей и духъ Данте)?
Когда божественный пѣвецъ и его путеводитель возносились к сферѣ неподвижныхъ звѣздъ, то первый изъ нихъ обратилъ взоры свои на семь планетъ и увидѣвъ нашу Землю, улыбнулся ея жалкому виду. „Я видѣлъ дщерь Латоны, говоритъ онъ, — пылавшую во мракѣ и считалъ я ее поэтому и жидкою, и плотную; я вынесъ видъ твоего сына, о Гиперiонъ, и видѣлъ я, какъ близъ него и вокругъ него вращались Майя и Дiоней (Dioné). Оттуда предсталъ взорамъ моимъ Юпитеръ, умѣрявший своего отца и своего сына и ясно видѣлъ я, какъ передвигались съ мѣста на мѣсто. И всѣ семь планетъ предстали мнѣ въ ихъ объемахъ и выяснилась мнѣ скорость ихъ движенiй и взаимныя ихъ разстоянiя“.
Данте проникъ въ сферу неподвижных звѣздъ созвѣздiемъ Близнецовъ; его спутница выпрямилась и стала внимательна, подобно птицѣ, когда полузакрытая сѣнью древесною, она наблюдаетъ погоду въ излюбленной листвѣ, подлѣ гнѣзда своихъ милыхъ птенцовъ и страстно ждетъ восхода солнечнаго. Слѣдя за ея взоромъ, поэтъ увидѣлъ въ выси Христа, Который подобно Солнцу сiялъ надъ избранниками Своими, а подлѣ него Богородицу и Апостоловъ; ихъ окружалъ ореолъ изъ чистѣйшаго изъ небесныхъ сiянiй. Попросивъ апостоловъ благосклонно отнестись къ поэту, Беатриса выразила св. Петру желанiе, чтобъ онъ испыталъ Данте въ вѣрѣ; поэтъ отвѣчаетъ апостоламъ на счетъ трехъ богословскихъ добродѣтелей, затѣмъ Адамъ начинаетъ разсказъ о временахъ своего блаженства и несчастiй... Святые возносятся и скрываются, а Данте съ Беатрисою вступаютъ въ девятую сферу, называемую Первымъ Двигателемъ (Premier mobile).
Оттуда Данте начинаетъ говорить; послушаемъ его (Зачѣмъ знаменитый флорентиецъ былъ поэтомъ ложной системы)?
„Природа мiра, содержащая въ покоѣ средоточiе и приводящая во вращательное движенiе все прочее, начинается отсюда, какъ отъ своего предѣла“.
„И Небо не имѣетъ другаго предѣла кромѣ Божественнаго Духа, отъ Котораго возжигается какъ любовь, приводящая Небо во вращательное движенiе, такъ и сила, заставляющая его производить дождь“.
,,Свѣтъ и любовь окружаютъ Небо, подобно тому, какъ оно само окружаетъ другiя сферы и предѣлы эти извѣстны лишь Создавшему ихъ“.
„Его движенiе не производится никакимъ другимъ движенiемъ; но движенiе прочихъ небесъ соразмѣряется съ движенiемъ Перваго Двигателя, подобно тому какъ десять соразмѣряется со своею половиною и съ пятою частью своею“.
И теперь ты уразумѣешь, какимъ образомъ время пребываетъ корнями своими въ этомъ сосудѣ а вѣтвями — въ другихъ сосудахъ“.
Поэтъ говорить, что ему суждено было узреть божественную Сущность, лучезарную точку, сiявшую самымъ яркимъ блескомъ; вокругъ нея двигались девять круговъ. Девять круговъ этого сверхъ-мiроваго мiра (по выраженiю схоластиковъ), соотвѣтствуютъ девяти сферамъ чувственнаго мiра. Еще выше, поэтъ находится уже въ Эмпиреѣ. Беатриса облекается здѣсь дивною красою; появляются оба воинства небесныя — святые и ангелы. „Отъ большей изъ сферъ небесныхъ, говорить Беатриса — мы вознеслись на небо, которое есть чистѣйшiй свѣтъ, свѣтъ духовный, преисполненный любви къ истинному и обильному радостями благу - радостями, превосходящими всякую сладость“. Этотъ апоѳеозъ христiанскаго Рая, въ которомъ Апокалипсисъ апостола Iоанна является въ столь странномъ смѣшенiи съ идеями мантуанскаго пѣвца, неизмѣннаго путеводителя мрачнаго флорентiйца по областямъ Ада; этотъ божественный и свѣтлый апоѳеозъ оставляетъ насъ на вершинѣ лучезарной iерархiи, со взорами, благоговѣйно устремленными на неисповѣдимую Троицу, носящуюся надъ безпредѣльностью мiровъ. Здесь поэтъ останавливается въ полетѣ своемъ; но, кажется, что въ ослѣпленныхъ очахъ Данте проносится еще одно видѣнiе — это проявленiе человѣчества въ Богѣ... Действительно, поэма Данте — это обоготворенiе человѣческой мысли, или очеловѣченiе мысли божественной. Съ такой точки зрѣнiя должно смотрѣть на вѣрованiя среднихъ вѣковъ, не понимавшiхъ ни истиннаго величiя Бога, ни относительной незначительности человѣческаго общества и заключавшихъ въ однѣ и тѣ-же рамки два понятiя несовмѣстимыя. Кто въ эту эпоху осмѣлился-бы говорить объ существахъ, не принадлежащихъ къ роду Адамову, но все-же чадахъ Божiихъ, подобно намъ достойныхъ благодѣянiй ихъ небеснаго Отца? Мiръ ограничивался окружностью въ нѣсколько сотъ лье; пространство и время — это еще неизвѣстныя понятiя. Но съ эпохи Колумба, озарившаго земной шаръ новымъ свѣтомъ, съ появленiемъ Кеплера, открывшаго предъ нами небесныя пространства — человѣчество стряхнетъ съ себя оцѣпененiе вѣковой спячки и быстрымъ полетомъ устремится къ новымъ горизонтамъ науки.
