Жара!
Изматывающая, гнетущая жара.
Под знаком этой жары проходят дни, предшествующие пуску космического корабля «Восток-2». Днем температура на космодроме доходит до сорока - сорока двух градусов в тени, Опытные люди говорят: бывает здесь и жарче. Но мне вполне достаточно и того, что есть! Пот течет по телу липкими горячими потеками. Старательно стучит - так топает идущая в гору лошадь - сердце. Образные слова «разжижение мозгов» кажутся абсолютно точными, с нежностью вспоминаются (неужели они могли нам не нравиться?) хозяйничавшие здесь в марте пронзительно холодные ветры.
В школе я когда-то узнал, что такое континентальный климат. У нас в Ленинграде это понятие воспринималось как достаточно абстрактное. Сейчас, тридцать с лишним лет спустя, я получаю возможность закрепить полученные когда-то знания практически. Места для абстракций, будьте спокойны, не остается.
Налетающий из степи ветер не освежает. Напротив, он обжигает. Это и неудивительно: ведь освежающее действие ветра основано, как известно, на том, что он уносит непосредственно омывающие тело и этим телом нагретые слои воздуха. А если воздух теплее наших законных тридцати шести с десятыми градусов, то пусть уж лучше остается вокруг нас тот, с которым мы успели вступить в процесс теплообмена: вновь прилетевший ему на смену будет только жарче. Нет уж, пожалуйста, лучше не надо ветра!
Единственное спасение - в помещениях, оборудованных установками кондиционирования воздуха. Теперь, когда я пишу об этом, «эйр-кондишн» на космодроме - норма. Найти помещение, не имеющее такой установки, почти так же трудно, как трудно было найти помещение с кондиционером летом шестьдесят первого года, Мне не раз в те дни оказывали гостеприимство - спасибо им! - медики. Но не будешь же сидеть у них до вечера - надо и дело делать. Немного придешь в себя, обсохнешь, глубоким вдохом наберешь «впрок» в легкие побольше прохладного воздуха и снова выныриваешь в пекло.
Даже ночь не приносит полного облегчения: снижение температуры на каких-нибудь восемь - десять градусов мало что меняет. По примеру соседа по гостиничной комнате - врача и физиолога В.И.Яздовского - сую простыню под кран, из которого лениво сочится бурая теплая водичка, заворачиваюсь в мокрую простыню и засыпаю. Правда, ненадолго - пока простыня не высохнет, что происходит очень скоро и требует повторения всей операции. И так пять-шесть раз за короткую - на космодроме они не бывают длинными - ночь.
Жара!..
...Но жара жарой, а работа на космодроме идет, как всегда, полным ходом. График подготовки ракеты и корабля - как футбольный матч - никаких поправок на погоду не признает. Один за другим проходят комплексы проверок, «закрываются» очередные (из многих сотен) пункты программы, возникают и ликвидируются обязательные - как же без них! - «бобики» и «бобы»...
«Командует парадом» ведущий инженер Евгений Александрович Фролов. На пуске Гагарина он был заместителем у Ивановского, теперь же принял бразды правления. Принял надолго - оставался в той же ответственной роли в целом ряде последующих пусков космических кораблей.
Мне, наблюдающему эту великолепную - хочется сказать: концертную - работу в четвертый раз, она уже начинает казаться привычной. Насколько же она, наверное, привычно въелась в стереотипы сознания всех ее исполнителей - инженеров и техников, в который уж раз делающих свое дело сначала в МИКе, а потом на стартовой площадке!
Впрочем, отнюдь не доказано, что это так. Позиция исполнителя и позиция наблюдателя, пусть сколь угодно близкого и активно заинтересованного, - вещи очень разные. Вот, например, полеты на рейсовых самолетах кажутся пассажирам неотличимо похожими один на другой. А из тысяч полетов, которые я выполнил сам, с ручкой управления пли штурвалом в руках, не было ни одного такого, чтобы не принес что-то свое, особенное, неповторимо новое... Так, скорее всего, и работники космодрома. Если бы каждая очередная ракета с космическим кораблем фотографически точно повторяла предыдущую, зачем понадобилось бы людям тратить всякий раз столько нервных клеток и сия души на их подготовку к полету? А они - тратят. Невооруженным глазом видно: тратит!
...Снова торжественное заседание Государственной комиссии - официальное назначение космонавтов. На утверждение комиссии предлагается Титов, а в роли дублера, в которой без малого четыре месяца назад выступал сегодняшний виновник торжества, теперь пребывает Андриян Николаев. И он тоже - как в свое время и Титов - держится в этой психологически непростой роли очень достойно. Мне показалось даже, что это дается ему легче. Оно, впрочем, так и должно быть. Во-первых, явно намечается традиция: сегодня дублер - завтра космонавт. А во-вторых, по своему спокойному характеру Андриян вообще не очень-то склонен к чрезмерно острым переживаниям: приказано быть дублером, значит, нужно быть дублером - чего же тут еще рассусоливать!..
Заседание проходило торжественно, хотя чуть-чуть не в такой степени, как то первое, когда утверждали Гагарина. Во всяком случае, ни карандашей, ни каких-либо других предметов, подходящих в качестве сувениров, насколько я заметил, никто со стола уже не похищал. Правда, наблюдался и некоторый прогресс, зримым проявлением которого были предложенные участникам заседания фрукты и прохладительные напитки. Общественность космодрома достойным образом оценила это нововведение, высказав даже несколько заслуживающих внимания предложений по дальнейшему расширению ассортимента яств - как твердых, так и особенно жидких, - которые могли бы еще больше украсить стол Госкомиссии.
Но в тот день особым спросом пользовались все-таки прохладительные напитки, так как совместное действие мощных ламп киноосветительной аппаратуры на фоне и без того сорокаградусной жары плюс естественная теплоотдача нескольких десятков набившихся в небольшой зал людей - все это быстро привело к тому, что дышать в помещении стало совершенно нечем.
Титову предстояло существенно продвинуться вперед: совершить не один, как сделал Гагарин, а сразу целых семнадцать витков вокруг Земли, пробыв в космосе полные сутки (точнее: двадцать пять часов восемнадцать минут).
Ни один из последующих полетов человека в космос не давал такого резкого относительного прироста времени пребывания в полете, то есть не превышал продолжительности предыдущего во столько раз.
В связи с этим многие интересовавшиеся космическими исследованиями люди (а кто тогда ими не интересовался?) спрашивали:
- А для чего понадобился такой решительный шаг вперед? Почему увеличили время пребывания человека в космосе сразу в семнадцать раз, а не, скажем, в три, четыре, шесть раз?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно было вспомнить, что, пока космический корабль вертится, как небесное тело, по своей практически постоянной (точнее: медленно меняющейся) орбите, земной шар проворачивается под ним вокруг своей оси. И на каждом следующем витке подставляет под траекторию движения корабля все новые и новые районы земной поверхности, из которых далеко не все находятся на территории Советского Союза, а главное, далеко не все вообще сколько-нибудь пригодны для посадки космического корабля и последующей эвакуации космонавта. Моря, океаны, горные массивы, джунгли, пустыни - все это в качестве посадочной площадки подходит мало.
- Недаром поется в песне, что, мол, три четверти планеты - моря и океаны, остальное - острова, - сказал позднее по этому поводу сам Титов.
Вот и получилось, что для посадки в дневное время в уже, можно сказать, освоенном для этой цели районе Среднего Поволжья приходилось выбирать: либо один-два, либо семнадцать витков.
Можно было, разумеется, в случае необходимости посадить корабль «Восток-2» и до истечения запрограммированной продолжительности полета, но - с использованием ручного управления (доверие к которому, как помнит читатель, еще только начинало утверждаться), да еще к тому же в случайном районе, где не были заготовлены средства встречи и эвакуации космонавта.
Вот и получалось: лучше всего, чтобы Титов отлетал свои полные космические сутки.
К тому же это обстоятельство, насколько я помню, почти никого из участников пуска «Востока-2» особенно не тревожило. Полет Гагарина подействовал успокоительно - может быть, несколько чересчур успокоительно - едва ли не на всех.
- Теперь окончательно ясно, что человек в космосе может жить. Не так уж страшна оказалась эта невесомость, хоть вы нам тут ею все уши прожужжали, - бодро сказал в те дни один из участвовавших в пуске конструкторов.
