Об этом человеке уже написаны книги. В том числе - хорошие книги. И еще больше будет написано. О его научных исследованиях. О созданных под его руководством космических кораблях и ракетах. О кардинальных сдвигах в познании и освоении мира, достигнутых благодаря самоотверженному творческому труду огромного коллектива, в котором он был признанным лидером. О его организаторской деятельности, невиданной по масштабу и активности. Обо всем, что он так охотно, с кажущейся легкостью брал на свои могучие плечи - плечи атланта. О его трудной, сложной, романтичной, порой драматически складывавшейся жизни...
Работая над этой книгой, я сильно колебался - выделять ли то, что мне хотелось рассказать о Сергее Павловиче Королеве, в отдельную главу. Ведь и без того он присутствует здесь - зримо или незримо - едва ли не на каждой странице, как присутствовал в любом деле, любом начинании, так или иначе связанном с созданием ракетной техники и исследованиями космоса.
Мое общение с Королевым протекало, если можно так выразиться, пунктирно. Штатным сотрудником его конструкторского бюро я не был. Иногда мы общались (например, на космодроме) по нескольку раз в день, иногда - не виделись месяцами. Правда, мне повезло в том отношении, что судьба предоставила мне возможность не раз наблюдать Королева в моменты, для него (да и для всех нас) особо значительные, даже этапные. Человек в подобные моменты раскрывается порой больше, чем за целые годы обычной, текущей в своем нормальном темпе жизни.
Да и вообще такая позиция - промежуточная между положениями многолетнего близкого сотрудника и стороннего наблюдателя - имеет свои преимущества: многое с нее видится лучше, чем с любой другой.
Поэтому, поразмыслив, я все-таки решил рассказать о Сергее Павловиче Королеве отдельно. Рассказать то, что видел и, как мне представляется, понял в этой сложной, незаурядной личности. Перефразируя старую судейскую формулу, могу поручиться, что в моих воспоминаниях о Королеве содержится «правда и только правда», хотя, конечно, далеко не «вся правда».
«Всю правду» о нем, его полный собирательный портрет одному человеку воссоздать непосильно. Для этого потребуется труд многих историков, биографов, писателей.
Мне же сейчас хочется, рассказывая о первых полетах пилотируемых космических кораблей, просто по-человечески вспомнить его. Вспомнить, каков он был в жизни, в общении с окружающими, в обычных, повседневных, иногда острых, иногда забавных ситуациях.
...СП - так называли его тысячи людей, в большей или меньшей степени причастных к работам по освоению космического пространства.
СП сказал... СП решил... СП отменил... Это дело СП взял на контроль... Надо доложить СП... Вот погоди, СП тебе всыплет!.. Шагу нельзя было ступить в десятках конструкторских бюро и научно-исследовательских институтах без того, чтобы не услышать что-нибудь в этом роде.
- Непочтительно? Смахивает на кличку? - заметил один из его сотрудников, услышав от кого-то сомнения в благоприличии такого прозвища. - Не сказал бы. Раньше у нас в России так великих князей называли: по имени и отчеству, без фамилии. А царя, так того просто по имени. Правда, с номером: Николай Первый, Александр Второй... И ничего, в смысле почтительности считалось, что все в порядке... Вот, выходит, СП у нас - как бы в ранге великого князя...
Шутки шутками, но действительно Главным конструктором Сергея Павловича называли чаще всего в печати. Для своих он был иногда Главный, но чаще всего - СП. Так говорили за глаза, а иногда и не только за глаза. Не раз бывало, что какой-нибудь вызванный к Королеву для разноса инженер, утеряв в пылу баталии должную бдительность, прямо выдавал в лицо разгневанному шефу что-нибудь вроде: «Я ему все передал, Сергей Палыч. И сказал: учти, Эс Пе распорядился. А он...»
Когда я впервые услышал, как Королева называют СП, то почувствовал, что это сочетание букв вызывает в моей памяти какие-то смутные ассоциации. Где-то я его уже слышал... Ну, конечно же: так назывались - и называются по сей день - дрейфующие полярные станции «Северный полюс», начиная со знаменитой СП-1 Папанина, Кренкеля, Федорова и Ширшова.
Случайное совпадение?
В общем, конечно, случайное. Но в самой этой случайности хочется видеть что-то символическое, что-то связанное со смелостью, решительностью, устремленностью в свое дело, с новым словом в науке и культуре человечества...
Впервые нас познакомили за несколько лет до войны. Точнее - представили друг другу: дальше обычного рукопожатия и формального взаимного «очень рад» знакомство не пошло. Но, конечно же, я и до этого понаслышке давно знал, кто такой Королев.
Он был смолоду связан с авиацией.
Принадлежал к той яркой корпорации пилотов и конструкторов - зачинателей советского планеризма, - которая впоследствии дала Большой Авиации таких людей, как известные конструкторы самолетов О.К.Антонов, С.В.Ильюшин, А.С.Яковлев, летчики-испытатели С.Н.Анохин, В.Л.Расторгуев, В.А.Степанченок, И.М.Сухомлин, В.П.Федоров, В.Ф.Хапов, И.И.Шелест и многие другие.
На планере «Красная Звезда», сконструированном С.П.Королевым, летчик-испытатель и планерист Василий Андреевич Степанченок выполнил - впервые в СССР на безмоторном летательном аппарате - фигуру высшего пилотажа, петлю. В одном из полетов на этом планере он сделал целую серию петель подряд, после чего никто уже не мог сказать, что фигуры на планере «Красная Звезда» получились случайно.
СП и сам немного летал как пилот. Даже имел свидетельство планерного пилота-парителя. И любил вспоминать об этом:
- Я-то ведь тоже летчик!
Или:
- Мы, летчики, это понимаем...
Возражать тут не приходилось - он действительно понимал!
Понимал, что нигде взаимодействие человека с техникой не проявляется так сложно, тонко, многогранно, порой бурно, как при управлении аппаратом, свободно летящим в трехмерном пространстве.
Поэтому, я уверен, не случайным было и настойчивое стремление Королева привлекать летчиков-испытателей к работам, связанным с полетами в космос человека, начиная с самых ранних этапов подготовки этих полетов. Впрочем, не исключено, что тут кроме соображений деловых сыграли не последнюю роль и личные пристрастия СП: любовь к авиации, тяга к ней и ее людям, которые он сохранил до конца дней своих, как, впрочем, едва ли не любой человек, когда-то хотя бы в малой степени прикоснувшийся к этому делу!
А Королев прикоснулся в степени, далеко не малой!
Многие из его конструкторских работ в авиации широко известны - та же, уже упоминавшаяся пилотажная «Красная Звезда» или ракетопланер СК-9.
А когда Сергей Павлович Королев, как заместитель главного конструктора КБ по летным испытаниям, руководил во время войны доводкой ракетного вспомогательного двигателя РД-1 на пикирующем бомбардировщике Пе-2, то принимал участие в испытательных полетах в качестве бортового инженера-экспериментатора (что дало повод в некоторых очерках ошибочно называть его летчиком-испытателем). Эта-то его работа и послужила поводом для нашей второй встречи - встречи, про которую даже сразу и не скажешь, какая она была: радостная или грустная (наверное, было что-то и от одного, и от другого), и о которой мне уже довелось рассказывать в книге своих записок «Испытано в небе».
Рассказ об этой встрече - один из немногих, которые сегодня невозможно оставить без комментариев.
При первой публикации повести «Испытано в небе» - в журнале «Новый мир» в 1963 году - написать прямо, что речь идет о Королеве, было абсолютно невозможно: никакая цензура этого в то время не имела права пропустить - имя Королева, как и его роль в ракетно-космической технике, было строго засекречено (хотя в окружавшем его покрове тайны имелись изрядные дыры, о которых я еще расскажу дальше). В 1969 году, в последней до сего дня публикации повести «Испытано в небе», писать о Королеве как Главном конструкторе уже разрешалось, но о том, что он около шести лет своей жизни провел в заключении по ложному обвинению, по-прежнему полагалось умалчивать. Рассказать все, как оно было, без умолчаний, стало возможно только сегодня.
Тем не менее, начиная с той первой публикации в «Новом мире», читатели, судя по их многочисленным письмам, прекрасно поняли, что к чему! Лишний раз подтвердилось старое правило: обращаясь к читателю, имей в виду, что он - умный. Не ошибешься...
Написав много лет спустя об этой второй встрече с Королевым, я отправился к нему, чтобы показать написанное. Тут я следовал правилу, которое сам установил для себя: перед публикацией каждой написанной мною строки, в которой фигурируют реально существующие, живые люди, при малейшей возможности обязательно показать то, что написал, этим людям. Иногда получишь от них поправку, уточнение. Иногда - драгоценное добавление. А иногда и что-нибудь в таком роде: «Ты все написал правильно. Так оно и было. Но, знаешь, я не хотел бы, чтобы это было опубликовано».
И тут уж - ничего не поделаешь - приходится с этим считаться. Немногие исключения, когда автор, выступая в плане, так сказать, намеренно критическом, считает себя вправе пренебречь волей своего персонажа, только подтверждают общее правило.
Не могу сказать, что, показывая Сергею Павловичу страницы рукописи, в которых речь шла о нем, я чувствовал себя очень уверенно: бог его знает, как он на это дело посмотрит! Вполне может счесть публикацию того, что, как говорится, прошло и быльем поросло, нецелесообразной. А может просто, без каких-либо оценок целесообразности или нецелесообразности, чисто эмоционально воспротивиться пробуждению нелегких для него воспоминаний...
Мои опасения были тем более небезосновательны, что вообще, как выразился один много лет работавший с Королевым инженер, очень уж неожиданный он был человек. Мало кто из его сотрудников, даже самых стародавних, умел с приличной степенью вероятности предсказать реакцию Королева на какие-то новые высказывания, предложения, события. Тут прогнозы, как правило, оправдывались еще хуже, чем во всех иных областях, где их пытаются строить.
Так что, вручая СП написанное о нашей случайной аэродромной встрече, я заранее был готов к любому его резюме, вплоть до категорически отрицательного.
Но Королев отреагировал на прочитанное иначе.
Он задумался. Даже как-то растрогался. Потом вздохнул - и дал свое полное «добро». Завизировав лежавшие перед ним странички, Сергей Павлович высказал единственное замечание:
- Вы тут так мой характер расписали: и нетерпимый, и резкий, и вспыльчивый, и такой, и сякой... Все вокруг да около... Сказали бы лучше прямо: паршивый характер.
Мне не оставалось ничего другого, как ответить:
- Сергей Павлович! Я бы с удовольствием так написал, но ведь ни один редактор не пропустит: у легендарного Главного конструктора - и паршивый характер? Не полагается.
- А если бы не редактор, написали бы?
- Видит бог, Сергей Павлович, с наслаждением написал бы...
СП долго смеялся и закончил разговор заключением, что вот теперь он, наконец, понял: не зря существуют на свете редакторы! Бывает и от них, оказывается, польза.
А характер у него был действительно тот. Недаром один из его сотрудников, выходя из кабинета Главного, любил напевать песенку из довоенного, сейчас уже почти забытого фильма «Девушка с характером»:
Даже мать Королева - Мария Николаевна Баланина - заметила однажды, что «по характеру он был человеком бурным» и что в разговорах с виновником нечеткой работы «слова-то у него находились такие хлесткие».
«Отнюдь не были ему чужды, - вспоминает многолетний соратник СП, его заместитель Б.Е.Черток, - такие черты характера, как властолюбие и честолюбие». Правда, к этим откровенным, но справедливым словам хочется добавить, что, если свое властолюбие Королев имел полную возможность проявлять в масштабах достаточно широких, то честолюбие его при жизни выхода почти не имело, к чему мы в этой повести еще вернемся.
Вспоминая людей, которых уже нет среди нас, принято умиленно восклицать: «Как все его любили!»
Не уверен, что это похвала. Не знаю ни одного сколько-нибудь незаурядного человека, у которого не было бы недругов.
Нет, Королева любили не все. Далеко не все!
Наверное, этому в значительной мере способствовала сама его незаурядность - бросающаяся в глаза, не поддающаяся какой бы то ни было нивелировке, часто неудобная для окружающих, выпирающая из всех рамок незаурядность.
Однако в интересах истины нельзя не добавить, что Королев обладал немалым умением сам создавать себе недругов и - что бывало еще досаднее - ссориться с друзьями. Обидно было видеть, как из-за своей вспыльчивости, резкости, властности он иногда создавал конфликты между собой и людьми, бывшими для него, без преувеличения, родными братьями по таланту, по масштабу мышления, по сложившейся судьбе, наконец, по одному и тому же делу, которому оба преданно служили. Конфликты - для обеих сторон тяжелые, но тем не менее затяжные - на многие месяцы и годы.
Правда, на резкость СП я стал смотреть гораздо терпимее после того, как случайно стал свидетелем одного характерного для него эпизода. В присутствии добрых трех десятков людей, занимавших самые различные положения на ступенях так называемой служебной лестницы, он довольно откровенно нагрубил человеку, представлявшему собой по отношению к самому СП хотя и не совсем прямое, но все же достаточно высокое начальство.
Я понимаю, конечно, что и в такой, направленной «вверх», резкости ничего особенно хорошего тоже нет. Но все-таки, насколько же она симпатичнее так часто встречающейся резкости, с предельной точностью ориентированной вниз и только вниз!
Интересная подробность: высокая персона, с которой Королев обошелся так неаккуратно, отнеслась к этой вспышке весьма миролюбиво:
- Ладно, Сергей Павлович, не горячитесь. Давайте лучше ваши соображения, что будем делать. - И разговор вернулся в нормальное русло.
Характер Королева - во всех его ярких, часто противоречивых гранях - до сих пор служит предметом горячих дискуссий. Разные люди в разное время воспринимали его по-разному.
Когда я впервые опубликовал отрывки из своих воспоминаний о Сергее Павловиче, где постарался в меру своих сил показать эту противоречивость его сложной натуры, то вскоре получил неожиданно много письменных и устных читательских откликов - пожалуй, не менее противоречивых. Смысл некоторых из них тоже оказался для меня довольно неожиданным - меня упрекали за идеализацию тех черт характера и тех особенностей поведения Королева, которые действительно этого не заслуживали.
- Ты Королева идеализируешь, - сказал один очень близкий мне человек, работавший в организации, тесно связанной с королёвским КБ. - Допускаю, с тобой он действительно обращался более или менее лично, но с другими!..
Зато еще один человек из той же организации, причем занимающий в ней должность весьма заметную (по совпадению - тезка первого), напротив, возмутился:
- Не любили вы, я вижу, Королева! Плохо к нему относились. Так уж его расписали...
Услышав подобное, я поначалу огорчился: неужели рассказанное мной можно было истолковать как проявление антипатии к Королеву?!
Но тут же мое огорчение на корню перебил отзыв другого человека, тоже неоднократно имевшего дело - прямо по службе - с Сергеем Павловичем:
- Он у вас, Марк Лазаревич, выглядит гением. А ведь гением-то он не был...
Нет, изображать его гением я, честное слово, тоже не собирался. Не собирался хотя бы потому, что с этим словом, по моему глубокому убеждению, следует обращаться крайне осторожно. Объявлять человека гением - прерогатива потомков. Имевшие место в истории попытки присвоить эпитет «гениальный» кому-то из современников редко переживали самого носителя этого звания.
...А читательские мнения продолжали обрушиваться на меня одно за другим.
Одно из них - исходившее, кстати, от человека не только очень умного по природе, но к тому же театроведа по профессии, для которого раскрытие характеров человеческих есть, так сказать, основная работа по специальности, - звучало примерно так:
- Все-таки, я вижу, печать своего времени на вашем Королеве стояла.
Сходную точку зрения высказал, прочитав в рукописи мои заметки о Королеве, один из старейших советских летчиков, который, закончив свою летную деятельность, ряд лет проработал в королёвском КБ. Энергично критикуя (кое в чем, как мне кажется, необоснованно, но кое в чем довольно убедительно) написанное мною, он заметил:
- СП жил и работал в определенной среде... Был продукт всего этого. Без описания внешней среды его отдельные вспышки и резкости не могут быть поняты...
Сказано совершенно справедливо.
Конечно, каждый из нас, в большей или меньшей степени, есть продукт своего времени, своей среды, своего места среди людей. И Королев, разумеется, не был в этом смысле исключением. Но именно в меньшей - никак не большей! - степени. Пресловутая «печать эпохи» легла в нем на внешнее, поверхностное, мало коснувшись внутреннего, глубинного.
Да и вообще валить все только на «эпоху» было бы тоже не очень-то справедливо. Разных, очень разных по своему внутреннему облику руководителей формировала она.
Трудно, конечно, сравнивать реальных - живущих или живших - людей с персонажами произведений литературы. Но все же, если признать, что лучшие из этих произведений как-то отражают нашу жизнь, подобное сравнение - пусть с известными оговорками, - наверное, в какой-то степени правомерно.
Так вот, можно вспомнить не один образ крупного руководителя - «генерала промышленности» - тридцатых, сороковых, начала пятидесятых годов, известный нам из литературы. Взять хотя бы заводских директоров Листопада в «Кружилихе» Веры Пановой и Дроздова в «Не хлебом единым» Владимира Дудинцева. В обоих этих превосходно написанных персонажах немало общего: оба чувствуют себя этакими «удельными князьями» на своем заводе, в своем городе, даже своей области, причем воспринимают такое свое положение как совершенно естественное. Оба категоричны в своих высказываниях, безапелляционны в оценках, решительны в деле, весьма круты в обращении с окружающими. Словом, сходства много. Но, если копнуть поглубже и постараться заглянуть в души этих людей, невозможно не заметить, насколько они различны по своему нравственному облику, человечности, отношению к людям, пониманию своего долга...
Я обратился к этим литературным примерам только для того, чтобы проиллюстрировать несложную истину: время, конечно, накладывает на людей свою печать, но делает это очень по-разному. Избирательно. Сказав про человека, что он, мол, был «у времени в плену», никак нельзя считать, что этим о нем сказано все. Нет, Дроздовым Королев не был. Скорее уж - Листопадом, хотя и с ним имел больше черт различных, чем сходных или, тем более, совпадающих...
