Со времени последней встречи Бобби с Натаном Вольфовицем прошло около десяти лет. Сейчас он не был похож ни на прежнего партнера Бобби по покеру, ни на образ, созданный газетами и телевидением — вовсе не потому, что он облекся в ауру президентства. Вольфовиц не был похож на человека, вознесшегося по нежданному капризу судьбы. Он не был похож на человека, чей злейший враг только что свалился мертвым.
Вольфовиц выглядел дерьмово.
Его густые с проседью волосы были всклокочены. Президентский синий костюм измят, словно Нат спал в нем. Галстук сполз набок. Его лицо было пепельно-бледным; глаза затравленные. Спектакль обескураживающий — и для тех, кто голосовал за "американского Горбачева", и для функционеров администрации Карсона, которую вместе с политикой, способной присниться лишь в кошмарном сне, с кошмарной стремительностью унаследовал Вольфовиц.
Бобби ожидал, что Вольфовиц будет нервничать — все против него, от конгресса до ЦРУ, но такого он не предвидел: этот король покера, безупречно игравший еще в Беркли, этот бойкий оратор, испытанный в тысяче и одной телепередаче, был неуклюж, не пускал в ход традиционное сладкоречие — словом, был выбит из седла.
Бобби перевернул небо и землю, добиваясь у "Стар-Нет" командировки в Вашингтон, на первую пресс-конференцию Натана Вольфовица. Он без зазрения совести упирал на "личное знакомство" с новым президентом. Штука в том, что саркастический совет Сары насчет Вольфовица и выездной визы обрел иной смысл. Вольфовиц уже не был вице-президентом, загнанным на задворки, — он стал всевластен. Он мог решить дело единым росчерком пера — лишь бы добраться до него и попросить. И вот Бобби в Белом доме, в толпе репортеров, — но черт побери, как ему подобраться в Вольфовицу? Чтобы тот его услышал? И как ему могло помститься, что президент вспомнит его, давнего партнера по картам?
Вольфовиц вел себя так, что казалось: если он помнит, что надо застегнуть брюки, — это уже чудо.
Репортеры наседали на президента.
— Господин президент, что реально означает формула: "Украина находится под ядерным щитом "Космокрепости Америка"?
— Хм... в данный момент Москва знает об этом столько же, сколько я.
— Вы хотите сказать, что не знаете даже, какая сегодня политика?
— Я хочу сказать, что прежняя политика умерла вместе с Гарри Карсоном и что у меня не было времени в ней разобраться.
— Господин президент, что будут делать Соединенные Штаты, если Красная Армия захватит Украину?
— Я, э-э... уверен, что господин Горченко тоже хотел бы это знать...
— Господин президент, вы поддерживаете стремление нapодов Советского Союза к независимости?
— Э-э... Было бы недипломатично давать комментарии, которые могут быть истолкованы как попытка повлиять на выборную кампанию в Советском Союзе.
Так оно и шло; Вольфовиц увиливал от прямых ответов, глаза его исступленно бегали, руки подергивались, сжимая край трибуны. Он был похож на человека, поставившего на кон ферму и увидевшего в чужих руках ту самую карту, которой ему не хватало. Или на человека, только что узнавшего страшную тайну.
Бобби вспомнил книжку, читанную им в юности в Париже — "Проклятье Овального кабинета". Автор — Тимоти Лири, язвительный гуру шестидесятых годов — выдвинул гипотезу: над президентским кабинетом висит проклятие, под гнетом которого люди сходят с ума. Лири указал на Линдона Джонсона и войну во Вьетнаме, на Ричарда Никсона и Уотергейт. В то время Бобби посчитал это забавным. Сейчас это не показалось бы смешным.
— Господин президент, поддерживаете ли вы связь с правительством Украины?
— Мм... комментариев не будет...
— Господин президент, не планируете ли вы обсудить создавшийся кризис непосредственно с президентом Горченко?
— Мм... я готов говорить с кем угодно обо всем, что может вывести нас из тупика...
"Господи, что за напасть, — думал Бобби. — Что случилось с этим человеком?" Вольфовиц после каждого вопроса оглядывался через плечо, как бы в надежде, что кто-нибудь появится и сгонит его со сцены.
По давней традиции такие пресс-конференции закрывались не президентом, а старейшиной корреспондентов, аккредитованных при Белом доме; он говорил: "Спасибо, господин президент". Но сегодня ни он, ни кто-либо другой не собирался положить конец этой муке. Лица репортеров становились все более и более угрюмыми. После каждого ответа по залу прокатывались волны тревожного гула, кое-кто даже негромко ругался. Бобби я не думал задавать вопросы; в голове крутился лишь один: "Что с тобой, Нат, черт побери?" Он стал пробираться сквозь толпу к трибуне, что оказалось не так уж трудно, потому что все вокруг подпрыгивали и размахивали руками. Он не знал, что будет делать, но он не мог уйти, не попытавшись войти в контакт с Натаном Вольфовицем.
— Господин президент, не считаете ли вы, что должны сказать американскому народу хоть что-нибудь о политике, которую вы намерены проводить для предотвращения ядерной катастрофы? Честно говоря, господин президент, вы пока не сказали ничего путного.
Внезапно наступила тишина, все затаили дыхание в ожидании ответа. Неожиданный огонек — как у прежнего Натана Вольфовица — мелькнул в глазах жалкой фигуры на трибуне, украшенной президентской эмблемой.
— Каких, черт побери, слов вы от меня ждете? — взорвался Вольфовиц. — Мир на грани катастрофы, я получил в наследство политику всевластного маньяка! Вы на самом деле ждете, что я начну идиотически молоть языком, хотя у меня не было секунды, чтобы подумать? Нравится вам это или нет, но я не Гарри Карсон. Не кажется ли вам, что достаточно безответственного дерьма было выдано вот отсюда?
Эти слова ошеломили даже ветеранов пресс-службы Белого дома. Ни один президент публично не называл своего предшественника идиотом и маньяком — когда тело не успело остыть. Ни один не сказал "дерьмо" по национальному телевидению. И ни один президент еще не признавался, что ему нужно время подумать. Несколько долгих секунд никто не двигался, не произносил ни звука.
Наконец старейшина корреспондентов милосердно произнес магическое: "Спасибо, господин президент", — и началось столпотворение.
Все завопили разом. Одни репортеры бросились к выходу, другие пробирались вперед, пытаясь задать вопрос Вольфовицу, все еще стоявшему на трибуне с растерянным и отсутствующим видом. Позади него возникли три агента секретной службы. Один деликатно взял его за локоть, другой что-то сказал, и они стали его уводить.
Не раздумывая, Бобби кинулся в толпу и, когда Вольфовиц со своим эскортом уже уходил в коридор, завопил за его спиной: "Нат, Нат!"
Его схватили сзади. Президент обернулся. Их глаза встретились.
— Нат! Нат! Пожалуйста! Я должен поговорить с тобой! — во всю мощь своих легких орал Бобби — его уже тащили назад.
Не мелькнуло ли что-то в глазах президента? Безнадежно... .
— Малая Москва! Беркли! Бобби Рид! — отчаянно вопил Бобби. — "Пришло время последних козырей", помнишь, Нат?
— Ах, говорите, говорите, — загадочно пробормотал президент и чуть улыбнулся.
Охранники двойным замком держали руки Бобби. Эскорт президента выступил вперед и закрыл его своими телами.
— Нат! Пожалуйста! Мне нужна твоя помощь!
Президент Вольфовиц протиснулся между охранниками.
— Стоп, я хочу поговорить с этим человеком!
— Господин президент...
— Выполняйте! — приказал Вольфовиц. — Вы! — крикнул он. — Ведите его сюда!
Никто не двинулся. Один из охранников снова встал между ним и Бобби. Вольфовиц раздраженно оттолкнул его.
— Я кто, сраный президент или нет? — рявкнул он. — Делайте как я говорю или прощайтесь со своим местом!
Бобби потащили вперед — все еще со скрученными за спиной руками. Вольфовиц повернулся, прошел футов десять по коридору — все шли за ним, — обернулся, посмотрел на Бобби к странно ухмыльнулся.
— Сумасшествие какое-то, — сказал он, пристально изучая Бобби. — Я ведь тебя знаю, а? — проговорил он медленно. — Малая Москва?.. Беркли?.. Ты... Ты...
— Мальчик из Парижа, помнишь, Нат? Кампания по выборам в конгресс...
— Бобби! — ухмыльнулся президент. — У меня память на месте! Ты — Бобби...
— Рид.
— Точно, Бобби Рид, — сказал президент и удовлетворенной рассмеялся. — Ну, детка... что такой славный парень делает в подобном месте?
Бобби глубоко вздохнул от облегчения. Он чуть было сам ни рассмеялся. Это был настоящий Натан Вольфовиц — человек, с которым он когда-то дружил.
— Я попал в переплет, Нат. Отец при смерти в Париже, а я не могу получить выездную визу, ты моя единственная надежда, мне надо поговорить с тобой, Нат, всего лишь пять минут, пoжалуйста...
— Отпустите его, — сказал президент.
Охранники не шелохнулись.
— Я сказал. Отпустите. Этого. Человека. — Президент произнес это медленно, как бы говоря с малыми детьми. — Мне надоело, парни, повторять все по два раза.
Очень неохотно охранники отпустили Бобби.
— Валяй, Бобби. У тебя есть пять минут.
— Господин президент, вам надо...
— Что мне надо, так это помочиться! — сказал президент. — Где тут сортир?
— Господин президент?..
— Туалет, черт побери! Нам надо помочиться, не так ли, Бобби?
— У меня лопается мочевой пузырь, господин президент, — промычал Бобби.
Охранники повели их по коридору, за угол, в другой коридор — к мужскому туалету. Один распахнул дверь перед президентом, но тот жестом пригласил Бобби пройти вперед. Когда Вольфовиц, войдя за Бобби, взялся за ручку двери, охранник встал на пороге, не давая ей закрыться.
— Куда вы, по-вашему, направляетесь? — осведомился президент.
— Нам не положено оставлять вас наедине с...
— Думаю, я сам смогу держать свою пипиську, спасибо, — отрезал президент. — А теперь убирайтесь к чертям и дайте нам пописать спокойно!
— Господи, я всю жизнь ненавидел волкодавов, — проговорил Вольфовиц, когда они остались одни. — А теперь они вьются вокруг меня, как мухи у лошадиного дерьма! — Он подошел к писсуару и расстегнул брюки. — Мне действительно надо освободиться. Ну, рассказывай свою печальную историю, Бобби. Я хотел бы рассказать тебе свою.