- Так совсем уж и окончательно не страшна? - переспросил, покачав головой, стоявший рядом врач, явно почувствовавший, что ответственность за «прожужжание ушей» возлагается присутствующими на его родную медико-биологическую корпорацию.
И, как мы знаем, осторожность медиков оказалась более чем обоснованной. Адаптация в невесомости и реадаптация после возвращения на Землю стали в ряд центральных проблем освоения космоса. И первые сигналы на тему «Внимание - невесомость!» наука получила именно в полете Германа Титова на корабле «Восток-2».
Во время первого витка вокруг Земли он чувствовал себя так же хорошо, как Гагарин. Столь же хорошо прошли и еще несколько витков. Но дальше появились, как говорят в подобных случаях, элементы вестибулярного дискомфорта, а если попросту, по-житейски, то - головокружение и даже поташнивание. Правда, выявилось и одно обстоятельство, весьма обнадеживающее: после того как Титов в полете отдохнул, поспал, наконец, просто немного привык (или, если хотите по-научному, адаптировался) к состоянию невесомости, проявления «космической болезни» заметно ослабились. А раз какое-то (безразлично, какое) явление способно не только усиляться, но и ослабляться, то есть, иными словами, имеет как «передний», так и «задний» ход, значит, борьба с ним небезнадежна, на него можно влиять, им можно управлять, его можно взять в руки. Нужно только разобраться в том, какие факторы это явление подталкивают, а какие тормозят. Разобраться, чтобы по возможности заблокировать первые и всячески поощрять вторые. Словом, можно говорить о какой-то стратегии. Впрочем, это, наверное, справедливо применительно не к одной только проблеме влияния невесомости на человеческий организм...
Но, тем не менее, первые сигналы, свидетельствовавшие о том, что такое влияние существует, поначалу заметно обескуражили не одного из участников нашей космической программы. При этом - тоже интересная подробность - больше всего приуныли как раз те, кто еще совсем недавно проявлял наиболее безудержный оптимизм («Не так уж страшна оказалась...»).
Вообще колебания, так сказать, средней линии наших воззрений по вопросу «человек и невесомость» - или шире: «человек в космосе» - показались мне впоследствии, когда я попытался их осмыслить, очень интересными не только в узкопрофессиональном, но и, если хотите, в общечеловеческом плане. Если попробовать изобразить эти колебания графически, получится ломаная линия с гималайской высоты пиками и океанской глубины провалами.
Сначала - до полета Гагарина - тревоги, сомнения, опасливые прогнозы, вплоть до устрашающих предсказаний профессора Трёбста (помните: «космический ужас», «утрата способности к разумным действиям», «самоуничтожение»?..). Конечно, во власти этих тревог пребывали не все. Больше того: те, от кого дальнейший разворот дел зависел в наибольшей степени, эти люди - во главе с Королевым и его ближайшими сотрудниками - проявляли полную уверенность в успехе предстоящего полета. Но и они не могли (да и не считали правильным) полностью игнорировать новизну затеянного дела. Новое - это новое!
Следующий этап - после полета Гагарина - характеризовался, если можно так выразиться, хоровым вздохом облегчения: все в порядке, беспокоиться не о чем, человек в космосе чувствует себя отлично. В общем, ура, ура и еще раз ура!.. Но и на этом этапе существовало дальновидное меньшинство - на сей раз его представляли в основном медики и физиологи, - призывавшее к определенной осторожности в окончательных выводах и к некоторой дозировке восторгов. (Не случайна была реплика В.В.Парина на первом обсуждении итогов полета Гагарина: «Это за полтора часа...»)
И вот следующий излом нашей воображаемой линии: во время суточного полета выясняется, что организм человеческий все-таки небезразличен к прекращению действия гравитации, действия, на которое он прочно запрограммирован генетически. Для людей, склонных к быстрым переходам от отчаяния к восторгу и наоборот, налицо прекрасная возможность эту склонность проявить.
Не буду подробно рассказывать о каждом следующем изломе зубцов нашего воображаемого графика: и про то, как полеты Николаева и Поповича показали эффективность придуманной «антиневесомостной» методики, и про то, как уточнялись наши знания о ходе процесса адаптации человека в невесомости, и про то, как длительные, многомесячной продолжительности полеты, предпринятые в последующие годы, поставили новую (или, если хотите, показали оборотную сторону старой) проблему - реадаптации человека после долгого пребывания в невесомости. И про то, как была решена целым комплексом средств и эта проблема (сейчас космонавты даже после самого длительного, многомесячного полета, приземлившись, уверенно выходят из корабля и через каких-нибудь несколько дней включаются в нормальный ритм «земной» жизни). Хотя, конечно, никто сегодня не возьмет на себя смелость поручиться, что следующие полеты не вызовут к жизни каких-то новых, до поры до времени неведомых нам вопросов...
Но сейчас я говорю о другом: о том, как причудливо движется вперед и обрастает фактами любое сколько-нибудь сложное исследование - техническое, физиологическое, социальное, словом, любое - и как еще более причудливо «отслеживается» этот процесс в нашем сознании. Как склонны мы бываем абсолютизировать очередную, в общем-то частную, порцию добытой информации. Как сильно зависим в сооружаемых нами прогнозах от того, что называется состоянием вопроса на сегодня. И как непросто выработать в себе это драгоценное для каждого исследователя свойство - умение смотреть вперед... История проблемы «человек и невесомость» дает тому убедительное подтверждение.
...Но все это пришло позднее.
А пока подготовка к пуску «Востока-2» шла на космодроме своим отработанным порядком. Ракету вывезли из МИКа и установили на стартовой площадке. Провели встречу космонавта с наземной командой.
Наступил последний вечер перед стартом. Титов и Николаев, приехав из «Центральной усадьбы», остаются ночевать в домике космонавтов.
Оба космонавта - и основной, и дублер - спокойны. Ведут себя, по крайней мере внешне, как всегда. Хотя, надо сказать, существовали как раз в это время обстоятельства, не очень-то благоприятствовавшие этому: незадолго до пуска «Востока-2» тут же неподалеку, как назло, взорвалась ракета. Другая ракета, совсем иной конструкции, чем та, на которой должен был выйти в космос корабль Титова, да и вообще не предназначенная для использования в качестве носителя. К тому же ракета экспериментальная, еще совсем «сырая», которой, можно сказать, сам бог велел, пока ее не «доведут», время от времени взрываться. Но, так или иначе - взорвалась!.. Перед самым пуском «Востока-2»!.. Так что не оставалось времени даже на то, чтобы проанализировать происшествие, установить его конкретные технические причины и разложить их перед космонавтом по полочкам: вот, мол, так и так, на твоем носителе ничего подобного случиться не может. По опыту авиации знаю, что такой анализ - как вообще всякое знание, понимание, информация - действует на летный состав успокаивающе. А тут, нате вам, едва приступили к разбору дела, а космонавту пора лететь. Да, не вовремя, очень не вовремя дернул черт эту ракету взорваться!.. И тем более молодцами показали себя и Титов, и Николаев: не проявляли и тени любопытства (в их положении, скажем прямо, более чем естественного) по отношению к так некстати рванувшей ракете. Будто ничего и не было.
Выйдя на стартовой площадке из автобуса и доложив по всей форме председателю Госкомиссии, Титов не стал, как это сделал в апреле Гагарин, ждать, пока каждый из небольшой группки провожающих простится с ним. Он сам быстро обежал всех и двинулся - чуть сутуловатый, но, тем не менее, очень спортивный по всей своей осанке - к ракете.
Я ожидал, что второй космический полет человека буду воспринимать спокойно. Или, во всяком случае, почти спокойно. Как, скажем, очередной полет своего коллеги-испытателя на новом самолете... Но чем меньше времени оставалось до старта, тем больше, к собственному удивлению, я убеждался в том, что волнуюсь. Меньше, конечно, чем перед пуском Гагарина, но волнуюсь. Все-таки второй полет - это хотя и не первый, но и не сотый!.. Да и, независимо от количества ранее проведенных ракетных пусков, есть в этой процедуре что-то, отличающее ее от старта любого другого самодвижущегося аппарата с человеком на борту, будь то взлет самолета, или отчаливание парохода, или трогание с места автомобиля. Что именно? Не знаю. Этого я для себя так и не сформулировал... Не исключено, что как-то влияет, особенно на профессионального летчика, тот пока непривычный для него факт, что ракета на старте управляется автоматически. Возможно, что нагнетает определенные переживания и само количественное соотношение «отъезжающих» и «провожающих»: один, два, от силы три космонавта - и сотни людей, непосредственно обеспечивающих их вылет (хотя, надо сказать, и в авиации это соотношение обнаруживает тенденцию к неудержимому росту)... Наконец, сам вид ракетного старта: размеры ракеты, шум, грохот, солнечно яркое пламя - все это впечатляет!