Еще до Кеплера, первый годъ пятнадцатаго столѣтiя начался рожденiемъ знаменитаго ученаго, имя котораго, — втеченiе почти двухъ cтолѣтiй, было свѣтиломъ для мыслящихъ людей, но къ 1600 году оно померкло и вскорѣ затѣмъ совсѣмъ погасло. Поставимъ на подобающий ей пьедесталъ статую, которую мракъ минувшихъ вѣковъ уже покрывалъ своею завѣсою и такъ несправедливо скрывалъ отъ взоровъ нашихъ. Мы говоримъ здѣсь о кардиналѣ де-Куза, Для насъ рекомендацiею служитъ ему не его духовный санъ и санъ этотъ ни на одну минуту не заставитъ насъ упустить изъ вида обязанностей историка.
Вотъ одинъ изъ князей церкви, смѣло несущiй знамя идеи множественности мiровъ и притомъ — втеченiи пятнадцатаго столѣтiя! Мы никакъ не можемъ понять, какимъ образомъ этотъ знаменитый мужъ, облеченный римскимъ пурпуромъ, могъ, не подвергаясь преслѣдованiямъ, высказывать свои столь смѣлыя мысли въ то время, какъ сто пятьдесятъ лѣтъ позже, Бруно Джордано быль осужденъ какъ еретикъ и сожженъ живымъ за подобныя мнѣнiя, а Галилея принудили позорно отречься отъ такихъ же мыслей. Но, быть можетъ, мысли ученаго кардинала сдѣлались извѣстны только по его смерти.
Николай Кребсъ (ракъ), родившiйся въ Кусѣ на Мозелѣ и потому прозванный Кузанусъ, откуда уже произошло имя Куза, по всей справедливости можетъ считаться высочайшимъ умомъ не только пятнадцатаго и предшествовавшихъ вѣковъ, но и шестнадцатаго столѣтiя. Въ физикѣ, въ астрономiи и въ философiи оно стоитъ неизмѣримо выше своихъ современниковъ. За сто лѣтъ до Коперника, онъ проповѣдуетъ уже движенiе Земли; въ самомъ дѣлѣ, трактатъ Коперника о движенiи тѣлъ небесныхъ. какъ известно, появился въ 1543 году, между тѣмъ Николай де-Куза писалъ объ этомъ предметѣ еще въ 1444 году, чтó и доказывается однимъ мѣстомъ рукописи, собственноручно писанной кардиналомъ и найденной докторомъ Клеменсомъ въ Кусскомъ госпиталѣ. Николай Кребсъ родился въ 1401, а умеръ въ 1464 году, слѣдовательно онъ отошелъ въ вѣчность за девять лѣтъ до рожденiя того человѣка, имя которого навсегда связано съ истинною системою мiра.
Куза опередилъ ходъ наукъ своего времени не только съ точки зрѣнiя нашего ученiя объ обитаемости мiровъ, не только въ отношенiи истинныхъ началъ астрономiи, но и въ отношенiи спецiальныхъ вопросовъ, представляющихся самыми загадочными. Порою, говоритъ Гумбольдтъ, въ счастливыхъ предчувствiяхъ и въ вымыслахъ воображенiя таятся, независимо отъ всякаго реальнаго наблюдения, зародыши правильныхъ понятiй. Греческая древность обильна подобнаго рода фантазiями которыя впослѣдствiи осуществились. Такъ точно, въ пятнадцатомъ вѣкѣ мы находимъ въ сочиненiяхъ кардинала де-Куза ясно выраженное предположение, что Солнце само по себѣ есть тѣло, окруженное легкимъ покровомъ свѣтовой сферы, что посрединѣ — вѣроятно между темнымъ ядромъ и лучезарною атмосферою — находится прозрачный воздухъ, сложный, влажный и подобный нашей атмосферѣ. Онъ добавляетъ, что выдѣление свѣтовыхъ лучей, одѣвающих нашу Землю растительностiю, свойственно не ядру Солнца, но окружающей его фотосферѣ. По его мнѣнию, Солнце можетъ быть обитаемо, подобно другимъ свѣтиламъ; планеты — это мiры, подобные нашему. Вотъ главнѣйшiя положенiя его знаменитаго трактата „Объ ученомъ невѣжествѣ“ *).