И вот здесь, в мужской комнате Белого дома, Бобби облегчил свою душу перед президентом Соединенных Штатов, в то время как тот облегчал свой мочевой пузырь.
— Давай расставим все по порядку, — сказал Натан Вольфовиц, застегивая ширинку. — Твой отец умирает в Париже, ты должен туда попасть, чтобы уговорить свою мать помочь ему осуществить его мечту, заморочить ей голову, чтобы она поверила, будто какое-то похоронное бюро в Пало-Альто сможет вернуть его к жизни после полимеризации мозга, а Центральное агентство безопасности не дает тебе выездную визу...
— Я знаю, это звучит как сущий бред, Нат, но...
— Бред! — воскликнул президент. — Ты думаешь... это бред? — Он уставился в какую-то точку, как будто видел что-то, заставившее его передернуться и опустить плечи. — Я мог бы рассказать кое о чем похуже, да не могу... Просто не могу...
— Ты поможешь мне, Нат?
Президент Вольфовиц усилием воли заставил себя вернуться к действительности. Он слабо улыбнулся Бобби. Взмахнул руками, как эстрадный фокусник.
— Считай, что дело сделано, — сказал он. — Я дам тебе дипломатическую выездную визу в Монреаль. Там ты сможешь сесть на самолет в Париж. Я заставлю какую-нибудь гориллу из секретной службы лично оформить твои бумаги, мне будет это приятно... — Он улыбнулся и спросил: — Ну, как я поступаю? Как настоящий президент, а, парень?
— Боже мой, спасибо тебе, Нат. — Это все, что Бобби смог произнести.
— Господин президент! Вы опаздываете на заседание кабинета!
— Господи Иисусе, вас что, не учили стучать?
Охранник без приглашения вошел в туалет и стоял, нервно постукивая ногой:
— Господин президент...
— Вперед, мамаша... — нараспев сказал Натан Вольфовиц, передернул плечами, повернулся и пошел к двери. Остановился, оглянулся на Бобби.
— Между прочим, — сказал он, — тебе должно быть интересно. Эти парни полимеризовали мозг Карсона. Он, правда, и так был мертв уже несколько лет. Я думаю использовать его как систему наведения на первой ракете, которой мы шарахнем по Москве. Туда ему и дорога, педерасту. Хотя, если подумать, он, ублюдок, этому бы порадовался.
С таким прощальным словом он и удалился.
Рейтер Франс Пресс "Ле Монд" Конгресс народов выступает в поддержку украинцев"Либерасьон" "Таймс" Украинская милиция захватила русских офицеров"Ди Вельт" |
Бобби никогда раньше не летал на "Конкордски" и теперь потерял чувство времени. Предыдущие двое суток он на перекладных добирался до Монреаля, поскольку авиарейсы из Соединенных Штатов по-прежнему были отменены. И вдруг всего через три часа после того, как он въехал в Монреаль, он проскочил таможню аэропорта Шарль де Голль, сел в электричку и покатил к Парижу, городу своего детства и юности.
Благодаря Вольфовицу.
После той пресс-конференции дела шли все хуже. Шовинистическая пресса сообщила, что Вольфовиц якобы пытался избавиться от госсекретаря, министра обороны и министра юстиции, но был предупрежден лидерами обеих партий, представленных в конгрессе, об импичменте — буде он продолжит это дело. Просочилась информация, будто Пентагон потребовал от него ввести военное положение — в соответствии с Законом о национальной безопасности. Вадим Кронько открыто требовал от Вашингтона политического заявления по поводу "необъявленного вторжения Советов на Украину". В Тбилиси на нелегальном сборище — в каком-то ресторане — неизвестный психопат объявил Грузию независимой республикой, и толпы демонстрантов буянили на улицах. Войска справились с ними за несколько часов, были арестованы сотни людей, но "Республика Украина" успела официально признать "Республику Грузию".
При всем при том не прошло и двух дней после пресс-конференции, как Бобби, к своему удивлению, узнал, что президент, барахтающийся в этом кошмаре, не забыл слова, данного старому приятелю. Когда они с Сарой обедали, явился агент ЦРУ и угрюмо вручил конверт с печатью президента.
На нем была двухнедельная дипломатическая виза в Монреаль — без визы для Сары. И записка:
"Извини. Вот все, что я мог сделать в нашем бардаке. Честно говоря, никому не хотелось ставить на твою меченую карту. Я только надеюсь, что парень на другом конце стола распознаёт блефы не лучше, чем когда-то ты.
Нат".
Прочитав записку, Сара изменилась в лице.
— Значит, ты уезжаешь, Бобби, да?
— Это необходимо.
— Я бы поехала с тобой...
— Я знаю.
Она вздохнула, слабо улыбнулась и взяла его руку.
— Не горюй, Бобби, — сказала она мягко. — Я все понимаю.
— А я думал...
— При Карсоне тебе бы не вернуться. Я верю Нату Вольфовицу, этот маразм кончается...
— Если не наступит конец всему, — брякнул Бобби.
— Не надо так, Бобби! Ты съездишь в Париж на пару недель, за это время все уладится. — Сара вздохнула и сжала его руку. — Я хочу сказать... я верю в Ната Вольфовица.
— Даже после этой пресс-конференции?
— Главное, он никогда не нажмет красную кнопку...
— Это правда, — от всего сердца согласился Бобби. — Но если нажмет Горченко, Пентагон начнет жать на кнопки без Вольфовица.
— Горченко тоже этого не сделает. Красная Армия без ядерного оружия пройдет Украину насквозь.
— Похоже на то. Но если они вторгнутся, мы обязаны...
— Мы ничего больше не должны! — вспыхнула Сара. — Запомни, этот бешеный ублюдок Карсон умер! Вольфовиц ничего не должен.
— Может быть, ты и права, — промолвил Бобби. — Но... ты не видела, какой он был... Потерянный, испуганный.
— Кто бы не испугался на его месте? Разве что Гарри Карсон.
Они уже могли смеяться над этим, и Сара обрела твердость духа. Она даже не плакала, провожая его на Центральном вокзале. Она улыбалась, она поцеловала его и махала вслед поезду — с той же улыбкой, застывшей на лице.
Бобби ехал в Монреаль и летел в Париж с надеждой в сердце. Сара была права. Мир на край пропасти привел Гарри Карсон, но теперь Карсон мертв. Вольфовиц был на пресс-конференции в шоковом состоянии, это верно, но уже в туалете он был почти тем же стариной Натом Вольфовицем. Карты сданы заново, и кто сыграет лучше, чем старый мастер покера?
В вагоне, глядя на осунувшиеся лица пассажиров и знакомясь с европейской версией событий — в "Монд", "Либерасьон" и "Юроп тудей", — Бобби почувствовал, что надежда снова гаснет.
Отсюда положение выглядело гораздо мрачнее. Европейцы не были прикрыты зонтом "Космокрепости Америки". Если американские ракеты упадут на Советский Союз, что последует за этим?.. Но предположим, войну удастся предотвратить; все равно Объединенной Европе будет скверно. Если Горченко позволит Украине отделиться, Советский Союз распадется, и этнические меньшинства в Европе начнут требовать независимости. "Либерасьон" с неодобрением писала о тайных поставках американского оружия через Одессу и одновременно по-донкихотски выражала сочувствие независимости Украины. "Монд" поддерживала оккупацию Украины ради сохранения стабильности в Европе. Но было и общее мнение: все эти события — хотя бы отчасти — следствие американского заговора против стабильности Объединенной Европы и ее лучшей в мире экономики. Никто в Европе не скорбел по поводу кончины Гарри Карсона, но никто и не воспринимал всерьез Натана Вольфовица. С точки зрения европейца, произошла замена маньяка-авантюриста на пустое место, пленника Пентагона, ЦРУ и ЦАБ, правящих Америкой все прошлые годы. C'est I'Amérique. C'est la même merde*.
* Такова Америка. Все то же дерьмо (фр.).
Левые, правые, центристы — все ненавидели Америку еще сильней, чем в юные годы Бобби. В метро на Северном вокзале он увидел антиамериканские надписи. В киосках — журналы; на их обложках — то же самое. Пассажиры были угрюмы и раздражены. Они больше походили на нью-йоркскую публику, чем на парижан, какими он их помнил. Бобби преследовала мысль, что они могут разглядеть американский паспорт в кармане его пиджака.
Авеню Трюден соответствовала воспоминаниям: мясные и кондитерские магазинчики, овощные и табачные лавки, цветочницы, пивные, запах свежего хлеба и жареного кофе — неуловимая истинно парижская атмосфера, joie de vivre* обычного парижского дня. Еще мальчиком он не чувствовал себя здесь как дома — не совсем как дома, и теперь, вернувшись сюда мужчиной, после стольких лет, ощущал в этой прелести нечто фальшивое и нереальное — как бы диснеевский макет вечного Парижа — мясник и булочник, продавец цветов и торговец овощами, газетчик на углу и покупатели с их сумками и тележками — все это будет здесь вечно, неприкосновенное и бессмертное, что бы ни случилось в окружающем мире.
* Радость жизни (фр.).
Нажимая кнопку звонка, он ощущал себя пришельцем с другой земли, американцем, совсем не почтенной личностью.
Дверь открыла мать. Она постарела, но в той степени, в которой он ожидал. Ее глаза и губы окружала сетка морщинок, но подбородок был по-прежнему тверд, волосы без седины — возможно, она их красила. Новым было другое: ее взгляд стал твердым, в ней была уверенность зрелой женщины, испытавшей трагедию, но научившейся держать себя в руках. Профессиональный руководитель в расцвете сил.
Они стояли молча, смущенно изучая друг друга.
— Все-таки ты приехал, Роберт, — сказала мать и поцеловала его по-французски в обе щеки, чинно и холодно.
Отец сидел на кушетке в гостиной. Его вид поразил Бобби. Отец сильно похудел, лицо изможденное, заметная седина, волосы на висках поредели. В глазах лихорадочный, чересчур яркий блеск.
И эта машина...
Отец часто рассказывал о ней по телефону, и все же Бобби ошеломило это зрелище: электроды, прижатые к голове резиновым бинтом; провода тянутся от затылка к серому металлическому кронштейну над кушеткой, на кронштейне — бобина. И от нее — еще провод к ящику с электроникой, поддерживающей в отце жизнь. Мертвое лицо. Мертвая техника. Живыми были только глаза, видевшие то, что не дано увидеть другим. Они сказали Бобби, что он поступил правильно, слетав в Пало-Альто и обратно в разгар кризиса и приехав, рискуя всем, в Париж. Что он поступил правильно, прорвавшись к президенту Соединенных Штатов, и что сейчас он тоже намерен поступить как надо.