В общем, сколько ни копайся, но факт остается фактом: на пуске «Востока-2» у всех нас пульс, частота дыхания, кровяное давление и прочие, говоря языком медиков, психофизиологические параметры, наверное, не очень сильно отличались от соответствующих параметров самого космонавта. Да и в дальнейшем - на последующих пусках - нельзя сказать, чтобы положение вещей существенно изменилось.
...После того как ракета-носитель с кораблем Титова растворилась в горячем пепельно-синем небе, участники пуска двинулись в помещение руководства полетом, Ограничиться «телефонной» комнатой, как в день полета Гагарина, на этот раз было невозможно: работа предстояла суточная, это требовало разбивки людей, причастных к руководству полетом, на смены. Кроме того, разные специальные службы - баллистическая, радиационная и многие другие, которые за полтора часа гагаринского полета просто не успевали развернуться, - сейчас имели полную возможность принять необходимую информацию, переработать ее и выдать свои рекомендации. А раз такая возможность появилась, грех было бы ее не использовать.
Для служб руководства полетом в пристройке монтажно-испытательного корпуса был выделен кабинет руководителя космодрома и несколько примыкающих к нему комнат.
Едва войдя в комнату руководства полетом, Королев потребовал:
- Дайте параметры орбиты.
И, услышав в ответ, что параметры эти еще не определены - не поступили все нужные данные с пунктов наблюдения, - распорядился:
- Как только будут, по-быстрому считайте и давайте сюда орбиту!
Его интерес к параметрам орбиты было нетрудно понять. На каждом витке в перигее космический корабль задевает верхние слои атмосферы. Задевает совсем слегка, да и плотность воздуха в этих слоях ничтожная, но все же какое-то еле заметное торможение при этом происходит.
Будет орбита ниже расчетной - и космический корабль, погружаясь в атмосферу соответственно глубже, станет тормозиться чересчур интенсивно и, как только скорость его полета станет меньше первой космической (это около восьми километров в секунду), неминуемо сойдет с орбиты и по длинной, растянувшейся на тысячи километров траектории устремится к Земле - иначе говоря, сядет в незапланированное время и в незапланированном месте. Кончиться добром такая посадка может только в порядке крупного везения, рассчитывать на которое в технике не стоит... Для корабля Гагарина эта проблема не существовала: за один виток космический корабль, успешно выведенный на орбиту, так значительно затормозиться просто не мог - не успевал. А Титову чрезмерно низкая орбита могла существенно подпортить дело - заставить опуститься на Землю раньше истечения запланированных семнадцати витков.
С другой стороны, не было ничего хорошего и при отклонении в другую сторону - чрезмерно высокой орбиты. В таком деле, как полеты, включая и космические, приходится учитывать события даже предельно маловероятные. Расчет на «авось не случится» тут не проходит. И если события эти неблагоприятны, то для каждого из них должно быть заготовлено свое, если можно так выразиться, противоядие.
В случае - почти невозможном (но убрать отсюда это «почти» нельзя) - отказа тормозной двигательной установки корабль, летящий как искусственный спутник Земли, остался бы навеки на своей орбите, если бы... Если бы не то самое подтормаживание, о котором мы только что говорили. Благодаря ему корабль «Восток-2», двигаясь по своей нормальной, расчетной орбите (вот почему она не должна была быть чересчур высокой!) и, задевая на каждом витке земную атмосферу, в конце концов - через несколько суток - зарылся бы в нее и оказался бы на Земле.
Где именно? Я уже говорил, что это предугадать при такой «самодеятельной» посадке невозможно, И риск тут достаточно велик.
Но, согласитесь, лучше уж такая посадка, чем трагедия вечного вращения вокруг родной - вот она видна в иллюминаторах, - но навсегда недостигаемой планеты. Да и необязательно вечного: если продолжительность полета сильно превысила бы время, на которое рассчитаны системы жизнеобеспечения корабля или хотя бы просто запасы пищи и питья, для космонавта это оказалось бы практически равнозначно вечности...
Сейчас на современных космических кораблях системы посадочного торможения надежно задублированы, но на «Востоках» в случае отказа ТДУ (которого, кстати сказать, ни разу не произошло) оставалось бы уповать только на естественное торможение. А для этого, повторяю, требовалось, чтобы орбита не была чрезмерно высока.
Сцилла и Харибда!..
Вот вам еще одна из многих причин, вызывающих расход нервных клеток как у космонавта, так и у всех, кто готовил его полет и сейчас следит за ним.
- Где параметры орбиты? Давайте их сюда! - требовал Королев...
Каждый новый полет человека в космос приносил свое.
Приносил не только для науки и техники, ради чего, в сущности, в значительной степени и предпринимался, но и в сфере гораздо более тонкой - психологической. В том, как он воспринимался людьми, какие мысли и эмоции вызывал. Это мы все почувствовали уже в первые часы полета Германа Титова на «Востоке-2».
В полете Гагарина, едва завершился старт - корабль вышел на орбиту. - как тут же, без малейшего перерыва, как говорится, на том же дыхании пошли волнения, связанные с посадкой. Включилась ли автоматическая система спуска? Как с ориентацией? Когда должна сработать ТДУ? И так далее, вплоть до сообщения: «Приземлился. Жив. Здоров. Все в порядке».Словом, был единый, длившийся полтора часа эмоциональный пик.
Нечто новое пережили участники пуска «Востока-2».Уровень волнения был, естественно, пониже, чем во время полета первого «Востока». Таких эмоциональных вспышек, какие выдавал тогда Королев (да и не один только Королев), в августе я ни у кого не наблюдал.
Но зато наблюдал другое.
По мере того как Титов начал мерно отсчитывать один виток за другим, стартовое напряжение явно спало. Заполнившие комнаты управления полетом люди (хотя их и распределили по трем дежурным сменам, но, разумеется, никто из «недежурных» никуда не ушел) постепенно стали чувствовать себя свободнее - не может же человек находиться в состоянии острого напряжения беспредельно.
По углам пошли разговоры. Сначала вполголоса - на темы, непосредственно связанные с происходящим полетом. Потом погромче и на темы, связь которых с полетом «Востока-2» прослеживалась не без труда.
Поступавшие с борта корабля и со станций наблюдения сведения давали все основания для оптимизма: полет шел по программе. За ночь каждый урвал часа по два-три для сна.
Но когда утром все опять собрались в комнатах управления полетом, сразу почувствовалось, что атмосфера вновь электризуется: лица у людей сосредоточенные, никто не шутит, разговоры идут только по делу. Явно полез вверх второй эмоциональный пик этого полета.
Через сутки после старта «Восток-2» проходил над космодромом: земной шар сделал под космической орбитой нашего корабля полный оборот. Сейчас Титов пойдет на последний, предпосадочный виток. Должна начаться цепочка жизненно важных сообщений: включение бортовой программы автоматического спуска, ориентация корабля, включение, а потом выключение ТДУ, разделение приборного отсека и спускаемого аппарата... Есть в этом потоке информации и сигналы, так сказать, негативные, отсутствие которых как раз и свидетельствует, что все в порядке. Например, прекращение передач с борта спускаемого аппарата говорит о том, что корабль идет исправно и вот уже вошел в плотные слои атмосферы, где антенны - как им и положено по науке - сгорели. Сигнал пропал? Очень хорошо! Значит, события протекают нормально... Говоря об этом, не могу не вспомнить яркое, эмоционально насыщенное и в то же время предельно точное описание прилунения автоматической станции в рассказе «За проходной» очень любимой мною писательницы И.Грековой. Персонажи рассказа, действие которого происходит в «дочеловеческий» период космических исследований, напряженно слушают писк идущих от станции сигналов. И вдруг писк обрывается - станция, как ей и следовало, уткнулась в Луну. Попали!..
