О. Афанасий Кирхер. Itinerarium extaticum, quo mundi opificium... etc. exponitur ad veritatem.

Экстатическое небесное путешествие, в котором разсматривается дивный механизм мира, природа, действия, свойства, устройство и состав неподвижных и блуждающих звезд, начиная с земнаго шара и кончая последними пределами вселенной“. — Рим, 1656.

О. Афанасий Кирхер, автор Mundus subterraneus, Путешествия в Китай и множества научных, в свое время очень уважаемых трактатов, на несколько мгновений займет нас в качестве интереснаго типа последних средневековых диспутантов-схоластиков, которые на двух алтарях воскуряли фимиам Аристотелю и св. Фоме и погружались в дремоту при томных аккордах небесной музыки, слышанной Пифагором две тысячи лет тому назад. Разсказ наш был-бы безконечно растянут, если-бы мы представили во всем их объеме теории, которыми втечение многих веков услаждались астрологи и метафизики; если-же мы решаемся отвести им здесь место, то не иначе, как по предъявлении ими своих достоинств. О.Кирхер есть тип, выражающий собою множество других типов и достойный нашей особой благосклонности.

Впоследствии выяснится, что этот знаменитый мечтатель придерживался как системы Птоломея, помещавшаго Землю в центре вселенной, так и библейскаго текста, сообщавшаго земному шару капитальное и единственное значение в системе мироздания. Впрочем, Кирхер не преминул заявить в своем Praelusio parœnetica, что во всем и в отношении всего он подчиняется учению священных книг и Отцев Церкви; если-же он позволяет себе погрузиться в экстаз и совершить небесное путешествие, то единственно с целию видеть только то, что вообще допускалось общепринятою доктриною. Нам представится однакож случай убедиться, что достойный патер видел то, что многие видели до него, начиная с эпохи, когда св. Павел был восхищен в третье небо и кончая обвинителями Галилея, не пропускавшими случая приводить игру слов одного проповедника: Viri Galilœi , quid adspicitis in cœlum?

Прежде чем начнем большое экстатическое путешествие, представим в нескольких словах идею книги. О. Кирхер представляет Феодидакта (так назывался путешественник) безплотным духом и формально заявляет, что Феодидакт странствует в качестве духа. Гений Космиил — очень удачное название — обязавшийся ввести неофита во все страны небеснаго мира „начиная с земнаго шара и до последних пределов звездной сферы“, устраняет трудности пути и объясняет тайны этого неизведаннаго мира. Начинают они свою планетную экскурсию с Луны и завершают ее Сатурном; оттуда они отправляются на твердь небесную, где и заканчивается первый диалог. Второй диалог составляет космотеологическую теорию сотворения мира, гармонии сфер и предназначения небес. Не можем отказать себе в удовольствии перевести слова автора, излагающаго в предисловии план своей книги. „Чтобы в настоящем сочинении не было недостатка в том, что относится к строению вселенной, объясняет автор, — во второй части книги говорится о божественном Провидении и его действии, о небе Эмпирее, о воображаемом пространстве, о светопреставлении, о непостижимых безднах судеб Божиих и о превосходстве католической религии, в видах вящшей славы Господа, Его пресвятой Матери и во спасение душ ближних наших. Приветствую тебя читатель и будь здоров“.

В тот день, когда Феодидакт был объят экстазом, восхитительная гармония преисполнила восторгом все существо его и погрузила его в мистическую истому. Действие этой сладостной мелодии настолько было могущественно, что душа не могла уже оставаться узницею в своей прозаической телесной темнице: могучия и фантастическия видения осенили ее; она воспарила в высь и, как-бы погруженная в дремоту, увидела себя в пустынях неизвестнаго мира. Но вскоре к ней приблизился муж необычайнаго вида: голова его и лицо были лучезарны; глаза его сверкали подобно раскаленным углям; его дивная одежда не имела никакой известной формы; он имел большия и светлыя крылья; ноги и руки его были краше драгоценных камней; в деснице он держал шар, на котором были изображены блуждающия звезды и многоцветныя сферы. При виде этого дивнаго существа Феодидакт задрожал, волосы поднялись дыбом на голове его, голос остановился в гортани: Vox faucibus haesit (автору, повидимому, знаком Виргилий). Но сладчайший в мире голос сказал ему: „Встань и ничего не страшись, Феодидакт. Услышаны молитвы твои и послан я к тебе, что-бы поведать славу и величие всемогущаго Господа, насколько это возможно для смертных. Имя мне Космиил; я служитель Всевышняго и гений сего мира; мой священный ореол знаменует славу херувимов; пламенные глаза мои — это свет небесный; шар, который я держу в одной руке, есть символ звезднаго мира; весы в другой руке — символ законов божественных. Гряди, сын мой: пред нами путь в небеса, величие Творца и великолепие твари. Пойдем, чадо мое!“