Отец поднялся с кушетки и пошел навстречу Бобби. Провод бесшумно разматывался и тянулся за ним. Он молча протянул руки и обнял сына. Они долго стояли обнявшись.
— Рад тебя видеть, Боб, — сказал отец.
— Я тоже рад тебя видеть, папа.
Они стояли, рассматривая друг друга — о, Боже, сколько прошло лет... Мать грустно глядела на них. Сдержанно сказала:
— Я... я пойду, приготовлю ленч. Нам много нужно успеть сделать.
— Ты привез материалы "Бессмертия"? — с тревогой спросил отец, как только она вышла.
— Да, да, они в сумке, — сказал Бобби, отчасти досадуя, отчасти удивляясь его фиксации на единственной идее — и все-таки глубоко тронутый.
Десять лет он не видел отца, долгих десять лет. Отец прицеплен к своему аппарату, медленно умирает — посреди мира, приготовившегося к гибели, и остается тем же космическим фанатом. Словно Бобби выходил в булочную и вернулся, словно этих десяти лет не было.
| Шансы еврорусских падают
"Известия" Свободу действий армии — требует маршал БронкскийТАСС |
— Видишь ли, Роберт, все не так просто. Если бы ты смог приехать раньше...
— Понимаешь, мама, — отвечал Боб, тщательно подбирая слова, — мне не хотели давать визу потому, что моя мать занимает высокий пост в "Красной Звезде"...
— Неужели не было возможности...
— Ни малейшей! Боже мой, мама, президентом был Гарри Карсон!
— Я все же...
— Оставь, Соня, — сказал Джерри. — Главное, он здесь. — И, поняв, что удобный случай настал, добавил: — Чтобы попасть сюда, ему пришлось прорваться к президенту Вольфовицу!
— Пойми, мама, если бы не сам Вольфовиц, меня бы и сейчас здесь не было, — подтвердил Боб.
— Ты в самом деле учился в колледже с этим Вольфовицем, Роберт? — сказала она менее агрессивно. — Он действительно не такой, как Гарри Карсон?
— День и ночь, мама.
Соня задумалась.
— По телевизору он выглядел так себе. А что он нес! Он еще не совсем у власти, а? Делами все еще заправляют ЦРУ, ЦАБ, Пентагон да прежний карсоновский кабинет, не так ли?
Бобби пожал плечами.
— Я думаю, он пока борется за реальную власть. Жаль, ты не слышала, как он орал на чинов секретной службы...
— Он похож на... на клоуна.
— Ты не играла с ним в покер. Не стоит недооценивать Вольфовица.
— И президент сказал Бобу нечто удивительное, — вставил Джерри.
— Вот как?
Боб недоуменно посмотрел на Джерри.
— Мозг Карсона, — пояснил Джерри.
— Господи, да что можно сказать удивительного о мозге этого сумасшедшего? — воскликнула Соня. — Кроме того разве, что вскрытие показало, что у него был мозг?
Бобби взглянул на Джерри. Отец толкнул его ногой под столом. Бобби пожал плечами.
— Он был полимеризован, мама, — произнес он нерешительно.
— Кто — он?
— У нас с Бобом есть для тебя сюрприз, — сказал Джерри, — нечто совершенно удивительное. Скажи ей, Боб.
— О, Боже, папа! — простонал Бобби.
— Когда-нибудь нам придется сказать.
Соня переводила взгляд с одного на другого.
— Что вы задумали?
— Лучше тебе, папа. Ты понимаешь в этих вещах, много лучше, чем я.
Джерри глотнул вина, собрался с мужеством и мыслями и начал.
| Президент Горченко призывает к спокойствию
"Правда" Первомайский парад состоится несмотря на кризис"Сумасшедшая Москва" |
— Наука работает, — упорствовал Джерри. — Они уже вырастили мозг крысы.
— Но ты же не крыса, Джерри Рид! У тебя есть разум! И... и душа!
— Возможно, какая-то информация пропадет, но когда они вырастят мне новое тело, трансплантируют деполимеризованный мозг и введут в него голограмму, это буду я.
— Надеюсь, ты не думаешь, что выйдет живой человек, с душой, с мыслью?
Джерри взглянул на нее волком.
— Я думал, ты диалектический материалист...
Соня повернулась к Роберту, не произнесшему ни слова во время отцовского доклада.
— Ты тоже веришь, что это возможно?
— Ну... Пожалуй...
— Покажи ей материалы, — приказал Джерри.
Бобби принес из гостиной толстый фолиант с золотой тисненой надписью на переплете: "Бессмертие".
Роскошное издание. Юридический раздел, многочисленные иллюстрации, технический раздел с формулами, диаграммами, графиками и уравнениями. Один разворот был посвящен финансовому состоянию фирмы — блестящему, как и следовало ожидать. Сообщалось, что большая часть прибыли идет на научные исследования и расширение деятельности. Книга ничем не отличалась от тысяч рекламных изданий, прошедших через Сонины руки за годы ее заведования отделением "Красной Звезды". Все они на одно лицо.
— Выглядит внушительно, — сказала Соня. — Но так может выглядеть и хорошо оформленная липа.
— Они уже обработали президента Карсона, — сказал Джерри. — Боб узнал об этом от самого Вольфовица.
— Что толку? — парировала Соня. — Его мозг мумифицировался давным-давно, и, если удастся вернуть его к жизни в виде зомби, никто не заметит разницы.
Джерри бросил быстрый взгляд на сына. Тот сказал:
— Папа говорит дело. Карсон был президентом, эти сведения — от Центрального агентства безопасности.
Соня задумалась — это был аргумент... Трудно поверить, что Агентство не разобралось бы в мошенничестве. И все же...
— Ты действительно веришь всему этому, Джерри? — спросила она мягко.
Джерри вздохнул, пожал плечами. Соня видела, что сейчас он скажет все как есть.
— Я хочу поверить, Соня. Это далекий прицел, прыжок в неизвестность. Кот в мешке, верно — и все же шанс, а?
Из глаз Сони ручьем хлынули слезы. Он так мужественно держался после катастрофы, он был много храбрее, чем она сама. А сейчас он говорит о бессмертии не для того, чтобы облегчить ее боль, — чтобы у нее было моральное оправдание, чтобы она помогла ему отправиться в смертельно опасное путешествие. Как это важно для него! Важнее ее огорчений и собственной его жизни!
Соня вздохнула и слабо улыбнулась.
— Не скажу, что вы меня убедили, но я тоже очень хочу поверить.
Новая мания: независимость провозглашают в пивных. Тема для оперетты, если бы не зловещее положение дел. Пьяницы уже провозгласили независимость своих республик в Тбилиси, Алма-Ате, Минске, Ташкенте, Баку и, по слухам, даже в эскимосском поселке за Полярным кругом, и каждая из них была мгновенно признана Украиной.
Мы тоже подумываем: не провозгласить ли себя независимой республикой? Гражданство получают все подписчики.
"Сумасшедшая Москва"
Франя испытывала странное, как бы извращенное огорчение, что ее не будет в Москве во время первомайских праздников. На деле это к лучшему: Иван будет в Лондоне, а она здесь, в Париже. Им повезло — если даже ей придется жить в одной квартире с Бобби.
В Москве подул дурной ветер, вот в чем дело. Две недели до выборов, Горченко бездействует, "медведи", КГБ и Красная Армия открыто требуют немедленного вторжения на Украину. Горченко в отчаянии призвал американского президента обуздать клику Кронько, и Натан Вольфовиц ответил путаным заявлением, что "Соединенные Штаты воспользуются ядерным оружием лишь в крайнем случае, но непременно пустят в ход "Космокрепость Америку", чтобы никто не мог получить преимущество первого удара". Хватаясь за соломинку, Горченко объявил эту тарабарщину государственной мудростью. Украина же, разумеется, восприняла ее как заявление о поддержке и превозносила президента за "солидарность с украинским народом в трудный час".
Популярность еврорусских среди избирателей резко снизилась, и министр обороны маршал Бронкский открыто призвал к отставке Горченко. По Москве бродили зловещие слухи, будто Горченко попытался отменить первомайский парад, но Красная Армия не позволила этого сделать, будто он заявит об отставке с трибуны Мавзолея. Будто намечается военный переворот, а Горченко ради сохранения своих позиций введет при первой возможности войска на Украину.
Парад в Москве уже начался, когда Франя вышла из метро на станции Анвер. Она промчалась до авеню Трюден, едва дождалась медлительного лифта и звонила в дверь непрерывно, пока мать не впустила ее. Она вбежала в гостиную — отец приподнялся, а Бобби будто примерз к дивану, стараясь не смотреть на нее.
Франя на ходу обняла отца, чмокнула в обе щеки, подлетела к настенному экрану и включила канал ТАСС.
Мимо Мавзолея шла огромная колонна школьников в ослепительно белых рубашках, ярко-красных брюках и черных фетровых башмаках. Посреди колонны на платформе плясали два огромных робота — казак и медведь.
— Господи, Франя, — фыркнул Бобби, — не надо притворяться, что ты рада меня видеть, но оставь в покое телевизор!
— Заткнись, Бобби, мне надо посмотреть парад! Мама, должно случиться что-то ужасное, я знаю!
Отряд олимпийских спортсменов, одетых, несмотря на холод, в красные шорты и майки, маршировал, размахивая советскими и олимпийскими флагами. Знаменитости несли огромные муляжи своих олимпийских медалей.
— Скука смертная, — сказал Бобби.
— Слушай, Франя, это что, обязательно? — спросил отец. — Ты даже не поздоровалась с братом, которого не видела десять лет.
Франя глянула на Бобби, ядовито бросила: "Привет, братик!" — и снова уткнулась в телевизор.
За олимпийцами следовали конные казаки в кинематографических нарядах: в длинных красных плащах и черных меховых шапках. Они лениво кружили в воздухе огромными саблями, а вороные кони отбивали копытами громовое стаккато по мостовой Красной площади.
За ними пошла Красная Армия. Сначала — танки на воздушной подушке. Их воздуходувки ревели из-под брони как стартующие ракеты, их орудия были развернуты под тем же углом, что винтовки пехотинцев, марширующих следом в полной боевой выкладке. За пехотой — самоходные реактивные установки, гусеничные машины, несущие огромные стволы-кассеты — скорострельность десять ракет в секунду.