*) D Nicolai de Kusa, cardinalis, utriusque juris doctoris, in omnique philosophia incomparabilis viri opera, etc. Cum priv. caes. majest. Basileae, 1566 in-fol.
Для насъ несомнѣнно движенiе Земли, хотя явленiе это и не подпадаетъ непосредственно чувственному наблюденiю, такъ какъ о движенiи мы можемъ заключать только по сравненiю съ тѣмъ, что находится въ состоянiи неподвижности. Находящiйся на кораблѣ, спокойно несущемся вдоль береговъ рѣки, познаетъ свое движенiе только чрезъ движенiе береговъ рѣки. Такимъ образомъ, движенiе Солнца и другихъ свѣтилъ указываетъ намъ на наше собственное движенiе.
Незначительностью Земли еще не доказывается, что она тѣло ничтожное и низкое, такъ какъ Земля не составляетъ аликвотной части безконечнаго: во вселенной нѣтъ ни большаго, ни малаго, ни середины, ни окраинъ, ни опредѣленныхъ частей, а только относительныя. Хотя Земля имѣетъ темный видъ, но не слѣдуетъ считать ее ничтожною, ибо если она кажется намъ темною, то оттого только, что мы находимся на ней; издали она казалась-бы намъ свѣтлою. То-же самое можно сказать и о Лунѣ, которую ея обитатели должны находить очень темною. Даже на Солнцѣ, быть можетъ, не знаютъ свѣта, которымъ оно горитъ для насъ. Земля есть свѣтило и ей присущи тѣ же силы, свойства и влiянiя, какiя присущи и прочимъ свѣтиламъ.
Не слѣдуетъ также говорить, что Земля есть меньшее изъ свѣтилъ. Затмѣнiями доказывается, что она больше Луны; а что она больше Меркурiя, это намъ хорошо извѣстно.
Мы не знаемъ также, составляетъ-ли Земля лучшую или худшую обитатель для людей, животныхъ и растѣнiй. Богъ есть средоточiе и окружность всѣхъ звѣздныхъ мiровъ и всякое совершентство и величiе исходятъ отъ Него: далекiе мiры эти не пустынны, но обитаемы разумною породою, одинъ изъ видовъ которой населяетъ Землю. Но какъ назвать этихъ обитателей и какъ опредѣлить их? Даже попытка подобнаго рода должна считаться слишкомъ ужъ смѣлою. Обитатели другихъ мiровъ ни въ какомъ отношенiи не могутъ быть приравниваемы къ намъ: Improportionales sunt, ясно говорится въ текстѣ. Такъ какъ области вселенной скрыты отъ насъ, то мы должны отказаться отъ познанiя природы ихъ обитателей. Мы видимъ, что даже на Землѣ животныя особыхъ породы, обитающiя въ извѣстныхъ странахъ, во всемъ отличаются отъ прочихъ животныхъ. Всѣ предположенiя наши насчетъ двухъ планетъ, наиболѣе намъ извѣстныхъ, т. е. насчетъ Луны и Солнца, ограничиваются лишь тѣмъ, что обитатели Солнца должны быть совершеннѣе обитателей прочихъ свѣтилъ.
Очень возможно, что обитатели Солнца во многихъ отношенiяхъ причастны природѣ свѣтила этого: они свѣтозарны, свѣтлы, разумны и гораздо болѣе духовны чѣмъ Селениты, близкiе къ природѣ Луны и чѣмъ обитатели Земли, еще больше матерiальные и грубые. Теплотворныя дѣйствiя Солнца, влiянiе, производимое Луною на атмосферу, и океаны и матерiальная тяжесть Земли заставляютъ насъ вѣрить этому. То-же самое можно сказать о другихъ свѣтилахъ, которыя, безъ сомнѣнiя подобно всѣмъ остальнымъ, не лишены обитателей: suspicantes nullam inhabitoribus carere, такъ какъ каждое изъ нихъ составляетъ отдѣльный мiръ и число ихъ извѣстно лишь Тому, кто все устроилъ согласно съ мѣрою и числомъ.
Тлѣнность всего существующаго на Землѣ, извѣстная намъ изъ опыта, не составляетъ еще достаточнаго доказательства ничтожности нашего мiра. Такъ какъ мiръ безпредѣленъ и какъ дѣйствiе свѣтилъ одновременно распространяется по всѣмъ мiрамъ, то и не можемъ мы утверждать тлѣнность чего-бы то ни было, въ истинномъ значенiи этого слова. Намъ извѣстны только видоизмѣненiя и перемѣны, происходящiя въ состоянiи вещей и вызываемыя различными влiянiями. По словамъ Виргилiя, смерть есть претворенiе сложнаго существа въ другое, сложное-же. Но кто можетъ утверждать, что этотъ процессъ претворенiя свойственъ только обитателямъ Земли? Некоторые писатели полагали, будто на Землѣ существуетъ столько родовъ вещей, сколько звѣздъ на небѣ. Свѣтила производятъ на другiе мiры дѣйствiя подобныя темъ, которыя они производятъ и на нашъ мiръ; Земля влiяетъ на нихъ, какъ Луна влiяетъ на насъ, такъ что между различными частями вселенной происходитъ беспрерывный обмѣнъ какъ въ области духа, такъ и въ области матерiи.