Королев был похож - на Королева!
Если бы он был не реальный, живший среди нас человек, а, скажем, выдуманный герой литературного произведения, я бы, наверное, придумал ему характер получше. Но Королев существовал реально. И, говоря об этой незаурядной личности, я не чувствую себя вправе «корректировать» ее облик - подменять человека его же бронзовой статуей, сколь ни велик был бы соблазн пойти по пути ее сооружения.
Возвращаясь же от литературы к жизни, нельзя не заметить, что и в реальной действительности тех же самых лет напористая резкость и подчеркнутая властность обращения с окружающими отнюдь не была обязательной чертой, чуть ли не определяющим признаком каждого сильного руководителя крупного масштаба. Нет, черта эта встречалась часто, очень часто, но - не всегда. И в то время существовали выдающиеся руководители, отличавшиеся спокойной, вежливой, подчеркнуто уважительной манерой обращения с людьми. Достаточно вспомнить хотя бы таких главных конструкторов, как Алексей Михайлович Исаев, Семен Алексеевич Лавочкин, Георгий Николаевич Бабакин, Олег Константинович Антонов...
И все же, я думаю, бывали ситуации, в которых стиль общения с окружающими диктовался не столько личными чертами человека, сколько самой ситуацией. Вряд ли можно, скажем, поднимая бойцов в атаку, говорить в том же ключе и пользоваться теми же терминами, что и при проведении с теми же бойцами учебных занятий по плану боевой и политической подготовки. Допускаю, что Королеву таких, сходных с атакой, ситуаций досталось в жизни больше, чем многим другим, - и он не выдерживал. Иногда, как я уже говорил, действительно «играл в неукротимый гнев», а иногда просто не выдерживал. Чем, кстати, и подтверждал лишний раз, что был человеком! Не суперменом - каковой мне лично встречался, к счастью, только в литературе (причем не лучшей), но не в реальной жизни, - а человеком, обладателем полного набора всех человеческих свойств, включая сюда и свои слабости. Глубоко ошибался тот, кто видел в Королеве супермена!
Наконец, нельзя забывать и того, что Королев столь часто шел против течения, поступал «не так, как принято», по существу, чтобы очень уж непримиримо требовать от него того же и по форме. Черты жесткости сочетались в Королеве с умением проникнуться сочувствием к человеку, с отсутствием жестокости.
Так отвечал я своим оппонентам. Так смотрю на вещи и сегодня.
И, кстати, таково не только мое мнение.
Когда Королева не стало, знавшие его люди после первых месяцев самого острого ощущения непоправимости потери почувствовали потребность как-то разобраться в характере этой яркой, нестандартной, во многом противоречивой личности.
И тут-то неожиданно для многих, казалось бы, хорошо с ним знакомых, выяснилось интересное обстоятельство. При всей своей склонности к тому, чтобы пошуметь, за воротами без куска хлеба он ни единого человека не оставил и вообще неприятностей непоправимых никому не причинил.
Но был щедр - по крайней мере, устно - на всевозможные «объявляю выговор», «увольняю», «по шпалам - в Москву» (это если дело происходило на космодроме) и тому подобное.
Хотя и тут трудно сказать, чего в этих эскападах было больше - органической вспыльчивости характера или мотивов, так сказать, осознанно тактических («чтобы мышей ловить не перестали»).
В пользу последнего предположения говорит и то, как мгновенно он успокаивался - будто каким-то выключателем в себе щелкнул! В этом отношении - как и во многих других - был большой артист! Всего минуту назад бушевал в, казалось бы, неукротимом гневе - и тут же мог совершенно спокойно и даже не без дружелюбия сказать жертве только что учиненного жестокого разноса:
- Здорово я тебя? То-то! Ну, ладно, работай, работай...
Или если отношения с собеседником были более официальные:
- Вы не сердитесь, что я вас покритиковал?..
Покритиковал!.. Ничего себе: он, оказывается, называет это «покритиковать»! Но и возражать было невозможно - это означало бы самому добровольно расписаться в том, что ты против критики. Кто же в этом признается!..
Заметив же, что выговоры, не подкрепленные затем приказом, и тем более «увольнения», не закончившиеся увольнением, начинают вызывать обратный эффект - в виде не очень серьезного к себе отношения со стороны получающих подобные взыскания, - СП придумал новую формулировку: «Я вам объявляю устный выговор!»
...Наш разговор с моим другом, сказавшим о печати времени на личности Королева, закончился неожиданной репликой:
- А вообще-то жаль, нет на него Шекспира - на вашего Королева.
С этим заключением согласятся, наверное, все, хоть немного знавшие СП. Что говорить - по своему калибру, по масштабу своих положительных свойств, а может быть, и присущих ему слабостей человеческих характер у Главного конструктора был, без преувеличения, шекспировский!
Знакомясь, а затем, сближаясь с Королевым, большинство людей переживало, с незначительными вариациями, как бы три этапа в своем отношении к нему. Сначала - издали - безоговорочное восхищение, в котором трудно было даже разделить: что тут от личности самого Сергея Павловича, а что от разворачивающихся вокруг него и связанных с его именем дел. Затем - второй этап - нечто вроде разочарования или, во всяком случае, спада восхищения из-за бросающихся в глаза проявлений трудного, неуживчивого права СП. И, наконец, для тех, кому посчастливилось (именно посчастливилось!) близко узнать этого человека, - прочная привязанность к нему, вызванная чертами его характера, поначалу в глаза не очень-то бросающимися.
Какие же черты этой - наверное, действительно шекспировской - личности запечатлелись более всего в памяти людей, долгие годы проработавших бок о бок с Королевым? Что отсеялось, а что осталось?
Или иными словами: что оказалось второстепенным, а что главным?..
Я задал эти вопросы нескольким многолетним соратникам Главного конструктора, изучившим его за многие годы совместной работы, что называется, вдоль и поперек.
И вот что услышал в ответ:
«Дальновиден был очень... Умел убедить, утвердить свою позицию неопровержимой логикой... Блестящий организатор...»
«Трудяга был великий... И очень деловит...»
«Деловитость... Хватка... Умение найти в любом вопросе главное, решающее...»
«Обладал чувством нового и вкусом к новому... Умел дать каждому самую подходящую для него работу...»
«Умел привязать к себе и своему делу людей... Заставлял работать, прежде всего, не прямым волевым нажимом (хотя и этим приемом владел вполне), а умением заразить желанием сделать свое дело как можно лучше...»
Заметьте: деловитость, дальновидность, логичность, трудолюбие... Ни слова об увлеченности своим делом - и, я думаю, вполне ясно почему: люди, которых я расспрашивал, были сами пожизненно преданы тому же самому делу и воспринимали это как нечто само собой разумеющееся. По сходной же причине, наверное, ни слова и о присущей Королеву железной воле: она ведь у него всегда была направлена па то же, на что и у них, а сильную волю мы, как правило, особенно четко ощущаем, когда она нам противостоит... Но я удивился другому - ни один из моих собеседников не произнес ни слова о трудном нраве своего покойного шефа.
- Ну, ладно, - сказал я одному из них, который по мягкости характера особенно часто испытывал на себе проявления бурного темперамента Главного конструктора. - Все это так. Но ведь и ругал он окружающих порядочно? Вы ведь сами однажды совсем было собрались уходить от него. Сказали, что с вас хватит...
- Да. Ругал... Но сейчас это забылось. И не потому, что о мертвых «или хорошее, или ничего». А просто мелочью выглядит его несдержанность по сравнению со всем остальным.
Искренность этих слов не вызвала у меня ни малейших сомнений. Сказавший их человек действительно решил уж было уйти из КБ Королева в другую, родственную организацию, где его, как одного из виднейших специалистов в своей области, естественно, готовы были принять, что называется, с распростертыми объятиями. И вдруг, когда все уже было решено и подписано, он сам позвонил руководителю этой родственной организации и сказал: «Извини меня, не могу!» Оказалось, что Королев пришел к нему, долго сидел молча, а потом задал всего один вопрос: «Неужели если я на тебя наорал, даже если зря наорал, так это зачеркивает двадцать лет нашей работы вместе?! Ну, хочешь, я перед тобой извинюсь? При всех». На этом затея с «переходом» и кончилась...
Действительно, человеческого обаяния в Сергее Павловиче была бездна! Привязывать к себе людей он умел. Как ценили его сотрудники всех рангов, когда он к кому-то из них подходил, наклонял немного набок голову, взглядывал исподлобья и, немного посопев, говорил что-нибудь лаконично-одобрительное. Его похвала, его одобрение, его доброе мнение о человеке - это котировалось высоко!
Королев отлично умел делать людей своими союзниками, увлечь их, привязать к общему делу. Любил давать своим инженерам поручения - особенно относящиеся к подготовке будущих значительных дел - вроде бы «по секрету». И хотя, конечно же, получающий такое поручение сотрудник прекрасно понимает, что к чему, а все-таки ему приятно: «Этим делом только мы с Главным занимаемся. Больше никто!»
Чтобы воздействовать на сознание людей, привлечь внимание к тому, к чему считал нужным, Королев применял иногда приемы довольно оригинальные, чтобы не сказать - экстравагантные, но всегда построенные на точном понимании человеческой психологии, а потому неизменно эффективные. Вот рассказывает один из старейших сотрудников и сподвижников Королева:
- Заседает комиссия, человек двадцать - все из другого ведомства. Спорят. И вдруг СП показывает на меня пальцем и грозным, злым тоном говорит: «Вот человек, который всегда нам мешает. Критикует наши решения. Предсказывает всякие неприятности: это, мол, не получится, это не сработает. Просто никаких сил нет с ним работать!» Я сижу, не знаю, куда деваться. Все вокруг смотрят на меня с осуждением: вот негодяй какой - мешает Королеву работать!.. А СП выдерживает паузу, потом снимает с лица гневное выражение и совсем другим, почти нежным голосом добавляет: «И, представьте, всегда оказывается прав. Если уж сказал, что работать не будет, - обязательно это устройство отказывает...» Ну, а я на этом совещании как раз нечто в подобном роде и утверждал. Со мной поначалу не соглашались. В конце концов согласились, но, я думаю, не столько под действием моих аргументов, сколько под влиянием разыгранного Королевым спектакля. На такие вещи он был мастер великий! Впрочем, он на все был мастер!
В другой раз не смог СП принять участие в совещании, которое считал важным, - заболел. Пришлось ему послать на это совещание своего заместителя Е.В.Шабарова. Инструктируя Евгения Васильевича, Королев заранее расписал ему, кто что на этом совещании скажет, и что (и в каком тоне) надо каждому из них отвечать, чтобы поняли, не обиделись и приняли правильное (то есть такое, какое он, СП, считал правильным) решение.
На совещании все прошло - слово в слово! - так, как СП предсказал.
Известный полярный летчик и летчик-испытатель, Герой Советского Союза А.Н.Грацианский, в свое время учившийся одновременно с Королевым в Киевском политехническом институте и строивший вместе с ним планер КПИ-3, заметил однажды, что «никаких черточек гениальности молодой Сергей Павлович не проявлял, но был чертовски славным парнем!...»
Что можно сказать по поводу этой искренней характеристики? Разве только то, что черты если не гениальности (будем по-прежнему помнить о необходимой осторожности обращения с бронзой!), то яркой и многогранной одаренности Королева в дальнейшем, как известно, проявились в полной мере. А «чертовски славный парень» не исчез. Не растворился в жизненных перипетиях. Хотя и замаскировался защитными оболочками, порой весьма труднопроницаемыми... Спадали эти оболочки не часто. Преимущественно в обстоятельствах, как сказали бы сейчас, стрессовых.
Вот один случай, с этой точки зрения, по-моему, небезынтересный.
Дело было еще на том раннем этапе развития нашей ракетной техники, когда к каждой удаче - таков удел, наверное, всякого нового дела! - приходилось прорываться сквозь целую кучу неудач. Шли испытания новой ракеты, и шли нельзя сказать, чтобы очень гладко. Раз за разом она, злодейка, заваливалась, едва успев оторваться от стартового стола. Конкретный виновник столь неблаговидного поведения ракеты был установлен - им оказался агрегат, сделанный на «братской фирме», то есть в другом ракетном конструкторском бюро. На доводку злополучного агрегата были брошены все силы, и вот, наконец, дело вроде бы пошло на лад. Успешно прошел один пуск. Потом второй. На очереди был третий - по ряду причин очень многое решавший для всей дальнейшей судьбы этой ракеты.
И - как назло! - опять неудача.
Первое, что рефлекторно мелькнуло в головах всех, кто был на пуске: «Снова этот чертов агрегат!..» Та же мысль обожгла и ведущего конструктора фирмы, этот агрегат создавшей. С дикими глазами, не помня себя, рванулся он туда, где среди искореженных ферм бывшей стартовой площадки жарким пламенем горели обломки ракеты. Но его тут же перехватил - перехватил в буквальном смысле слова, уцепившись за рукав, - Королев и прокричал прямо в лицо: «Вы тут ни при чем! Это совсем другое...»
Казалось бы, мелочь. Ну что тут, в самом деле, особенного: объяснить до предела взволнованному человеку, что нет у него оснований так отчаиваться!.. Но когда в это время у самого, что называется, на душе кошки скребут, когда хочется, прежде всего, дать выход собственному раздражению, когда весь мир не мил, - в такую нелегкую для себя минуту увидеть переживания другого человека и не отнестись к ним равнодушно умеет не каждый. Королев - умел.
А вот другой случай. Мы уже говорили, что Королев здорово умел заставить людей работать. Бывал в этом иногда просто безжалостен. Но вот что мне рассказали сотрудники его КБ. Возникла однажды какая-то неотложная работа как раз под Новый год. И СП заставил нескольких своих инженеров в новогоднюю ночь работать. Понимал, каково это им, но - заставил. Но чтобы им, беднягам, было все-таки не так обидно, всю эту ночь - с вечера 31 декабря до утра 1 января - провел в цехе, вместе с ними. Хотя прямо по делу никакой необходимости в его присутствии не было.
...Был ли Королев справедлив?
Этот вопрос приходится довольно часто слышать от людей, интересующихся личностью Главного конструктора. Но однозначно ответить на него - просто так взять и сказать «да» или «нет» - оказалось, по крайней мере мне, не так-то легко. Я перебирал в памяти разные случаи, в которых Королев мог проявить свою справедливость или, напротив, несправедливость. И с удивлением обнаруживал, что он вполне успешно проявлял и то, и другое!
Помог мне снова старожил королёвского КБ.
- Понимаешь, - сказал он, - СП был далеко не всегда справедлив тактически, но очень справедлив стратегически... Разъяснить? Ну, он мог навалиться на тебя по сущей ерунде, а то и вообще ни за что. Или за чьи-то чужие грехи, если виновники далеко, а выход своим эмоциям ему нужно дать немедленно. Что - несправедливость? Конечно, она... Но вот в том, работник ты или не работник, заслуживаешь или не заслуживаешь доверия как человек, можно или нельзя на тебя опереться в трудном деле, - тут он ошибался редко. В своих оценках бывал, как правило, точен, а главное - всегда стремился к этому. Словом, был справедлив.
Меня этот ответ удовлетворил вполне.
Действительно, говоря о таком человеке, как Королев, односложными «да» и «нет» обойтись трудно. Впрочем, только ли о таком, как Королев? Наверное, к каждому человеку с такими «релейными» мерками подходить не стоит...
Не раз задумывался я над тем, чем же все-таки объяснить, что его так слушались. Чаще всего - охотно, иногда - с некоторым внутренним сопротивлением, иногда - и с открыто выражаемым неудовольствием, но слушались. Причем слушались люди, формально (да и не только формально) равные ему по рангу: например, занимавшие такой же пост - Главного конструктора - в других организациях, принадлежащих зачастую вообще к другим ведомствам. А он им указывал, требовал от них, утверждал или отменял их решения», - словом, «командовал парадом» так, как считал нужным и полезным для дела. Был не просто Главным конструктором некоей организации, а лидером направления.
Хорошо это было или плохо?
Вряд ли можно ответить на этот вопрос вообще, безотносительно к личности Королева и к той неповторимой конкретной обстановке, в которой все это происходило. Тут общие положения модной в наши дни научной организации труда, наверное, не очень применимы. Не берусь решать, нужен ли подобный, облеченный исключительно широкими правами «командующий» в любом деле. Думаю все же, что нет, особенно если эти права не уравновешены (как были уравновешены у Королева) глубокой человечностью их обладателя, если ему присуща не только деловая, требовательная жесткость, но и природная жестокость. Тогда, кстати, он обречен на то, чтобы так и остаться в глазах беспристрастных потомков прежде всего диктатором, но никак не идейным и нравственным лидером человеческого (все равно, большого ли, малого ли) коллектива...
А для дела освоения космоса, особенно на первых его этапах, наличие такого лидера, как Королев, было - я убежден в этом - удачей, переоценить значение которой вряд ли возможно.
Когда ракетно-космическая техника находилась еще в состоянии если не младенческом, то, во всяком случае, далеко не зрелом, она могла двигаться, развиваться, разворачиваться во всю ширь только совместными усилиями многих коллективов и даже целых ведомств, - тогда просто необходим был человек, который не знал бы слов «это не мое дело» или «это ко мне не относится», человек, которому до всего было дело и к которому относилось бы все: и прочность ракеты, и химия топлива, и выбор места для космодрома, и система премирования за разработку конструкций, словом - все! Таким человеком оказался Королев.
Он был лидером. Именно - лидером. Никак не суперменом, каким его иногда себе представляют. А это понятия совершенно разные. Супермен совершает, вернее - пытается (как правило, безуспешно) совершить великие дела сам, лично, персонально. А лидер - готовит, возглавляет и поднимает на такие дела коллег, последователей, сподвижников, в конечном счете - коллектив, иногда, если того требуют масштабы дела, многотысячный. Королев сколачивал такой коллектив. Сколачивал умело, упорно, талантливо.
Он никогда не упускал случая подчеркнуть коллективный характер работ по освоению космического пространства. Шла ли речь о планах на будущее, об анализе сделанного, о случившихся неудачах и пришедших удачах (особенно об удачах), он всегда говорил «мы», «нам», «у пас», а не «я», «мне», «у меня». И это была не форма, а отражало его взгляды на роду технического творчества.