Танки дошли до Мавзолея. Горченко помахал рукой — он стоял в центре трибуны рядом с маршалом Бронкским, одетым в мундир и увешанным опереточными медалями. Когда танки ушли далеко за Мавзолей и перед ним была пехота, маршал поднес руку к козырьку.
Танки остановились. Они выключили двигатели и опустились на землю. Внезапная тишина ударила по ушам, как гром. Медленно, почти величественно, единым движением башни повернулись, орудия уставились в Мавзолей Ленина.
— Боже, что-то случилось! — воскликнула мать.
— А ты как думаешь, мама? — пробормотала Франя, сползая на пол перед экраном.
На дальнем конце Красной площади реактивные установки встали так, что Мавзолей был взят на прицел. Пехотная часть сделала поворот направо, лицом к Мавзолею. Солдаты опустились на колено и взвели затворы автоматов.
— Дерьмо проклятое... — пробормотал Бобби.
Маршал Бронкский что-то сказал президенту Горченко, и тот будто растворился в толпе высоких чинов, стоявших сзади. Бронкский шагнул к микрофону. Телекамера не перешла на крупный план; крохотная фигурка вещала с Мавзолея тысячекратно усиленным голосом:
— Граждане Союза Советских Социалистических Республик! Имея целью предотвратить территориальный распад СССР и защитить социалистическую демократию, я уполномочен от имени Верховного командования Красной Армии объявить в стране условное военное положение на время текущей выборной кампании. Президент освобождается от должности на время выборной кампании. Когда советский народ выскажет свое мнение, государственная власть будет передана законно выбранным лицам...
— Условное военное положение? — пробормотал Бобби. — Это что за чертовщина?
Франя оглянулась и увидела, что брат сидит на полу почти рядом с ней и смотрит на нее с таким же выражением смятения и испуга, как у нее самой.
— Спокойно, Бобби, пожалуйста, — попросила она.
- ...В этот период все гражданские функции исполняются властями на местах, сохраняются права граждан, вытекающие из советских законов. Полную ответственность за военную и международную политику берет на себя Верховное командование Красной Армии.
Телекамера наконец сменила план и показала Бронкского вблизи — величавый, крепкого сложения человек средних лет. Его лицо, к удивлению Франи, не выражало удовлетворения от содеянного. Лицо честного советского гражданина, абсолютно уверенного в том, что он выполняет свой патриотический долг.
Так было, пока он не заговорил вновь. Огонек блеснул в его глазах, губы скривились, как у голодного хищника.
— Первым официальным действием Верховного командования Красной Армии будет подавление антисоветского мятежа на Украине. Если клика Кронько в течение сорока восьми часов сдастся командованию, ей будет позволено, несмотря на совершенные преступления, во имя мира получить политическое убежище в любой стране, которая пожелает вынести ее присутствие. Если они откажутся принять это великодушное предложение, через сорок восемь часов мятеж будет подавлен всей мощью Красной Армии.
Экран дрогнул, и маршала Бронкского сменил советский флаг, победно развевающийся на фоне голубого неба. Прозвучал "Интернационал", и Москва кончила передачу.
Соня сидела, безучастно уставившись на пустой экран. Потом встала, побрела к Джерри и рухнула на кушетку.
— Невозможно в это поверить. — Она запиналась. — Разрушить все, чего добились за пятьдесят лет... Генерал, произносящий ультиматум с трибуны Мавзолея...
Джерри взял ее за руку. Франя поднялась с пола, села рядом с Соней и обняла за плечи. Они прильнули друг к другу, как мать и дочь, как соотечественники, как брошенные дети Русской Весны.
Бобби встал и выключил телевизор. С другого конца комнаты он без выражения глядел на них троих. Нет, на двоих — Соня видела это по глазам. Он смотрел на двух русских, а Франя глядела на американца, не скрывая ненависти.
— Молчи, Бобби-и, — прорычала она, — захлопни пасть, гринго!
Но это был иной Бобби, не тот несчастный мальчик, который хныкал и корчился, когда старшая сестра его лупила. Соня с гордостью увидела, что он — настоящий мужчина, сын, которым можно гордиться.
Он не полез в драку и не отступил. Он медленно подошел к кушетке и посмотрел на сестру. В его глазах не было гнева.
— Франя, ни один русский не может ненавидеть то, что натворил Гарри Карсон, больше, чем я. Даже ты.
Франя посмотрела на брата с изумлением.
— Вот как? Разве это не момент торжества для вас? Весь мир будет нас ненавидеть, как во времена Сталина. За то, что сотворила Красная Армия, и за катастрофу, которую устроят "медведи". Неплохо?
Бобби медленно покачал головой и опустился на колени перед сестрой, которую он всегда презирал.
— Может, теперь поймешь, каково мне было в детстве, — проговорил он, — поймешь, каково любить затраханную страну, которую ненавидит весь мир. Стыдиться за страну, которую любишь. Все еще любишь...
Он мягко взял ее за руку. Франя не ответила на пожатие, но и не убрала руки.
— Франя, — сказал Бобби, — не надо позволять этим засранцам вытворять с нами свои шутки.
— Грязные политиканы, — пробормотал Джерри.
— Слушай отца, Франя, — сказал Бобби. — Он был прав все эти годы в одном. Хватит с нас политики. Попытаемся снова стать одной семьей, пусть полоумной.
— Мне стыдно, братик, — сказала Франя и порывисто схватила его руку, замыкая цепь, которую Соня уже и не мечтала восстановить.
...В Женеве представитель Конгресса народов заявил, что его участники немедленно предложат резолюцию об исключении Советского Союза из Объединенной Европы за грубое нарушение условий членства...
Би-би-си
Соня, будучи в расстройстве чувств, приготовила "язычки по-романовски" — это гнусное блюдо — еще более гнусным, чем обычно. Франя заставила себя есть с показным удовольствием: не время жаловаться на кухню, когда мир гибнет, а отец желает полимеризовать свой мозг...
"...Папа римский объявил о начале молитвенного поста, который не закончится, пока не разрешится кризис..."
Франя никак не могла решить, что потрясло ее больше всего: военный переворот в Москве, угроза ядерной войны, внезапно зародившаяся дружба с братом, планы отца или семейный обед — впервые за десятилетие.
"...около десяти тысяч демонстрантов у советского посольства..."
Еще одна неожиданность: мать, всегда считавшая, что смотреть телевизор за столом — варварство и бескультурье, велела принести портативный ящик в кухню.
Так они сидели за бредово стандартным семейным обедом, и отец без умолку толковал о замороженных тканях и полимеризации мозга, о деньгах, которые надо раздобыть; телевизор сидел с ними в семейном кругу, непрерывно бормоча — дьявольский электронный фантом могучих сил, властвующих теперь над жизнью и смертью.
— Мы можем еще раз заложить квартиру — это что-то даст — и попробуем убедить ЕКА покрыть все моей медицинской страховкой...
"...объявленный в Москве военный переворот как подрыв веры Запада в стремление Советов к демократии..."
— Допустим, мы устроили дело с квартирой или с ЕКА завтра утром, — вдруг проговорила мать и запнулась, осознав, что собирается затронуть тему, которую они тщательно обходили весь вечер. — Вопрос: доживем ли мы до завтра?
Наступило неловкое молчание. Франя героически принялась за "язычки по-романовски" и заявила:
— Если нам суждено испариться, я предпочитаю сделать это на полный желудок.
Бобби расхохотался и последовал ее примеру.
— Мамины "язычки по-романовски" всегда были нашим любимым блюдом, да, Франя? — сказал он. Соня наконец-то улыбнулась.
"...встретился в Совете национальной безопасности..."
— Планировать надо, — серьезно сказал отец. — Это верное дело. Если нас не взорвут, нам это пригодится, а взорвут... По крайней мере, мы не сидим сложа руки, уставившись в телевизор как зомби.
Короткая минута веселья кончилась.
"...призвал к свержению незаконного советского режима..."
— О Джерри, разве ситуация недостаточно плоха, чтобы еще заводить разговор о... — сказала Соня.
"...заявил, что даст ответ Красной Армии в течение часа..."
— О смерти? — совершенно спокойно спросил отец. — Никто не любит говорить о ней. Думать о ней. И никто не верит, что это может случиться с ним. Но вот весь мир вынудили о ней думать. Разница в том, что у меня было достаточно времени для разбора вариантов.
"...видимо, отклонил очередное требование Пентагона ввести в Соединенных Штатах военное положение..."
— Вариантов? — воскликнула мать. — Какие варианты?!
— История каждой жизни имеет начало, середину и конец. Главное — сумеешь ли ты в отпущенное тебе время написать эту историю так, как надо.
"...продвигаются к морской границе с Украиной..."
— Вот карты, ребятки, и все, что вы можете сделать — это сыграть в них, — буркнул Бобби.
— Что? — переспросила Франя.
— Так обычно говорил Вольфовиц, садясь за покер.
...согласились транслировать на весь мир речь украинского лидера, несмотря на протесты Москвы..."
— Бога ради, мама, разве ты не видишь, что он прав? — неожиданно для себя выпалила Франя. — Что же нам, сидеть, притворяясь, что ничего не происходит, или попытаться сделать друг для друга все возможное, пока мы живы?
— Франя...
— Мама, она дело говорит, — сказал Бобби.
Франя благодарно посмотрела на него и заговорила снова:
— Мама, отец жил так, как он сказал — строил свою историю. Он не виноват, что все рухнуло. Помоги вернуть ему это, по крайней мере попытайся. Он не твой ребенок, мама. Он имеет право жить по своим желаниям. Или умереть, если уж так выйдет.
Лицо Сони смягчилось, глаза затуманились, она вздохнула и пожала плечами.
— Вы верите, потому что вы безумцы. — Она слабо улыбнулась. — Ну что ж, теперь вы можете и меня считать безумной...
— Ты согласна, Соня? — спросил отец. — Ты сделаешь это для меня?
— Завтра же начну переговоры с ТАСС. Если наступит завтра...
— Я мог бы связаться со "Стар-Нет". Из всего этого можно сделать хороший рассказ, за приличные деньги...
"...из Киева, откуда Вадим Кронько готов ответить на ультиматум Советов..."
Бобби замер. Все замерли, увидев на крохотном экране лицо Кронько — зловещий призрак из другого мира.
— О, Боже, началось! — вскрикнула мать. — Сделай громче!
Отец повернул регулятор, и все придвинулись к телевизору.
"...показали свое истинное лицо..."