Въ сочиненiяхъ кардинала де-Куза замѣчается удивительное смѣшенiе предметовъ, существенно различныхъ между собою, чтобы не сказать — противоположныхъ. Богословiе, астрономiя, астрологiя, чернокнижiе и алхимiя — все это часто сливается въ одномъ перiодѣ, длинномъ, тяжеломъ, запутанномъ, съ безконечными вводными предложенiями. Порою, въ промежуткѣ отъ одного параграфа до другаго, переходишь отъ глубочайшаго мрака къ днѣвному свѣту; но относительно нашего предмета, кардиналъ никогда ни прибѣгаетъ къ оттяжкамъ. Онъ не только утверждаетъ, но и представляетъ его въ истинномъ научномъ видѣ, и старается доказать, что считая самихъ себя мiровымъ типомъ и все относя къ нашему метру (μετρον), мы впадаемъ въ заблужденiе. Желая однакожъ устранить теологическiя послѣдствiя вытекающiя изъ допущенiя подобной истины, кардиналъ тутъ-же поспѣшно добавляетъ, что такое воззрѣнiе на вселенную не должно измѣнять понятiй нашихъ относительно значенiя Земли.
На основанiи того, что Земля меньше Солнца, говоритъ онъ, и что подчиняется она дѣйствiю послѣдняго, нельзя еще утверждать, что она ничтожна, такъ какъ земная область, простирающаяся до огненной сферы, въ сущности очень велика. И хотя Земля меньше Солнца, чтó и доказывается тѣнью затмѣнiй, однакожъ мы не знаемъ, на сколько область Солнца меньше или больше области Земли; мы можемъ сказать только, что первая неравна второй, потому что ни одно свѣтило не можетъ быть вполнѣ равно другому. Землю не слѣдуетъ также относить къ числу малыхъ свѣтилъ: она больше Луны, чтó доказывается наблюденiемъ затмѣнiй, больше Меркурiя и, быть можетъ, больше другихъ мiровъ. Изъ состоянiя, въ которомъ находится она, нельзя выводить доказательствъ ея несовершенства. Влiянiе, которому подчиняется какое-либо свѣтило, не составляетъ логической причины его несовершенства; находясь въ средоточiи влiянiй, относящихся къ нашему мiру, мы не можемъ сравнивать его состоянiе съ состоянiемъ другихъ мiровъ, такъ что свѣдѣнiя наши оказываются тутъ вполнѣ несостоятельными. Хотя кардиналъ Куза отличный богословъ, но онъ во всей полнотѣ сохраняетъ независимость своихъ мнѣнiй и убѣжденъ въ безконечности пространства. Вселенная не можете имѣть окружности, говоритъ онъ, потому что за этою окружностью необходимо должно находиться еще что-нибудь; она не имѣете и центра, такъ какъ центръ есть точка, находящаяся въ равномъ разстоянiи отъ всѣхъ частей окружности. Вселенная не имѣетъ ни центра, ни окружности. Земля не больше восьмой сферы находится въ средоточiи вселенной; существуетъ одно только абсолютное понятiе, безконечное и абсолютное понятiе Бога; Его духомъ все живетъ и зиждется, Его сущностью устанавливается безконечность пространства.
Предшественникъ великихъ открытiй въ астрономiи новѣйшихъ временъ и въ философiи астрономiи, долженствовавшей утвердиться на основанiи астрономiи физической, ученый кардиналъ стоитъ на первомъ планѣ въ нашемъ научномъ пантеонѣ. Онъ производилъ громадное влiянiе на мнѣнiя писателей шестнадцатаго столѣтiя относительно идеи множественности мiровъ и въ нѣкоторой мѣрѣ былъ непререкаемымъ авторитетомъ для всѣхъ, склонявшихся въ пользу допущенiя этой идеи. Астрономы и философы, впослѣдствiи писавшiе о томъ же предметѣ, очень часто, какъ мы увидимъ это, прибѣгали къ авторитету кардинала де-Куза.
Зачиналась заря Коперника и скоро сумерки уступятъ свое мѣсто дню. Быть можетъ приличнѣе всего было-бы непосредственно перейти къ году, въ которомъ появилась книга De revolutionibus orbium coelestium, но какъ нарочно двѣ лукавыя личности прiотворятъ нашу дверь, а спровадить ихъ мы не осмѣливаемся. Обѣ онѣ, въ особенности-же вторая, не принадлежатъ къ нашему обычному обществу, но пользуясь авторитетомъ въ историческомъ методѣ, которому мы рѣшились слѣдовать, онѣ заявляютъ права свои хоть-бы и на не подобающее имъ мѣсто въ пантеонѣ нашемъ. Арiостъ *) и Раблэ ** непосредственно слѣдуютъ другъ за другомъ въ первой половинѣ шестнадцатаго столѣтiя; первый странствовалъ по Лунѣ въ XXXIV пѣснѣ своего Orlando Furioso; второй совершилъ другiя путешествiя въ IV и V книгахъ своего Пантагрюэля, такъ что отказать имъ въ просьбѣ — было-бы несправедливо.