Так же он действовал и вне пределов своего КБ. По его инициативе был создан Совет главных конструкторов космической техники - организация вневедомственная, вроде бы никому не подчиненная и ни перед кем не отчитывающаяся и в то же время на редкость могущественная. В сущности, она представляла собой средство преодоления ведомственной разобщенности. То, что потребовало бы долгих и трудных согласований, при помощи СГК решалось мгновенно впрямую. Потребовались многие годы, чтобы подобные прямые (или, как их иногда называют, горизонтальные) связи были по достоинству оценены и рекомендованы к распространению в масштабе всей страны. В состав СГК кроме Королева входили В.П.Бармин, В.П.Глушко, В.И.Кузнецов, Н.А.Пилюгин, М.С.Рязанский.
Но вернемся к поставленному вопросу – почему же все-таки его так слушали? Так считались с его мнением? Так стремились выполнить наилучшим образом каждое его указание?
Может быть, потому, что он был не только Главным конструктором своего конструкторского бюро, но и бессменным председателем Совета главных конструкторов космической техники, заместителем председателя государственных комиссий, техническим руководителем пусков всех пилотируемых (и многих беспилотных) советских космических летательных аппаратов?.. Ведь за каждым из этих титулов стояло немало прав! И еще больше - ответственности.
Нет, не думаю. Не в титулах было дело. Не мог столь, в общем, формальный момент играть сколько-нибудь существенную роль в таком деле. Мало ли ми видели разных председателей и их заместителей, влияние которых не выходило за пределы ведения заседаний («Внимание, товарищи. Слово имеет...»).
Тогда, может быть, другое: главные конструкторы и руководители научных учреждений, работавшие над освоением космоса, были настолько слабее Королева по своим знаниям, опыту и способностям, что сами охотно уступали ему инициативу, а вместе с ней и конечную ответственность?
Нет! Не проходит и это объяснение. Прошу читателя поверить: в плеяде конструкторов космической техники Королев был, что называется, первым среди равных. Его окружали настоящие личности в полном смысле этого ко многому обязывающего слова.
В «медовый месяц» космической эры появилось немало газетных и журнальных публикаций, из которых далекий от подобных дел читатель легко мог составить себе представление, будто все делалось очень просто: Теоретик космонавтики произвел нужные расчеты, Главный конструктор начертил чертежи. Ну, может быть, помогали им еще какие-нибудь копировщики и деталировщики - и все... Излишне говорить, что таким способом в наше время невозможно создать даже пылесос или холодильник, не говоря уже о ракете с космическим кораблем, самолете, автомобиле.
Какую отрасль космической техники ни взять - сверхмощные ли ракетные двигатели, системы ли управления, комплексы ли измерительных средств, устройства ли торможения и спуска, радиотехническую ли аппаратуру, стартовые ли позиции, - каждая из этих и множества других сложных комплексных проблем решалась большими коллективами талантливых, инициативных творческих работников, во главе которых просто не смогли бы удержаться вялые, слабые люди. Поэтому невозможно предположить, что ответ на интересующий нас вопрос заключался в очевидном превосходстве Королева над другими главными конструкторами как инженера и ученого. Созвездие космических главных конструкторов, повторяю, состояло - как оно и положено нормальному, уважающему себя созвездию - из настоящих звезд: больших инженеров и больших ученых, больших не только и не столько по своим высоким должностям и академическим титулам, а по существу. Так что и в этом плане не было у них особых оснований взирать на Королева очень уж снизу вверх...
Так в чем же все-таки дело?
Не знаю. Не берусь ответить на этот вопрос с полной категоричностью. Но думаю, что главную роль тут играла очевидная для всех неугасающая эмоциональная и волевая заряженность Королева. Для него освоение космоса было не просто первым, но первым и единственным делом всей жизни. Делом, ради которого он не жалел ни себя, ни других (недаром говорили сотрудники его КБ: «Мы работаем от гимна до гимна»). Да что там - не жалел! Просто не видел, не умел видеть ничего вокруг, кроме того, что как-то способствовало или, напротив, препятствовало ходу этого дела.
И сочетание такой страстности однолюба с силой воли, подобной которой мне не пришлось встречать, пожалуй, ни в ком из известных мне людей (хотя, честное слово, на знакомства с сильными личностями мне в жизни, вообще говоря, повезло), - это сочетание влияло на окружающих так, что трудно им было, да и просто не хотелось что-нибудь ему противопоставлять. Великая сила - страсть! А тем более - страсть праведная...
Очень интересно складывались взаимоотношения Королева с Хрущевым. Конечно, судить о них я и мои товарищи могли, пользуясь лишь информацией довольно косвенной, поскольку в кремлевские кабинеты вхожи не были. Но слышали, как СП не раз выражал уверенность, когда речь шла о делах, требовавших решений государственного масштаба, что в ЦК и в правительстве его поддержат («Хрущев подпишет...»). Присутствовали иногда - чаще всего это случалось на космодроме - при телефонных разговорах СП с Хрущевым... Из всего этого у меня сложилось парадоксальное и, разумеется, сугубо субъективное ощущение, что каждый из них - и Хрущев, и Королев - считал, что очень ловко использует второго в своих целях (не личных, конечно, а служащих интересам дела). И самое удивительное - оба при этом были правы!
В самом деле: Никита Сергеевич решительно поддерживал и предоставлял в пределах возможного максимум сил и средств для развития космических исследований - дела всей жизни Королева. А Сергей Павлович с руководимыми им коллективами обеспечивал ни с чем не сравнимый пропагандистский и политический эффект, не говоря даже о вкладе в обороноспособность страны.
...Как известно из элементарной физики, выполнение любой работы требует соответствующего расхода энергии. Это справедливо в буквальном смысле слова, когда речь идет об энергии механической, электрической или тепловой; справедливо и в смысле переносном, когда в действие вступает энергия душевная.
Так вот - в деле освоения космоса центральным источником анергии был Королев.
Автор известного «закона Паркинсона» разделял облеченных той или иной мерой власти людей на две основные категории: «Да-человеков» и «Нет-человеков», отмечая при этом, что, к сожалению, в реальной жизни последняя категория решительно превалирует.
Королев был «Да-человеком» в самом что ни на есть ярко выраженном виде!
Как же было не принимать того, что исходило от него...
И еще об одной - наверное, тоже не последней - причине непререкаемого авторитета этого человека хочется здесь вспомнить.
В нем было в высокой степени развито свойство, которое по смыслу вещей должно было бы быть присуще всякому работнику, занимающему так называемый ответственный пост, но которое, увы, встречается в жизни гораздо реже, чем хотелось бы.
Королев умел взять на себя.
Он не только не уклонялся от принятия ответственных решений в сложных и острых ситуациях, но с видимой охотой сам шел им навстречу. Причем делал это, отлично понимая, что речь идет об ответственности не перед собранием, скажем, низовой профсоюзной организации, а перед сферами, располагающими полной возможностью взыскать по самому крупному счету с человека, обманувшего их ожидания, - даже если этим человеком окажется Королев!..
Да и не говоря уж о прямой ответственности, не мог он не отдавать себе отчета и в том, что каждое его мало-мальски серьезное деяние - удачное или неудачное - пишется в книгу истории космонавтики и ракетостроения и со временем может быть по всем статьям проанализировано дотошными потомками. Ответственность перед историей! Далеко не самая легкая из всех возможных... Конечно, он все это сознавал.
И, тем не менее - брал на себя.
...Это было уже далеко не первое совещание, на котором говорили о создании космической станции, предназначенной для мягкой посадки на Луну. Шло составление перечня основных технических параметров станции, по существу определяющих всю ее будущую конструкцию. И тут-то возник вопрос: как делать посадочное устройство - шасси? Ведь невозможно проектировать его, не зная, хотя бы приблизительно, куда оно будет садиться. А что представляет собой грунт лунной поверхности, никто еще точно сказать не мог. Как принято говорить, мнения ученых разошлись. Одни полагали, что поверхность Луны похожа на гранитные скалы. Другие - что она представляет собой рыхлую пыль в несколько десятков метров толщиной. Третьи - что она более всего похожа на ноздреватую пемзу... Словом, мнений было почти столько же, сколько ученых.
И вот в который уже раз собирается высокий синклит, выслушивает доводы «за» и «против» каждой гипотезы и... и не видит достаточных оснований, чтобы уверенно остановиться на одной из них, отвергнув все остальные. Причем упрекать за это почтенный высокий синклит или предъявлять ему претензии в нерешительности, робости мысли и склонности к перестраховке в данном случае не приходится: их действительно нет, этих веских оснований, - конкретный пример трудностей, неизбежно сопутствующих проникновению человека в Новое.
Впрочем, «проникновение в Новое» и прочие высокие слова хорошо звучат после того, как очередное свершение останется позади. Кстати, и свершением его назовут потом, когда оно уже состоится, а пока оно носит прозаическое наименование: задание. А раз задание - значит, планы, значит, сроки, которые, как известно, не ждут... В общем, тянуть с решением вопроса о посадочном устройстве «лунника» было больше невозможно.
- Так вот, - сказал Королев. - Большинство ученых склоняется к тому, что грунт на Луне твердый. Вроде гранита, или известняка, или пемзы - это уже детали, - но твердый. Да и доводы сторонников этой точки зрения вроде поубедительнее, чем у противников... - Он сделал паузу и решительно закончил: - Так и будем считать.
- Но, Сергей Павлович, - не удержался кто-то из присутствующих. - Как можно принимать такое решение на основании абстрактных разговоров? А если там пыль? Ведь все эти ученые мужи высказывают только общие соображения - не более того! Никто из них не берет на себя смелость написать - на Луне, мол, такой-то грунт... и подписаться под этим!
Королев посмотрел усталыми глазами на сидящих за столом:
- Ах, вот чего вам не хватает...
Взял блокнот, крупным почерком написал на его листке:
Подписался: С. КОРОЛЕВ.
Поставил дату, вырвал листок из блокнота и передал сотруднику, которому предстояло непосредственно руководить проектированием станции.
Такой я услышал эту историю от старожилов королёвского КБ, среди которых она пользовалась большой популярностью. Так и изложил ее в журнальной публикации книги, которую вы сейчас читаете.
Но впоследствии мне посчастливилось узнать дополнительные уточняющие подробности об этом эпизоде и даже увидеть листок из блокнота СП.
Тексту этого необычного документа предшествует несколько ядовитый в данной ситуации заголовок - «Справка», адресованная, вопреки обычному, не от подчиненных начальнику, а, наоборот, от начальника - подчиненным.
А сам документ гласит следующее:
«Посадку АЛС (лунной станции. - М.Г.) следует рассчитывать на достаточно твердый грунт типа пемзы...» - и дальше технические данные о вертикальной скорости корабля в момент прилунения и так далее.
Читая эту записку, я зримо представил себе, как СП начал писать ее, имея в виду прежде всего цели сугубо воспитательные (поставить на место нерешительных!), а потом, по ходу дела и, возможно, незаметно для самого себя, перестроился на волну профессиональную, начал назначать основные технические параметры посадки будущего лунника. И, переключившись на чистую технику, даже отдал записку не тому участнику совещания, который сетовал на ученых, а тому, который непосредственно руководил проектированием.
Дальнейший ход дел общеизвестен: посадочное устройство было спроектировано, станция построена, запущена и в феврале 1966 года - через месяц после смерти Королева - успешно прилунилась, лишний раз подтвердив правомочность решений вероятностного характера.
Луна действительно оказалась твердой...
Многое видел этот человек раньше других - он умел смотреть далеко вперед. И умел разглядеть в своем деле качественно новое даже тогда, когда это новое бывало довольно хитро замаскировано нагромождением текущих частных дел.
В жизни любого творческого коллектива - конструкторского, научного, театрального, спортивного, - если, конечно, это действительно творческий, живой, а не академически застывший коллектив, периодически возникает что-то вроде поворотных моментов. Моментов, когда надо отбросить часть старого, испытанного багажа, отрешиться от некоторых привычных, казалось бы, многократно проверенных воззрений и решительно шагнуть в новое.
Мгновенно такой поворот, разумеется, не возникает. Его идеи вызревают в умах постепенно. Постепенно и, конечно, не строго синхронно: в одних умах раньше, в других - позже, а у кого-то - раньше всех.
Так вот, сотрудники Королева рассказывают, что у него этот процесс вызревания новой идеи почти всегда завершался раньше, чем у кого бы то ни было. Особенно запомнилось им, как один за другим проходили пуски беспилотных предшественников «Востока» и как всем, в общем, было очевидно, что дело идет к полету человека. Но когда именно это будет, сколько потребуется успешных пусков беспилотных кораблей, чтобы сказать: «Да, их надежность достаточна», - этого конкретно никто себе не представлял. А если и представлял, то, во всяком случае, своих позиций особенно не декларировал...
Тут, видимо, кроме не очень безоблачной статистики ранее выполненных пусков, о которой уже было сказано, действовал некий психологический барьер: издавна полет человека в космос воспринимался как нечто фантастическое. Перевести его в категорию явлений реальных - в этом как раз и заключался тот самый поворотный момент.
И именно Королев сделал этот шаг - собрал несколько своих ближайших помощников и сказал:
- Составляйте отчет о готовности к пуску человека. Текст давайте без особой шлифовки, но введение и выводы, чтобы были точные и четкие. Отчет пойдет... - и он перечислил адреса, в которые следовало разослать отчет, так, будто только за этим дело и стало.
Впрочем, так оно с той минуты фактически и было. Решающее слово было сказано. Дальнейшее представляло собой, как говорится, дело техники.
Е.А.Карпов справедливо заметил:
- Королев всегда точно знал, чего хочет. Чего добивается. И соответственно выбирал самую лучшую - значит, самую полезную для дела тактику; и в высших сферах, и с заказчиком, и со смежниками. Тут уж и свой темперамент подчинял задаче полностью.
Очевидное пристрастие Королева ко всему новому навело Б.В.Раушенбаха на мысль, которую он неоднократно высказывал, хотя и характеризовал каждый раз сам как парадоксальную:
- Я думаю, что, если бы сейчас Сергей Павлович был совсем молодым человеком, которому предстояло бы выбирать себе жизненный путь, он не пошел бы в ракетную технику. Пошел бы в какое-нибудь другое, совершенно новое дело.
Действительно - полный парадокс! Королев - и не пошел бы в ракетную технику!.. Согласитесь, это звучит примерно так же, как предположение, что, скажем, Станиславский не пошел бы в режиссуру или Пирогов - в медицину.
Но Раушенбах свою фантастическую гипотезу довольно убедительно обосновывал:
- Ракетная техника сегодня - это большое хозяйство, запущенное на полный ход. Королев же очень любил начинать - и не любил продолжать... Ракетная техника в начале тридцатых годов только зарождалась, и это определило выбор Королева... Он искал новое!..
Итак, отчет о готовности к пуску человека был написан, подписан и выпущен в свет божий - сиречь в инстанции, каковым это дело надлежало санкционировать.
И вот наступил день заседания Государственной комиссии, которое впоследствии назвали «историческим». (Я взял это слово в кавычки, хотя если оценить происходившее в свете всего, что за ним последовало, то, действительно, иначе не назовешь.) Один из заместителей и ближайших многолетних сотрудников Королева подготовил по его поручению к этому заседанию доклад - всеобъемлющий, богато аргументированный, насыщенный объективным анализом всех «за» и «против».
Но, войдя в зал, Королев почуял (интуиция у этого человека была редкая), всем своим нутром почуял накал волнения, более того - взвинченности значительной части присутствующих. Причем присутствующих, которым предстояло не просто отсидеть па заседании - «для представительства», - а решать дело! Да еще к тому же давать ответственные справки, а некоторым и отвечать на прямой вопрос: «По вашей части все готово? Никаких препятствий нет? Вы ручаетесь?..»
Оценив ситуацию, Сергей Павлович сказал своему заместителю:
- Давайте лучше я сам...
И сделал доклад сам. Если, конечно, позволительно назвать докладом выступление следующего содержания:
- Корабль на космодроме. Подготовка заканчивается. Предлагаю разрешить пуск с человеком.
И сел.
Дальнейший ход дела - поскольку конкретное предложение было четко сформулировано - неизбежно свелся к вопросу: «Кто за?»
Несколько человек решительно подняли руки, за ними потянулись остальные. И вопрос был решен...
А начнись обсуждение развернутого доклада - и все неминуемо утонуло бы в деталях, ранее уже многократно и всесторонне обсужденных...
Да, психолог он был большой!
И - тут это проявилось снова - умел «взять на себя».
Решительное поведение Королева при обсуждении вопроса о пуске первого пилотируемого «Востока», конечно, опиралось не только на его редкостно волевой характер, но и на огромную, многоплановую подготовку выраженной им позиции. Над этим делом работали, без преувеличения, тысячи людей в течение многих месяцев.
Ну, а если ответственное решение надо принимать самому - в одиночку или почти в одиночку? Да еще к тому же в условиях страшного дефицита времени - за считанные минуты? Каков был Королев в такой ситуации?
История космических полетов дает нам возможность ответить и на этот вопрос.
Подходил к концу полет «Восхода-2», во время которого космонавт А. Леонов впервые вышел в открытый космос и пролетел рядом с кораблем почти над всей территорий Советского Союза - от Крыма до Камчатки. После того как Леонов благополучно вернулся на корабль и основное задание этого пуска было, таким образом, успешно завершено, полет вступил в свою заключительную фазу.
«Восход-2» пролетел над районом космодрома и пошел на последний виток. По каналам радиоуправления с Земли бортовая автоматика была включена на выполнение ориентации, торможения и спуска - все это должно было последовательно произойти в течение полутора часов последнего витка.
И тут-то выяснилось, что команда не прошла!
Неожиданность! Ошеломляющая, тревожная неожиданность. Исправная работа автоматики за ряд предшествующих пусков успела стать привычной и как бы само собой разумеющейся.
Когда сваливается такая неожиданность, по-человечески естественно желание в течение какого-то времени переварить ее, свыкнуться, осознать. Наконец, само принятие жизненно важного решения требует размышлений, консультаций, обмена мнениями.