Это было ужасно, но на лице президента Украины не было и тени страха. Напротив, его синие глаза сверкали дерзким огнем, его полные губы, казалось, смаковали каждое слово:
"Украинский народ не даст похоронить свою национальную судьбу московским генералам-заговорщикам! Настало время русским империалистам узнать границы своей власти. Им придется понять, что украинский народ решил навсегда освободиться от русского господства!"
— Господи, — взвыл Бобби, — смотрите, у него пена на губах!
"Мы не покоримся московским генералам! Мы не покоримся Красной Армии! Мы не покоримся русским империалистам!"
Он смолк и угрюмо уставился в камеру. Лицо его перекосила злобная гримаса — фашистский маньяк, подумал Бобби, вампир; чувствует, что его ненавидят, и этим поддерживает свое "я".
Губы Кронько сложились в победную улыбку, — от нее озноб прошел по коже.
"Но прежде чем они двинутся на нас, пусть подумают, что будет с Москвой, Ленинградом и их любимой Россией в ту секунду, когда их сапоги осквернят священную землю Украины! Пусть поглядят, что дали нам американские друзья в трудный час!"
На экране появился стройный силуэт боевой ракеты. Она стояла вертикально на стартовой площадке — камера отъехала и показала еще две ракеты, стоявшие рядом. В кадр попали окрестные строения, так что можно было представить себе размеры. Еще одна — на улице, на площади с круговым движением. И еще, и еще, и еще.
— О нет, — пробормотал Джерри.
— Что с тобой, отец? — спросила Франя: лицо отца мертвенно побледнело. Он словно увидел конец света.
— Это ракеты "хлопушка"! — простонал Джерри. — Это долбаные "хлопушки"!
Боже, как они были изящны, эти ракеты, — триумф американской космической техники, давно уже отданной на службу черному искусству разрушения. Хотя их конструкция была секретной, Джерри знал общую схему, и она, следовало признать, была и оставалась блестящей.
У ракеты было пять боеголовок. Небольших, килотонн по двести. Они предназначались не для городов, а для уничтожения командных пунктов, правительственных бункеров, ракетных установок, радаров, пусковых систем. Оружие первого удара; его задача — миновать оборону противника до того, как он узнает о запуске ракет. Первая их ступень обладала огромной мощностью, она поднимала ракету с бешеной скоростью — противнику было отпущено менее трех минут, чтобы заметить огонь. В вершине параболической траектории от носителя отделялась вторая ступень, которая шла по суборбитальной кривой с такой скоростью, что орбитальные перехватчики не могли ее поймать. Разведение головок — на высоте около ста миль; особого значения это не имело, ибо сами головки также были ракетами. Они не возвращались в атмосферу до самой цели, разгонялись до невероятной скорости и затем обрушивались на цель как дьяволы — с такой кинетической энергией, что могли испарить двадцать футов бетона простым ударом, без ядерного взрыва. От сгорания в атмосфере их защищал особый обтекатель с системой охлаждения.
"...десять ракет, каждая с пятью ядерными боеголовками по двести килотонн..."
— Что случилось, Джерри? — воскликнула Соня. — Еще минуту назад ты храбрился, а сейчас на тебе лица нет.
— Эти ракеты... — сказал Джерри. — Русские не смогут их сбить. Не хватит времени на обнаружение и перехват. Как только головки разделятся, останется несколько секунд до поражения. Единственная возможность перехвата — между стартом и разделением, между Украиной и Москвой. Минута, не больше. "Космокрепость Америка" смогла бы. У русских ее нет.
"...Для того, чтобы убедить мир, что эти ракеты предназначены только для обороны, и с тем, чтобы русские империалисты убедились в преданности украинского народа своему национальному предназначению, мы поставили эти ракеты в крупнейших городах. Попытка нанести превентивный ядерный удар по этим оборонительным средствам приведет к гибели миллионов мирных жителей".
— Дерьмо, хитроумный дьявол! — простонал Бобби.
— Он сумасшедший!
— Лиса, — мрачно сказала Соня.
"...погибнуть за независимость! Мы дадим залп только в одном случае: если Красная Армия пересечет наши границы. Московские генералы, мы приняли решение, принимайте свое. Вторгайтесь на Украину — заплатите жизнями миллионов русских. Попытайтесь нанести ядерный удар — настанет всеобщая гибель. Либо дайте нам свободу и примите в члены Европейского братства — не государств, не империй, а свободных и независимых народов!
Кронько дал зрителям время подумать. Затем заговорил более спокойным, даже проникновенным тоном.
"Преследуя мирные цели и желая сделать все для предотвращения ядерной катастрофы, мы жертвуем десятой долей нашего оружия ради демонстрации. Завтра в одиннадцать пятьдесят шесть по московскому времени мы пустим ракету с пятью головками, снаряженными не ядерной взрывчаткой, а навозом добропорядочных украинских свиней. Около полудня наше удобрение будет в качестве братского подарка доставлено на Красную площадь. — Кронько самодовольно улыбнулся. — Мы приглашаем московских генералов пострелять в цель за наш счет. Мы дали вам время пуска и траекторию. Посмотрим, как вы справитесь с болванками в идеальных условиях. Это натолкнет вас на размышления — как вам быть, если вы заставите нас использовать это оружие по-настоящему".
...Верховное командование Красной Армии все еще молчит; в Вашингтоне президент Натан Вольфовиц по-прежнему отказывается комментировать необычный ответ на ультиматум русских, который так шокировал замерший в ожидании мир.
Си-эн-эн
— Как ты думаешь, отец, есть хоть какой-нибудь шанс? — спросил Бобби.
Отец покачал головой:
— Если они перехватят одну из пяти, это уже будет чудо.
...Они не расходились до поздней ночи, не отрываясь от экрана. В любой момент русские могли начать ядерную атаку на украинские ракеты, но могли и пойти на попятный. Но за всю долгую бессонную ночь не произошло ничего. Бронкский сделал краткое заявление, обвиняя Соединенные Штаты в шантаже ядерным оружием. Он потребовал сообщить, что будет делать президент Вольфовиц, когда Украина запустит свою ракету. Он предупредил, что, если Кронько солгал и настоящие головки взорвутся на советской территории, это будет расценено как военные действия со стороны Соединенных Штатов, "на что будет дан надлежащий ответ".
Натан Вольфовиц на пресс-конференции дал ответ, который, казалось, только ухудшил положение.
— Господин президент, генерал Бронкский желает знать, что вы намерены делать, когда Украина запустит пустые боеголовки на Москву?
Вольфовиц сардонически рассмеялся и пожал плечами.
— Как все в мире, я буду сидеть за пивом и наблюдать за большой игрой по телевизору.
Журналисты пришли в ужас, а Бобби почувствовал огромное облегчение, хотя не смог бы объяснить причину никому, кто не знал президента: это был настоящий Натан Вольфовиц, ведущий жуткую игру с невозмутимостью игрока. У него были на руках плохие карты, но Бобби не завидовал простакам, играющим против него.
...Они снова сидели в гостиной перед настенным экраном, на котором была Красная площадь; цифры на экране отсчитывали минуты и секунды. До полудня пять минут.
Огромная площадь, залитая полуденным солнцем, была неестественно пуста. Все застыло, только флаг трепетал за кремлевской стеной да бестолковые голуби что-то клевали, не понимая, что находятся в центре мишени.
11.56.
— Зажигание и старт, — монотонно прокомментировал отец, как он делал всегда при запусках обычных космических ракет. Он не сводил глаз с экрана, на губах блуждала слабая улыбка. Даже сейчас он оставался космическим фанатом и в каком-то смысле, несомненно, наслаждался происходящим.
11.58.
— Разделение и зажигание второй ступени.
11.59.
— Разделение боеголовок и...
Ослепительный белый свет залил экран, и сразу же раздался такой оглушительный звук, что диффузоры громкоговорителей зажало. Затем еще раз, и еще, и еще — без пауз. Огненный шар поднялся из серого облака, оно сложилось в небольшой гриб, и когда микрофоны снова смогли принимать звук, раздались пять громовых ударов вторичной звуковой волны.
Облако быстро поднималось и рассеивалось, и на экране появилась страшная картина. Там, где стоял чудо-храм с луковицами-куполами, громоздились безобразные руины. Кремлевская стена стала полосой обломков. В центре площади была огромная воронка с рваными краями. Один угол Мавзолея обвалился, каменные блоки растрескались, но каким-то чудом он еще стоял.
Франя не верила своим глазам. Храм Василия Блаженного уничтожен. Огромная дыра зияет в самом центре русского сердца. Ее как будто ударили в грудь чем-то тяжелым.
Этот злобный кретин стремился, без сомнения, унизить русский народ, запугать его, избрав для показательного уничтожения сердцевину его души и истории. Он совершил роковую ошибку, за которую придется расплачиваться всему миру. Ни страх, ни уговоры, ни соображения здравого смысла не помогут теперь избежать мести за этот дьявольски удачный удар по психике.
— Не хотелось бы мне сейчас быть в Киеве или в Одессе, — сказала Франя жестко. Она ощущала желание отомстить, хоть и понимала, что это безумие. Чего же ждать от генералов с их огромной властью? Красная площадь лежит в руинах...
— Вот и настает конец света, — прошептала мать, увидев на экране маршала Бронкского. Он был страшен как смерть. Лицо было мертвенно-бледным, глаза метали молнии, он сжимал челюсти, пытаясь подавить ярость.
"Мы расцениваем это беспрецедентное преступление как военные действия Соединенных Штатов против Советского Союза, — прорычал он хрипло. — Мы требуем, чтобы Соединенные Штаты убрали свои ракеты с территории Украины. Если через сорок восемь часов это не будет сделано, мы нанесем ядерные удары и по украинским ракетам, и по Соединенным Штатам. Не по военным объектам, а по крупным городам".
— Он сошел с ума! — воскликнул Бобби.
— Наоборот, — мрачно возразила мать, — при данных обстоятельствах он выступает как сдержанный государственный деятель.
Мир ждет ответа президента Волъфовица
ТАСС
Натан Вольфовиц не стал ждать, пока истекут сорок восемь часов. Бобби был восхищен выбором момента для ответа, и у него возникла некоторая надежда. Вольфовиц дождался шести часов вечера по парижскому времени. В Москве было восемь часов, самое начало программы "Время"; в Нью-Йорке — полдень, а на Западном побережье — девять часов утра. Нат выбрал время так, чтобы охватить максимальную аудиторию.
"Дамы и господа, перед вами президент Соединенных Штатов".