*) Родился въ 1474, умеръ въ 1533 году.
*) Родился въ 1483, умеръ въ 1553 году.
По праву старшинства, первымъ долженъ явиться поэтъ Реджiо.
Одинъ изъ главнѣйшихъ героевъ Orlando, Астольфъ, верхомъ на гиппогрифѣ, посѣтилъ въ Нубiи Сенапа (Sénapes), столѣтняго монарха, извѣстнаго подъ имѣнемъ Священника-Iоанна и столь славнаго въ числѣ средневѣковыхъ миѳовъ. Звукомъ своего могучаго рога Астольфъ обратилъ въ бѣгство Гарпiй и остановился близь гигантской горы, у подошвы которой Нилъ имѣетъ свои истоки. Это крайнiй предѣлъ востока. У подошвы горы этой находится отверстiе, которымъ Гарпiи возвратились въ преисподнюю и съ котораго Арiостъ началъ свое путешествiе по областямъ ада. Надъ горою находится земной рай. Астольфъ видѣлъ чудеса дивнаго вертограда, плоды котораго такъ вкусны, что грѣхопаденiе прародителей нашихъ нисколько не удивляетъ Астольфа. Гора такъ высока, что рай дѣйствительно долженъ находиться въ небѣ и очень недалеко оттуда до Луны, Апостолъ Iоаннъ, котораго Астольфъ встрѣтилъ въ обществѣ Эноха и Илiи предложилъ нашему герою отправиться на Луну, где можно добыть элексиръ, при помощи котораго паладину Роланду можно будетъ возвратить утраченный имъ разсудокъ.
„Едва Солнце погрузилось въ лоно водъ и показался серпъ Луны, какъ святой угодникъ приказалъ приготовить колесницу, предназначавшуюся для тѣхъ, которые должны вознестись на небеса. Въ ней Илiя поднялся надъ горами Iудеи; четыре свѣтозарные коня везли ее. Святой садится подлѣ Астольфа, беретъ поводья и устремляется въ небо. Вскорѣ колесница находится уже въ области огня, зной котораго умѣряется присутствiемъ святаго мужа. Пронесшись этими знойными пространствами, они прибыли въ обширный мiръ Луны, поверхность которой блѣстела подобно свѣтлой стали. Планета эта, вмѣстѣ съ окружающими ее парами, по величинѣ казалась равною земному шару. Паладинъ съ изумленiемъ узнаетъ, что если смотрѣть на Луну сблизи, то она кажется небольшою. Съ трудомъ различаетъ онъ Землю, погруженную во мракъ и не имеющую блѣска; онъ видитъ на Лунѣ рѣки, поля, долины, горы, города и страны, вполнѣ отличныя отъ нашихъ. Дома кажутся ему непомѣрной величины; въ обширныхъ лѣсахъ нимфы безпрестанно преслѣдуютъ дикихъ животныхъ. Астольфъ, у котораго имѣется въ виду совсемъ иная цѣль, не занимается созерцанiемъ этихъ предметовъ и позволяетъ провести себя въ долину, лежащую между двумя холмами. Тамъ находится все утерянное нами или случайно, или по собственной винѣ: дѣло идетъ не о царствахъ и не о сокровищахъ, даруемыхъ прихотливою фортуною, но о томъ, чего она не можетъ ни дать, ни отнять. Я говорю о доброй славѣ, которую время, подобно точащему червю, мало по малу подрываетъ и наконецъ уничтожаетъ. Здесь собраны всѣ обеты и мольбы, съ которыми злосчастные грѣшники обращаются къ Небу. Здѣсь находятся также слезы и вздохи любовниковъ; время проведенное въ игрѣ и въ праздности; тщетныя, оставшiяся неисполненными намѣренiя и пустыя желанiя, несмѣтное количество которыхъ почти наполняетъ одну долину, — однимъ словомъ, все утраченное на Землѣ“,
Въ этомъ состоятъ главнѣйшiя богатства этой лунной долины. Имѣется тамъ также гора „Здраваго смысла“; въ видахъ воспрепятсвованiя испаренiю столь тонкой матерiи, послѣдняя заключена въ различной величины стклянкахъ, обозначенныхъ особыми надписями. Астольфъ не безъ удивленiя узнаетъ, что многiе люди, которыхъ онъ считалъ чрезвычайно умными, отправили на Луну большую часть своего здраваго смысла... Увидѣвъ свою склянку, онъ взялъ ее съ дозволенiя творца Апокалипсиса и немедленно сталъ вдыхать ея содержимое. Затѣмъ онъ взялъ совсѣмъ полную склянку Орланда и доставилъ ее на Землю. Прежде чѣмъ оставить блестящiй шаръ Луны, евангелистъ показалъ Астольфу и другiя чудеса. На берегу одной рѣки пряли три Парки. На каждомъ клубкѣ находилась надпись, означавшая имя смертнаго, жизнь которого связана съ прядущеюся нитью. Одинъ старецъ, очень бодрый для своихъ лѣтъ, беретъ надписи по мѣрѣ того, какъ прядется нить, уноситъ ихъ и бросаетъ въ рѣку, гдѣ онѣ тотчасъ-же исчезаютъ въ тинѣ; едва-ли одна изъ ста тысячъ поднимается на поверхность воды. Два бѣлые, находящiеся тамъ, лебедя берутъ въ клювы всплывающiя надписи. Стаи воронъ, совъ, ястребовъ, галокъ и хищныхъ птицъ носятся надъ рѣкою и не позволяютъ всплывать ни одной надписи. Несмотря на это, лебеди подплывают къ одному холму; прекрасная нимфа выходить къ нимъ на встрѣчу, беретъ у нихъ спасенныя отъ крушенiя надписи, относитъ въ храмъ Безсмертiя, вѣнчающаго вершину холма и прикрѣпляетъ ихъ къ священному столбу, гдѣ онѣ вѣчно остаются на виду.