Однако об этом не могло быть и речи. Какие там размышления, консультации, обмены! Времени для них нет - корабль-то уже отхватывает в каждую быстро мелькающую секунду по восемь километров трассы последнего витка!
Но сколько-нибудь заметного количества времени и не потребовалось: на борт «Восхода-2» сразу же, без малейшей паузы, было передано:
- Команду получите через тридцать секунд. Что можно успеть за тридцать секунд? Разве что бросить окружающим:
- Ну, так что же будем решать?.. Причем надо сказать, что вопрос этот прозвучал несколько риторически, так как, еще не задав его, Королев распорядился своему заместителю Шабарову: «Данные на ручной спуск!» - и через несколько секунд получил эти данные: расчетное время включения ТДУ. Тем не менее, СП счел нужным спросить мнение главного специалиста по системам ориентации космических кораблей:
- Даем согласие на ручную?
А главное - спросить о том же самого себя, ибо в подобных острых случаях нет у человека лучшего консультанта, чем он сам, - особенно у такого человека, каким был Королев. И через тридцать секунд командная радиостанция космодрома передала уверенное разрешение технического руководителя полета:
- Включайте ручное управление. Ориентируйтесь и запускайте тормозную установку вручную.
Общеизвестно, что спуск «Восхода-2» окончился, если не считать отдельных неточностей, благополучно. Тысячу раз продуманная, подробно расписанная в инструкции и тщательно отработанная со всеми экипажами на тренажере методика ручного управления кораблем успешно прошла практическую проверку. На высоте оказались и космонавты, в частности командир «Восхода-2» Павел Беляев. Но и от руководителя полета тут потребовалось немало!
Говоря о космических (да и не одних лишь космических) полетах, мы обычно подчеркиваем, с одной стороны, талант, работоспособность, знания людей, остающихся на Земле, - и, с другой стороны, волю, выдержку, решительность улетающих. Оказывается, эта раскладка качеств, хотя, в общем, и справедливая, несколько односторонняя.
Воля, выдержка, решительность - причем самой высокой пробы - порой нужны людям, остающимся на Земле, в не меньшей степени, чем космонавтам.
...Замечу в скобках: попадались мне и другие варианты изложения этого эпизода. Так сказать, иные редакции. Вот как рассказал о нем один из участников собеседования с журналистами, посвященного воспоминаниям о Юрии Гагарине: «Когда во время полета Беляева и Леонова появилась неисправность в системе ориентации и космонавты запросили у «Земли» разрешение перейти на систему ручного управления, Гагарин находился на связи... Рядом сидели члены Государственной комиссии, сидел Королев. Думали. Юрий Алексеевич взял микрофон и сказал:
- «Алмаз», ручную посадку разрешаю, - и обернулся к Королеву.
Королев молча кивнул. Потом Сергей Павлович посмотрел на членов Государственной комиссии и сказал:
- Вот так надо руководить...»
Услышав про этот вариант, отличающийся - пусть не принципиально, но все же достаточно, чтобы это было небезразлично для истории, - от того, который был известен мне, я решил попытаться уточнить: как же все-таки было дело в действительности?
Мне весь этот эпизод был известен со слов его очевидца.
Но, исходя из старого принципа, что и показания очевидцев бывает полезно проверить, я обратился еще к одному свидетелю - заместителю Главного конструктора Б.Е.Чертоку, тоже находившемуся в момент, о котором идет речь, непосредственно в помещении командного пункта управления полетом «Восхода-2». И он вновь изложил мне интересующий нас эпизод в том же виде, в каком я знал его раньше, а именно - что решение о ручной посадке корабля принял не кто иной, как лично Королев.
Единственное, в чем свидетели этого эпизода несколько расходились, были пресловутые «тридцать секунд». Некоторые мои собеседники вспоминали, что вроде бы назван был другой срок: минута. Впрочем, я думаю, разница тут невелика. Принять столь ответственное решение за минуту - тоже неплохо!..
Почему я придал такое значение точному восстановлению всех подробностей этой, в общем, далеко не первостепенно важной истории? Не все ли, в конечном счете, равно: кто именно принял решение? Важно, что оно было принято и оказалось правильным! Почему нужно до чего-то еще тут докапываться?
И все-таки, я думаю, докапываться стоит.
Стоит хотя бы потому, что в данном случае свидетельства очевидца очень уж хорошо согласуются со всем обликом и широко известными особенностями характеров основных действующих лиц.
Никто, знавший Королева и имевший возможность наблюдать его в деле, ни на минуту не может допустить мысли, чтобы Сергей Павлович, лично отвечая за некоторую операцию (а тут он был ответственным лицом номер один по всем статьям: и как технический руководитель полета, и как заместитель председателя Государственной комиссии, и как Главный конструктор корабля), позволил кому бы то ни было в своем присутствии принимать сколько-нибудь принципиальные решения, не спросясь у него - Королева! Руководства из своих рук он не выпускал никогда. А в обстоятельствах острых - тем более.
С другой стороны, общеизвестно - и я тоже уже говорил об этом, - что одной из характерных черт Гагарина была дисциплинированность. В склонности к превышению своих прав он замечен не был... Да и взаимоотношения этих двух людей - Гагарина и Королева - были взаимоотношениями ученика и учителя. Причем учителя достаточно строгого! Поэтому-то и трудно поверить, чтобы Гагарин, даже находясь на связи, то есть держа в руках микрофон, позволил себе обойти Королева, приняв самостоятельно решение по вопросу, явно входящему в компетенцию находящегося тут же рядом руководителя полета.
Другое дело, что это решение могло уйти в эфир «с голоса» Гагарина, репутации которого, кстати, все сейчас сказанное, конечно, ни в малейшей степени не задевает: он и сам был человеком волевым, собранным, вполне способным принять верное решение в сложной, неожиданно создавшейся обстановке. Просто в данном случае он не имел на это права. Не было бы на месте действия технического руководителя полета - другое дело. А так - не имел!..
В отличие от некоторых других обладателей высоких волевых качеств, Королев умел ценить их не только в себе самом, но и в окружающих. Человеку твердому, не пасующему перед ним, он спускал многое, чего никогда в жизни не спустил бы более податливому. Причем твердость характера в людях распознавал мгновенно, как бы ни была она замаскирована внешней мягкостью, шутливостью или видимым легкомыслием манеры поведения (когда один из подобных «мягких» людей вдруг занял непреклонную позицию по некоторому конкретному вопросу, Королев, в отличие от большинства окружающих, удивился лишь на мгновение, а потом спокойно выслушал все высказанные ему доводы, после непродолжительного раздумья согласился с ними и лишь на прощание бросил своему неожиданно жесткому оппоненту: «А вы, оказывается, обманщик...»).
Столкнувшись с проявлением настоящей решительности, Королев обязательно запоминал это и не упускал возможности рано или поздно выдать по сему случаю свои комментарии.
Руководитель стартовой службы космодрома А. С. Кириллов имел возможность убедиться в этом после пуска одного из кораблей «Восток».
Уже дана команда «Пуск». Дальнейшие события - отход кабель-мачты, включение водяных инжекторов системы охлаждения, зажигание, выход двигателей сначала на предварительный, потом на промежуточный и, наконец, на главный режим работы - все это должно было следовать одно за другим автоматически.
Дав команду, Анатолий Семенович уткнулся в перископ и увидел, что в положенный момент не отошла кабель-мачта - эта пуповина, питающая ракету, пока та стоит на своих земных опорах! Уже хлынули из инжекторов водяные струи, перед которыми бледновато выглядел бы любой петергофский фонтан, сейчас сработает зажигание, под ракетой появятся клубы дыма и отсветы пламени от вышедших на предварительный режим двигателей, а проклятая кабель-мачта стоит будто приклеенная!
Еще есть возможность отставить пуск. Это можно сделать еще в течение целых восьми секунд. Нет, уже семи... шести... пяти... Но отставленный пуск - это почти наверняка слив топлива, снятие ракеты со стартовой площадки, отправка ее назад, в монтажный корпус, разборка, новая сборка, - в общем, дела на многие недели. Да и космонавту, приготовившемуся к старту, изрядная моральная травма от такой, как выражаются, психологи, сшибки...
А с другой стороны, не отойди эта чертова мачта - и так она пропашет по борту уходящей вверх ракеты, что шансов на нормальный ход последующих событий останется не очень-то много.
Руководитель стартовой службы громко доложил:
- Не отошла кабель-мачта.
Однако отбоя не дал, потому что всей силой своих знаний и инженерной интуиции чувствовал: заработают двигатели на полную - и отойдет мачта. Не может не отойти!
Он бросил взгляд на Королева. Тот стоял молча - понимал, что говорить в этот момент что-то под руку пускающему не следует.
Но вот сработал главный клапан, поднялась тяга двигателей, усилилась вибрация - и кабель-мачта отскочила. («Как ей, негодяйке, и было положено», - комментировал впоследствии герой этого эпизода ее недостойное поведение.)
А еще через мгновение ракета снялась с опор и пошла вверх.
На кремлевском приеме, устроенном по случаю завершения полета космических кораблей «Восток-3» и «Восток-4», Королев сказал про Кириллова:
- Железной выдержки человек!
В его устах такая характеристика стоила немало!..
Да, есть такие виды человеческой деятельности, которые порой заставляют принимать ответственные решения в условиях, как сейчас принято выражаться, неполной информации, да еще к тому же при остром дефиците времени. Так приходится сплошь и рядом действовать полководцу в сражении, летчику в полете, хирургу у операционного стола. Не минует чаша сия, как мы видели, и конструктора космических кораблей, и участников их пусков.
Королев был в этом отношении очень силен.
Но не следует, конечно, понимать сказанное в том смысле, будто он прямо стремился к решениям подобного рода. Чуть ли не удовольствие от них получал. Нет, всегда, когда возможно (а возможно это в подавляющем большинстве случаев), он охотно советовался с людьми, которых считал компетентными в возникшем вопросе, и вообще старался действовать, опираясь на точные, многократно и всесторонне проверенные данные, на детально проработанные варианты, в многообразии которых вариант оптимальный редко бросается в глаза с первого взгляда. А свою исключительную интуицию пускал в ход в дополнение, но не в замену этих данных.
Особенно - при всем своем уважении к теоретическим расчетам, без которых в наше время, как известно, ни в одной отрасли знания не проживешь, - любил он то, что называется прямым экспериментом. Прибегал к нему всегда, когда было возможно.
Вот, к примеру, одна из историй, которую сотрудники королёвского КБ особенно охотно рассказывают, когда речь заходит об инженерной практичности и остро развитом здравом смысле их шефа.
Но тут, наверное, нельзя обойтись без одной существенной оговорки. О Королеве в космических и околокосмических кругах ходило множество рассказов, фактическая основа которых обрастала таким количеством «дополнений» и «уточнений», порожденных полетом вольной фантазии рассказчиков, что отделить одно от другого становилось практически невозможно. Правда, надо сказать, упомянутый полет фантазии протекал не совсем уж бесконтрольно: все-таки говорили люди, как правило, хорошо знающие Королева. А потому их рассказы (точнее - пересказы) бывали если не безукоризненно точны в деталях, то вполне правдоподобны по существу. Вспомним хотя бы рассказ о том, как Королев «назначил» Луне твердый грунт.
В этом отношении - как герой целого цикла посвященных ему произведений устного фольклора - из всех известных мне людей в одинаковом положении с Королевым находился, пожалуй, один лишь Андрей Николаевич Туполев.
Итак, вернемся к обещанному рассказу. Дело было во время подготовки к пуску автоматической космической станции к одной из планет. И сама станция, и ракета-носитель уже были доставлены на космодром. Туда же съехались члены технической комиссии по пуску, главные конструкторы отдельных систем, ученые, представители фирм - изготовителей всевозможных устройств и агрегатов. Шли последние, самые горячие недели подготовки к пуску.
И тут-то выяснилось, что комплект исследовательской аппаратуры, предназначенный для станции, не проводит по весу. За последние полсотни лет я не упомню случая, чтобы в авиации (а космонавтика, как мы уже установили, если не дочь, то, во всяком случае, близкая родственница авиации) какая-нибудь вновь созданная конструкция оказалась легче, чем было первоначально запроектировано, или хотя бы уложилась в свой проектный вес.
Но в авиации перетяжеленная конструкция - дело хотя и не очень приятное, но все же не смертельное: какие-то данные машины несколько ухудшатся, зато другие могут даже улучшиться (например, благодаря применению нового, более совершенного, хотя и соответственно более тяжелого оборудования или вооружения).
Иначе обстоит дело в космонавтике. Наличные энергетические ресурсы ракеты-носителя позволяют вывести на космическую орбиту вполне определенный груз - и ни килограмма больше! Хочешь не хочешь, а вес корабля надо приводить к этой единственно возможной цифре.
Протекает сей процесс достаточно бурно. Гневные разносы («Вы же полгода считали и пересчитывали!..»), взаимные претензии («Это у конструктора имярек перетяжелено»), ссылки на высокие авторитеты («Этим экспериментом интересуется сам...»), как и следовало ожидать, ни к какому, практически полезному результату не привели. Оставалось одно - что-то выбрасывать. А вот что именно, это должен был решать не кто иной, как технический руководитель пуска - Королев.
Многочисленные хозяева исследовательской аппаратуры ходили тихие и смирные, чуть ли не на цыпочках, стараясь по возможности не привлекать к себе излишнего внимания кого бы то ни было, но, прежде всего - Королева. Авось пронесет!..
И одновременно норовили как можно эффективнее использовать подаренный им судьбою тайм-аут, чтобы еще и еще раз проверить свои собственные детища, липший раз убедиться, что все в них в полном ажуре. Эта, в общем, довольно естественная тактика вдруг, по какой-то косвенной ассоциации, напомнила мне, как во время войны экипажи ночных бомбардировщиков, увидя, что прожектора противника вцепились в один из пришедших на цель самолетов, старались использовать этот момент, чтобы прицельно, поточнее отбомбиться самим. Известный авиационный штурман Герой Советского Союза А.П.Штепенко в своей книге «Так держать!» писал об этом: «В лучах прожекторов мелькают силуэты самолетов, стремящихся вырваться из цепкой западни световых полос, из гущи разрывов зенитных снарядов... Пользуясь тем, что прожекторы были заняты другими самолетами, мы спокойно сбросили серию бомб...»
Логика действий конструкторов на космодроме была - хотя и в совершенно иных обстоятельствах - чем-то сходная.
Итак, создатели исследовательской аппаратуры с опаской взирали на занятого выбором искупительной жертвы Королева.
А он, покопавшись во всевозможных чертежах, перечнях и списках, остановил свое внимание на одном из приборов. По идее этот прибор, будучи доставлен на поверхность упомянутой планеты, должен был определить, есть ли на ней органическая жизнь, и передать полученный результат по радио на Землю. Излишне говорить, насколько ценны для науки были бы достоверные данные по этому вопросу. Но в том-то и дело, что только действительно, по-настоящему достоверные!.. Судя по дальнейшему развороту событий, ход мыслей Королева привел его именно к этому «но», А за размышлениями, как всегда у него, незамедлительно последовало дело - Главный конструктор дал команду:
- Отладить прибор по полной предпусковой программе, погрузить на газик, вывезти в степь за десять километров от нас и там оставить. Послушаем, что он будет передавать...
Выполнить это решение было нетрудно: рыжая, выжженная степь вокруг космодрома лежала по всем четырем странам света до самого горизонта.
Прибор был отлажен, задействован, погружен на газик, заброшен в степь и по прошествии положенного времени выдал в эфир радиосигналы, из расшифровки каковых с полной определенностью следовало, что жизни на Земле - нет.
И вопрос - по крайней мере, для данного пуска - был решен.
Не следует, однако, усматривать в рассказанной сейчас истории один лишь анекдот в чистом виде: не так уж прост был конструктор злополучного прибора. Оказывается, следы человеческой цивилизации, да и вообще жизни на нашей планете, бросаются в глаза не так уж сильно.
В свое время, когда ученые предпринимали первые попытки фотографирования Земли из космоса, известный американский астроном Карл Саган докладывал на международном симпозиуме о том, как он попробовал обработать снимки, сделанные со спутников (если не ошибаюсь, типа «Тирос») аппаратурой с разрешающей способностью более одного километра, целью определить по ним, есть ли на Земле сознательные существа.
Он пытался обнаружить на снимках что-либо, бесспорно созданное такими существами. Пытался, но - ничего не обнаружил! Оказалось, например, что, судя по этим снимкам, таких городов, как Нью-Йорк или Париж, просто нет. Река Сена есть - а города Парижа нет. В том месте, где ему, по данным учебника географии, полагалось бы находиться, на снимках обнаруживались пятна, практически мало отличавшиеся, скажем, от изображений лесных массивов.
Только в Канаде с трудом удалось найти какие-то прямые линии, оказавшиеся огромными, простирающимися на десятки километров широкими просеками в местах лесоразработок.
Короче говоря, какой-нибудь марсианин, изучая подобные снимки, наверняка пришел бы к выводу, что сознательной жизни на Земле нет.
Разумеется, причина такой удивительной и даже несколько обидной для нас невидимости следов деятельности человека на принадлежащей ему планете - не принципиального характера. Все дело было в разрешающей способности фотоаппаратуры, которая со времени исследований Сагана продвинулась далеко вперед. Нет сомнения в том, что будь в те годы у исследователей такие приборы, как, скажем, многозональный космический фотоаппарат «МКФ-6», с которым работали на корабле «Союз-22» Валерий Быковский и Владимир Аксенов, - результаты получились бы совсем другие.
Примерно то же можно сказать и о приборе, о котором у нас шла речь. Возможно, что требовала усовершенствования его конструкция. Не исключено, что нужно было изменить методику его использования. Но отвергать целиком саму идею исследований такого рода, конечно, не приходилось. Это было очевидно всем, а Королеву - больше, чем кому-либо иному.
Но способ решения конкретной задачи - что снимать в первую очередь с корабля? - примененный в данном случае, для Королева, как мне кажется, очень характерен. Даже если в этой истории и есть что-то от легенды. Хотя старожилы королёвского конструкторского бюро решительно настаивают: все точно, ничего от легенды тут нет.