Натан Вольфовиц сидел за своим рабочим столом в Овальном кабинете. Он был в палевом спортивном пиджаке с кожаными заплатами на локтях и в белой водолазке; волосы аккуратно причесаны. Его глаза поблескивали непостижимым весельем, истинным или притворным — кто знает... Бобби тысячу раз видел его таким за покером.
— Отбросим обычные формальности, — сказал президент Вольфовиц сухим холодным голосом. — На деле, я думаю, я могу обойтись без любых формальностей. От имени американского народа перед лицом всего мира я приношу глубокие извинения советскому народу за безрассудную глупость моего тупоголового предшественника.
— Невероятно! — сказала Франя.
— Это Натан Вольфовиц... — сказал Бобби, облегченно вздыхая.
— Приношу соболезнования американского народа за ущерб, нанесенный центру столицы, и предлагаю восстановить его за счет Америки под советским руководством.
— Он... гений! — воскликнула мать.
— Теперь, полагаю, мне следует ответить на ультиматум маршала Бронкского, — сказал Вольфовиц другим голосом. — Боюсь, что, к несчастью, это невозможно сделать. Нет способа убрать с Украины ракеты, отправленные туда Гарри Карсоном, не вызвав третьей мировой войны. — Он пожал плечами и развел руками. — Что мне сказать вам, маршал? Я полагаю, вы уже собрались идти до конца и нанести первый удар по нашим городам?
— Что?
— Он сошел с ума!
В глазах Вольфовица появилась жесткость, которой Бобби раньше никогда не видел. Впервые он почувствовал, что его бывший друг на деле президент Соединенных Штатов. И ему представилось, что во всем мире люди чувствуют то же самое. Это был не тот Нат Вольфовиц, которого он знал раньше. Игра изменила игрока.
— Но вспомните, мы дошли до банкротства, строя такую противоракетную систему — со всеми свистками и колокольчиками, — которую наши бедные налогоплательщики смогли оплатить. Мы собьем большую часть ваших ракет и будем зализывать свои раны нашими стратегическими ракетами — их вам не достать, они висят на всем пространстве отсюда и до Луны.
Вольфовиц театрально поглядел в камеру, как он, бывало, глядел на Бобби, когда ему шла карта и не было нужды это скрывать.
— Мы не намерены шутить. Подумайте об этом, маршал Бронкский. И — разумеется — желаю вам хорошо провести нынешний день.
"Мы передавали Обращение президента Соединенных Штатов Америки из Белого дома, Вашингтон".
— И вам лучше всего поверить ему! — заорал ликующе Бобби.
| Вольфовиц-мания охватила Европу!
"Новое в мире" Нат устраняет министра обороныи назначает нового председателя Комитета начальников штабов, успокаивая шовинистов "Нью-Йорк пост" |
Осуществилась несбыточная детская мечта Бобби. За неделю ненавидимые американцы стали героями дня и кумирами Парижа, а он сам — репортерской звездой "Стар-Нет".
Натан Вольфовиц сделал невозможное. Он отверг ультиматум русских, стабилизировал ситуацию на грани ядерной войны и не обременил себя никакими обязательствами.
За четыре часа до срока ультиматума маршал Бронкский объявил, что срок продлевается до окончания выборов с целью дать возможность советским людям высказать свое отношение к жизненно важному вопросу. Маршал нашел способ сохранить лицо.
Натан Вольфовиц одобрил его действия и лукаво объявил о политике невмешательства в выборы, искусно повлияв тем самым на их результат. "Что бы я ни сказал, все вызовет противоположный эффект, — заявил он. — Это раздует пламя страстей у тупоголовых националистов и поспособствует победе безответственных задниц, которые нас первых и втянут в заварушку. В интересах здравого смысла и ради мира на Земле мне лучше придержать свое мнение, призвать здравомыслящих советских граждан активно голосовать, а самому сидеть тихо".
Шансы еврорусских поднялись на семнадцать пунктов.
Красная Армия, продолжая демонстрацию силы, увеличила количество войск на границе с Украиной. Кроме того, русские направили отряд кораблей Балтийского флота через Ла-Манш к Гибралтарскому проливу.
Эти события с жаром обсуждались в каждом вечернем выпуске новостей, но оптимисты расценили их как временное отступление Бронкского, отметив, что корабли прибудут к берегам Украины суток через десять, то есть ко дню выборов.
В предвыборной речи в Ленинграде Константин Горченко лестно отозвался об американском президенте, назвав его "человеком, пришедшимся всем по сердцу", и "настоящим американским Горбачевым".
В ответ на просьбу прокомментировать это выступление президент Вольфовиц пожал плечами, улыбнулся и похвалил "своего друга Константина Горченко" за "хороший вкус".
Еврорусские поднялись еще на пять пунктов.
Все носили майки "Вольфовиц". На самом популярном рисунке он был изображен в виде матадора, который, стоя спиной к поверженному русскому медведю, держит палец на огнедышащем носу зверя.
По всему Парижу, даже в табачных лавочках, по бешеной цене продавалась отвратительная смесь — "настоящий американский коктейль". Американские флажки висели повсюду — на стенах, на фонарных столбах, у станций метро. Кто-то переложил на "макс-металл" гимн "Боже, храни Америку". По меткому замечанию "Либерасьон", Париж охватила грингомания. В газетах писали только об Америке. Интеллектуалы бесконечно обсуждали это в телевизионных дискуссиях.
Бобби пошел в гору. Границы Америки все еще были закрыты, полеты не возобновлялись. Поэтому в Париже оказалась лишь горстка американских журналистов, а от "Стар-Нет" был только он один. От него неистово требовали материалов на любые темы — от пустых речей официальных лиц до проамериканских рисунков в метро, от демонстраций протеста перед русским посольством до американского бара "Гарри". Все было радостно, изнуряюще, чудесно, но в этом было что-то нереальное. Он носился по Парижу, собирая материал по грингомании. Парижане выглядели как в добрые старые времена — будто встретились надолго разлученные влюбленные. А стрелка часов между тем неуклонно двигалась к полуночи.
Ведь если серьезно поразмыслить — чего никто не хотел делать, — президент Вольфовиц не решил проблему. На Украине по-прежнему стояли ракеты; русские не думали отступать. Вольфовиц всего лишь заморозил кризис в момент, когда волна разрушения была уже готова — как на знаменитой картине Хокусаи — обрушиться на мир. Она по-прежнему висела над головами, готовая сорваться, как только выборы в России растопят невидимую стену.
Это действительно была мания. Париж чествовал какую-то мифическую Америку, ту, о которой Бобби тосковал в детстве, Америку, бывшую маяком для Европы в мрачные дни.
Французы презрительно звали его "гринго". Сейчас его родина вновь заняла — об этом он мечтал всю жизнь — достойное место в сердцах французов.
Грандиозная демонстрация у американского посольства была любовно срежиссирована американским телевидением, но дальнейшие события развивались совершенно спонтанно. Полуофициальный спектакль закончился, взмыл американский флаг, и тогда сотни тысяч людей устремились на Елисейские поля и неистово веселились до самого утра. Они устроили сцену вокруг Триумфальной арки и даже на ней самой.
Десятки таких демонстраций прошли по всему Парижу. Американцам не давали платить за спиртное; многие парижане пытались говорить по-английски с американским акцентом, чтобы получить бесплатную выпивку. Париж не видывал ничего подобного со времен освобождения от нацистов. Возможно, это и "грингомания"; возможно, Натану Вольфовицу и не удастся спасти мир от ядерной катастрофы — что из того? Состоялось величайшее ночное гуляние, какого город не видел сотню лет.
Роберт Рид, "Стар-Нет"
Все кипело и суетилось, в ТАСС никого не принимали. Даже Соне, шефу "Красной Звезды", не удалось пробиться к шефу видеобюро ТАСС. Она знала, чтó там творилось — то же самое происходило в "Красной Звезде" и в любом парижском отделении любой советской организации. Ужасно: они были изолированы здесь, как во вражеской стране, и оторваны от Москвы.
На улице русская фраза могла стоить жизни; русского акцента было достаточно, чтобы вас не пустили в полупустой ресторан. Французские коллеги на телецентре держались с холодной вежливостью. Деловая жизнь замерла.
Москва молчала или давала невнятные и противоречивые указания, в которых сквозила паника. Горстка еврорусских в Кремле делала все, что могла, для спасения Русской Весны, — постоянно думая, как сберечь свои задницы в случае поражения на выборах, — а военное правительство грозно поглядывало на них через плечо. Так что несчастным ублюдкам из ТАСС было совсем скверно: приходилось сообщать дурные новости, придавая им пристойный вид. Неудивительно, что Соню не пускали к Леониду Кандинскому. Будь она шефом ТАСС, она бы тоже нашла себе норку, залезла в нее и замуровала вход. В конце концов она пробилась. Атмосфера в офисе ТАСС была как в морге. Шеф, лысеющий толстяк чуть старше пятидесяти лет, выглядел так, будто спал не раздеваясь. Небритый, с воспаленными глазами, он сидел за столом, заваленным пластиковыми стаканчиками из-под кофе. В ониксовой пепельнице — гора окурков. Запах табачного дыма, пота и паранойи висел в воздухе.
— Ты-то зачем пришла? — сурово спросил Кандинский. Он выудил из ящика сигару, откусил конец, выплюнул его на пол, закурил и втянул в себя вонючий дым.
— У меня есть для тебя сюжет, Леонид.
— Чудесно! — провыл Кандинский. — В самый раз, что надо!
— Он тебе понравится...
— Безусловно! Я же модерновой советский журналист, а? Очередной "жареный факт" озарит мои дни? Не рассказывай, сам знаю! Еще одна неистовая демонстрация в поддержку Натана Вольфовица? Посольство снова забросали дерьмом?
— Увлекательный человеческий сюжет...
— Вот как? Чудесно! Мы всегда интересовались людьми. Они куда занятней, чем животные.
— Господи, Леонид, держи себя в руках!
— Держать себя в руках? Я бы с милым сердцем держал себя в руках, Соня. Пусть только люди оставят в покое мои лацканы и перестанут на меня гавкать! Ты не представляешь, что здесь творится! Эти медвежьи ублюдки из Москвы требуют "положительных репортажей", и бесполезно им говорить, что ничего положительного не случилось! КГБ вылезло со свалки истории и грозит страшными последствиями, если мы не будем придерживаться линии партии. Но никто не знает, какова линия партии. А теперь являешься ты! С "интересным человеческим сюжетом"!
Соне очень хотелось влепить ему пощечину. Что за дрянной спектакль!
— Тебе понравится, Леонид, — сказала она. — Это представит нас в несколько лучшем свете.