Итак, наш странствователь отправляется на Луну. Во время переезда он наблюдает последовательные виды, в которых представляется Земля, видимая с различной высоты, но (очень курьезное наблюдение) прежде чем прибыть на Луну, он в последний раз взглянул на наш мир, причем и увидел, благодаря объяснению Космиила, земной рай — трехугольную страну на берегах Каспийскаго моря, сверкающую неизреченным светом. Илия и Энох ждут в ней дня суднаго. Приблизясь к Луне, путешественник ощущает притягательную силу последней и начинает дрожать всем телом, так как ему кажется, что он разможжит себе голову об какую-нибудь скалу. „О, что ощущаю я, сладчайший наставник души моей! Молю тебя, охраняй раба твоего; если ты покинешь меня, куда направлю я стопы мои, куда понесусь я, где будет предел странствованиям моим? Но Космиил при помощи ласковых речей возстановляет мужество Феодидакта и убедив его, что хотя никто из смертных не возвращался из стран этих, так как никому собственно и не приводилось побывать в них, продолжает оказывать ему свою защиту и нежно печется о нем. Затем он дунул на него, вследствие чего Феодидакт навсегда освобождается от органических потребностей голода и жажды и ни одна стихия не может уже производить на него своего губительнаго действия.

Луна представляет ему чрезвычайно приятные пейзажи: глубокия долины, длинный цепи гор, моря, озера и острова. Реки стремятся к океану; обрывистые холмы увенчаны блестящими скалами, поля зеленеют. Странное однакож дело! Их оцвечивает не трава, а драгоценныя лунныя камни, свойственные этому миру. Но если-бы путешественнику вздумалось доставить их на Землю, то они сами собою возвратились-бы на Луну, их „естественное местопребывание“. Вода на Луне чиста и прозрачна; такой на Земле нет. Но в реках и морях не оказывается ни малейшей рыбки, на полях ни единой былинки, а на материках Луны от веков не ступала нога ни единаго животнаго. Вместо растений, там растет какая-то плесень, похожая несколько на металлическую кристаллизацию. После этого следует ожидать, что на Луне нет людей: и действительно, светило это вполне необитаемо. Послушаем превосходныя разсуждения Космиила: Земля есть естественная обитель человека, поэтому на Луне и нет людей; если нет на ней людей, то нет и животных, следовательно не оказывается надобности и в растениях; после этого вполне понятно, что Луна необитаема... Так как Бог создал светила собственно для Земли, говорит он дальше, то было-бы совсем безполезно, если-бы Он населил Луну животными: как нет двух гармоний, так нет и двух вселенных. Если-бы на Луне находились люди, спрашивает Феодидакт, то какой вид имели-бы они? Сын мой, сказал гений, — отвечая на твое безразсудное предположение, скажу тебе, что они скорее походили-бы на чудовищ, чем на людей. Так как влажное начало не обладает на Луне теми свойствами, какими обладает оно на Земле, то органы, требующие влаги, необходимо должны атрофироваться; то-же самое можно сказать и о начале сухом, стуже и тепле. Только обитатели Земли и могут существовать в условиях человеческих тварей.

Пребывание на Луне проходить в наблюдениях и беседах. Не мешает упомянуть, что собеседники ясно видят оттуда, что Земля нисколько не вращается вокруг своей оси; вместе с тем они очень приятно беседуют на счет незримых отношений, существующих между семью планетами и семью главнейшими органами тела человеческаго.

Можно-ли употреблять при обряде крещения чистыя и светлыя воды, которыми орошаются долины Венеры? Без сомнения, да и почему-бы нельзя? Разве оне не обладают свойствами вод земных, так как четыре стихии распространены повсюду и неразложимы? За исключением, конечно, вод, производимых огнем, растениями и металлами и не составляющих стихийнаго начала*).

*) Заметим мимоходом, что химия видоизменила несколько подобнаго рода воззрения.

С Венеры Земля представляется в виде простой звезды. Она имеет свои фазы как здесь, так и везде; впрочем, автор последователен в своих убеждениях и придерживается системы Птолемея, по которой Венера находится между неподвижною Землею и вращающимся Солнцем. В самом деле известно, что Земля не представляет фаз обитателям Венеры; впрочем, планеты имеют фазы только для тех миров, которые превосходят их в постепенности разстояний от Солнца. С Венеры Солнце кажется громадным огненным океаном.

Путешественникам представляется великолепный остров и они вступают в одну лучезарную обитель, о которой ничто не может дать нам понятия. Чувство обоняния услаждается благоуханиями амбры и мускуса; растения, как-бы состоящия из драгоценных камней, украшены дивными красками, а солнечные лучи переливам своего света возвышают их красоту. Но напрасно ищет человек живаго существа: ничего не находит он и только неодушевленная природа представляется его взорам... Но вот, с одного светлаго холма спускается группа несравненой красоты юношей; напрасно старались-бы мы описать их совершенства: такой красоты не выразить человеческим словом. Они облечены светлыми одеждами, на который Солнце проливает нежные оттенки и переливы своего света. Вот они спустились с холма; одни из них держат в руках цитры и кимвалы и волны гармонии разносятся в воздухе; другие несут дивныя корзины, наполненныя розами, лилиями, гиацинтами и нарциссами... При виде такого зрелища, Феодидакт, изнемогая под обаянием музыки, благоуханий и красоты, готов уже приветствовать преславных представителей рода человеческаго в этом великолепном мире, но Космиил останавливает его и объясняет, что существа эти не принадлежать к семье человека. Только Земля обитаема людьми; что-же касается этих существ, то это ангелы, служители Всевышняго, охраняющие мир Венеры согласно с предначертаниями природы. Затем Космиил продолжает объяснять, что сказанные ангелы изливают по дольним мирам благотворныя действия Венеры, благодаря которым обитатели Земли, родившиеся под этою счастливою звездою, отличаются красотою, любезностью и прекраснейшим характером.