Однажды общеизвестная склонность Королева к прямому инженерному эксперименту подверглась суровому испытанию, войдя в конфликт со строгой дисциплиной, упорно насаждаемой им во всем, что относилось к подготовке и к пуску космического корабля. А тут эксперимент был предпринят в порядке, выражаясь деликатно, не вполне плановом.
Дело было так. Готовился к полету один из последних беспилотных космических кораблей - предшественников гагаринского «Востока» - с подопытной собакой на борту.
Среди проблем, стоявших в то время перед учеными и конструкторами, едва ли не самой серьезной была невесомость. В сущности, мы и сейчас не можем утверждать, что знаем в этой области все. Но тогда опыта сколько-нибудь длительного, превышающего несколько десятков секунд, соприкосновения с явлением невесомости вообще не было ни у кого.
А потому пышно расцвели горячие дискуссии (ничто так не подогревает дискуссионные страсти, как недостаток информации) на тему о том, как будут функционировать в условиях невесомости живые организмы, а равно неживые механизмы.
В правомерности постановки такого вопроса применительно к живым существам не сомневался никто.
Факт существования проблемы «человек в невесомости» сомнений не вызывал.
Но сомнения в бесперебойности действия в этих условиях мертвой техники большинству людей, не связанных с космическими делами профессионально, могут на первый взгляд показаться не очень-то обоснованными: не все ли, мол, равно всяким винтикам и болтикам - весомость там или невесомость? А, между прочим, оказалось, что некоторым (пусть не всем, но достаточно многим) техническим устройствам далеко не все равно. Взять, к примеру, такое широко распространенное во всевозможных топливных, масляных, гидравлических системах устройство, как отстойник. При отсутствии гравитации он функционировать не может: нет причины для осаждения частичек примесей, которые он должен выделять из рабочей жидкости.
Другой пример: чтобы управлять движением космического корабля - переходить на новую орбиту, сближаться и контактироваться с другими космическими объектами, а главное, затормозиться для возвращения на Землю, - корабль должен быть определенным образом сориентирован. Но всякая система пространственной ориентации требует какой-то стабильной системы координат, относительно которых определялось бы положение летательного аппарата: так сказать, где верх - где низ, где нос - где хвост. В атмосферной авиации в качестве естественной вертикали такой системы выступает линия действия силы тяжести. В условиях невесомости этой линии нет. Приходится придумывать что-то другое, более сложное, - например, использовать в качестве осей системы координат направления на несколько крупных далеких звезд.
Академик А.Ю.Ишлинский рассказывает о том, как создатели одного из приборов космической ориентации столкнулись с явлением «спекания» в вакууме зубчатых колес, что, естественно, влекло за собой отказ - поначалу необъяснимый - этого прибора.
Выходит, не всякой технике так уж хорошо в космосе, и возникавшие на сей счет сомнения нельзя сказать, чтобы были полностью высосаны из пальца. Но, расширяясь наподобие снежного кома, сомнения стали затрагивать и такие механизмы, которые до того были, как жена Цезаря, вне подозрений.
Дело дошло до того, что начались - правда, преимущественно среди специалистов нетехнического профиля - споры о том, будут ли работать в космосе часы. Обыкновенные пружинные часы! А это, между прочим, дело весьма существенное: часовой механизм может найти применение во многих элементах конструкции космического корабля и его оборудования.
Доктор Абрам Моисеевич Генин - по профессии авиационный медик, в силу чего и занимался в те годы преимущественно существами живыми: начиная от мушек дрозофил и кончая космонавтами. Вопрос о том, будут или не будут работать часовые механизмы в невесомости, его, как говорится, прямо по службе ни в малейшей степени не касался.
Но, тем не менее, когда корабль-спутник облетел по космической орбите земной шар, благополучно приземлился и из его кабины была извлечена оказавшаяся в добром здравии Чернушка, на ней были обнаружены... часы. Обыкновенные наручные часы марки «Победа» с потертым кожаным ремешком, на скорую руку приметанные к собачьей попонке.
Установление личности хозяина этих контрабандных часов ни малейшей трудности не составило, привлекать к расследованию Шерлока Холмса оснований не было: на задней часовой крышке невооруженным глазом легко читалась четко выгравированная дарственная надпись. Часы принадлежали Генину.
Проехав незаконным образом 9 марта 1961 года вокруг нашей планеты и пробыв более часа в невесомости, они продолжали бодро тикать - ничуть не хуже, чем до своего экзотического путешествия.
Для чего предпринял Генин такой самодеятельный эксперимент? Прогрессивная общественность космодрома усмотрела причину этого в том, что доктору очень уж набили оскомину бесконечные дискуссии на тему о работоспособности часов и вообще всякой техники в невесомости.
Через несколько лет, когда я напомнил Генину об этой истории, он сказал: «Я просто хотел от них избавиться. Они мне надоели...»
Но по свежим следам на доктора крепко навалились за «самовольное внесение изменений в установленный комплект бортового оборудования», что считалось (и, в общем, считалось справедливо) криминалом достаточно серьезным.
Однако чувствовалось, что ругали его тогда в основном с позиций официальных, больше для порядка. А в частном разговоре Королев сказал:
- Вот так и надо ставить эксперимент: прямо брать быка за рога. - Хотя, конечно, понимал, что особенно большого смысла в постановке такого эксперимента не было - уже по одному тому, что работа пружинных механизмов в невесомости сомнений у технических специалистов, как было сказано, не вызывала.
...Когда же со времени описываемых событий прошло более десятка лет, выяснилось - в порядке явки нарушителя закона с повинной, - что хотя владельцем знаменитых часов был действительно А.М.Генин, но отправила их в космическое путешествие, собственноручно подшив к попоне Чернушки, врач Адиля Ровгатовна Котовская - человек, тоже очень много сделавший для становления нашей космической биологии и медицины, участник подготовки первых космонавтов, доктор медицинских наук. Когда предпринятый подпольно эксперимент приобрел незапланированно широкую огласку, пойманный с поличным Генин галантно взял грех на себя, тем более, что если не единоличным ответчиком, то уж соучастником преступления так или иначе в любом случае оставался - часы-то свои он для этого дела дал.
Так что единственный корректив к рассказанной истории, который следует внести, состоит в том, что одобрительное резюме Королева: «Вот так и надо ставить эксперимент: прямо брать быка за рога», - заслужил не один, а сразу два человека - Абрам Моисеевич Генин и Адиля Ровгатовна Котовская.
Королев был всегда очень занят: чересчур уж много дел оказывалось так или иначе завязанными через него. В этом отношении его образ жизни мало отличался от образа жизни большинства других известных мне руководителей конструкторских бюро, исследовательских институтов и прочих учреждений подобного рода.
Немудрено, что пробиться к нему было непросто. Особенно трудно бывало поговорить с ним в Москве; на космодроме круг возможных собеседников резко сужался, это несколько облегчало дело, но тоже нельзя сказать, чтобы в очень сильной степени: сама работа на космодроме диктовала предельно уплотненный, буквально почасовой график, в котором найти «окно» удавалось редко.
Но если уж он кого-то принимал, то - и здесь начиналось индивидуально присущее его стилю работы - разговаривал с вошедшим в его кабинет спокойно, обстоятельно, неторопливо - так, будто вообще нет у него больше никаких дел и забот, кроме этого разговора. Разговаривал ровно столько, сколько было нужно. Иногда это затягивалось на часы, иногда сводилось к нескольким предельно четким, до последнего слова продуманным фразам. Но никогда разговор не комкался.
Осенью 60-го года, в ходе подготовки первой группы космонавтов, у меня возникло несколько вопросов, требовавших вмешательства Королева, и я отправился к нему.
Дверь из секретариата Главного конструктора вела в огромный кабинет с большим столом и стульями для доброй сотни участников разного рода совещаний и заседаний, столиками для секретарей или стенографисток и официальными портретами. Когда СП хотел выразить свое особо дружественное отношение к посетителю, то встречал его у дверей в секретариат и вел через весь этот длинный зал к маленькой - на первый взгляд почти незаметной - двери в дальнем его конце. За этой дверью находился рабочий кабинет - тесная комнатушка, в которой письменный стол, телефонный «комбайн», два кресла, диван и книжный шкаф стояли так плотно, что пробираться между ними приходилось по траектории достаточно извилистой.
Войдя в этот кабинет и понимая, как дорого время его хозяина, я после первых же слов взаимных приветствий (так получилось, что мы до этой встречи не виделись добрых полтора десятка лет) сказал:
- Сергей Павлович, я вас задержу минут на пятнадцать.
- Нет, - ответил СП. - Раз уж я выбрал время поговорить с вами, давайте не торопиться. Побеседуем столько, сколько потребуется.
И, взяв телефонную трубку, сказал секретарю:
- Я занят.
Обращаясь к Королеву, я, конечно, отдавал себе отчет в том, насколько малую долю того, что держит в своих руках он, составляют возникшие у меня проблемы.
Но такая у него была манера разговора, что у его собеседника начинало возникать ощущение, будто нет на свете дела важнее того, которым он - собеседник Королева - в данный момент занимается. И что сам СП в этом твердо убежден... Впрочем, он, насколько я понимаю, действительно был убежден в том, что самое большое дело слагается из множества малых, каждым из которых необходимо заниматься увлеченно, всерьез, с полной самоотдачей.
Интересное совпадение, может быть, не такое уж случайное. Известный полярник, участник первой зимовки на дрейфующей льдине, в дальнейшем видный ученый, академик Е. К. Федоров вспоминал, что академик И. В. Курчатов «никогда никого не подавлял своим огромным авторитетом. Он умел заинтересовать людей так, что каждый ученый считал свою задачу в общей работе - главным делом своей жизни».
«Умел заинтересовать так...» - это в полной мере относилось и к Королеву. Наверное, без этого умения Королев не был бы Королевым, так же как Курчатов не был бы Курчатовым. Нет, конечно, тут о случайном совпадении речи быть не может... Другое дело, что - в отличие от Курчатова - СП, когда считал полезным для дела, отлично умел и авторитетом своим подавить, в вообще любое средство в ход пустить. Лишь бы - для дела!
...Проговорили мы тогда более двух часов. Давно решили вопросы, ради которых я пришел, а разговор все продолжался: о космосе и об авиации, о прошлом и о будущем, о проблемах глобальных и делах сугубо яичных... Не берусь судить, извлек ли СП из этого разговора что-нибудь полезное и интересное для себя, Во мне он запомнился на многие годы.
Характерной чертой стиля работы СП было великолепное пренебрежение к тому, что именуется установленными пределами нрав и обязанностей.
Особенно широко понимал он категорию прав, прежде всего - своих собственных: без видимых сомнений распоряжался едва ли не всеми вокруг.
И его команды не повисали в воздухе!
Даже в тех случаях, когда он, что называется, «сильно превышал»...
Как-то раз выяснилось, что, разрабатывая одну из проблем предстоящих космических полетов, три разные организации, входящие к тому же в состав трех разных министерств, делали параллельно одно и то же дело. Все шло тихо и мирно, пока не дошло до ведома СП. Он начал с того, что без разбору наказал («Всем по выговору!») собственных заместителей, от которых, в сущности, и узнал о сложившейся ситуации. А затем, недолго думая, изрек:
- Головной организацией по проблеме считать такую-то. Ответственность - на ней. Включите это в проект постановления.
Кстати, как показало дальнейшее, выбор Королева оказался не только оперативным, но и совершенно правильным по существу: названная им организация была в деле, о котором шла речь, наиболее компетентной.
Но, как легко догадаться, у этой новоиспеченной головной организации и без того хватало своих собственных, непосредственно относящихся к ее основной тематике дел. Немудрено поэтому, что ее руководители, узнав о выпавшей на их долю чести (или, если хотите, новой мороке на их шею, - можно называть и так, и этак), особого восторга не проявили и, как всегда в подобных случаях, обрушились на самую ближнюю мишень - своего собственного сотрудника, ведущего по этой проблеме и, естественно, поддерживавшего связь с КБ Королева:
- Это, Юрий Аркадьевич, конечно, с твоей подачи нам такой подарочек?
- С какой там подачи!.. Ему никакой подачи не требуется. Вы поймите: это и есть СП!
Действительно, это и был СП!
Но, конечно, далеко не весь СП!
При всей присущей ему крепкой организаторской хватке он умел оперировать полной гаммой средств воздействия на умы человеческие. Психологом был тонким! Евгений Федорович Рязанов высказал по этому поводу интересное наблюдение:
- Он не только понимал верхний слой психологии собеседника, но и всю, так сказать, иерархию рангов психологии: «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю...» Это он прекрасно видел и учитывал.
Нередко то, что в первый момент воспринималось сотрудниками Королева как труднообъяснимая неожиданность, потом, по прошествии некоторого времени, проявляло свою четкую логическую основу. Так шахматный комментатор, анализируя острую матчевую партию, вдруг обнаруживает железную логику в том, что поначалу казалось ему странной фантазией, даже чуть ли не некорректной игрой гроссмейстера.
Однажды такой последующий анализ помог сотрудникам Королева - мне об этом рассказал тоже Е.Ф.Рязанов - обнаружить в своем шефе четко выраженную эстетическую жилку.
Ему принесли предварительные наброски конструкции будущего (тогда еще будущего) первого искусственного спутника Земли. СП посмотрел на них и почти сразу решительно отверг:
- Не годится.
- Но почему? - спросили исполнители работы.
- Потому что не круглый...
Присутствующие переглянулись. Блажь какая-то! Что это с ним сегодня? Не все ли равно, какова будет форма предмета, летящего в безвоздушном пространстве, где внешняя среда никакого сопротивления не оказывает?
Много позже они поняли, что нет - далеко не все равно!
Сейчас, по прошествии десятилетий, мы просто не можем представить себе первый спутник другим, чем он был: элегантным шариком (конечно же, шариком, на то он и небесное тело!) с красиво откинутыми назад - как грива мчащегося карьером коня - стрелами антенн. Спутник стал символом вторжения человека в космос. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на эмблемы бесчисленных международных и национальных выставок, симпозиумов, конференций. На плакаты и журнальные обложки. Наконец, на почтовые марки, отражающие, как известно, интересы и помыслы рода человеческого не в меньшей степени, чем, пожалуй, любые другие произведения живописи и графики.
Да, ИСЗ стал символом!
А символ должен соответствующим образом смотреться, должен быть эстетичным. Требования к его внешнему виду далеко не исчерпываются соображениями технического характера (хотя, без сомнения, Королев, принимая решение, учитывал также и их)... Невозможно сейчас утверждать, что СП все это с самого начала представлял себе во вполне законченном, логически обоснованном виде, но что он это ощущал интуитивно - нет сомнений! Отсюда и это его на первый взгляд несколько туманное, но, как оказалось впоследствии, глубоко мудрое: «Потому что не круглый...»
...Интересно сочетался в этом человеке размах творческого мышления - на многие годы вперед и миллионы километров вдаль - с умением вникнуть в любую техническую частность; более того, я бы сказал, со вкусом к таким инженерным и инженерно-организационным мелочам, от которых в сумме зависит, наверное, не меньше, чем от так называемых великих озарений.
Однажды я оказался случайным свидетелем того, как он ворчал по поводу отсутствия в номенклатуре изделий, выпускаемых у нас серийно, какого-то клапана нужных габаритов и веса.
- Не все ли вам, Сергей Павлович, равно: выпускается эта штука серийно или нет, - удивился один из присутствовавших. - Дайте заказ, и уж по вашей-то просьбе, для космоса, будьте спокойны, любой завод сделает. Как говорится, за честь почтет.
- Сделает, сделает, - хмуро ответил Королев. - Сделает штучно. Уникальную вещь. А мне уникальности не нужны. Нам надо такой клапан поставить, чтобы тысячи таких же где-то уже давно работали: в авиации или, еще лучше, на автомобилях... Апробированные, доведенные. Тогда он будет надежный.
Когда несколько лет спустя обстоятельства заставили меня вплотную соприкоснуться с проблемами надежности, я вспомнил слова Королева. Зависимость надежности от стандартизации, от масштаба производства он ощущал, как мы видим, очень точно. И значение этому придавал первостепенное.
В другой раз инженерный здравый смысл, присущий Главному конструктору, проявился в плане не чисто техническом, а, я сказал бы, скорее технико-дипломатическом.
Шло совещание технического руководства пуском очередного космического корабля. Кто-то из присутствовавших поднял вопрос о том, что, мол, напрасно исключена из комплекта оборудования корабля установка, выдававшая при спуске оперативную информацию об исправном срабатывании некоторых действующих на посадке систем. Излишне говорить, какой вздох облегчения на пункте руководства полетом вызывали сообщения, источником которых была эта установка.
И вот такое симпатичное устройство было снято с борта корабля. Почему? Я думаю, объяснять это нет необходимости: вес, вес и еще раз вес! Снова он!..
О том, что в заданный вес надо укладываться, никаких дискуссий, конечно, быть не могло: тут все определялось располагаемыми энергетическими ресурсами ракеты-носителя, выше которых, как говорится, не прыгнешь. Споры - и весьма горячие - разгорались каждый раз о другом: что именно снимать. Каждый готов был галантно уступить место в перечне остающегося за бортом оборудования произведению соседа. Против снятия сигнальной аппаратуры, как и следовало ожидать, железно восстали прежде всего ее конструкторы.
- Помните, - говорили они, - как мы все в прошлый раз психовали, когда время вышло, а сообщение, что наши сигналы прослушиваются, почему-то задержалось? Что ж, вы хотите, чтобы теперь на каждом пуске так дрожать?
Ничто, казалось бы, не заставляло Королева тут же, на месте, решать возникший спор. Он прекрасно мог поручить это одному из своих заместителей и быть уверенным, что будет принято разумное решение и что предельный суммарный вес корабля не окажется превышен.
Но Королев усмотрел в обрисовавшейся постановке вопроса некий принципиальный момент и решил самолично довести дело до конца.
- Нет уж, извините, нам важнее максимальная гарантия благополучного спуска, чем подтверждение этого благополучия на четверть часа раньше или позже.