Правда, в действительности все эти позитивные и негативные сообщения стекаются далеко не так аккуратно последовательно, как я сейчас описал. Часто их порядок не очень совпадает с истинной последовательностью происходящих событий. Сообщения по наземным каналам связи идут медленнее, чем сменяются этапы спуска космического корабля. Хронология нарушается. Вот, скажем, пеленгаторы, расположенные на черноморских берегах, уже доложили напрямую, непосредственно на космодром, о пропадании сигналов со спускаемого аппарата, а уже после этого вдруг поступает на корню устаревшее сообщение с дежурящих в Атлантике кораблей о том, что, мол, во столько-то часов, столько-то минут и столько-то секунд по московскому времени закончила работу тормозная двигательная установка. Но ничего, все быстро становится на свои места, хронология событий восстанавливается, и делается ясно, что дела идут исправно - по плану.
В десять часов восемнадцать минут по московскому времени (на космодроме в этот час - самое пекло!) Титов благополучно приземляется.
И вот снова мы сидим в той же просторной прохладной (или это она нам после среднеазиатского зноя кажется прохладной?) комнате в домике над Волгой.
Слушаем Титова.
В креслах вокруг большого стола сидят почти все те же люди, которые четыре месяца назад здесь же, в этой комнате, слушали Гагарина. Только космонавты как бы поменялись позициями: Юра сидит чуть ли не точно на том самом месте, где сидел тогда Герман, а Герман - там, где 13 апреля отчитывался Юра, и докладывает.
Сидящий рядом со мной член комиссии вполголоса замечает:
- Сейчас в этой комнате собралось сто процентов космонавтов, имеющихся на земном шаре.
Действительно - сто процентов. Арифметика правильная.
А внизу, на первом этаже, снова ждут журналисты. Сегодня их уже немного больше, чем было в прошлый раз: появилось два-три новых лица.
...Итак, мы слушаем Титова.
Он многое успел за сутки пребывания в космосе.
Меня, естественно, более всего интересует то, что по моей части: ручное управление ориентацией корабля, которое космонавт по заданию опробовал. Титов отзывается о нем хорошо:
- Управлять кораблем легко. Никаких сложностей при выполнении ручной ориентации не почувствовал.
Конечно, сегодня, когда пишутся эти строки, управление космическими кораблями позволяет не только ориентировать их в пространстве, но и с одной орбиты на другую переводить, и друг с другом стыковаться, и на небесные тела сажать. По сравнению с этими, реализуемыми в наши дни, возможностями ручная ориентация «Востоков» выглядит весьма скромно. Недаром еще в то время сказал о ней один инженер:
- Эта наша ориентация - вроде орудийной башни бронепоезда. Поезд идет по рельсам независимо от воли башенного артиллериста. А он может только вертеть свою башню куда хочет, но не повлиять на траекторию ее движения вместе с поездом.
Сравнение показалось мне точным.
И в то же время - неточным!
Ведь, что ни говори, все, что люди умеют сегодня и будут уметь в будущем в области управления космическими летательными аппаратами, все это началось 6 августа 1961 года, когда Герман Титов включил систему ручного управления, взялся за ручку, мягко отклонил ее - и космический корабль послушно вошел в плавное, медленное вращение!
Кстати, о самой дате полета Титова.
Когда мы расселись, чтобы слушать его доклад, мой сосед, бросив взгляд на лежащую на столе свежую газету («Беспримерный космический рейс успешно завершен!»), неожиданно спросил меня:
- Шестое августа... А помнишь, какое событие было шестого августа?
В самом деле, какое? Где-то в подсознании эта дата у меня засела. Без сомнения, что-то существенное в этот день произошло. Но что же именно?.. И вдруг я вспомнил:
- Атомная бомба! Хиросима!..
Да, день в день за шестнадцать лет до полета Титова экипаж полковника американских военно-воздушных сил Тиббита привел свою четырехмоторную «сверхкрепость», названную благозвучным женским именем «Энола Гей», к Хиросиме и сбросил на город атомную бомбу.
Два дня спустя была сброшена вторая атомная бомба - на город Нагасаки.
С этого и пошла пресловутая атомная эра... Атомная эра в науке, в военном деле, в дипломатии, в политике, в конечном счете - во всей жизни людей нашего поколения во всем мире. Иногда дыхание атомной эры делалось таким грозным, ощущалось так остро, что люди ожидали мировой атомной катастрофы буквально с часу на час. Иногда положение виделось не таким безнадежно критическим. Но того, что получило впоследствии название «разрядки напряженности», мы за полтора десятка лет, прошедших между окончанием войны и первым полетом человека в космос, почувствовать не успели.
Неужели и только что начавшаяся космическая эра принесет человечеству нечто в подобном же роде?!
Нет, судя по тому, как она началась, вроде бы не должно так получиться. Хотелось бы верить в разум человечества. Или, на худой конец, хотя бы в присущее всему живому отвращение к самоубийству.
Кроме опробования ручного управления интересной новинкой, о которой тоже рассказал Титов, были сделанные им съемки. Позднее Алексея Леонова назвали первым космическим художником - за сделанные им рисунки на космические темы. Я думаю, кинематографисты и фотографы с не меньшим основанием могли бы принять в свою корпорацию Германа Титова - как первого космического фотокинооператора. Снял он тогда действительно здорово. Особенно сильное впечатление произвели на меня обошедшие вскоре весь мир цветные фотографии дуги (именно: не привычной нам на Земле прямой линии, а дуги!) горизонта, где узкая кайма нежно-голубого цвета отделяла снежно-белый облачный покров Земли от бездонной фиолетово-черной вселенной. С трудом верилось, что привычное нам светлое голубое дневное небо над головой - не более как эта узкая атмосферная полоска... Но я несколько забегаю вперед - в тот день, восьмого августа, эти фотографии, естественно, обработаны и отпечатаны еще не были, и нам оставалось довольствоваться наблюдениями космонавта в его устном изложении.
А излагал он свои впечатления, надо сказать, хорошо. Говорил образно, четко, эмоционально... Заметил многое такое, что как-то сразу приблизило нас всех к живой обстановке на борту летящего в космосе корабля.
Рассказал, например, как открыл тюбик с соком крыжовника:
- Вдруг выскочила капля сока. И повисла у меня перед лицом в воздухе!.. Поймал ее крышечкой...
Или про то, что во время вращения корабля «Луна прошла в иллюминаторе, как в фильме «Веселые ребята». Помните, там еще песенку поют: «Черные стрелки проходят циферблат...»
А про срывающиеся на спуске в верхних слоях атмосферы клочья наружной теплоизоляционной обшивки сказал так:
- Как хлопья снега в новогоднюю ночь...
Рассказал и о вещах, хотя далеко не столь приятных, как все эти милые подробности, но несравненно более существенных. В частности, не умолчал о том, что через некоторое время пребывания в невесомости начал ощущать нарушения в работе вестибулярного аппарата - легкое головокружение и поташнивание. Правда, стоило ему принять исходную собранную позу и зафиксировать неподвижно голову, как эти неприятные явления стали заметно слабее. А после того как космонавт поспал (первый сон человека в космосе!), почти полностью исчезли.
Наблюдавший Германа Титова врач, опытный авиационный медик Евгений Алексеевич Федоров, узнавший вместе со своим коллегой Иваном Ивановичем Бряновым и дублером Титова Николаевым об испытанных космонавтом вестибулярных нарушениях сразу, на месте приземления, от самого Титова, сказал ему:
- Гера, об этом расскажи на комиссии подробно. Это штука очень серьезная.
И Титов рассказал.
Рассказал, не поддавшись естественно возникшей вокруг пего победно ликующей атмосфере, без преувеличения, всемирного масштаба, на фоне которой вряд ли очень уж хотелось ему произносить какое-то «но».Это далеко не такое простое дело - не поддаться атмосфере! Особенно атмосфере парадной. Иногда это бывает даже труднее, чем не поддаться воздействию власти, страха, зависти и других, бесконечное число раз отраженных в литературе и искусстве факторов, мощно влияющих на души человеческие. Гораздо труднее!
Титов - не поддался... Эту его моральную победу над самим собой я склонен расценивать, по крайней мере, не ниже, чем саку готовность сесть в космический корабль и лететь на нем в космос.