Некоторые писатели старались истолковывать беседы Кирхера в обратном смысле и не давая себе труда или удовольствия прочесть этот огромный фолиант в пятьсот страниц, только слегка касались его напыщенной латыни. Они полагали, что наш экстатик населял планеты сообразно с астрономическим значением миров, не смотря даже на то, что сам Кирхер постоянно отвергает это, не видит в небесных пространствах ни малейших признаков рода человеческаго, а в отношении живых существ находит там одних только безсмертных духов.

Прежде чем оставить восхитительную сферу Венеры, Феодидакт просит у Космиила позволения взять что-либо из разсеянных по ея полям дивных вещей, с тем, чтобы доставить их на Землю. Но Космиил объясняет ему, что Венера составляет „естественное местопребывание“ этих предметов; предоставленные самим себе, они немедленно-же, в силу своей природы, возвратились-бы назад, или превратились в предметы земные, после чего Феодидакту ничего уж не остается, как только искренно раскаяться в своей неуместной любознательности.

Меркурий производит удивительное действие как на тело, так и на дух; он сообщает нам остроту разума, смышленность, таланты, силу, здоровье, деятельность и живость. Едва Феодидакт ступил ногою на почву Меркурия и напился воды из ближайшаго источника, как тотчас-же он почувствовал себя совсем другим человеком, как физически, так и нравственно и едва не пустился в пляс, точно кровь в жилах его превратилась в ртуть. Раз навсегда заметим, что по системе Кирхера, граничившей с судебною астрологиею, но отвергавшей последнюю, планеты считались орудиями, служащими Богу как для нравственнаго воздействия на мир, так и для физическаго управления последними

На Меркурие проходят светлыя горы и золотистая равнины. Свет его отличается таким блеском, что без особой милости Божией глаза смертных не могли-бы переносить его, а зной на Меркурие так силен, что все органическое необходимо должно там погибнуть. Поэтому, кроме вышеприведенных уже оснований против обитаемости планет, вообще существуют и другия, не менее основательныя причины, клонящияся не в пользу климатических условий Меркурия. Если путешественники наши и встретили на Меркурие группу старцев, которых головы были увенчаны лучезарными ореолами, с бородами из чистейшаго золота, с светозарными крыльями и с кадуцеями в руках, то, само собою разумеется, то были духи, правящие миром Меркурия.

По истине, у нас не хватает слов, как и не хватало их Кирхеру, для описания действия, производимаго Солнцем на смертных, которые посещают это светило. Ставить с ним в параллель семь чудес мира, это значило-бы сравнивать ноль с безконечностью; все библейския выражения: шемес, гамма, шерес, ничтожны в сравнении с действительностью и восторг нашего экстатика достигает до того, что Феодидакт умоляет уже и заклинает своего покровителя не во имя любви, чести, гуманных чувств, но во имя... внутренностей милосердая Божия: Rogo te per viscera misericordiae Dei, ne me derelinquas, o Kosmiel! Гений и не оставляет Феодидакта и, благодаря заботам Космиила, путешественники спускаются на поверхность Солнца на прекрасном пурпуровом облаке.

Подобно всем планетам, Солнце состоит из четырех стихий; на нем существуют моря и материки. Его моря, состоящия из пламенной влаги, представляются в дивном, невыразимом разнообразии различных влаг и особых свойств огней; таковы вообще солнечныя воды. Что касается его плотных частей, то оне обладают странным свойством: оне пористы и во всех направлениях проникнуты каналами, в которых обращаются различных свойств огни. Но факт, заслуживающий особеннаго внимания, состоит в общем строении почвы Солнца, изрытой ячейками, имеющими вид ромбоидальных, лежащих одна на другой, фигур. В ячейках этих, подобно новаго рода меду, заключен солнечный огонь, который находится таким образом в плотной материи, как-бы в „некоем дивном сосуде“, по слову Эклезиаста.

Кроме того, огромные солнечные кратеры извергают в воздух пары и газы. Этими внутренними волнениями, вместе с движением Солнца вокруг оси, обусловливаются безпрестанныя бури, происходящия на поверхности светила. По своему составу, Солнце вполне разнородно, вопреки мнению Аристотеля, и заключает в себе зародыши вещей и существ. (Укажем, кстати, на одно новейшее слово: панспермия, которое в книге Кирхера прописано всеми буквами: Corpus Solis panspermia pollet). Из солнечной урны истекают все богатства планетнаго мира.