Часть присутствовавших, представлявших так называемые внешние организации, не сдавалась:
- Сергей Павлович, нельзя эту штуку выбрасывать! Такого же мнения придерживается...- и тут было названо имя руководителя достаточно высокого, даже по масштабам Королева, ранга.
Но оперировать таким доводом можно было, лишь плохо зная собеседника. Ссылка на имена только подлила масла в огонь.
- Что значит - придерживается! - повысил голос Королев. - Вы же сами ему это мнение подсунули: доложили безответственно, сформировали его точку зрения, а сейчас ею же и прикрываетесь.
И после небольшой паузы добавил безжалостно:
- Теперь сами и передокладывайте. А не желаете, так я ему позвоню, объясню, какие у него помощнички. Хотите?..
Нет, этого они не хотели - и вопрос был решен.
...Порой, наблюдая, как Королев вдруг неожиданно цеплялся к какой-нибудь мелочи и устраивал вокруг нее целую сцену, я не мог отделаться от мысли: каприз, в чистом виде каприз!
Перед одним из пусков кто-то из работников космодрома заметил на заседании Госкомиссии, что, мол, в прошлый раз на стартовой площадке были лишние люди и что сейчас надо бы почистить списки стартового расписания на предмет удаления всех, без кого там можно - а значит, нужно - обойтись.
Я уже рассказывал о существовавшем на площадке строгом порядке контроля за каждым человеком, который должен был, согласно стартовому расписанию, находиться там в последние предстартовые часы. Просочиться сквозь эту достаточно жесткую систему было практически невозможно.
И, в сущности, трудно было усмотреть какой-то криминал в предложении лишний раз прочесать стартовое расписание. Но, тем не менее, Королев неожиданно для меня категорически заявил, что ни единого лишнего человека на старте никогда не было, нет и не будет, решительно отказался согласовывать с кем-либо списки стартового расписания, кого-то попутно обругал, кому-то из авторов злополучного предложения припомнил его стародавние, казалось бы, давно забытые прегрешения. Словом, забушевал... Поднявшие вопрос уж и сами не рады были, что выпустили этого если не злого, то, во всяком случае, весьма буйного джинна из бутылки.
- Чего он так взъелся? - тихо спросил я одного из старожилов космодрома. - Дело-то ерундовое, да и вреда от этого так или иначе не получится.
- Ты не понимаешь, - ответил мой просвещенный сосед. - Расписание-то кто утверждает? Сам СП. Ни в жисть он не скажет, что подписал что-то, чего не надо.
- Так мелочь же.
- Тем более!
Излишне говорить, что стартовое расписание осталось в неприкосновенности. И, между прочим, лишних людей на стартовой площадке в день пуска я, как ни старался (а я старался), обнаружить не сумел. Главный оказался прав и по существу дела.
Вообще не раз то, что в поведении Королева на первый взгляд могло показаться капризом, проявлением мелочной обидчивости или ведомственной ревности, в действительности имело под собой реальную, вполне деловую базу. Однажды Королев, инструктируя руководителей групп поиска и эвакуации космонавтов с места посадки, очень энергично, даже с некоторой угрозой в голосе подчеркнул, что эти группы должны докладывать об обнаружении космонавта, его состоянии и вообще обо всем, что касается выполнения их задачи, прежде всего сюда - в оперативную группу руководства полетом на космодроме. После этого - на здоровье - дублируйте доклад сколько угодно и кому угодно, но первая передача - сюда и только сюда!
Кое-кто из слышавших этот, как принято называть подобные внушения, профилактический втык, иронически переглянулись, усмотрев в нем прежде всего реакцию на события, случившиеся после завершения одного из предыдущих космических полетов. Оперативная группа на космодроме узнала тогда все подробности посадки и получила подтверждение хорошего состояния космонавта... из Москвы. Правда, буквально через минуту поступили и непосредственные сообщения поисковых групп, но докладывать об этом далее было уже некому: в Москве все всё знали.
Причина такой перемены мест слагаемых (в результате которой, вопреки правилам арифметики, сумма несколько изменилась) заключалась в том, что в состав поисковых групп входили специалисты из разных ведомств. Едва ли не каждый из них получил от своего постоянного начальства, обуреваемого трепетной жаждой «доложить первым», соответствующие инструкции: «Прежде всего - мне! А потом уж техническому руководству... или как там оно...» Когда же инструкции постоянного начальства, которое, как говорится, зарплату платит, сталкиваются с инструкциями начальства сугубо временного, судьба последних, как легко догадаться, всегда незавидна.
Всегда? Нет, не совсем: только не тогда, когда в роли такого временного начальства выступал Королев!
Во всяком случае, в хвосте событий оперативная группа на космодроме больше не оказывалась ни разу.
И мотивы, заставившие СП так энергично требовать этого, в дальнейшем прояснились. То есть я не хочу, конечно, сказать, что знатоки душ человеческих, иронически переглядывавшиеся во время описанного инструктажа, ошибались на все сто процентов. Человеку присуще человеческое, и вряд ли Королеву так уж безразлично было право (которое он, честное слово, заслужил больше, чем кто-либо другой) первым доложить об успешном окончании очередного космического полете. Тем более что в этом заключалась едва ли не единственная доступная ему при жизни форма отчета о результатах своей деятельности перед страной.
Но, я уверен, в первую очередь подогревали ту энергию, с которой СП инструктировал поисковиков, не эти соображения. Главное было в другом: не может техническое руководство и его оперативная группа полноценно выполнять свои прямые обязанности и нести за это всю полноту ответственности, не имея четкой, своевременной, всеобъемлющей информации, содержащей все до последнего нюансы, каждый из которых существен для понимания всей сложившейся ситуации в целом. Все это в полной мере поняли и прочувствовали в первом же полете, в котором что-то пошло не так, как надо, - я имею в виду отказ автоматической системы посадки и, как следствие, ручное управление спуском корабля «Восход-2».
Королев, видимо, понимал это и раньше.
Можно ли было спорить с ним?
Да, в общем, можно. Хотя - довольно трудно. Причем трудно не столько, как многие думают, из-за несговорчивого характера собеседника, сколько прежде всего вследствие исключительной его логичности, силы мышления, глубокого понимания предмета спора, что в настоящей, деловой дискуссии дороже любых внешне эффектных полемических способностей (хотя и этих способностей Королев был не лишен).
Но все-таки спорить с ним было можно.
Причем позволить себе это могли не только его ближайшие помощники или представители смежных фирм, но и люди, находившиеся, подобно мне, на заметном удалении от вершины ракетно-космического Олимпа. В некотором смысле им это было даже проще.
Однажды я высказал в разговоре с СП некоторые соображения о настоящем и будущем профессии космонавта. В основном о будущем, потому что ко времени этого разговора круг деятельности человека в кабине космического корабля только начинал разворачиваться.
Королев поддержал разговор на эту тему охотно, заинтересованно. Но поначалу чуть ли не каждое мое слово встречал энергичными, даже какими-то раздраженными возражениями. Видно было, что где-то я зацепил его уже успевшую установиться точку зрения, ломать которую без стойкого сопротивления он очень не любил. Простые, ничем не подкрепленные уговоры в подобных случаях бывали абсолютно безрезультатны и только сердили его. Требовались соображения аргументированные. И даже не просто аргументированные, а такие, которые СП соглашался признать аргументированными, что, видит бог, было далеко не одно и то же!
Разговор наш протекал - как на волнах - то в относительно спокойных, то в несколько повышенных тонах. В конце концов, СП, не резюмируя, в чем он со мной согласен, а в чем не согласен, неожиданно предложил:
- А вы напишите об этом. Напишите статью.
- Кто же ее опубликует, Сергей Павлович? Проблема-то очень уж специальная.
- Ничего. Вы напишите, а потом посмотрим, где ее печатать. Там видно будет... Может, у вас еще ничего не получится.
В том, что метод подначки СП применяет широко и охотно, я уже имел не один случай убедиться. Поэтому последние сказанные им слова - «...ничего не получится» - истолковал в том смысле, что статью действительно писать надо.
Я написал, показал написанное - и вызвал этим новый тур споров. Королев нашел, что я напрасно этак прямо, в лоб, декларирую свои сомнения во всемогуществе чистой автоматики, и обвинил меня в «антимеханизаторских настроениях» (как помнят читатели газет, такие настроения или, во всяком случае, обвинения в их наличии в свое время фигурировали в истории нашего сельского хозяйства). Впрочем, мне показалось, что теперь, во второй раз, спорил он уже больше для того, чтобы довести мои соображения до полной кондиции, сделать их конкурентоспособными с точкой зрения «стопроцентных автоматчиков», которая в те времена была уже очень сильна. Так или иначе, но, в конце концов, взаимоприемлемые формулировки были найдены.
По рекомендации Королева статья «Новая профессия - космонавт» появилась в «Правде». К этой проблеме - становлению новой профессии - я еще вернусь, Но сейчас мне помнится больше всего не то, как я статью писал, а то, как интересно, горячо, упрямо спорил тогда Королев.
Так что, оказывается, можно было с ним поспорить... Иногда.
Но далеко не всегда! Человек настроения, СП порой оказывался совершенно невосприимчивым к любой аргументации. Тогда оставалось одно: выполнить, как выражаются военные летчики, маневр из боя и вернуться к наспех свернутому разговору в другой раз, при более благоприятном настроении шефа.
Сотрудник КБ Королева, впоследствии один из заместителей Главного конструктора, А. П. Абрамов рассказывал на чтениях, посвященных памяти Сергея Павловича, о том, как он трижды приходил к СП доказывать необходимость сооружения на космодроме станции автоматической заправки ракеты. В первый раз Королев его попросту выгнал («Не жалеешь народных денег!»). Во второй раз тоже выгнал, но тут уж Абрамов не удалился безропотно, а сам повысил голос («Я ухожу, но имейте в виду, Сергей Павлович, ухожу, хлопнув дверью») - оказывается, когда речь шла об интересах дела, можно было разговаривать с СП и так. В третий раз Абрамов попросил Королева выйти на минуту в «большой» кабинет. А там на столе был установлен действующий макет задуманной станции и разложены графики и расчеты. СП долго (какая уж там «минута») смотрел, придирчиво расспрашивал о деталях проекта, а потом обошел всех участвовавших в этом действе сотрудников Абрамова, пожал каждому руку и сказал: «Вот так надо отстаивать свое мнение».
Правда, мне рассказывали и о таких случаях, когда Королев, обладавший отличной памятью, поостыв и взвесив предмет спора более спокойно, возвращался к нему по собственной инициативе, не дожидаясь, пока решится на этот шаг его оппонент.
Никакие соображения поддержания начальнического престижа его в подобных случаях ни в малейшей степени не связывали - по сравнению с интересами дела подобные мотивы в его глазах веса не имели.
При всей своей перегруженности Королев здорово умел не упустить из поля зрения, не прозевать толкового человека и хорошую идею (что, впрочем, почти всегда одно с другим совпадает). На этот счет чутье у него было отличное! Как-то раз на космодроме нам - конструктору системы индикации корабля «Восток» С.Г.Даревскому и мне - с немалым трудом удалось перехватить Главного, что называется, на ходу, затащить на скамейку у закопанной в землю курительной бочки и почти насильно заставить выслушать начало рассказа об инженере Г.И.Северине и его новых идеях, касающихся способов спасения экипажа и отдельных частей ракеты в случае аварии на старте.
Потом я понял, что это начало рассказа мы построили далеко не лучшим образом - без должного учета круга интересов нашего слушателя. Мы стали приводить доводы, которые, как нам казалось, должны были пробудить в Королеве интерес, прежде всего к самой личности, с которой хотели его познакомить. Мы со значительным видом сообщили, что Северин - бывший чемпион СССР по горнолыжному спорту (на что СП незамедлительно отреагировал: «Я этим спортом не занимаюсь»). Потом несколько растерянно добавили, что он очень красивый парень («Это девчонкам расскажите»). Спас положение сам наш подзащитный, заранее дислоцированный неподалеку от упомянутой курительной бочки. Через две минуты после того, как он раскрыл рот, никаких насильственных приемов с нашей стороны больше не требовалось. Королев уже слушал в полную силу. Он сразу определил, что перед ним человек талантливый, творческий, нестандартно мыслящий. Излишне говорить, что в дальнейшем какая-либо протекция для деловых контактов с Королевым этому человеку больше нужна не была.
За прошедшие с тех пор годы под руководством Генерального конструктора Научно-производственного объединения «Звезда» Г.И.Северина был создан целый ряд устройств высокогуманного назначения - средств жизнеобеспечения и спасения в случае аварии людей как в воздухе, так и в космосе.
А система аварийного спасения космонавтов - конечно, не та самая, о которой говорили тогда Королев с Севериным, а значительно более совершенная, хотя и такая же по принципу действия - сработала на старте много лет спустя, когда перед самым пуском па ракете-носителе возник пожар. И только этой системе (и, разумеется, операторам, своевременно использовавшим ее) обязаны жизнью космонавты В.Титов и Г.Стрекалов.
В другой раз я рассказал Королеву о предложенном устройстве для спуска космического летательного аппарата не на парашюте, а на складном роторе, подобном несущему винту вертолета. Предложил это устройство известный вертолетный конструктор И.А.Эрлих, и я попросил Королева принять и выслушать автора.
Королев, как всегда, был очень занят (когда он не был занят?). Но, тем не менее, не откладывая на потом, полистал настольный календарь, что-то в нем переправил, что-то вычеркнул и сказал: «Привезите его ко мне послезавтра к одиннадцати». А в назначенный день и час принял Эрлиха; не торопясь, спокойно, обстоятельно - как делал это всегда - поговорил с ним, явно заинтересовался предложенной идеей и, оговорившись, что речь может идти не об уже заложенных, а только о перспективных разработках, тут же предложил несколько возможных организационных форм сотрудничества. К сожалению, по причинам, одинаково не зависящим от обоих собеседников, реализовать это сотрудничество не удалось.
Но, слушая разговор Королева с Эрлихом, я лишний раз убедился в нестандартности мышления СП. В его полной независимости от «общепринятого». Ведь, казалось бы, давно стало аксиомой, что для успеха в любом деле нужно бить в узловую точку не растопыренными пальцами, а кулаком. А Главный конструктор умел сочетать «кулак» с «растопыренными пальцами», - вроде полководца, который сосредоточил основной удар в главном направлении, но одновременно нажимает на противника и в направлениях второстепенных и всегда готов, если на таком второстепенном направлении обозначится успех, сманеврировать своими силами и превратить второстепенное направление в главное.
Так же смотрел СП на проблему спуска космического корабля. В то время был принят и успешно реализован баллистический спуск на кораблях «Восток» в «Восход». Исподволь готовился к реализации спуск аэродинамический - на будущих «Союзах». И, тем не менее, узнав о существовании идеи роторного спуска, заинтересовался и им. Не захотел упускать из виду ни одного возможного направления - ни одного растопыренного пальца»... Ну и, конечно, с автором идеи хотел познакомиться - отделять интересную мысль от высказавшего ее человека он, насколько я мог наблюдать, не любил.
Да, на одаренных людей глаз у него был на редкость острый!
И к настоящему работнику СП никогда не относился равнодушно.
Особенно верен он был маленькой, состоявшей всего из нескольких человек, группе своих ближайших сотрудников, в течение многих лет деливших с ним все удачи и неудачи, все взлеты и падения, все радости и горести, неизбежные на трудном пути создания новой техники, вернее, создания новой отрасли техники. За последние десятилетия в нашей стране было создано несколько таких новых отраслей: ракетная, атомная, радиоэлектронная. Каждая из них потребовала такого расхода средств, такого напряжения сил и мобилизации ресурсов, которые далекому от этих дел человеку просто трудно себе представить (поэтому, наверное, многие и не представляют). Но других возможностей тут не оставалось: все вновь созданные у нас отрасли техники были жизненно необходимы для страны. По-настоящему необходимы. Обойтись без них (или заменить чем-то уже существующим и налаженным) было невозможно.
И тем не менее, рождение нового не проходило, да и не могло проходить, безукоризненно гладко. Оно и неудивительно. Когда новое пробивает себе дорогу, даже самые могучие умы не всегда в состоянии правильно оценить всю меру того, что оно с собой несет. И тем более - что способно принести в будущем. Известно, что, например, Рентген не признавал существования электронов, Альберт Эйнштейн еще в 1939 году в одном интервью высказал неверие в перспективу высвобождения атомной энергии, а Амундсен не допускал возможности посадки тяжелых самолетов на дрейфующий лед в районе Северного полюса. Немудрено, что и перед работниками нашего ракетостроения зеленая улица расстилалась далеко не всегда.
Вопрос этот был в то время далеко не очевиден. По нему шло много споров. Не все видели целесообразность затрат (и затрат немалых!) времени, средств, а главное, сил человеческих на развитие ракетной техники. Тут Королеву и его сподвижникам приходилось не только проявлять глубокую убежденность в жизненной важности этой отрасли техники для страны, но и умение убедить в своей правоте других. Королев это умел... И, тем не менее, размах колебаний воззрений на дилемму «ракеты нам нужны - ракеты нам не нужны» приобретал временами размеры для нестойких умов почти устрашающие. Иногда мы бывали свидетелями того, как ракетной технике необоснованно приписывалось универсальное всемогущество в решении чуть ли не всех мыслимых задач. Но это было позднее, а поначалу гораздо чаще бывало наоборот - ракетную технику оценивали куда более скептически, чем она заслуживала.
Легко догадаться, что подобные колебания ощутимо влияли на судьбы как отдельных людей, связавших свою жизнь с ракетостроением, так и целых творческих коллективов.
Окружавшие Королева заместители и помощники полной мерой прошли вместе с ним, как говорится, огонь, воду и медные трубы. И если бы - прибегну снова к этому допущению - я сейчас писал не воспоминания, а повесть или роман, то, следуя отработанным литературным нормам, обязательно рассказал бы, во-первых, о трогательно едином стиле, подходе к делу, даже сходной - как у близнецов - манере поведения представителей этой группы и, во-вторых, о безоблачной идилличности их взаимоотношений с дорогим шефом.