Такимъ-то образомъ непокорный любимецъ кардинала д'Эсте совершилъ свое путешествiе на Луну. Личность, следующая за нимъ и о которой мы только-что упоминали, веселый куратъ Медонскiй, не заходилъ такъ далеко; но, подобно Лукiану, и онъ отправился однажды на поиски за неизвѣстными народами. Въ вымыслахъ этихъ кроется ничто, не вполнѣ безплодное. Если сравнительная физiологiя, составляя главнѣйшую основу ученiя о множественности живыхъ существъ, обитающихъ въ пространствахъ небесныхъ, объясняетъ естествнное многоразличiе тварей, созданныхъ согласно съ разнообразiемъ средъ, въ которыхъ они возникли; то можно отвести место (конечно, ниже науки и въ отделе фантазiи) и мыслямъ, имѣющимъ чисто-химерическiй характеръ, но которыя нѣкоторыми изобрѣтательными умами примѣнялись къ идеѣ видоизмѣняемости и безконечнаго многоразличiя въ наружной формѣ животныхъ.
По этой причинѣ, фантазiи древнихъ имѣютъ право гражданства въ анекдотической части нашего разсказа и, быть можетъ, воображенiе не безъ интереса взглянетъ, какъ предъ идеею невѣдомыхъ странъ небесныхъ мiровъ станетъ проходить безконечный рядъ фантастическихъ существъ въ родѣ Ундинъ, Сиренъ, Центавровъ, Ламiй и Эльфовъ... Быть можетъ, небезъинтересно будетъ, вмѣсте съ Алькастомъ и Танкредомъ, посѣтить дивныя существа заколдованнаго лѣса, вызванный Тассомъ въ XII пѣснѣ Gerusalema liberata.
Во всякомъ случае, подробности эти могутъ быть полезны для колонизаторов планетъ.
Мы не можемъ отводить слишкомъ много мѣста для измышленiй фантазiи, такъ какъ нерѣдко они являются только аллегорическими образами, рожденными сатирою, а между тѣмъ мы желаемъ представить только то, что произведено мыслью человѣческою сообразно съ духомъ времени, народовъ и отдѣльныхъ личностей. Что касается Раблэ, то мы находимся вынужденными стушевывать по возможности, не нарушая однакожъ мѣстнаго колорита, нѣсколько вольнаго свойства картины, въ которыхъ шестнадцатый вѣкъ такъ безцеремонно воспроизводилъ формы во всей ихъ наготѣ.
Читатель помнитъ, что во время дивныхъ странствованiй своихъ по невѣдомымъ морямъ, доблестный Пантагрюэль, въ обществѣ Панюржа и Iоанна Дезантомера, прибылъ на чудные острова, обитаемые существами, которыя по природѣ своей относятся не къ сему, а къ совсѣмъ иному мiру. Выдержавъ множество страшнѣйшихъ бурь, описанныхъ неподражаемымъ разсказчикомъ въ столь наивномъ и забавномъ тонѣ, путники открываютъ новый островъ, островъ Рюа (Ruach)*).
*) Pantagruel, liv. IV, Descente en l'ile de Ruach et autres.