Кирхер полагает, что Солнце в тысячу раз больше земнаго шара. В этом отношении он был ближе к истине, чем Бержерак, по мнению котораго Солнце больше Земли только в четыреста тридцать четыре раза. Чтó находится на этой громадной планете — этого и разсказать нельзя; здесь место всякому великолепию. Однажды невдалеке от путников, разразился огненный дождь, подобный нашим водяным дождям; но по мере того, как расходились тучи, вокруг путешественников разливался все больший и больший свет. Там, где носились тяжелыя и мрачныя тучи, царил полусвет, а порою и относительная темнота. Чрезвычайно странная мысль: находясь на Солнце, вместе с тем можно находиться и не среди вечнаго света.

Пятна, замечаемыя нами на Солнце, производятся, во первых, ветрами, которые зараждаются в извилинах солнечных тел, поднимаются в атмосферу и помрачают блестящую поверхность дневнаго светила, и, во-вторых, парами, поднимающимися на всем пространстве Солнца. Что касается солнечнаго света, то он чист и подобен свету Эмпирея; лучи Солнца относятся к огням второстепенным, обладающим свойством проницать и сожигать, а свет его — к огням третьяго разряда.

Кометы — это дщери Солнца. Оне происходят от страшных извержений, порою происходящих на его поверхности и затмений, намять о которых сохраняется в истории, как например о затмении, последовавшем за смертию Цезаря. По прошествии известнаго времени, кометы очищаются в пространстве от облекающих их паров и делаются звездами. Не входя в разсмотрение космографических теорий благодушнаго патера, перенесемся в мир Марса, прибавив однакож. что гении Солнца не в пример совершеннее ангелов Венеры и что без защиты добрейшаго Космиила, нашему герою несколько уже раз пришлось бы умереть от восторга и умиления.

Внезапная перемена и полнейшее превращение! Действие, производимое Марсом, настолько зловредно, что не достигнув еще планеты этой, Феодидакт ощущает уже зловоние удушливых и смрадных паров, а зрение его неприятно поражено ужасным видом багровой планеты. К счастию (мы было и забыли упомянуть об этом), его гений-хранитель постоянно имеет при себе некий волшебный пузырек, заключающий в себе действительнейшее противоядие против всякаго рода путевых невзгод. Еще до прибытия на Солнце, эликсир этот подкреплял Феодидакта и предохранял его от действия зноя; со временем он согреет его, если окажется в этом надобность, а теперь укрепит против гибельнаго соседства Марса. Под защитою этой панацеи путешественник вступает в мир Марса и не без ужаса видит он его страшныя поля, ощетинившияся пылающими вулканами, пересекаемыя огненными реками, изрытыя пламенными горнилами и огнедышащими пропастями. Почва Марса, как кажется, состоит из серы, мышьяка и других ядовитых веществ; озера его наполнены нефтью и смолою; в атмосфере, насыщенной смрадными испарениями, носятся страшныя массы туч. Обитель суровая и гибельная, нога человека никогда не отпечатлеет следов своих на твоей сернистой почве; ни один из смертных не явится сюда с тем, чтобы задохнуться от твоих губительных газов! Да не надеются служители смерти, приставленные для твоей охраны — громадные, страшные всадники, сидящие на свирепых конях, извергающих ноздрями пламя - да не надеются служители смерти, чтобы мало-мальски уважающее себя существо последовало по стопам Кирхера; оставайся одинокою в области смерти, о злополучнейшая из планет, обитать в которой решился-бы только один Вулкан, не имей он основательных поводов ненавидеть тебя! Что касается до нас, существ сознательных и разумных, то мы поднимемся одною сферою выше и будем держать путь наш к великолепному миру, царящему в горних пространствах.

Четыре Луны в различных фазах носились по небу и в воздухе ощущался сильный запах амбры, когда Феодидакт опустился на высокую гору неизвестной планеты. Светлыя воды протекали по ея долинам и можно-бы было побожиться, что путешественники возвратились на Венеру, если-бы только последняя планета не находилась к первой в отношении яйца ласточки к яйцу куриному. При том разстоянии, в котором Юпитер находится от Солнца, свет дневнаго светила не может быть предоставлен собственным силам, а потому четыре Луны Юпитера присоединяют к освещению, получаемому ими от Солнца, свойственный им свет, вследствие чего на водах, на земле и на облаках Юпитера происходит дивная игра света. Если прибавим еще к этому дивную гармонию, носящуюся в уединенных местах и по берегам сладко-журчащих ручьев и, главное, какое-то невыразимое благоухание, о котором ничто в нашем мире не может дать нам ни малейшаго понятия, тогда мы поймем изумление и восторг новаго пришельца в этом царственном мире. Послушаем однакож разговор наших собеседников: Utrum homines in globo Jovis sint.

— Мне кажется, что хорошо-бы поступила премудрость Бога, поместив под столь кротким небом и в столь великолепном мире какия-либо разумныя существа, способныя наслаждаться его благами.

— Разве тебе неизвестно, друг мой, что если ты еще жив, то обязан ты этим моему покровительству и что если-бы кто-либо из смертных прибыл сюда естественным образом, то он немедленно-же испустил-бы дух?

— Без сомнения. Но если-бы эта планета была населена людьми иначе организованными и могущими жить здесь?

— Из вышеприведенных доводов для тебя должно выясниться, что Земля составляет естественное местопребывание рода человеческаго; в этом отношении она не может быть заменена ничем другим.