Так вот, на самом деле ничего подобного не было.
Королёвские заместители - очень разные люди. Разные по всем статьям: от круга частных, так сказать, внутрикосмических проблем, в которых особенно явно проявлялись таланты и знания каждого из них, до таких внешних элементов поведения, как степень громогласности речи, энергичность жестов или излюбленный лексикон. Впрочем, иначе и быть не могло, потому что, повторяю еще раз, каждый из них - личность. В отличие от некоторых других руководителей, Королев не стремился окружать себя послушными, безликими и безынициативными (а значит, и неконкурентоспособными по отношению к шефу) исполнителями. Сильный человек, он тяготел к сильному же окружению.
Тяготел, но - и здесь начинается крушение второй части нарисованной выше идиллической картины - обращался со своим сильным окружением весьма своеобразно: «выяснял отношения» с ними, не считаясь ни с временем, ни с местом, ни с составом заинтересованно внимающей аудитории.
Но и тут обращала на себя внимание подробность, на мой взгляд, принципиального характера: за подвергавшимися поношению замами сохранялось право отвечать бушующему шефу в той же тональности и тех же выражениях. И, видит бог, некоторые из них этим правом отнюдь не пренебрегали!
Работы от своих заместителей Королев требовал неимоверной - почти такой же, какой требовал от себя.
Павел Владимирович Цыбин рассказывал:
- Даст иногда задание. Выйдешь от него, сядешь в машину, доедешь к себе - это несколько считанных минут от Главного. Только войдешь в кабинет - звонок: «Ну как, что-нибудь придумал?» - «Что ты, Сергей Павлович! Бог с тобой! Я же только что приехал!» - «А по дороге...»
Сроки давал иногда немыслимые. Скажешь ему: «В такой срок уложиться невозможно». - «Невозможно?» - «Невозможно», - и объяснишь ему подробно, какой тут объем работ, что нужно сделать, и так далее. Он слушает, даже головой кивает. Ну, думаешь, кажется, убедил. А он: «Ну, тогда я освобождаю тебя от должности заместителя Главного конструктора». Много раз так «освобождал».
Зато доверял СП своим заместителям в полной мере.
Интересно рассказывал об этом один из них - Е.В.Шабаров:
- Поддерживал перед внешним миром каждое наше решение. И это было не столько даже чертой его характера, сколько, так сказать, элементом системы управления, принятой им на вооружение. Заместителей он себе подбирал очень тщательно и каждому выделял четко очерченную область, в пределах которой тот был полным и ответственным хозяином. Иначе руководить таким огромным хозяйством было бы просто невозможно. Даже такому человеку, как Королев.
- Ну, хорошо, Евгений Васильевич, - спросил я, - а если заместитель все-таки в чем-то ошибался? Все ведь люди - не боги! Как тогда?
- Тогда держись!.. Только редко это бывало. Требовательный он был. И мы все за ним тянулись. Образовался такой общий стиль у нас на фирме - сверху донизу.
Да, требовательность Главного конструктора была известна широко - и не только в его КБ («фирме»), но и далеко за его пределами.
И в то же время СП явно стремился своих ближайших сподвижников всячески поднимать. Он не признавал традиций иных конструкторских бюро, где генеральный, нагруженный выше головы всеми существующими проявлениями признательности общества, восседает на недосягаемом пьедестале, а люди, на которых он опирается в работа, пребывают где-то несколькими этажами ниже. У Королева было заведено не так. Все его ближайшие сотрудники были удостоены - естественно, по его представлениям - и званий Героев Социалистического Труда, и Ленинских премий, и высоких ученых и академических степеней, а главное - чего не мог бы утвердить никакой самый высокий государственный акт - занимали рядом с ним положение сподвижников, а не просто исполнителей.
Очевидное стремление СП использовать каждую возможность, чтобы «поднять» свою старую гвардию, проявлялось особенно наглядно, когда кто-то из этой гвардии оказывался в трудном положении юбиляра.
Тут уж Главный прилагал все усилия, чтобы празднование происходило по «перьвому сорту», что в данном случае прежде всего означало - весело!
Вообще, надо сказать, юмор был в традициях всей корпорации советских ракетчиков с самого момента ее зарождения. Даже тот факт, что члены ГИРД - Группы изучения реактивного движения, с которой, вместе с ленинградской ГДЛ, в сущности, началось практическое развитие этой отрасли науки и техники в нашей стране, - вели свои исследования, как сказали бы сейчас, на общественных началах, даже этот факт натолкнул их на расшифровку сокращения ГИРД, несколько отличающуюся от официальной: «Группа инженеров, работающих даром».
По присущей ему способности к восприятию юмористической стороны вещей СП был надежным носителем гирдовских традиций. Немудрено, что не пренебрегал он этим оружием и в дни празднований круглых дат жизни своих ближайших сотрудников.
Язык не поворачивается назвать заседания Совета конструкторского бюро, посвященные чествованию очередного юбиляра, торжественными - настолько легко, весело, шутливо они проходили.
Золотую жилу, к разработке которой охотно прибегала значительная часть выступавших, представляло собой превознесение высоких волевых качеств и поразительной стойкости виновника торжества, каковые его свойства ежедневно проявляют себя в общении с Главным конструктором («Ну, а характер нашего Главного конструктора присутствующим описывать, конечно, нет необходимости...»). Эта тема срабатывала беспроигрышно: аплодировал и дружно смеялся весь зал, смеялся и утвердительно кивал головой юбиляр, Смеялся вместе со всеми и СП. Казалось, ему даже несколько льстило: вот, мол, какой у него характер - о чем бы ни говорили, а все к нему, этому характеру, возвращаются! Только раз, выслушав выступление академика Александра Юльевича Ишлинского, содержавшее особо острые шпильки по адресу Главного конструктора, СП как бы про себя заметил:
- Кажется, я напрасно дал ему слово...
Впрочем, эта реплика вызвала только новый взрыв веселья в зале («Председатель зажимает критику!..») и, во всяком случае, на содержание последующих выступлений никак не повлияла.
Так же охотно включался СП в атмосферу того, что обычно следовало за торжественной (назовем ее все-таки условно так) частью и деликатно именовалось частью «художественной».
Во время одной из таких «художественных» частей председательствовавший на столом друг юбиляра начал с того, что во всеуслышание обнародовал выдержки из специально по сему случаю составленного документа под шифром «ОИВС» - «Обязательная Инструкция Взявшему Слово». Как всякая уважающая себя инструкция, она состояла преимущественно из пунктов запретительных. В частности, оратору категорически запрещалось прикладывать к слову «заслуги» эпитеты: «исторические», «великие», «эпохальные»; к слову «вклад» - «решающий», «огромный», «непревзойденный», «выдающийся»; к слову «ученый» - «виднейший», «талантливейший», «крупнейший»; к слову «талант» - почти все те же эпитеты, что и к слову «заслуги», и так далее - инструкция была достаточно пространная. Особо строго воспрещалось употребление фразы: «В дни, когда вся страна...»
Как видит читатель, условия были довольно жесткие: попробуйте сформулировать мало-мальски приличный поздравительно-юбилейный тост, обойдясь без этих апробированных терминов! Но СП, встав с бокалом в руке, дисциплинированно приложил все усилия, чтобы не вызвать воплей бдительной аудитории: «Нельзя! Нельзя этого...» Время от времени с преувеличенно подчеркнутым беспокойством осведомлялся у председательствовавшего: «Я, кажется, ничего такого не сказал?..» И не скрывал своего полного удовольствия, когда благополучно закончил речь, успешно обойдя все подводные камни установленного регламента. Сел на свое место и победно оглядел соседей по столу: что, мол, взяли Королева голыми руками? А?..
...Королев легко разгорался, легко увлекался. Его старый сподвижник Михаил Клавдиевич Тихонравов так и сказал, вспоминая СП: «Он был очень возбудимый, увлекающийся человек - в большом и в малом...» И действительно, очень любил он это - с ходу пуститься в разного рода технические фантазии!
Впрочем, иногда не в одни только технические. На одном вечере, посвященном памяти Королева, я сознался, что далеко не сразу научился различать, что в красочных рассказах Сергея Павловича можно было с чистой совестью отнести к жанру документальному, а в чем присутствовали элементы, скажем так, творческой фантазии. Потом, после своего выступления, я подумал, что, пожалуй, обманул аудиторию: вряд ли кто-нибудь, кроме разве самых близких Королеву людей, может поручиться, что научился - сразу или хотя бы не сразу - различать в его «рассказах из жизни» истинное и, так сказать, домышленное. Мне кажется, что сам рассказчик очень развлекался, наблюдая доверчивые лица слушателей очередной своей новеллы, и, пожалуй, еще больше развлекался, видя, как кто-то из этих слушателей пытается - столь же напряженно, сколь и бесплодно - понять, чему тут верить, а чему - нет. Отсюда, я думаю, и определенные трудности, с которыми по сей день не могут разделаться многие биографы Королева. Но, возвращаясь к его фантазиям технического направления, следует заметить, что предавался он им преимущественно устно: как только дело доходило до эскиза, чертежа, расчета, сразу же превращался не только в сугубого реалиста, но, я бы даже сказал - в педанта и «поверял алгеброй гармонию» весьма придирчиво.
Способность сделать внутренне какой-то шаг раньше всех, о которой я уже говорил, не раз приводила к тому, что его задания казались окружающим (которые такого шага в своем сознании сделать еще не успели) фантастическими, невыполнимыми. И тут, как вспоминают его сотрудники, очень помогала делу манера СП выдавать задания в чрезвычайно детальном, конкретном виде. На листочке бумаги он в таких случаях аккуратно выписывал - что, как и даже кому персонально надлежит делать. Фантазия оборачивалась реальным делом. Обыденность формы компенсировала фантастичность содержания.
Но даже от вспышек чистой - не кажущейся - фантазии, на которые толкала Королева эмоциональность его натуры, почти всегда что-то оставалось - вроде драгоценных крупинок золота из гор промытой породы. Оставалось - и через некоторое время переходило в категорию реальных дел, от которых (и опираясь на которые) СП потом снова на какую-то минуту отрывался для очередных фантазий.
Впрочем, тут я могу говорить лишь о своих субъективных ощущениях. Допускаю, что этот цикл («фантазия - реальное дело - фантазия») мне только виделся. Все-таки я-то сам по профессии - испытатель, а не конструктор. И хотя в наши дни «создание любого аппарата - это, прежде всего испытания» (так сказал однажды писателю Владимиру Губареву его знакомый конструктор), этап собственно конструирования, начиная с первых прикидок и набросков, конечно же, имеет свою специфику, содержит свои тайны.
Трудно, очень трудно проникнуть со стороны в технологию любого творчества и тем более сколько-нибудь точно описать ее!
Самым надежным источником для познания этого тонкого и сложного процесса все-таки остаются высказывания на сей счет самих конструкторов, - к сожалению, очень редкие и отрывочные, но тем более интересные. Вряд ли что-нибудь может заменить то, что называется взглядом изнутри. И трижды досадно, что мы так мало знаем и уже ничего больше никогда не узнаем о том, каковы были собственные взгляды на сущность и законы технического творчества такого человека, как Сергей Павлович Королев.
Как всякий крупный организатор, Королев отлично понимал, что такое темп работы. Особенно это ощущалось в горячие дни подготовки очередного пуска. Тут он был едва ли не самым активным катализатором этого темпа: жал на график подготовки, подгонял всех вокруг, шумел, требовал работы практически круглосуточной; в общем, держал всех участников под давящим прессом непрерывного «давай, давай».
Но и в этой обстановке горячий темперамент СП оставался под контролем его ясного разума и твердой воли, способной навязать нужное поведение всем, включая даже такого трудно подчиняющегося индивидуума, каким был он сам.
Свидетельство тому тот факт, что, прогрессивно усиливая предпусковой нажим, он за два-три дня до старта внезапно и очень неожиданно для всех, не знакомых с его методами работы, как бы ослаблял вожжи: соглашался на разного рода дополнительные проверки, разрешал повторения испытаний, результаты которых вроде бы и укладывались в допуска, но кому-то казались сомнительными, словом - поворачивал общий настрой в сторону этакой неторопливой дотошности. Такой период, повторяю, бывал весьма непродолжительным - он длился считанные десятки часов. Но, так или иначе, почти при каждом пуске возникал.
И, как я понял, это было очень продуманно: и нажим в течение многих предстартовых недель, и снятие напряжения перед самым пуском. Без первого - объект, наверное, вообще никогда не был бы готов. Без второго - сильно повышалась бы опасность что-то впопыхах забыть, недоделать, упустить из виду.
Наверное, старинный обычай - посидеть перед дорогой - имеет под собой приблизительно такие же основания.
Но проходили эти льготные часы - и расписанный по минутам, а в кульминации своей и по секундам ритм предстартовой подготовки вступал в свои права.
Технология создания хорошего настроения в коллективе - вот как назвал бы я тот набор приемов, которыми Королев владел в совершенстве и которым, не скрывая, придавал большое значение. Причем под хорошим настроением понимал такое, которое в наибольшей степени способствует работоспособности людей.
И ко всему, что имеет в этом смысле какое-то значение, относился с полной серьезностью. Однажды я застал его внимательно изучающим напечатанный на нескольких листах документ. При ближайшем рассмотрении документ этот оказался проектом «Положения о распределении жилой площади» в КБ, ожидавшим утверждения Главным конструктором.
В первый момент, увидев этот проект, я, помнится, почувствовал что-то вроде низвержения святынь с небес на землю. Сотрудники легендарной (а в глазах большинства людей - даже таинственной) организации были, оказывается, отнюдь не «небожителями», а, напротив, жителями обычных, как правило, не очень просторных квартир.
Королев вчитывался в каждый пункт проекта, как вчитывался бы в очередное техническое задание или, скажем, в перечень дефектов, выявившихся при пуске новой ракеты. Не проявлял и намека на склонность, присущую некоторым руководителям: парить где-то в высях, недостижимых для житейских подробностей, - разумеется, не своих собственных, а касающихся подчиненных («Я занимаюсь основным делом. А на всякие мелочи жизни у меня есть помощники...»), Вот такого в Королеве не было и в помине! Не было как в силу присущей ему человечности, так и потому, что все, влияющее на моральный климат в коллективе, имело в его глазах значение первостепенно важное.
По личным вопросам он принимал - если, конечно, не улетал на космодром или куда-то еще - обычно по четвергам, во второй половине дня. Это время, как свидетельствуют старожилы КБ, было для него святое. Если в назначенное для приема время его вызывали в такие инстанции, что не откажешься, то, уезжая, предупреждал: вернется - и примет всех, кто его будет ждать. И обещание свое всегда выполнял. Придавал большое значение этому, чтобы все работающие с ним знали: его слово - верное.
Интересно, что сотрудники, не без трепета душевного являвшиеся к суровому, требовательному Главному, когда он вызывал их по делам служебным, - те же самые сотрудники по своим личным, бытовым делам обращались к нему очень легко и просто. Видели, что он в эти дела вникает, занимается ими охотно, отнюдь не считает второстепенными, как и все, определяющее моральный климат на «фирме». Ему ничего не стоило, сильно отругав сотрудника за какое-то упущение по службе, в тот же день пробивать для него квартиру.
И, конечно, в свете этого нельзя не признать правоту Е.Ф.Рязанова, когда он говорил, что и очевидная склонность Главного конструктора к разного рода ритуалам и традициям, о которой я уже упоминал, имела в своей основе, прежде всего стремление как-то повлиять на рабочий тонус коллектива.
Когда космические полеты, повторяясь один за другим, если и нельзя сказать, что вошли в привычную норму, то, во всяком случае, перестали восприниматься как события экстраординарные, это внешне проявилось в том, что в гостиницах космодрома стало посвободнее - наплыв съезжающихся на каждый пуск гостей заметно ослаб. Да и ранг упомянутых гостей несколько сместился.
Королев не воспринял это равнодушно. Когда перед одним из пусков ему доложили, что президент Академии наук не сможет приехать к торжественному заседанию комиссии, он с надеждой в голосе спросил:
- Ну, а ваш маршал будет? - И, услышав, что нет, тоже не будет, явно огорчился.
«Бог ты мой! - подумал в первый момент, увидев это, я. - Такого калибра человек, а вот, оказывается, и ему не чужд вкус к подобного рода вещам...»
Но впоследствии я пришел к выводу, что был тогда, скорее всего, не прав. Лично для себя вряд ли так уж жаждал Королев особой представительности участников заседаний Госкомиссии, да и любых других заседаний. Ему это было нужно для другого - для дела!
...Задумывался ли Королев о, так сказать, «заочности» своей прижизненной славы?
Не знаю.
Во всяком случае, прямых высказываний на эту тему я от него не слышал.
Только раз, в ответ па по в меру почтительное (чтоб не сказать больше) восклицание кого-то из собеседников: «Ну, уж вы-то, Сергей Павлович, всегда...» - и далее что-то о неограниченных возможностях СП, он заметил:
- А что я? Я - подпоручик Киже. Фигуры не имею...
Сказано это было очень спокойно. Вроде бы даже и без горечи. И все-таки эта реплика запомнилась... В конце лета 1962 года Королеву пришлось лечь в больницу на операцию - в тот раз, к счастью, окончившуюся благополучно. Персоналу было известно, что этот больной - академик. Однако на фоне привычного контингента пациентов данного «сверхлитерного» лечебного учреждения это ученое звание сколько-нибудь заметного впечатления ни на кого из сестер и санитарок не производило. Что тут особенного: академик как академик...
И вдруг - гости. Навестить СП пришли Гагарин, Титов, Николаев и Попович - то есть весь наличный в то время состав советских космонавтов. Их появление произвело то, что называется сенсацией местного значения. А после ухода знаменитых посетителей СП немедленно ощутил признаки подчеркнутого внимания и услужливости со стороны персонала. Так лучи отраженной славы коснулись и его...