Теперь каждому, кто хотя бы в малой степени связан с космическими исследованиями, ясно, что космонавт-2 оказался первым человеком, реально столкнувшимся с одной из наиболее сложных проблем космонавтики. Невозможно переоценить значение этих его наблюдений, проведенных - в соответствии с благородными традициями многих славных естествоиспытателей - над самим собой. Теперь мы все это понимаем. Но то теперь. А в день, когда Титов отчитывался за выполненный полет, раздались было и такие голоса:
- Ну и стоит ли об этом шуметь? Акцентировать внимание!.. Скажите, большое дело: поташнивало его! Голова кружилась! Нежности телячьи... Это, к вашему сведению, и без всякого космоса случается... Да и вообще - вы можете поручиться, что это у Титова не индивидуальное? Может быть, он просто легко укачивается? А вы сразу на весь белый свет раззвоните... Нет, нечего в бочку меда подпускать ложку дегтя. Полет прошел отлично, космонавт чувствовал себя прекрасно - и все!
Но, к чести руководителей нашей космической программы - а они почти все присутствовали при отчете космонавта, - подобная страусовая тактика поддержки у них не получила. К возникшим у Титова вестибулярным явлениям решено было отнестись со всей серьезностью - решено фактически даже без дискуссии.
Единственное, о чем высокий синклит вроде бы па минуту призадумался, - это об «на весь белый свет раззвоните». Может быть, действительно пока не стоит? Не лучше ли подождать подтверждения - или опровержения - в следующих полетах, а уж тогда...
Но, поразмыслив немного, решили и перед лицом «всего белого света» ничего не умалчивать. Мотивов, толкнувших именно на такое решение, я тогда как-то не уловил. Возможно, прослушал. Наверное, были среди этих мотивов и чисто практические: раз уж полеты людей в космос начались, то шила в мешке - если, конечно, таковое в нем имеется - все равно не утаишь. Но были, я уверен в этом, и соображения более, если хотите, принципиального характера: ответственность первопроходцев перед историей!
Так или иначе, и на пресс-конференции, состоявшейся 11 августа в актовом зале Московского университета (такие пресс-конференции после каждого космического полета быстро стали традиционными), и в опубликованном неделей позже в газете «Правда» рассказе «700000 километров в космосе» - о полете корабля «Восток-2», и во всех последующих публикациях, докладах, выступлениях на научных конференциях - повсюду этой проблеме уделялось все то внимание, которого она - последующие полеты это, увы, подтвердили - заслуживала. Как, впрочем, заслуживает и по сей день...
Так случилось, что на пусках кораблей «Восток-3» и «Восток-4», на которых успешно слетали в космос мои недавние слушатели Андриян Григорьевич Николаев и Павел Романович Попович, я присутствовать не смог. Приболел.
Следил за ходом дел по радио и телепередачам. Убедился, что следить вот так, со стороны, не зная ничего о всех сопутствующих очередной работе конкретных трудностях (без которых, конечно, не обойтись), за сложной, связанной с определенным риском деятельностью людей, с которыми занимался, близко познакомился, гораздо тревожнее, чем находясь непосредственно на месте действия, где полная осведомленность не позволяет разгуляться нездоровой фантазии. Это, наверное, общее правило, пригодное для большинства жизненных ситуаций: ничто так эффективно не противостоит нездоровым фантазиям, как полная осведомленность.
Но даже издалека, пользуясь той общей информацией, которую получал из газет, по телевидению и радио, я понял самое существенное: в своем противоборстве со зловредным влиянием невесомости на человеческий организм космическая физиология и космическая медицина не оказались бессильными. Данные, привезенные Титовым, заставили резко усилить тренировки космонавтов, направленные на общее укрепление вестибулярного аппарата, а также разработать специальные правила поведения в космическом полете: меньше менять позу, особенно в период первоначальной адаптации, не вертеть головой, избегать резких движений... И все это дало свои плоды: явлений вестибулярного дискомфорта ни у Николаева, ни у Поповича не наблюдалось.
Так думал я, наблюдая на телеэкране малоподвижные, как бы скованные фигуры космонавта-3 и космонавта-4. Так оно и подтвердилось, когда они, успешно завершив свои полеты, вернулись в Москву... Кстати, в этих полетах был сделан еще один внешне незначительный, но, как оказалось впоследствии, весьма принципиальный новый шаг: освоившись с невесомостью, космонавты отстегнули ремни и «поплавали» в космическом корабле, насколько это позволяли его ограниченные объемы. Сегодня при проведении продолжительных и насыщенных многообразной исследовательской работой космических полетов мы себе и представить не можем, чтобы было иначе.
...В следующий раз я прилетел на космодром только первого июня шестьдесят третьего года.
К полету готовились сразу две ракеты и два космических корабля: «Восток-5» для Валерия Федоровича Быковского и «Восток-6» для Валентины Владимировны Терешковой. Даже в огромном, чуть притененном, как собор, зале монтажно-испытательного корпуса стало непривычно тесновато.
А за его стенами - жара. Такая же, какая была два года назад, когда готовили к пуску «Восток-2». Да еще с некоторым дополнением в виде здоровенного (наверное, не меньше чем метров на пятнадцать - восемнадцать в секунду) ветра. Того самого ветра, о котором Юрий Черниченко в своем очерке «Яровой клин» сказал, что он - «доменно-жаркий». Из-за этого - несущиеся по всему космодрому тучи песка, за которыми после каждого очередного порыва не видно ни горизонта, ни самого неба. Да, климат здесь - не соскучишься!
Но работа идет. Идет, не скажу даже, чтобы лучше, чем перед пуском первых «Востоков», но как-то спокойнее. Если можно так выразиться - безнадрывнее. Даже на всякого рода сюрпризы техники всеобщая реакция менее эмоциональная, чем бывало поначалу.
А без некоторых сюрпризов дело не обошлось. Так, один из кораблей все время норовил развернуться не на солнце, а, наоборот, совершенно невежливо - спиной к нему (если, конечно, допустить, что у космического корабля есть спина). С чего это он так? Разобрались: один из блоков с чувствительными элементами при монтаже установили неверно - на 180 градусов от правильного положения. Переставили зловредный блок как надо - дефект ликвидировали... Потом вышла из строя какая-то лампа. Казалось бы, пустяковое дело - сменить электронную лампу. В радиоприемнике или телевизоре это занимает две-три минуты. В космическом корабле, собственно, процесс замены лампы занимает не больше времени. Но ведь до этой чертовой лампы надо сначала добраться! А значит - что-то разбирать, демонтировать, снова проверять...
Когда все мыслимые «бобы» уже последовательно состоялись и были столь же последовательно ликвидированы, в переполненную чашу терпения участников подготовки этого пуска упала последняя капля! В уже полностью собранный корабль... уронили отвертку! Случай явно криминальный хотя бы потому, что такая возможность предусматривалась заранее, почему и было введено строгое правило: на корабле работать только с пустыми карманами. Обидно, когда преподносит очередной сюрприз сложная и, в общем, еще довольно новая, не до конца познанная техника. Но трижды обидно вот такое - результат чьей-то забывчивости, небрежности, прямого невыполнения правил. На фоне всех ранее преодоленных «бобов» эта несчастная отвертка произвела особенно сильное впечатление. Королев, когда ему доложили о происшедшем, вопреки всеобщим ожиданиям, даже не забушевал, только почти шепотом сказал, что «всех уволит», и вышел из комнаты.
К счастью, дело удалось быстро поправить, без того, чтобы что-то снова разбирать и перебирать: отвертку обнаружили и благополучно выудили магнитом. Пока выуживали, никто из стоявших почтительным полукругом у корабля не дышал - так, по крайней мере, утверждали заслуживающие доверия очевидцы этой операции.
Наконец техника в полном ажуре.
И тут возникло новое дело: «пятна на солнце». Служба солнца доложила, что из-за каких-то непредвиденных (я и не знал, что их можно предвидеть) вспышек поток солнечной радиации резко возрос и, пока он не снизится до нормы, лететь нельзя. На вопрос: «А когда же этот ваш поток кончится?» - ученые мужи только пожимали плечами.
- Вот уж никогда не думал, что пятна на солнце так прямо повлияют на мою жизнь! - заметил профессор Иван Тимофеевич Акулиничев. И добавил в разъяснение: - Конечно, на жизнь - на продолжительность командировки в здешние райские края...