— Но если на Юпитере, как и на Земле, существуют четыре стихийныя начала, возражает Феодидакт, — то почему не могли бы существовать здесь насекомыя, эти крошечныя существа, зараждаемыя брожением растительных веществ? (Из этого видно, что учение о самозарождении никогда не прекращалось).

— Способ, каким происходит в мире этом смешение стихийных начал на столько различен от способа, каким совершается это на Земле, что ни одна тварь не может родиться здесь. Ищи, сколько хочешь, но не найдешь ты здесь ни одного животнаго.

Но Феодидакт не теряет присутствия духа.

— Если-бы Провидение поместило здесь, добавляет он, существа обоего пола, то разве они не стали-бы размножаться, каждое сообразно со своею породою?

— Удивляюсь я твоему неразумию, отвечает невозмутимый гений, обнаруживая однакож некоторую долю смущения. Но где-же необходимыя для жизни условия? Где воздух, пища? Где животныя и растения?

— Прости моему неведению, о Космиил, продолжает собеседник, — но скажи мне, умоляю тебя, почему занесенныя сюда семена не могли-бы прозябать, почему нельзя возделывать эту заглохшую почву, повидимому столь удобную для обработки?

Божественный Космиил возвращается к своему излюбленному тезису и отвечает, что все земное — семя-ли, зародыш-ли - стремится к Земле и находится в приличных ему условиях только в своем естественном местопребывании. Все занесенное на планету Юпитера, немедленно-же возвратилось-бы на Землю, в силу свойственнаго ему стремления, или обратилось-бы в недеятельное стихийное вещество Юпитера.

И добродушный Кирхер заканчивает словами: Recte et sapienter omnia decidisti. Увы! Не смотря на свою премудрость, гений очень ошибался (надеемся, что в этом, покрайней мере, отношении с нами будут согласны). Вот новыя и не менее интересныя мысли, в которых Кирхер равным-же образом сбивается с прямаго пути, не смотря даже на все остроумие его соображений.

По отъезде с Земли, философы наши тотчас-же заметили, что нет у них ничего такого, чем-бы можно было измерять течение времени и они не знали даже, которое теперь число. Правда, Космиил, обладавший отличным зрением, по прибытии на Солнце заметил, что в Риме праздновали тогда св. Петру и Павлу, но все-же путники не знали, день-ли теперь или ночь. Отсюда изыскания относительно дней Юпитера. Так как планета эта в одиннадцать раз больше Земнаго шара, то, по заявлению Космиила, продолжительность ея дня сохраняет те-же отношения и заключает в себе 284 часа. Как известно, это вполне неверно, но вот одно очень странное совпадение. Продолжительность года на Юпитере и продолжительность земнаго года с точностью определяется отношением 11 в 8, почти-равным отношению диаметра Юпитера к диаметру Земли, так что год Юпитера выражается не 365, а числом 4,500. Действительно, соображения о продолжительности дня на первых порах кажутся правильными; но дело в том, что выводы, представляющиеся нам чрезвычайно логичными, не всегда кажутся таковыми законам природы и дни Юпитера, далеко не будучи продолжительнее земных дней, в два раза короче последних.

Путешественникам представился случай мимоходом приветствовать ангелов-хранителей. То были человеческия, высокаго роста существа; шли они важною поступью, облеченныя царскими мантиями, величественно развевавшийся под дуновением ветра; их осанка и лица дышали величием; в правых руках они держали украшенные драгоценными камнями мечи, а в левых — курильницы с благоуханиями. При приближении путешественников, духи улетели на облаке, а наши странствующие рыцари закончили свою поездку на Юпитер, посетив спутников этого громаднаго мира.

Побывав на Юпитере, путешественники отправились в мир Сатурна — планету роковую, обитель горестей, стужи и однообразия; человек немедленно умер-бы там, если-бы до того еще он не погибал от зловредных действий, свойственных природе Сатурна. Духи, правящие этим миром, молчаливы; ходят они, понурив головы, удрученные гнетом внутренняго созерцания; в правых руках у них косы, в левых — губительные яды. С высоты Сатурна они мстят за праведников и людей угнетенных, наказывают грешников и нередко испытывают добродетельных невзгодами и горестями. Таков Сатурн, таковы его гении, таково впечатление, произведенное им на Феодидакта. Не будь эта планета, последняя в системе мира, хорошею обсерваториею для наблюдения светил и отличнейшим предлогом для разглагольствований о суете дел человеческих, (самыя блестящия из последних и не заметны в таком отдалении), то наши собеседники и не останавливались-бы на Сатурне, а прямо вознеслись-бы на твердь небесную.