Клянусь созвѣздiемъ Насѣдки, что образъ жизни этого народа я нашелъ болѣе страннымъ, чѣмъ можно выразить это. Ничего они не ѣдятъ, ничего не пьютъ, за исключенiемъ вѣтра; въ садахъ разводятъ они только три сорта вѣтренницы (anémone), а руту и другiя утоляющiя вѣтры растенiя воздѣлываютъ съ величашимъ старанiемъ. Простой народъ, въ видахъ своего прокормленiя, употребляетъ опахала изъ бумаги, перьевъ и полотна, смотря по возможности и достаткамъ. Богатые питаются отъ вѣтряныхъ мельницъ. Устраивая пиры, они разставляютъ столы подъ какою-нибудь мельницею, или подъ двумя вѣтряными мельницами и тутъ объѣдаются они до отвалу, точно на свадьбахъ! А во время трапезъ бесѣдуютъ они о достоинствѣ, превосходствѣ, полезныхъ свойствахъ и недостаткахъ вѣтровъ, точно такъ какъ наши питухи на пирахъ разсуждаютъ о винахъ. Одни восхваляютъ сирокко, другiе — лебешъ (lebesch), третьи — юго-западный, иные — сѣверный вѣтеръ, другiе — зефиръ и проч.“..! Затѣмъ приводятся подробности о естественныхъ отправленiяхъ, несвойственныхъ обитателямъ этихъ странъ, а также и о тѣхъ, которымъ они въ особенности подвержены, о способѣ, какимъ они испускаютъ духъ....
Путешествiе на островъ Папефиговъ и Папимановъ есть ничто иное, какъ остроумная сатира, такъ-же какъ и путешествiе къ Энгастромiтамъ и Гастролатрамъ, но только въ другомъ родѣ. Скажемъ нѣсколько словъ объ островѣ „Желѣзныхъ издѣлiй“ (Ferrement).
„Хорошенько набивъ себѣ желудки и имѣя вѣтеръ въ корму, мы поставили бизань-мачту и не больше какъ черезъ два дня прибыли мы на островъ „Желѣзныхъ издѣлiй“, островъ пустынный и обитаемый только деревьями, производящими кирки, заступы, мотыки, косы, серпы, лопаты, пилы, ножницы, клещи, буравы и проч. На иныхъ деревьяхъ находились ножи, кинжалы, мечи и т. д.“.
„Если кто-либо нуждается въ нихъ, то стоитъ только тряхнуть деревомъ и начинаютъ они валиться, точно сливы. Большая часть предметовъ этихъ, упавъ на Землю, сами собою вдѣваются въ траву, называемую Ножнами. Кромѣ того (говорю я это съ тѣмъ собственно, чтобъ не возненавидѣли вы мнѣнiя Анаксагора, Платона и Демокрита — философовъ не дюжинныхъ), деревья эти казались похожими на земныхъ животныхъ; головы у нихъ замѣняются стволами, волосы и ноги — ветвями и похожи они на человѣка, ставшаго на голову, ногами врозь.“
Дальше Пантагрюэль вступаетъ ли островъ Одъ (d'Odes), „где дороги ходятъ“ (Паскаль употребилъ такое-же выраженiе для обозначения каналовъ). Чтобы достичь извѣстнаго места, стоитъ только стать на дорогѣ, движущейся по желаемому направлению. „Дороги ходятъ тамъ, подобно животнымъ“ говорить Раблэ: „однѣ изъ нихъ блуждаютъ, какъ кометы, а другiя двигаются, взаимно перекрещиваются и пересѣкаются „
Въ странѣ Атласа, доблестные бойцы встрѣчаютъ братьевъ Фредонъ, составляютъ знаменитый списокъ обожателей Фредондиллы и во очiю видятъ фантастическiя существа, изображаемая рисовальщиками на шаляхъ. Въ заключенiе приведемъ одинъ занимательный отрывокъ изъ сатиры этой, направленной противъ беззастенчивости путешественниковъ.
И видѣлъ я тамъ Сфинговъ (Shinges), Рафовъ (Raphes), Оинсовъ (Оinces), у которыхъ переднiя ноги похожи на руки, а заднiя, какъ ноги человѣка; Крокутовъ, Эалей, величиною съ гиппопотамовъ: хвосты у нихъ слоновьи, клыки кабаньи, а роги подвижные, какъ уши у ословъ“
У Левкрокутовъ, (животныхъ чрезвычайно живыхъ, величиною съ мирбалейскихъ ословъ), шеи, хвосты и грудь львиныя, ноги оленьи, рты по самыя уши, а зубовъ у нихъ всего два: одинъ вверху, а другой внизу; говорятъ они человѣчьимъ голосомъ. Я видѣлъ тамъ Мантихоровъ, животныхъ престранныхъ: туловище у нихъ львиное и три ряда зубовъ, заходящихъ одинъ за другой, словно переплетенные пальцы рукъ вашихъ; на хвостахъ имѣется у нихъ жало, которымъ они и жалятъ, какъ скорпiоны; голосъ у нихъ чрезвычайно мелодическiй. Видѣлъ я тамъ также Катоблеповъ, животныхъ свирѣпыхъ, но небольшихъ: головы у нихъ несоразмѣрно велики, такъ что съ трудомъ приподнимаютъ они ихъ отъ земли, а глаза до того ядовиты, что взглянувшiй на нихъ умираетъ мгновенно, точно при видѣ Василиска. Я видѣлъ тамъ двухъ зверей о двухъ спинахъ; они казались мнѣ чрезвычайно веселыми; у нихъ очень большiе... Проникнувъ дальше въ страну обоевъ (Tapisserie), мы увидѣли Тритона, играющаго на большой раковинѣ, Главка, Протея, Нерея и множество другихъ морскихъ чудовищъ.»