— В самом деле? — Кандинский все-таки заинтересовался. — Итак, суть?
— Повернуть грингоманию себе на пользу.
— У тебя действительно есть за что зацепиться?
— Жест доброй воли между нами и администрацией Вольфовица.
— Хорошо, хорошо. Ну-ка расскажи, на худой конец посмеемся...
И Соня стала рассказывать все по порядку. Закончила конкретным предложением:
— ТАСС может дать статью одновременно со "Стар-Нет". Советский Союз предлагает американцу, отцу "Гранд Тур Наветт", выйти на орбиту на аэрофлотовском "Конкордски" и ходотайствует перед Европарламентом о его полете на космическом корабле, им же созданном. Это будет жест мира и европейской солидарности.
Кандинский раздавил окурок в пепельнице. Пожал плечами:
— Если бы решал я, мы бы это разом прокрутили. Нам такое нужно позарез. Но это политическое решение; это дело правительства. Но никто не знает, чтó это за правительство...
— Может быть, еврорусские в Европарламенте предложат просить Советский Союз обеспечить этот полет на орбиту? Представь только, Леонид; добрые еврорусские просят Европу обратиться к их правительству с призывом облагодетельствоватъ американца!
— "Медведям" это очень не понравится. Они решат, что за этим стоит Горченко...
— Именно.
— О! — сказал Кандинский и первый раз улыбнулся.
Спустя два дня — оставалась всего неделя до выборов — Кандинский без предупреждения ввалился в ее кабинет. Костюм его был отглажен, сам он чисто выбрит и, казалось, вполне владел собой.
— Ну-с, есть хорошая новость и плохая, как сказали бы чертовы американцы. Хорошая, что сам Горченко влюбился в эту идею и готов дать команду своей фракции в Европарламенте. Теперь плохая: он настаивает, чтобы Натан Вольфовиц публично попросил его об этом.
— Что?!
Кандинский пожал плечами.
— Конечно, Вольфовиц и так делает все возможное, чтобы Горченко переизбрали, разве что не едет по Транссибирской магистрали и не целует вместо него детишек. Я думаю, Горченко рассчитывает, что отклик на трогательную просьбу американского президента добавит ему минимум миллион голосов.
— А мне надо убедить президента Вольфовица обратиться к нему с этой просьбой — всего лишь.
Глаза Кандинского сузились.
— Это, может, и не так трудно. Военные контролируют международную связь, но, я думаю, Вольфовиц и Горченко общаются иным способом — через доверенных посредников, например.
— А как, интересно, я передам это Натану Вольфовицу? Они там, в Москве, думают, что мне достаточно мяукнуть в трубку?..
— Наверняка у нас, еврорусских, остались "кроты" в КГБ, — сказал Кандинский. — А КГБ знает все о связях твоего сына с Натаном Вольфовицем. Ему и быть доверенным посредником...
Неделю назад это казалось невозможным, но последние опросы показывают, что Константин Семенович Горченко близок к победе на президентских выборах. Хотя оппозиция официальному кандидату коммунистов всегда была символической, поворот фортуны в сторону еврорусских производит сильное впечатление. Казалось, они могут рассчитывать в лучшем случае на двадцать процентов мест в новом Верховном Совете. Теперь им гарантировано большинство, и, возможно, даже решающее большинство.
Американцы, похоже, вернут России на этих выборах то, что отняли на Украине. Но еврорусским следует хорошо подумать о том, что последует за выборами. Вернет ли Красная Армия власть человеку, у которого она отняла власть под прицелом автоматов?
"Сумасшедшая Москва"
Новый Бобби не переставал удивлять Франю. Прежде она ему не верила — до памятной ночи, когда он вернулся с демонстрации у американского посольства. Вернулся поздно и навеселе.
Мать и отец уже были в постели. Франя сидела в гостиной и пыталась читать. Мысли крутились вокруг этой проклятой демонстрации — флагов, оркестров, "Боже, благослови Америку", — вокруг зрелища, которое, казалось, было затеяно специально, чтобы вывести ее из себя.
— Мы должны поговорить, Франя, нам надо поговорить как брату с сестрой, — сказал Бобби и шлепнулся на кушетку рядом с ней — без приглашения.
Они говорили полночи, и только тогда она поняла — Господи, как поздно! — каково было ее бедному маленькому брату чувствовать себя американцем во враждебном Париже. Поняла, каково стыдиться за свою страну — и любить ее. А Бобби... Он был так великодушен и ни разу ее не попрекнул. Он утешал ее:
— Франя, я очень хорошо понимаю, что ты чувствуешь. Поэтому я вот... решил поговорить. А может, потому что поддавши... все угощали... сама понимаешь... И это в Париже! Проклятого гринго! Понимаешь? Хлоп — и все по-новому! Слушай, сестричка: не надо ненавидеть свою страну. Не оставляй надежду. Семьдесят лет твоя страна была под пятой ублюдков — Сталина, Брежнева... Это была зима, понимаешь... Но за ней пришла весна...
Франя заплакала. Бобби сжал ее руку.
— Не поддавайся, сестричка. Вот я до чего допер — этим вечером. Слушай. Нет долгой зимы, после которой не пришла бы весна. И для тебя придет. Что вращается, то возвращается. — Он улыбнулся, подмигнул. — Это старая американская поговорка. И в русском должно быть что-то похожее.
Теперь Франя плакала в три ручья.
— О Бобби, — всхлипывала она, — какой ужасной сестрой я была! Мне так стыдно!
— Ну маленькие были, сопливые. Теперь мы другие.
Он обнял ее за плечи — как старший брат. У нее никогда не было старшего брата.
Да, младший братик не переставал ее удивлять. И не только ее — мать и отца. Они сидели в гостиной. Мать и отец, держась за руки, — на кушетке; Франя — в кресле, вне поля зрения видеофона, а Бобби — перед экраном. Братик давал по мозгам чиновнику из американского посольства.
— Да, задница вы эдакая, я тот самый Роберт Рид из "Стар-Нет", который дал ему девяносто секунд лучшего экранного времени два дня назад. Мне не важно, что он обкакался. Стащите его с горшка и давайте сюда, иначе вы — вы! — будете в ответе, если в следующий раз я не дам ему ни секунды...
Некоторое время на пустом экране красовался герб Соединенных Штатов, потом появился хмурый человек с лицом хорька — посол США. Он много сделал на выборах Гарри Карсона и получил в награду назначение в Париж.
— Извините за беспокойство, господин посол, — сладко сказал Бобби, — но вы мне нужны, чтобы передать послание президенту Вольфовицу.
— Для чего?!
— Это в некотором роде послание от Константина Горченко.
— В некотором роде послание от Константина Горченко, господин Рид? Что бы это значило?
— Это значит, что Горченко выразил свои пожелания ТАСС, который поручил моей матери, директору парижского отделения "Красной Звезды", переговорить со мной, чтобы я через вас передал эту информацию Натану Вольфовицу.
— Подлинное сообщение от Константина Горченко? — саркастически промычал посол. — Не проще ли протянуть бечевку через океан и приложить к их ушам консервные банки?
— Горченко хотелось бы, чтобы президент Вольфовиц обратился к нему с просьбой кое о чем, о некоем акте дружелюбия, — не отступал Бобби. — Он хочет совершить этот акт, но к нему должны обратиться публично.
— Акт дружелюбия? — В голосе посла впервые послышался интерес.
— Он хочет, чтобы президент попросил его вот о чем. Чтобы советская делегация в Европарламенте внесла резолюцию, предлагающую Советскому Союзу доставить на орбиту одного американца, а затем ЕКА — позволить ему совершить путешествие на "Гранд Тур Наветт" к Луне и обратно.
— Вы говорите бессмыслицу, Рид. Аэрофлот никуда не летает, а Горченко на сегодня — не президент. Есть весомые шансы нa то, что на орбитах скоро не останется ничего, кроме "Космокрепости Америка" и черепков от советских спутников.
— Этого не будет, если выберут Горченко. Видите ли, господин посол, он хотел бы, чтобы Вольфовиц отнесся к нему как к действующей фигуре. Ответом будет жест доброй воли. Пусть мир увидит, что два таких человека могут договориться хотя бы в небольшом деле.
— Уточним: кто будет бенефициантом этого праздника гласности?
Франя видела, что Бобби заколебался, его сжало, как шагреневую кожу, — он понимал, как воспримет его ответ американский посол.
Но Бобби подобрался, вздохнул и сказал прямо и просто:
— Мой отец, Джерри Рид, который был главным конструктором ГТН.
— Ваш отец! Всего доброго, господин Рид!
— Мозг Гарри Карсона! — выкрикнул Бобби, прежде чем посол успел отключить видеотелефон. — Я точно знаю, что случилось с мозгом Карсона, мне сказал Нат Вольфовиц, когда мы вместе пùсали.
— Что-о? — спросил посол, и его палец замер над выключателем.
— Если вы знаете, о чем речь, вы поймете, что я с Натом на дружеской ноге — о вас этого не скажешь. А если не поймете... La même chose, n'est-ce pas?*
*Дела не изменит, не правда ли? (фр.)
— П-понятия не имею, о чем вы... — заикаясь, сказал посол. Но Франя видела, что теперь он не спешит закончить разговор.
— Я прошу вас об одном — положить мое сообщение на стол Вольфовица. Без комментариев. Я не прошу вас ввязаться в это дело. Как всегда говорит моя матушка, первый закон бюрократии — прикрыть собственный зад.
— Я ничего не обещаю, Рид, — промямлил посол.
— А я не прошу вас обещать, — сказал Бобби и теперь сам прервал связь.
— Высший класс, Бобби! — сказала Франя с искренним восхищением. — Думаешь, это сработает?
— Если мы свяжемся с Вольфовицем, — сказал Бобби.
— Потому, что этот человек был когда-то твоим приятелем?
— Я уверен: и Вольфовицу и Горченко сейчас необходимо что-нибудь подобное. Они так и осыпают друг дружку воздушными поцелуями. Меня не удивит, если Горченко уже провернул это по другим каналам.
— Грязные политиканы, — проворчал отец.
— Не брыкайся, папа, — сказал Бобби. — На сей раз они работают на тебя.
Как мне сообщили, создатель европейского космокорабля "Гранд Тур Наветт" американец Джерри Рид стал жертвой несчастного случая незадолго до первого полете ГТН, в котором он предполагал принять участие. Сейчас он лишен возможности исполнить мечту своей жизни, так как по состоянию здоровья не может быть пассажиром коммерческого орбитального рейса.