Прибыв на небеса, Кирхер, повидимому, чрезвычайно изумляется тому обстоятельству, что находится он не среди сонма созвездий и тут-же задается вопросом: где роги Овна, перевязь Ориона, Наседка и ея цыплята? На Венере он замечает, что звезды находятся одна от другой в таком разстоянии, что Солнце не может освещать их и что оне обладают собственным светом. Они переносятся на Сириус, огромное Солнце, вокруг котораго вращается Луна, подобная нашей (можно подумать, что Кирхер разгадал строение звездной системы), затем отправляются уже на полярную звезду. Во время переезда от экватора к полюсу, возникает вопрос: возможно-ли, чтобы столь далекия светила втечение суток обращались вокруг незаметной точки Земли? Для выяснения этого факта автор допускает существование эфира, известнаго у Евреев под именем ракганг и проницающаго все тела в их сокровеннейшем составе. Эфир движется округ Земли, а небесныя тела, погруженные в эту газообразную материю и проникнутыя ею необходимо должны следовать за эфиром. Если-бы мы спросили, какою силою звезды приводятся в движение, то Космиил ответил-бы, что духи, подобные тем, с которыми мы уже познакомились на планетах, направляют каждое светило по пути, указанному предвечными законами. Феодидакт не может однакож понять возможность столь быстраго движения светил, но Космиил объясняет ему, что Богу столь-же возможно позволить сферам, управляемым гениями, совершать течение свое по своду небесному в двадцать четыре часа, как возможно ему, Космиилу, в одно мгновение ока перенести Феодидакта с Сириуса на полярную звезду. (Действительно, великолепный ответ!). Шейнер и Мерсенн доказали, что камень, падающий с неба на Землю, совершил-бы свой путь не более чем в шесть часов; но если-бы нашлись люди, непременно добивающиеся естественнаго примера возможной скорости материи, то им можно-бы указать на быстроту молнии. Впрочем, в конце концов не мешает вспомнить и о неисповедимости дел Божиих. Затем начинают беседовать о происхождении временных звезд, а именно о звезде, появившейся в Кассиопее в 1572 году, о безконечности мироздания, и при мысли, что пространство, по сущности своей, не может иметь пределов, автор чувствует себя в очень неловком положении. Но как эта мысль относятся собственно к числу теологических промахов, то Кирхер и не может формулировать ее. Путешествие заканчивается благодарственною молитвою Создавшему, во славу человеку, так много непостижимаго.

Очень-бы нам хотелось с такою-же подробностью изложить вторую часть путешествия, но по недостатку места, волею-неволею приходится закончить наш обзор.

Прибавим, однакож, что над пространною твердью небесною находится неподвижный Эмпирей, в котором пребывают Сын человеческий и Дева Мария и в который внидут избранники Божии после страшнаго суда. Эта светлая область, превосходящая своим сиянием лучезарнейшия солнца, окружает вселенную, подобно окружности, охватывающей свой центр. Если мы и не видим ея ослепительнаго света, то потому только, что между нею и твердью небесною простирается громадная пелена вод, вод горних, отделенных, во второй день сотворения мира от вод дольних. Разсуждая, с одной стороны, о безпредельности Эмпирея, окружающаго всю вселенную, а с другой — о незначительном числе праведников, автор, повидимому, стремился к двум противоположным идеям. В видах населения обширной области Эмпирея, Кирхер поступил-бы гораздо благоразумнее, если-бы, оставив в стороне незначительное число избранников на Земле, он смотрел на остальные миры, как на обители, из которых, в день милосердия, души праведников вознесутся в последнее, уготованное для них жилище.

Монах привел нас к аббату и если на пути к Гассенди мы встречаем Кирхера, то это приносит не мало чести последнему.

Обитаемы-ли светила? De Coeli Siderymque substantia (cap. VI, Sintne Coelum et Sidera habitabilia? — Syntagma philosophicum? anno 1658, posthume).

В древности все полагали, за исключением Эпикура,что звезды обладают жизнью; иные имели дерзать считать их божествами, другие полагали, что каждою планетою правит дух, приставленный для ея охраны; но все это не больше, как пустыя гипотезы, порожденныя досужею страстью к умозрениям. Обитают-ли на Луне и на других светилах разумныя существа, духи или демоны, вмешивающиеся в дела земнаго человечества — это мысль, относящаяся к области метафизики; дело-же науки состоит в выяснении вопроса, на столько-ли, как и Земля, звезды могут быть обитаемы животными, имеющими некоторое сходство с тварями, населяющими наш мир и не встречается-ли в их среде порода человеческая, или какия-либо существа, имеющия известное соотношение с нами. Другими словами, желание узнать — Луна, Солнце и звезды такие-ли миры, как и земной шар или, чтó одно и то-же, подобны-ли небесныя тела нашей Земле, — является вполне законным. Такая мысль существовала уже у древних: Орфей, Пифагор и Эпикур упоминают о ней и если Лукиан мог описать свои похождения у обитателей Луны, Венеры и Солнца, то мысль эта необходимо пользовалась некоторою известностью в его эпоху. Как кажется, она в особенности была распространена по отношению к Луне, которую попеременно называли то небесною Землею, то земным светилом. Пифагорейцы учили, что Луна обитаема животными и растениями красивейшими и бóльшими чем наши в пятнадцать раз. Говоря о лунных яйцеродных женщинах, зародыш которых в пятнадцать раз больше зародыша земных женщин (по словам Неокла Кротонскаго, такое яйцо упало однажды с Луны), Геродот, повидимому, намекает на подобныя-же воззрения. Ксенофан говорит, что в вогнутой стороне Луны находится другой мир и другая порода людей, живущих точно так, как и мы, а Цицерон добавляет, что это обитаемый мир, со многими городами и горами; такого-же мнения Макробий на счет обитателей Луны.