Это грубая прелюдiя къ „Торжеству Амфитриты“, прославившему впослѣдствiи поэму Фенелона. Оставимъ автора Гаргантюа на его дивныхъ островахъ и вмѣстѣ съ Марселемъ Палингенезiемъ въ послѣднiй разъ взглянемъ на пройденную нами эпоху, завершивъ этимъ авторомъ рядъ теоретиковъ, которые во время странствованiй своихъ ничѣмъ не руководствовались и имѣли компасомъ только указанiя своего прихотливаго воображенiя.
Подобно Арiосту, Палингенезiй жилъ при дворѣ Геркулеса, герцога феррарскаго. До прошедшаго столетiя онъ былъ извѣстенъ только подъ своимъ псевдонимомъ, подъ которымъ и теперь еще Палингенезiя знаетъ большинство ученыхъ, хотя въ настоящее время и дознано, что имя его — Манцолли. Какъ и большая часть нашихъ авторовъ, онъ относится къ числу писателей, называемыхъ теперь - „романтиками“, т. е. къ партiи свободныхъ мыслителей и людей съ независимыми убѣжденiями. Однакожъ онъ не съумѣлъ подняться надъ уровнемъ астрологическихъ заблужденiй своей эпохи и не принадлежалъ къ числу послѣдователей экспериментальнаго метода.
Книга его озаглавлена: Зодiакъ жизни человѣческой *). Палингенезiй назвалъ свою поэму „Зодiакъ“ потому только, что она раздѣлена на двѣнадцать частей, изъ которыхъ каждая обозначена названiемъ одного изъ знаковъ зодiака, а не вслѣдствiе свойствъ предметовъ, о которыхъ идетъ дѣло въ его произведенiи. Но въ одиннадцатой и двѣнадцатой книгахъ говорится собственно объ астрологической астрономiи, согласно съ системою Птоломея.
*) Zodiacus vitae hoc est, de hominis vita, ac moribus optime instituendis. Bâle 1573.
Вотъ нѣсколько характеристическихъ положенiй феррарскаго геоманта:
„Горнiй эѳиръ, изъ котораго состоитъ Небо, тверже алмаза. Всѣ сферы вращаются вмѣстѣ съ Небомъ, Первымъ Двигателемъ. Все сущее воспринимаетъ бытiе отъ формъ. Эфиръ обитаемъ существами, не нуждающимися въ пищѣ“. — Достойно замѣчанiя: какъ физикъ, Палiнгенезiй утверждаетъ, что матерiя вѣчна, но какъ богословъ, онъ отрицаетъ возможность этого.
Изъ XII книги слѣдуетъ, что эфиромъ не завершается вселенная: за пределами Неба простирается область безконечнаго невещественнаго свѣта. Это мечта древнихъ философовъ о существованiи трехъ небесъ, которыя считались обитаемыми. Существуетъ свѣтъ невещественный — форма, дающая бытiе всему, но невидимая для тѣлеснаго ока. Эфиръ и невещественный свѣтъ населены безчисленнымъ множествомъ существъ, которыхъ совершенство и жизнь описываетъ Палингенезiй...
„Моя Муза, говоритъ онъ въ началѣ XI пѣсни, — моя Муза воспоетъ горнiя области вселенной и ея недоступнѣйшiе предѣлы; ихъ окружаетъ Небо въ своихъ неизмѣримыхъ пространствахъ, увлекаетъ ихъ за собою вѣчнымъ и вращательнымъ движенiемъ, посредствомъ котораго и замыкаетъ всю тварь въ самомъ себѣ. Оно раздѣлено на пять поясовъ, обитаемыхъ существами, находящимися въ соотношенiи съ температурою этихъ поясовъ; по крайней мѣрѣ, нѣтъ поводовъ отвергать это.“ -«Quinque secant ipsum zonae, sed quaelibet harum est habitata suis, nihilo prohibente, colonis». — Боги не чувствуютъ ни жестокой стужи, ни самаго знойнаго жара; подобныя невзгоды созданы только для Земли. Этотъ достопочтенный эфиръ никогда не замерзаетъ и не страшится онъ огня. Онъ вѣчно движется, но всегда подобенъ самому себѣ и не покидаетъ занимаемаго имъ мѣста, такъ какъ, въ силу божественной причины, онъ помѣщенъ между двумя постоянными и неподвижными полюсами, изъ которыхъ одинъ, всегда для насъ видимый, увлекаетъ за собою обѣихъ Медвѣдицъ далеко отъ предѣловъ Океана. Другой полюсъ, составляющей противоположную точку земнаго шара, представляется взорамъ антиподовъ въ видѣ слабаго, неяснаго мерцанiя.
Тутъ конецъ сумеркамъ.