Господин Рид покинул нашу страну много лет назад, когда американская космическая программа стала исключительно военным инструментом. Многие годы он оставался на вторых ролях в европейской космической программе, его дискриминировали как американца, и его способности не реализовались. В итоге ему пришлось отказаться от американского подданства, дабы достичь своей цели. В некотором роде, господин Горченко, это рассказ о нашем времени, рассказ, для которого — я убежден — Вы и советские люди хотели бы счастливого завершения — так же, как и я. Вы имеете власть написать этот счастливый конец — или, как я верю, скоро получите такую власть.
Я прошу Вас, господин нынешний и будущий президент, разрешить Аэрофлоту доставить этого сына Америки на орбиту, на его творение — "Гранд Тур Наветт". Вы напишете счастливый конец для этой старой и грустной международной истории.
Пусть это будет малой свечой, которую мы зажжем в мире, погруженном во мрак. Вместе мы сможем показать миру, что, несмотря на сегодняшние трудности, наши великие народы не утратили человечности.
АП, ЮПИ, ТАСС, "Стар-Нет",
Франс Пресс, Рейтер, ЮСИА, "Новости"
Прежде Джерри Рид и вообразить бы не мог, что так напряженно будет ждать результата выборов, тем более в Советском Союзе. Но Бобби оказался прав: в кои-то веки правящие миром политиканы действовали ему на благо.
Ни из Вашингтона, ни из посольства не поступало подтверждения, что послание Бобби передано Натану Вольфовицу. Но за два дня до выборов в России представитель Белого дома огласил "Открытое письмо президента Соединенных Штатов Константину Горченко".
— Он прет напролом! — воскликнул Бобби после того, как они дважды перечитали письмо в "Геральд трибюн". — Он ухватился за повод открыто поддержать Горченко. Он делает крупную ставку на еврорусских и желает, чтобы об этом знал весь мир. Любопытно, какой веревочкой повязана эта пара?
Но Джерри не обратил внимания на политический смысл послания Вольфовица, — хотя вся пресса комментировала именно это. Даже надежда, что он все-таки пройдет по водам — если мир выживет, — отошла на второй план из-за странного чувства, от которого наворачивались слезы на глаза.
Впервые в жизни он испытал глубокую симпатию к политикану, к человеку, которого никогда не видел. И не потому, что Натан Вольфовиц взялся ему помочь: президент Соединенных Штатов заботился о справедливости. Джерри понимал, что письмо было тщательно продуманным политическим ходом, но слова президента звучали правдиво, — они шли от сердца. Вольфовиц употребил свою власть, чтобы исправить зло, — и сделал это с очевидным удовольствием.
За такие вещи и стоит любить человека — не важно, политикан он или нет. Не это ли политики называют подлинным лидерством? Не за это ли Вольфовица так любит вся Европа? Не из-за этого ли мир беспричинно верит, что спасение придет от Вольфовица? По крайней мере, сам Джерри в этот момент чувствовал — вполне иррационально, — что Натан Вольфовиц уже спас мир.
Это чувство стало еще сильней, когда Константин Горченко ответил Вольфовицу в последнем выступлении накануне выборов.
Горченко говорил на митинге — на площади Финляндского вокзала, где Ленин некогда призвал к большевистской революции. За его спиной был виден огромный красный флаг; его седые волосы драматически развевались — то ли на ветру, то ли под вентилятором. На нем был ловкий черный костюм и белая крестьянская рубаха; он был похож на голливудского актера в роли старого фермера. Словом, русский вариант американских фокусов с одеждой, специально подбираемой для важных выступлений. И подобно американским политикам, Горченко говорил долго, безостановочно, переходя на крик. Телевидение давало синхронный перевод на французский — цветистый и монотонный. Горченко, как обычно, дал длинный экскурс в историю СССР, помянул Сталина и Хрущева, и зарю гласности, и так далее. Затем — внимание, внимание! — семья Ридов замерла у экрана — он обрушился на националистов, на великоросский шовинизм, на незаконные действия Красной Армии, на все, что мешает Союзу и дальше "стоять плечом к плечу с цивилизованным миром". А в конце он сказал о деле Джерри Рида — о просьбе президента Вольфовица — и пообещал исполнить эту просьбу, буде его изберут президентом СССР.
"Я протягиваю руку господину Риду, я протягиваю ее президенту Вольфовицу! Пусть это будет первая свеча из многих, которые мы затеплим по мраке!"
— Господи, точнехонько та самая фраза! — воскликнул Бобби. — Это не случайно. Видимо, какой-то код, они так переговариваются. Мы для них — часть большой игры.
Но Джерри было плевать, что его используют как пешку в грязной политической игре. Это бывало много раз и прежде, но нынче он будет в выигрыше, потому что на сей раз игроки стараются изо всех сил, чтобы получить зримый результат. Он сидел в кругу свой советско-американской семьи, следил за выборами в Советском Союзе и болел за еврорусских сильнее, чем за свою любимую футбольную команду.
Риды заулыбались, когда первые подсчеты показали, что еврорусские впереди. И совсем развеселились, когда стала подтверждаться победа Горченко. А когда Си-би-эс, Франс Пресс и "Стар-Нет" сообщили, что еврорусские завоевали по меньшей мере шестьдесят семь процентов мест в Верховном Совете, в квартире на авеню Трюден все хлопали друг друга по спинам.
Наконец на экране появился Горченко и объявил о своей победе.
Соня сейчас же открыла бутылку шампанского. Вино залило ковер — никто не обратил внимания. Они стояли перед погасшим экраном с поднятыми бокалами.
— За сукиного сына Вольфовица! — провозгласил Бобби.
— За Константина Горченко! — сказала Франя.
— За Русскую Весну! — Это объявила Соня.
— Долой гринго! — крикнул Бобби.
— Долой "медведей"! — крикнула Франя.
Они дружно расхохотались и посмотрели на Джерри — теперь его очередь.
Все хорошо, — думал Джерри. — У меня теперь есть и жена, и дочь, и сын. Мы вместе, и это прекрасно, хоть я и обречен бесповоротно, и судьба мира еще не решилась. Но будь что будет...
— Чтобы сбылось невозможное, — сказал он. — Пройдем по водам!
Они чокнулись и допили шампанское. В этот вечер все люди имели право выпить за невозможное.
Соня не могла уснуть. Она лежала рядом с Джерри и перебирала в памяти происшедшее. Сын вернулся человеком, которым можно гордиться. Мир попятился от края ядерной пропасти. Русская Весна не сменилась зимними морозами — может быть, еще не поздно. Как знать, как знать... Горченко могут не допустить до реальной власти. Джерри осталось жить не больше года, но почему она чувствует себя счастливой? Скорее всего, дело в шампанском, хотя она выпила всего ничего, но — правда, правда, она была счастлива, имела она на то моральное право или нет. Одновременно она ощутила нечто такое, чего уже не надеялась ощутить.
— Джерри, ты спишь? — спросила она шепотом. Молчание. Тогда она спросила громче: — Джерри, ты спишь?
— Теперь нет.
— Джерри, я люблю тебя.
— И я люблю тебя, — сонно отозвался он.
— Я очень-очень тебя люблю, — сказала она. Ее рука коснулась его бедра.
— Что такое? — более бодрым голосом спросил Джерри. Какое-то время она не слышала ничего, кроме его дыхания. В голове быстро-быстро сменялись картинки. Загадочный незнакомец на идиотском приеме. Кровать в их первой квартирке на острове Святого Людовика. Тело, распростертое на больничной койке. Далекое лицо на экране видеофона. Отец ее детей. Преданный ею человек. Единственный любимый мужчина.
— Чё скажишь, парень, смогём? — сказала она на жаргоне лондонской черни. — Всегда хотела поиграть в "сунь-вынь" с чертовым киборгом.
Джерри ощутил удары сердца — автомат пытался справиться с отливом крови от головы. Он живо чувствовал, как клетки мозга жаждут кислорода, но не мог противиться своему мужскому естеству, которое пробудилось в ответ на вызов.
После несчастного случая у него не возникло ни единой эротической мысли; на деле, с тех пор как Соня бросила его, он не испытывал настоящих желаний. Но сейчас он был готов к делу. Кровь стучала в барабанные перепонки. Дыхание стало прерывистым. Это будет стоить ему недель жизни — он не хотел об этом думать.
— Это можно, крошка, — сказал он, аккуратно отмотал побольше кабеля и перекинул его через ночной столик, чтобы не мешал двигаться.
Потом лег на бок, прижал ее к себе, поцеловал, и ее рука помогла ему войти.
Они лежали, тесно прижавшись друг к другу — двигались только их бедра, медленно, очень медленно, без напряжения, и это продолжалось упоительно долго — и все-таки у самой вершины у него перехватило дыхание, сердце запрыгало в груди, в глазах полыхнули бесчисленные искры, и он почувствовал, как много мозговых клеток погибло, сколько сосудов разорвалось — выброшенная им сперма унесла с собой частицу жизни.
Пусть так. Чтобы пройти по водам, он готов отдать намного больше.
Этой ночью умирающий космический фанат и его английская порнозвездочка, все препоны преодолев, назло враждебному миру еще раз прошли по водам — вместе.
Вольфовиц заявляет: дело будем иметь только с Горченко
Американский президент Натан Вольфовиц предупредил командование Красной Армии, что ему следует выполнить обещание и передать власть в Советском Союзе гражданскому правительству.
"Я намерен иметь дело исключительно с Константином Горченко, законно избранным президентом Советского Союза, — заявил он. — Соединенные Штаты возмутительно долго поддерживали продажных военных диктаторов по всей Латинской Америке, но пока я буду президентом США, мы будем проводить в жизнь наши идеалы и оказывать помощь только демократическим и законно избранным правительствам. Народы Советского Союза избрали своим президентом Константина Горченко, и это для меня самое важное. Если это не важно для руководства Красной Армии, то прошу Вас, маршал Бронкский, не обращайтесь ко мне, и позвольте заверить, я не стану обращаться к Вам".
ТАСС
Верховное командование Красной Армии в своем кратком заявлении сообщило, что передает власть правительству во главе с президентом Константином Семеновичем Горченко.
"Мы выполнили свой долг и обеспечили порядок и безопасность во время выборов. Объявленная нами задача выполнена, советский народ сделал демократический выбор, и мы, как и было обещано, передаем руководство страной законно избранному правительству. Красная Армия вновь подчиняется президенту Советского Союза и готова приступить к выполнению своего патриотического долга так быстро, как это возможно".
ТАСС