Так говорит философ Гассенди. Возражения, основанныя на наблюдении видимых явлений, добавляет он, не могут поколебать этих положений. Плутарх приводит слова Гераклита, сказавшаго, что обитатели обращеннаго к нам полушария Луны должны быть, подобно Иксиону, прикреплены к земле, чтобы не падать; но такия соображения не имеют никакого смысла и обитатели Луны в равной мере могут опасаться, чтобы мы не попадали на них в то время, когда вследствие движения Земли, мы занимаем положение, противоположное существам, находящимся вверху, по направлению к звездам. Говоря о климате, температуре и атмосферических условиях, вообще упускают из вида, что обитатели Луны по природе своей отличны от земных тварей и притом в гораздо большей мере, чем различныя существа, живущия в нашем мире, так как условия их существования несовместны с условиями обитаемаго нами земнаго шара. Ни животныя наши, ни растения не могут существовать на Луне; но это не составляет еще причины, по которой лунные люди не могли-бы питаться известным способом. Размышляя о губительном зное тропическаго климата, о жарах, вечно господствующих под земным экватором, о ледяной стуже зимних ночей и высоких гор, и переходя затем к лунным дням и ночам, из которых как те, так и другие равны пятнадцати земным дням и ночам, нам кажется, что вследствие таких крайностей Луна не может быть обитаема. Однакож дело не так. Существа, родящияея и умирающия в лунном мире организованы иначе, чем те, которыя родятся и умирают у нас. Понять этого мы не можем; так точно не могут понять условий нашего существования и жители Луны, допустив, что они твари разумныя.

Различия, существующая между Селенитами и обитателями Земли, еще в большей мере проявляются между различными планетами нашей системы. Меркурий и Венера находятся ближе к Солнцу, чем Земля, а Юпитер, Марс и Сатурн удалены от Солнца на громадное разстояние. Следовательно, вещество Меркурия и Венеры должно быть тем совершеннее и тем более оно соответствует свету и теплоте, чем ближе находятся эти планеты к светозарному источнику и чем больше проникнуты они его великолепным сиянием. Напротив, миры Сатурна, Юпитера и Марса состоять из вещества тем более грубаго и тем менее соответствующаго свету и теплоте, чем в большем разстоянии находятся они от светозарнаго центра и в меньшей степени пользуются его благами. Наделяя жизнью неведомыя существа, могущия обитать в мирах этих, с другой точки зрения мы приходим к возможности предположения, что между ними существует следующая градация: жители Меркурия малы, но за то они совершеннее обитателей Венеры; последние малы, но за то совершеннее жителей Земли и так дальше. По аналогии мы можем допустить, что обитатели Луны гораздо меньше обитателей Земли; таким образом, надежда увидеть когда-либо, при помощи телескопа, лунных жителей, оказывается несостоятельною. Мы полагаем, что в отношении совершенства организации мы равны лунным жителям, так как Луна находится в среднем разстоянии от Солнца, хотя по временам она то приближается к нему, то удаляется от него.

В этом состоит великая теория Гассенди. Впоследствии Боде и Эммануил Кант выскажутся в диаметрально противоположном смысле.

Что касается Солнца, то в отношении условий обитаемости оно представляется нам на столько совершеннее Земли и других планет, на сколько превосходит оно последния красотою и величием. На первых порах кажется, будто лучезарная, подобная Солнцу планета, громадный центр света и теплоты, не может быть обитаема; но присмотревшись к многообразию земных тварей, обусловливаемому различиями их месторождения, воздуха, материков и вод, мы необходимо должны допустить, что есть существа, созданныя собственно для этого светлаго и пламеннаго царства. Они приспособлены к другим условиям жизни; будучи перенесены на Землю или на другия планеты, они погибли-бы от холода, подобно тому как наши воздушныя животныя гибнут в воде, а водныя — в воздухе. На подобных выводах, вполне применимых к звездам, устанавливается идея обитаемости громаднаго числа этих далеких светил. Правда, звезды видимы только в форме светлых точек, затерявшихся в пространстве тверди небесной и только при помощи больших усилий воображения можно представить себе, что на поверхности этих далеких светил находятся обширныя поля. Поэтому звезды представляются мысли в виде необитаемых стран и безполезных пустынь. Но разсудок не может довольствоваться этим, особенно если вспомним, что Земля, видимая с Сатурна и освещенная Солнцем, произвела-бы на нас такое-же впечатление. Вместе с кардиналом Куза, два столетия тому назад утверждавшим подобныя-же положения, мы полагаем, что светила небесныя обитаемы животными, людьми и растениями, хотя способ их существования различен от того, который преобладал при сотворении земных тварей.

Есть люди, которые могут возразить, и которые действительно уже возражали, что вселенная создана собственно для земнаго человечества и что поэтому нет никакой надобности расширять область жизни. По нашему мнению, мы не составляем цели творения; мы полагаем, что Бог есть конечная цель своих дел. Для собственной славы он сотворил все — нас и прочия твари. Разве для нас создал Он ангелов, вечно предстоящих Ему, хвалящих и славящих Его? Где были мы, когда звезды утренния воспевали славу Его, когда все сыны Бога поклонялись Ему? Скажите: неужели все метеоры, все ископаемыя, все растения и животныя, находящияся в пустынях, на поверхности Земли и в пучинах морских, созданы только для человека? В таком случае, существование их вполне безполезно. Не будем-же на столько дерзновенны в нечестии нашем, чтобы предполагать, будто Бог не мог создать в других мирах не только подобных нам, но и превосходящих нас тварей, которым известны эти миры, которыя умеют ценить их красоту и славят Творца всего сущаго.