На встрече Гагарина с писателями в Центральном Доме литераторов, которая состоялась через несколько дней после полета «Востока», почти все выступавшие - и сам космонавт, и приветствовавшие его писатели - говорили как-то очень по-хорошему: естественно, сердечно, совсем не официально... Среди выступавших был поэт Роберт Рождественский. Он прочитал свои новые стихи: «Людям, чьих фамилий я не знаю». Стихи эти обратили на себя мое внимание, в частности, тем, что - едва ли не единственные из всего, сказанного с трибуны ЦДЛ в тот день, - были посвящены не космонавту, а создателям ракетно-космической техники.
Я попросил, чтобы мне перепечатали на машинке это еще не опубликованное в печати стихотворение, и дня через два, при первой же встрече с Королевым, как мог, прочитал его ему.
Он слушал очень внимательно.
Дослушав до конца, помолчал.
Потом попросил повторить одно место.
- Как там сказано: «Это ваши мечты и прозрения. Ваши знания. Ваши бессонницы»?..
И забрал листок с напечатанными на нем стихами себе.
Налицо был тот самый, в общем, не очень частый случай, когда произведение литературы дошло - дошло и в прямом и в переносном смысле слова - до адресата: одного из «великих без фамилий».
Впрочем, «закрытой» личность Главного конструктора была в основном у нас. Известный конструктор вертолетов Николай Ильич Камов имел однажды случай в этом убедиться. В начале 60-х годов он прилетел в Париж на очередной международный авиационный салон в Ле-Бурже. Не успел он сойти с трапа, как увидел среди встречающих старого знакомого - французского инженера Лявиля. Их знакомство возникло давно - еще где-то в 20-х годах. Тогда в Москве существовало концессионное авиационно-конструкторское бюро Ришара. Оно проектировало бомбардировщик, видимо, для подстраховки КБ молодого тогда Туполева, работавшего над такой же машиной. Среди сотрудников Ришара были как французы, так и наши инженеры, в том числе такие впоследствии известные, как С.Лавочкин, С.Королев, Н.Камов, И.Остославский и другие. К тому моменту, когда заказанный Ришару проект бомбардировщика был готов, выяснилось, что в КБ Туполева сделали проект более удачный и перспективный - будущий знаменитый ТБ-1 (АНТ-4). На этом практика привлечения зарубежных конструкторов в наше самолетостроение и закончилась - у нас поверили в собственные силы. «Варяги», то есть в данном случае французы, уехали.
И вот без малого сорок лет спустя - новая встреча. Рукопожатия. Объятия. Расспросы.
- Расскажи, Николя, что у вас нового? - спросил Лявиль. - Как наши коллеги?
- Да вот, знаешь, похоронили Лавочкина.
- О, я знаю. У нас писали. Бедный Симон! Ну, а как живет Серж Королев?
Хорошо подготовленный к поездке за рубеж, Камов развел руками:
- Понимаешь, я его как-то потерял из виду...
- Николя! Ты ничего не знаешь. Он же у вас теперь самый главный по ракетам! Лявиль был в курсе...
...Не знаю, в какой степени занимали Королева мысли о своей собственной, персональной популярности, но к чему он определенно не был равнодушен - это к истории своего КБ и вообще истории становления космических исследований в нашей стране. Во всяком случае, он явно стремился, чтобы не только основные факты, но и все подробности того неповторимо: о времени не пропали бы для потомства.
Говорят, в стародавние времена на каждом уважающем себя флоте при особе адмирала состоял специальный историограф. Наверное, в этом был свой смысл, хотя, с другой стороны, почему-то получилось так, что лучшие страницы истории морских боев оказались написанными не этими штатными историографами, а людьми, которые в боях просто участвовали - сначала делали историю, а потом уже писали о ней.
Так или иначе, Королев к мысли о том, что нужно бы заняться историей своей отрасли науки и техники и, в частности, историей своего КБ, возвращался не раз. И жаловался: «Руки не доходят!»
Я уже говорил о том, какое значение придавал СП внутрифирменным традициям. Очень серьезно относился к тому, чтобы процедура, сопутствовавшая удачно закончившейся работе, в дальнейшем повторялась каждый раз, как говорится, в масштабе один к одному. Хотел зафиксировать полезные для коллектива положительные ассоциации.
Одной из таких традиций было - празднование Дня космонавтики.
Правда, и про эту традицию - как и про все остальное, связанное с космическими полетами, - тоже не скажешь, что корни ее уходят далеко в глубь веков: День космонавтики, как, наверное, помнит читатель, был учрежден в апреле 1962 года - в первую годовщину полета «Востока».
В последнее время количество всевозможных «дней», посвященных отдельным отраслям деятельности человеческой или даже конкретным профессиям, сильно возросло. Им уже, видимо, начинает не хватать календаря. Во всяком случае, в июле, например, мы торжественно отмечали День Военно-Морского Флота и одновременно День работников торговли. Так сказать, два дня в один день. Не приведет ли такая практика к девальвации и этих ценностей?..
Но День космонавтики пока все-таки не затерялся - и, хочется надеяться, еще долго не затеряется среди других подобных дат. Чересчур свежо в нашей памяти впечатление, которое произвело на людей всей планеты сообщение: человек - в космосе! Даже соблюдая максимальную сдержанность в оценках, можно уверенно сказать: День космонавтики - праздник!
Ну, а для коллективов, которые фактически сделали космонавтику своими руками, это праздник вдвойне.
Из года в год в день 12 апреля большой зал заседаний королёвского КБ набивается до отказа - и, конечно, все равно не может вместить всех желающих, а главное, всех имеющих бесспорное моральное право прийти сюда. В президиуме - руководители КБ, космонавты, ученые, представители официальных организаций, а также гости, если можно так выразиться, неофициальные: люди, которые, по мнению руководителей и коллектива КБ, существенно помогли им в первые, самые трудные годы становления космонавтики. На стенах портреты: с одной стороны - Циолковский, с другой - советские космонавты. Причем из года в год цепочка портретов космонавтов быстро распространяется вдоль стенки вправо. Кажется, совсем недавно здесь был один Гагарин, потом Титов, а потом прибавление пошло по двое (Николаев и Попович, Быковский и Терешкова...) и даже по трое (Комаров, Феоктистов и Егоров...). И очень скоро этот ряд портретов стал восприниматься собирательно: космонавты!
В отличие от юбилеев, празднование которых проходит (точнее начинается) в этом же зале и о которых я уже рассказывал, в День космонавтики обстановка здесь серьезная, торжественная. После сравнительно короткого, но почти всегда очень интересного и насыщенного информацией доклада (написав это, я подумал, что связать краткость и информативность доклада, возможно, правильнее было не словом «но», а словами «и потому»), после этого доклада следовало несколько коротких выступлений, и на том дело обычно и заканчивалось - длинные заседания, хотя бы и торжественные, не в стиле фирмы: тут привыкли работать. Особенно долго заседать у них нет времени.
К тому же на этих ежегодных традиционных собраниях интересное заключалось не только в том, что услышишь (хотя, повторяю, услышанное почти всегда бывало содержательно), но и в том, кого увидишь. Здесь собирался тот самый мозговой трест, который руководил всем этим делом - полетами в космос. Я бы сказал «цвет космонавтики», если бы не читал выражение «цвет» тысячи раз, в том числе нередко и применительно к таким делам, в которых особого цветения не наблюдалось...
И все-таки главное, чем отличались празднования Дня космонавтики в КБ Королева, состояло не в выдаваемой информации и даже не в составе присутствующих, а в той необычной атмосфере, которая без промаха доходила до глубины души каждого, кто там был, включая персон, по своему характеру весьма ироничных (таких в космонавтике, как в любом творческом, требующем активного мышления деле, хватает) и потому, казалось бы, плохо приспособленных к восприятию торжественного.
Проникнуться подобной атмосферой иногда, наверное, нужно. Без этого не потянет человек напряженную работу. Впрочем, я думаю, что помимо такого, что ли, утилитарного смысла этого собрания было в нем и нечто, отвечающее более скрытым, глубинным потребностям духовной жизни людей, - то самое, что отличает настоящее торжество от того, что принято называть «мероприятием».
В начале января 1966 года он лег в больницу на легкую операцию («Ерундовая вообще-то операция... Через две недели буду на месте...»). Разумеется, ничего хорошего в этом не было - всегда неприятно, когда человек болеет, да еще резать его, беднягу, будут, - но и особых опасений ситуация не вызывала: через две недели...
И громом среди ясного неба в тот холодный зимний вечер прозвучали для меня слова нашего общего с СП друга, летчика-испытателя, а в прошлом известного планериста (отсюда и его стародавнее доброе знакомство с СП) Сергея Анохина:
- Слушай, Марк, не знаю даже, как сказать тебе: Сергей Павлович умер...
Он умер через двое суток после дня своего рождения, когда ему исполнилось 59 лет. Всего пятьдесят девять!..
После того как прошло первое всеобщее оцепенение, вызванное страшным известием, пошли, как всегда, размышления живых о живом. И вопрос, с которого едва ли не каждый начинал эти размышления, звучал одинаково:
- Как его заменить?!
В сущности, это был не столько даже вопрос, сколько восклицание: все отдавали себе отчет, что заменить его нелегко. Особенно, если говорить не только о Главном конструкторе КБ, но и, прежде всего, о лидере направления.
Но, каюсь, меня в те мрачные дни больше всего одолевал не этот вопрос (не мне предстояло подбирать кадры и намечать пути дальнейшего развития космонавтики в нашей стране). Мне думалось прежде всего о человеческой судьбе Сергея Павловича, обо всем его удивительном жизненном пути. Событий этого пути, наверное, хватило бы на добрый десяток полноценных, насыщенных биографий. И если о доставшихся на его долю испытаниях - вплоть до лесоповала на Колыме - можно было сказать, что подобное испытали многие сотни тысяч людей, то такие взлеты, как у него, - удел считанных по пальцам одной руки избранников судьбы... Хотя при чем здесь судьба? Свою судьбу этот человек сделал себе сам.
В последний месяц его жизни я видел его три раза. Один раз - по делу, а дважды - в связи с событиями: печальным и радостным.
Печальное - это были похороны его друга и соратника, заместителя Главного конструктора Леонида Александровича Воскресенского. Одного из тех двух человек, которые находились у перископов в пультовой бункера на космодроме в день пуска «Востока».
Королев был глубоко потрясен потерей. Стоял сумрачный, казалось, даже как-то потемневший, непривычно молчаливый и тихий, в окружении своих помощников и заместителей. Кому могло прийти в голову, что меньше чем через месяц в гробу будет лежать он сам...
А второе событие последних недель его жизни, при котором мне довелось присутствовать, было радостное: 23 декабря 65 года отмечалось шестидесятилетие Павла Владимировича Цыбина - известного конструктора, приложившего руку к созданию едва ли не всех известных современной технике видов летательных аппаратов, начиная с планеров. Кстати, мое собственное знакомство с Павлом Владимировичем, поначалу заочное, состоялось как раз на основе дел планерных: именно им был построен одноместный учебный планер ПЦ-3, на котором я в далеком 1934 году впервые поднялся самостоятельно в воздух.
На юбилее Цыбина председательствовал Королев, И все было как всегда: речи, шутки, вольные комментарии ораторов по поводу характера Главного и немыслимых страданий, которые сей характер приносит дорогому юбиляру. Как всегда... То есть это так нам тогда казалось, что как всегда. На самом деле все было далеко не как всегда: СП вел вечер в последний раз.
А потом, после обязательной «художественной» части, когда все было исправно съедено и выпито, он вышел со всей компанией на улицу, рассаживал веселых (существенно более веселых, чем они были, когда приступали к «художественной» части) гостей по автобусам, бросался снежками и получал снежки в ответ...
Так и запомнилась та ночь: густо валящий снег, яркий свет автомобильных фар, запах мороза, смех, галдеж, и среди всего этого - СП, радующийся, веселящийся, очень свой среди своих...
Ему оставалось жить меньше трех недель.
И вот таинственный Главный конструктор обрел лицо. Но лицо - в траурной рамке. Во всех газетах появились его портреты. Точнее, один и тот же портрет - изрядно подретушированный, на котором Королев выглядел гораздо более красивым, чернобровым и гладким, чем был в действительности. Впрочем, когда подобная метаморфоза распространяется лишь на внешний облик человека, это еще не такая большая беда.
Да и вообще восприятие портрета («похож - не похож»)-дело сугубо индивидуальное. Тем более восприятие портрета человека, которого с нами уже нет. Анна Ахматова сказала об этом:
Тот же парадный - при звездах и лауреатской медали - портрет, многократно увеличенный, закрывал чуть ли не весь фасад Дома союзов, к которому длинной, длинной очередью тянулись люди, почувствовавшие потребность проститься с Главным конструктором.
Среди того, что я понял в те грустные дни, было одно обстоятельство, принесшее если не утешение, то глубокое удовлетворение всем, кто хоть в малой степени приложил руку к делу космических исследований. По тому, как реагировали люди на смерть Королева, можно было судить об истинном уважении, которым пользуются в народе и дело освоения космоса, и люди, делающие это дело. То есть, конечно, в 66 году отношение ко всему космическому было уже далеко не такое безоговорочно восторженное, как в 61-м. Иначе и быть не могло. Любое самое высокое свершение воспринимается как чудо лишь до тех пор, пока не уступит место следующему чуду. Я уже говорил, что наивно было бы ожидать такой же всенародной реакции на полет сотого космонавта, какая стихийно возникла после полета первого.
Кстати, нечто подобное можно было наблюдать не только у нас, но и на других материках. В США телепередачи о первой лунной экспедиции на космическом корабле «Аполлон-11» смотрели около ста миллионов американцев, а передачи о такой же, состоявшейся менее чем через два года экспедиции на «Аполлоне-14», - сорок пять миллионов. Тоже немало, конечно... Но, так или иначе, получается, что каждому второму телезрителю, смотревшему первые шаги человека по Луне, смотреть «третьи» шаги было уже (уже!) неинтересно. Не уверен, что способность так быстро ко всему привыкать - самое привлекательное из свойств человеческих.
Правда, нельзя не признать, что проявлению этого свойства дополнительно немало способствовали многие из пишущих, комментирующих и рассказывающих о космосе. Тон и стиль, которых они придерживались, часто - очень часто! - бывали поначалу далеко не безошибочными.
И вот на фоне всего этого неожиданно и трогательно вспыхнула реакция народа на смерть Королева. Достаточно было посмотреть на очередь к Дому союзов, вглядеться в выражения лиц проходящих у гроба людей, послушать разговоры - в знакомых домах, на улицах, в метро, - чтобы почувствовать всю силу и драматизм этой реакции.
Да, видимо, то, что мы называем общественным мнением, гораздо мудрее, объективнее, независимее от так называемой конъюнктуры, чем представляется пoрой людям, прямо по службе призванным это мнение формировать...
Наверное, история техники со временем подвергнет беспристрастному анализу все сделанное Королевым: его научные воззрения, принципы, технические решения. И, вероятно, найдет в его наследстве что-то такое, от чего рассудительным наследникам разумнее было бы отказаться: неоптимальные решения, неточно оцененные перспективы, напрасно начатые (или напрасно закрытые) разработки... Иначе и быть не может; говоря о наследии конструктора и ученого, нельзя понимать это выражение чересчур формально - как некий перечень готовых решений и технических рецептов. То, что делал Королев (и как он это делал), было передовым, прогрессивным для своего времени. А жизнь идет вперед. Сегодня мы знаем больше и понимаем суть явлений глубже, чем вчера, учимся, совершенствуемся, растем - а мертвые лишены возможности участвовать в этом естественном процессе. Они не могут отказаться от какого-то устаревшего или неудачного, не выдержавшего практической проверки решения, чтобы принять вместо него более совершенное (в сущности, в этом и состоит диалектика деятельности конструктора, год за годом создающего все новые и новые вещи - будь то детская игрушка пли космическая ракета). Вместо ушедших эту работу - замену старого новым - делают живые. И порой критикуют мертвых за то, что те и сами, скорее всего, отменили бы, заменили и переделали, если бы... Если бы оставались живыми.
И вот снова - большой зал КБ.
Идет очередное традиционное собрание, посвященное Дню космонавтики 1966 года.
На стене рядом с портретом Циолковского появился новый портрет - Королева. Это тот самый, «красивый» портрет, над которым изрядно потрудились ретушеры. Впрочем, здесь, в этой аудитории, совсем не существенно, похож или не похож на себя Королев: тут каждый знает и помнит его живого.
В зале и в президиуме сидят люди, без которых День космонавтики вообще не появился бы в нашем календаре. Нет только их признанного лидера. Нет СП...
И впервые с этой трибуны, с которой выступавшие так любили проехаться по поводу особенностей характера Главного конструктора, впервые говорят о нем всерьез. Никого теперь не сдерживают ни мелкие обиды, отражения текущих столкновений с шефом, ни естественная для порядочного человека несклонность к публичному восхвалению собственного начальника. Все говорят свободно, раскованно...
Обычно, когда умирает человек, у живых возникает ощущение, что они продолжают идти вперед, а он - умерший - остается во времени где-то позади. Но когда умирает такой человек, как Королев, кажется, что он ушел от нас куда-то вперед, в историю. Пройдут десятилетия, нас, живущих сегодня, давно не будет. А он - останется. Останется в памяти человеческой, в учебниках, во многих делах, которые произрастут из содеянного им. Останется в Будущем...
Впоследствии мне не раз приходилось слышать воспоминания о Королеве и читать статьи, очерки, книги о нем. К сожалению, в некоторых из них он выступает (причем с годами все чаще и чаще) в виде этакого ангела во плоти, только что без крыльев.
Нет, он был не ангелом. Далеко не ангелом!
Он был, на мой взгляд, гораздо больше, чем ангелом: он был человеком.
Человеком со своими слабостями, сложным, трудным, колючим характером, своей негладкой, временами очень тяжело складывавшейся биографией... И с несгибаемой силой воли, фанатической одержимостью, редким талантом организатора, неисчерпаемой энергией, глубокими знаниями ученого.
Со всем тем, что сделало главного конструктора - Главным Конструктором.
Личность неповторимую и - по окончательному расчету всех нравственных дебетов и кредитов - светлую.
Я написал несколькими строками выше, что в День космонавтики 66 года Сергея Павловича Королева не было в большом зале его КБ.
Нет, неверно это. Он там был.
И - остался.