Нетрудно себе представить, что все эти наложившиеся друг на друга задержки не могли не влиять и на настроение космонавта, которому - в отличие от всех прочих участников пуска - предстояло в этом выдающем один сюрприз за другим корабле лететь. Вероятно, какой-то осадок в душе Быковского накапливался. Еще бы: человек собрался, внутренне настроился на большое, рискованное дело, а обстоятельства все держат и держат его в напряженном предстартовом состоянии! И нет им конца, этим зловредным обстоятельствам, - от астрофизических (знаменитые солнечные пятна) до дисциплинарных (не менее знаменитая отвертка)
...День накануне пуска - тринадцатое июня - я провел в Тюра-Таме (на десятой площадке) с «мальчиками». Покупался в желтой Сырдарье, о температуре воды в которой один из купающихся сказал, что, конечно, для супа это было бы холодновато, но для реки - горячо! Позагорал на ее песчаном берегу, немного отдышался от нашей пыльной и жаркой второй площадки.
С Валерием долго разговаривал на всякие житейские, в основном к предстоящему полету отношении не имеющие темы и ненароком задал бестактный вопрос о том, как идут его занятия в академии. Дело в том, что все космонавты Центра - и уже слетавшие в космос, и только закончившие курс подготовки ЦИК и получившие приказом звание «космонавт» - все они стали к тому времени слушателями Военно-воздушной инженерной академии имени Жуковского.
Значение этого обстоятельства выходило далеко за пределы личных биографий нескольких симпатичных и популярных молодых офицеров.
В авиации процесс повышения требований к уровню технической, да и общей (поскольку одна с другой тесно связана) культуры летчика развивался постепенно. Когда-то, в начале века, на заре становления летной профессии, пилот был скорее спортсменом, нежели человеком технической специальности. И, наверное, не случайно среди первых летчиков разных стран было немало известных спортсменов, которые - одни с большим, другие с меньшим успехом - дружно устремились в воздух. Достаточно вспомнить хотя бы велогонщика Уточкина или борца Заикина. Смелость, физическая ловкость, умение в нужный момент «выложиться» - все это у спортсменов было... Но очень скоро этого оказалось недостаточно. Потребовался вкус к технике, умение разбираться в ней, наконец, интуиция, более глубокая, чем чисто спортивная. Потребовался интеллект! И на сцену выходят такие летчики, как Ефимов, Нестеров, Арцеулов и им подобные... Проходят еще годы и десятилетия, неузнаваемо усложняется авиационная техника, самолет начинает уметь многое такое, о чем всего несколькими годами раньше даже мечтать фантазии не хватало (взять для примера хотя бы заход на посадку по приборам в облаках или темной ночью, без видимости горизонта и земли), и вот уже требуется летчикам - сначала на испытательных аэродромах, а затем и в строевых частях - высшее авиационно-техническое образование. Самолетный штурвал берет в свои руки инженер.
Интересная с точки зрения общественной психологии подробность: сама потребность летчика в инженерной квалификации и инженерной культуре возникала с некоторым (и порой немалым) опережением по сравнению с осознанием этой потребности. То, чего, казалось бы, с полной определенностью требовала сама жизнь, сплошь и рядом вынуждено было с кулаками пробиваться сквозь глубоко эшелонированную полосу сознательно и бессознательно воздвигнутых препятствий. Впрочем, вряд ли и этот феномен относится только к проблеме оптимизации профессионального облика летчика.
Так или иначе, сегодня вопрос решен - персона летчика-инженера утвердилась на ведущих ролях в авиации вполне прочно.
Космонавтика прошла этот путь - как бы по уже проторенной дороге - гораздо быстрей. Быстрей - и безболезненней, без сколько-нибудь острых дебатов. Сегодня, когда в космосе на летающих лабораториях проводятся сложнейшие и тончайшие эксперименты в самых разных областях знания, когда космические корабли меняют орбиты, сходятся, стыкуются, маневрируют, места для сомнений в том, какого уровня нужна космонавту квалификация, больше не осталось.
Но и двадцать с лишним лет назад, когда вопрос на первый взгляд не представлялся таким очевидным, уже тогда наиболее дальновидные руководители нашей космической программы (тут нельзя особо не вспомнить добрым словом настойчивость первого начальника ЦПК Е.Карпова) четко сориентировали космонавтов: «Учитесь!»
И космонавты пошли, как говорится, без отрыва от основной работы, в академию. Нелегко давалось им это «без отрыва»! Не помню уж сейчас, по какому делу заехал я как-то вечером домой к Николаеву. Чувствовал себя немного неловко: время довольно позднее, отдыхает, наверное, человек, а я к нему врываюсь. Но то, что я увидел, к отдыху никакого отношения не имело. Хозяин дома сидел за чертежной доской и замороченно строил какие-то эпюры. До обещанной известной пословицей сладости плодов знания дело еще явно не дошло, но в том, что корень учения горек, Андриян убеждался в полной мере. Не легче, наверное, было и Гагарину, и Титову, и Поповичу, и Быковскому, и всем их коллегам. Тем больше, конечно, им чести, что они это дело одолели: окончили академию с отличием. А Титов - так даже две академии: Военно-воздушную инженерную имени Жуковского и Генерального штаба, обе - с золотыми медалями.
Но в тот день на космодроме, когда я задал свой - повторяю, бестактный - вопрос о ходе его академических дел, Валерий, махнув рукой, сказал, что дела эти идут далеко не блестяще. Никак не удается дожать первый курс. Приходится очень много пропускать: тем, кто уже слетал в космос, из-за «представительства», а тем, кто готовится к ближайшим полетам, естественно, из-за самой этой, занимающей бездну времени и сил подготовки. Лучше всего, добавил не без зависти Быковский, ребятам, которые в подготовку к конкретному полету еще не вписались, в этом смысле у них все впереди. Вот и учатся пока спокойно в академии. Многие уже на втором курсе.
Услышав это, я не смог не подумать о том, как охотно любой из «спокойно учащихся на втором курсе» будущих космонавтов поменялся бы местом с первокурсником Быковским. Но он говорил совершенно искренне. Наверное, это заложено в психологии нормального, активного, деятельного человека: видеть, прежде всего, не то, что удалось, а то, что по тем или иным причинам не получается.
Наш сильно академический разговор прервал подошедший дублер Валерия - Борис Волынов. Он пошутил, рассказал что-то забавное... Кажется, они дружат. Дружба, невзирая на близкие отблески космической славы. Это, в общем-то, достаточно частное обстоятельство (ну, подумаешь, важное дело: дружат между собой два товарища по работе или не дружат!) как-то отметилось в моем сознании, наверное, по контрасту с услышанной незадолго до того историей о том, как один известный, более того - знаменитый человек не захотел сказать доброе слово о вышедшей хорошей книге только потому, что его не менее знаменитый коллега написал к ней предисловие. Еще один вариант испытания славой - испытание славой товарища.
Вслед за Волыновым в садик, где мы сидели, тогда еще довольно чахлый (сейчас он хорошо разросся), явился новый посетитель - девочка лет двенадцати. Вопрос: «Ты как сюда просочилась?» - она дипломатично пропустила мимо ушей, но на следующий вопрос: «Что тебе тут нужно?» - ответила вполне четко: «Дядю Гагарина или дядю Титова. Надписать книжку». Ей сказали (как оно и было на самом деле), что Гагарин отдыхает после обеда, а Титов ушел на реку, и в порядке компенсации предложили:
- Хочешь, тебе вот этот дядя надпишет? - показав на Валеру Быковского, сидящего в одних, как говорят на флоте, далеко не первого срока синих тренировочных брюках на ступеньках крыльца.
Но предложенный вариант охотница за автографами решительно отвергла: ей был нужен не всякий дядя, а космонавт; если не Гагарин или Титов, то, пожалуйста, Николаев или Попович. А собирать подписи каждого встречного - книжек не напасешься. Так и осталась она без автографа Валерия Быковского с датой 13 июля 1963 года - автографа, который назавтра стал бы уникальным. Мораль: коллекционер должен помимо всех прочих качеств обладать также и предусмотрительностью.
Вечером, когда жара немного спала (в летние месяцы старожилы космодрома комментируют это так: «Похолодало. Всего тридцать девять»), автобус повез Быковского, Волынова, руководителей их подготовки, врачей на вашу рабочую площадку. Приехали, остановились у домика космонавтов. Валерий и Борис вошли в него. Выйдут теперь уже только, чтобы одеваться для старта, завтра рано утром.