Подобныя мысли внушаются нам самолюбием нашим. Думать, будто Бог создал все для нас, что все предметы, находящиеся вне мира, безполезны для нашего предназначения и на основании этого немедленно заключать, что существование их находится вне законов природы — это значило-бы слишком уж льстить достоинствам нашим. Неужели не довольно того, что Он почтил нас своим видимым присутствием — нас, прах и персть; удостоив нас беседы Своей; искупил нас Своею драгоценною кровию; стяжал нам вечную славу и блаженство; неужели после этого мы не согласимся допустить, что Он мог создать другия существа и наделить их естественными дарами, не имеющими прямаго отношения к нашей пользе? Неужели Бог не мог иметь в виду получение от них славы, независимо от нас? Неужели Он не мог создать их только для себя, а не для нас?

Гассенди иногда считали последователем доктрины о душе мира, так как многия места в его многочисленных сочинениях, повидимому, оправдывали такого рода заключения. Однакож он всеми силами старался отклонить комментаторов своих от подобных толкований. Вопреки пифагорейцам, Гассенди допускал душу мира только в смысле несознательной всемирной силы, оживляющей каждый атом материи; но сила эта не есть Бог. Бог управляет миром, как кормчий управляет кораблем и на столько-же не составляет части вселенной, на сколько капитан не составляет части своего корабля. „Это особенная сила, разлитая во всем мире; как-бы некая душа, она связует и соединяет все части мира, противодействует их распадению, сплачивает их в одно целое, земное с земным, лунное с лунным и устанавливает между ними известныя взаимныя отношения, связь и сродство. Посредством Луны, Меркурия, Венеры и других миров она производит еще более всеобщее действие и все связует во едино; во всяком случае, она различна от души сознательной и мыслящей и не способна к воспринятию даров духовных и благодати. Она находится в зависимости от Бога, но сама по себе не есть Бог; Бог неделим и не присущ преходящим формам“. Следовательно, Гассенди не пантеист.

Движение в пользу обитаемости светил высказывалось в эту эпоху людьми самых противоположных направлений. В 1667 году, преподобный Бакстер, состоявший капелланом в армии парламента против Кромвелля, возносился духом к звездным мирам, предшествуя в этом отношении Фоме Чальмерсу и Фрейссину. Правда, с его точки зрения, равно и с точки зрения тупых богословов нашей эпохи, учение наше доставляло отраду нежным сердцам относительно числа осужденных; во всяком случае, входить в подробности такого рода мы не станем. „Я знаю, говорит он, — что дело это темное и нам неизвестно *), обитаемы-ли светила небесныя, или нет. Но сообразив, что едва-ли найдется на суше, в водах и в воздухе хоть одно место, которое не было-бы обитаемо; что люди, четвероногия животныя, птицы, насекомыя и пресмыкающияся наполняют почти все пространство мира — мы доходим до мысли о возможности, а это почти равно неопровержимой несомненности, что в такой-же мере населены части вселенной, более обширныя и значительныя, и что на них живут существа, соответствующия объему и величию своих обителей. Так точно, в дворцах обитают не такие люди, какие живут в хижинах... Как-бы мы ни называли их, но я не сомневаюсь, что число обитателей Земли в сравнении к числу обитателей планет находится в отношении 1 к 1,000,000“. Следовательно, по мнению Бакстера, планеты не только обитаемы, но каждая из них населена „согласно с ея значением“. „Я не понимаю, говорит автор „Христианизма и свободнаго изследования“, — каким образом он мог согласить эту мысль с преобладающим значением, сообщаемым библейскою космогониею нашей планете в системе мироздания, так как первый-же стих книги Бытия ставит на одну и ту-же ступень Землю и остальныя части вселенной“.

*) Reasenn of christian religion.

Из главы о св. Фоме видно, что в ту-же эпоху приверженцы „ангельскаго учителя“, монашествующие и мирские богословы, схоластики и профессора оспаривали во Франции такой взгляд на природу, взгляд, который с каждым днем приобретал больше и больше значения при помощи собственных сил. Со времени Сирано до Бержерака чрезвычайно стали заботиться о Луне и такая заботливость перешла даже на театральныя подмостки. Всем известно, что зимою 1684 года итальянский театр произвел страшнейший фурор “Арлекином, королем Луны“ и что „весь Париж“ спешил похохотать в этом спектакле. Случилось это месяц спустя по смерти Корнеля, но успех этой арлекинады заставил публику забыть о потере, понесенной театром в лице его творца.

Писатель, котораго мы представим теперь, не на столько серьезен, как Бакстер, но обладал способностью усвоивать себе мысли всех предшествующих ему авторов, он, на удивление потомству, выражает их в своей личности.