Это завтра началось с того, что, как всегда, собралась - непосредственно на стартовой площадке - Госкомиссия, чтобы дать «добро» на предстоящий пуск. Собралась на этот раз уже не в землянке - «банкобусе», а - очередной шаг на пути прогресса! - в специально построенном домике с залом, который был бы вполне на месте в хорошем клубе завода средней величины. Но - такова уж сила традиций - и этот удобный, даже, я сказал бы, уютный зал, будучи введен в эксплуатацию, незамедлительно получил неофициальное, но оттого еще прочнее к нему приставшее наименование «банкобус». Вообще надо сказать, терминология на космодроме действовала - на зависть многим другим отраслям науки и техники, где она все никак не может устояться, - весьма стабильно. Каждая вещь, каждое помещение имело свое строго соблюдаемое, единое и всем понятное наименование. Едва ли не единственным исключением оказалось помещение в бункере, вплотную примыкавшее к пультовой. Его называли иногда «комнатой членов Госкомиссии», а иногда - «гостевой», по-видимому в зависимости от того, как расценивал говоривший роль членов Госкомиссии в обеспечении очередного пуска.
Итак, мы собрались в новом «банкобусе».
За минуту до назначенного времени начала заседания вошли руководители пуска и члены Госкомиссии. Один из них перездоровался со всеми присутствующими (а их набралось добрых несколько десятков человек) за руку. Почему-то подобный демократизм вызвал у некоторых участников совещания удивление: зачем, мол, это ему понадобилось? Но у меня, да и у большинства присутствующих создалось впечатление, что таким способом вошедший хотел подчеркнуть свое уважение ко всем - не только к руководящим, но именно ко всем - участникам уникальной работы по пускам пилотируемых космических летательных аппаратов.
Немного спустя, когда Быковский будет уже в космосе, Титов скажет: «Ему на долю выпало все, что по законам вероятности должно было бы распределиться на пятерых». В день старта - после того как космонавт занял свое рабочее место и провел в нем законные, предусмотренные программой два часа - был объявлен перенос на полчаса, потом еще на час, потом еще... Итого он провел из-за неожиданно возникшей и не сразу раскушенной неполадки пять (пять!) напряженных предстартовых часов, каждую минуту не имея уверенности, что очередная задержка будет последней и что вообще пуск не будет отменен (или отложен, что, в сущности, почти одно и то же). Перенес эту, ни в какие нормы не укладывающуюся нагрузку Валерий железно!
На связи с космонавтом сидел Гагарин. Все время развлекал его как только мог. Потчевал музыкой («У нас как в хорошем ресторане: заказывай, чего тебе сыграть»). Сначала говорил небрежным тоном:
- Маленькая задержка.
Потом, когда «маленькие задержки» стали оборачиваться уже не минутами, а часами:
- Потерпи немного еще.
Пытался смешить:
- Тебе хорошо лежать! А мы тут бегаем...
И только перед самым стартом, когда уже пошла кабель-мачта, как-то очень тепло, сердечно и в то же время значительно сказал:
- Гордимся твоей выдержкой!
Да, психологию человеческую Гагарин понимал - недаром выступил через несколько лет вместе с доктором В.И.Лебедевым как соавтор книги «Психология и космос». А, кроме того, наверное, хорошо помнил, как за ним самим только со второй попытки закрыли входной люк космического корабля.
Со временем эта традиция укрепилась - и у нас, и в Америке. Каждый очередной космонавт, переговариваясь по радио, слышал не абстрактную Землю вообще, а хорошо знакомый дружеский голос своего, как правило, уже побывавшего в космосе коллеги. Слышал его компетентный совет, хорошо отобранную («Именно то, что нужно») информацию, иногда просто шутку - ото тоже шло на пользу делу. Когда летом 75 года проводился совместный советско-американский ЭПАС (экспериментальный полет «Аполлон-Союз»), я узнал, что в американском Центре управления полетом в городе Хьюстоне постоянно дежурили астронавты для связи с экипажем «Аполлона», и назывались они, как мне кажется, очень выразительно и точно: экипаж поддержки.
Особую роль такие экипажи сыграли позднее, когда пошли длительные космические экспедиции - начиная с 18-суточного полета А.Николаева и В.Севастьянова а, далее, многомесячные, вплоть до полета В.Г.Титова и М.X.Манарова, длившегося целый год!
Правда, не всегда и не у всех, особенно поначалу, это дело встретило полное понимание. В своей книге «Век космоса» Владимир Губарев рассказал, как однажды в ЦУПе решили «психологически поддержать» давно работающий в космосе и несколько подуставший экипаж, для чего затеяли провести с ним шахматную партию. Из Москвы последовал недовольный звонок: «Что, экипажу нечего делать в космосе?»
Но полезное дело не заглохло и даже получило дальнейшее развитие. Экипажи поддержки стали, если можно так выразиться, сборными: в них кроме дублеров летающего экипажа и других их коллег входили и семьи, и артисты (на А.Райкина и Ю.Никулина из космоса был дан прямой заказ), и писатели, и журналисты. Словом, целая команда, дающая космонавтам ощущение прочной связи со всем, что им близко и привычно.
На старте «Востока-5» роль такой команды с успехом выполнял Гагарин.
А дальше все - сам старт, последовательная отработка всех трех ступеней ракеты и выход корабля на орбиту - прошло отлично. Или, как более по-деловому выразился не любивший внешних проявлений эмоций руководитель стартовой команды, «без замечаний».
Среди многих сотен работающих на космодроме людей космонавты не то чтобы прямо бросались в глаза, но как-то никогда не терялись. Появление в пределах видимости каждого из них обязательно отмечалось любым работающим, как бы занят он ни был.
Но особенно привлекали взоры окружающих милые девушки - кандидаты на полет в космос: Валентина Терешкова, Ирина Соловьева, Валентина Пономарева, Жанна Ёркина, Татьяна Кузнецова. Правда, чтобы быть вполне точным, следует заметить, что эти девушки - независимо от их космических перспектив - выглядели вполне симпатично. Однако каждый понимал, что вообще-то милых, симпатичных, скромно и в то же время достойно держащихся девушек на белом свете достаточно много. А вот чтобы они к тому же еще и готовились к полету в космос - в этом был, как выразились бы специалисты патентного дела, бесспорный элемент новизны.
При подготовке проекта «Сообщения ТАСС» вновь возникли дебаты по проблеме терминологического характера (один из участников этих дебатов заметил, что в них проявляется действие известного закона Паркинсона: размах и накал любого спора обратно пропорционален значимости предмета обсуждения, ибо чем указанная значимость меньше, тем шире круг людей, которые в данном вопросе разбираются или полагают, что разбираются). Итак, как же все-таки называть женщину, полетевшую к космос?.. Просто космонавт? Но где же тогда отражение того немаловажного обстоятельства, что летит женщина?.. Космонавтка? В общем, наверное, можно. Говорим же мы: парашютистка, машинистка, трактористка. Но хотелось бы чего-то более торжественного... Космонавтам? Совсем плохо! Похоже на казначейшу или докторшу (да и что такое докторша: жена доктора или доктор женского пола?)... В конце концов решили: женщина-космонавт.
Женщина в космосе!.. Естественно, мысли об этом вызвали у меня прямые ассоциации с проблемой «женщина в авиации». В довоенные времена девушек принимали не только в аэроклубы, но и в летные училища (тогда они назывались школами), готовившие профессиональных летчиков. Противники равноправия в этой области указывали - наверное, не без оснований, - что процент выхода полноценных пилотов из учеников-летчиков женского пола был существенно ниже обычного и что продолжительность последующей профессиональной деятельности - летный век - летчицы в среднем короче, чем у мужчины. Поэтому в наше время женщинам путь в летные училища закрыт.
А жаль! Я не говорю уж о том, что в историю нашей авиации прочно вошли имена таких летчиков (не хочется называть их летчицами), как Герои Советского Союза В.С.Гризодубова, П.Д.Осипенко, К.Я.Фомичева, Н.Ф.Кравцова, М.П.Чечнева и многие другие, как летчики-испытатели О.Н.Ямщикова (первая у нас женщина, освоившая пилотирование реактивных истребителей, когда они представляли собой еще довольно острую новинку авиационной техники), Н.И.Русакова (удостоенная почетного звания заслуженного летчика-испытателя СССР), М.Л.Попович, Г.В.Расторгуева, как пилоты спортивной авиации, заслуженные мастера спорта и мастера спорта международного класса М.К.Раценская, О.В.Клепикова, М.И.Африканова, Р.М.Шихина, Г.Г.Корчуганова - всех не назовёшь!.. Особое место в этом ряду занимает, конечно, С.Е.Савицкая - сначала парашютистка (и не просто парашютистка, а мировой рекордсмен по этому виду спорта), а затем летчик-спортсмен (и снова - чемпион мира по высшему пилотажу), потом авиационный инженер, профессиональный летчик-испытатель и, наконец, космонавт - участник уже двух (пока двух!) космических полетов, в ходе которых она активно работала, выполнила плотно насыщенные программы научных исследований, вплоть до такой, не на долю всех мужчин-космонавтов доставшейся операции, как выход в открытый космос! Комментируя в беседе с журналистом А.Лепиховым первый полет Савицкой, Георгий Береговой заметил, что «если первая женщина-космонавт была конечно же «испытуемым объектом», то сегодня положение изменилось коренным образом». Впрочем, за 20 с лишним лег космических полетов характер деятельности всех космонавтов - и женщин, и мужчин - вообще изменился до неузнаваемости.
Вернемся, однако, к проблеме «женщина за штурвалом».
Я понимаю, конечно, что отдельные «звезды» - пусть даже первой величины - не могут отменить упомянутую выше неблагоприятную для женщины за штурвалом статистику. Но есть виды летной работы, в которых, по моему убеждению, женщина не только не слабее, но порой даже сильнее мужчины. Вспоминая милых девушек, инструкторов ленинградского аэроклуба, в котором я много (ох как много!) лет назад учился летать, - Веронику Стручко, Лену Коротееву, Женю Рачко, Нину Корытову, уже упоминавшуюся Олю Ямщикову, - я не мог не прийти к выводу, что в роли инструктора, особенно инструктора первоначального обучения, женщина весьма и весьма на месте. Почему? Да, наверное, по причине, близкой к той, по которой я нe знаю мужчин-воспитателей в дошкольных детских учреждениях. Видимо, для того, чтобы помочь человеку сделать первые шаги в небе, нужно примерно то же, что и для того, чтобы помочь ему сделать первые шаги по земле. Или, во всяком случае, в том числе и кроме всего прочего - то же.
И еще одно. Общеизвестно, что женское общество действует на мужчин облагораживающе (как, впрочем, и мужское на женщин). Наличие в довоенных аэроклубах девушек-учлетов помогало установлению хорошей, дружеской атмосферы, в чем-то подтягивало, к чему-то обязывало. Тоже не последнее дело!
Нет, я не ожидаю, что моя высказанная сейчас личная точка зрения изменит правила приема в летные училища. Кстати, я к этому и не призываю: против статистики не пойдешь! Но, может быть, стоит все-таки пустить девушек в аэроклубы?.. Раз уж их и в космос пустили...
...До старта корабля «Восток-6» оставались немногие минуты.
Площадка под ракетой пустеет.
В автобусе, доставившем космонавта к месту старта, Борис Волынов не дает покоя сидящей еще в полном космическом облачении дублеру Терешковой - Ирине Бояновне Соловьевой. Вертит ее кресло, щелкает пальцами по шлему, делает вид, что вот-вот ущипнет ее (хотя пытаться сделать это сквозь скафандр - безнадежно) за бочок... Что это - развязность? Вольность поведения?.. Нет, это проявление истинного высокого товарищества! Всего два дня назад он побывал в той же нелегкой дублерской шкуре (точнее, в том же нелегком дублерском скафандре). И отлично понимает, каково сейчас Ирине. А потому и старается, как только может, отвлечь ее, развеселить, успокоить... Сколько раз жизнь учила меня тому, что душевная тонкость существует далеко не всегда в изящной упаковке, - и вот, пожалуйста, еще одно тому подтверждение.
Читателя может удивить, что я в этой книжке не раз возвращаюсь к проблеме космического дублера. Но о них почему-то написано очень мало. А ведь положение дублера - весьма своеобразное. Его стремление в космос подвергается нелегкому испытанию: вроде бы подразнили - и отставили. Да и вся эта процедура - долгие месяцы подготовки, специальный режим в течение многих дней, круглосуточный врачебный контроль, представление на Госкомиссии, всеобщие поздравления, а в день старта надевание космических доспехов, выход к автобусу, подъезд к подножию ракеты - все это выглядит вполне респектабельно и даже торжественно при том обязательном условии, что завершается полетом в космос. Ну, а если завершается раздеванием и возвращением домой, то выглядит не скажу - издевательски, но как-то двусмысленно. Правда, во время полетов кораблей «Восток» сложилась весьма утешительная для дублера традиция: следующая очередь его! Но как раз на пусках «Востока-5» и «Востока-6» эта традиция поломалась. Волынову пришлось еще раз побывать в положении дублера, когда летал первый «Восход». Еще крепче досталось американскому астронавту Венсу Бранду - он был дублером пять раз! Причем в последний раз, когда было уже окончательно решено, что он летит на «Скайлэбе», он заболел краснухой. Детской болезнью! Вот уж действительно, если не везет, так не везет...
А дублеры Терешковой так в космосе и не побывали - космические полеты женщин получили, как известно, продолжение лишь 19 лет спустя, когда полетела на «Союзе Т-7» Светлана Савицкая.
Думали об этом и за океаном: в 1975 году после завершения программы «Союз-Аполлон» директор американского Центра пилотируемых полетов доктор Крафт, говоря о перспективах коллектива астронавтов, заметил: «Следует подумать и о привлечении в отряд женщин». И действительно, прошло несколько лет, и американки Салли Райд и Джудит Резник, слетав на кораблях серии «Шаттл», стали третьей и четвертой женщинами-космонавтами в мире.
...А чтобы закончить разговор о моральных и психологических проблемах дублерства, скажу одно: великого уважения заслуживает этот внешне невидный, душевно очень нелегкий, но крайне важный для обеспечения надежности космических исследований труд - труд дублера!
Ракета, гремя и сверкая бело-огненным хвостом, уходит в зенит.
Потом на космодроме говорили:
- Все-таки галантна наша космическая техника! Проявила полную любезность по отношению к даме. Просто не упомнить такого гладкого, без сучка и задоринки пуска. Даже готовность ни разу не сдвигали!
Действительно, пуск «Востока-6» - последнего корабля этой славной, первой в истории космонавтики серии - прошел отлично. Наверное, Быковский «выбрал на себя» все вероятности каких-либо неполадок на много пусков вперед!
...Снова в комнате дежурной оперативной группы управления полетом на столе лежит карта, - правда, уже не оказавшаяся случайно под рукой школьная, как было, когда летал Гагарин, а нормальная, деловая штурманская карта. И так же прочерчены на ней синусоиды очередного витка. А вместо резинки - флажки на изящных крестовниках-подставочках. Два флажка - по количеству находящихся в космосе кораблей: розовый и голубой. Космические корабли теперь можно различать по тому же признаку, по которому различают детей в колясках на бульваре - по цвету одеял: розовых у девочек и голубых у мальчиков...
Трое суток откручивали «Восток-5» и «Восток-6» витки вокруг земного шара одновременно и приземлились почти сразу, один за другим, девятнадцатого июня.
Пятисуточный полет Быковского оказался для своего времени рекордным по продолжительности.
Конечно, в наши дни, когда продолжительность экспедиций на космических орбитальных станциях дошла до целого года, пятью проведенными в космосе сутками никого особенно не удивишь.
Как не удивишь и, скажем, получасовым («Почему так долго?») перелетом через Ла-Манш. Или подъемом на высоту в девятнадцать («Всего-то?») километров... Но в 1909 году, когда впервые перелетел Ла-Манш на моноплане собственной конструкции один из пионеров мировой авиации французский летчик и конструктор Луи Блерио, или в 1933 году, когда советские стратонавты (не по аналогии ли с этим словом возникло впоследствии и слово «космонавт»?) Г.А.Прокофьев, К.Д.Годунов и Э.К.Бирнбаум на стратостате «СССР-1» достигли рекордной по тому времени девятнадцатикилометровой высоты, тогда эти достижения были этапными. Они как бы закрывали одну главу истории авиации и воздухоплавания и открывали следующую.
Мне всегда немного грустно наблюдать, как тускнеют в восприятии людей былые достижения. Особенно в этом отношении не везет достижениям, связанным с техникой. Великое или даже просто очень хорошее произведение писателя, композитора, художника не стареет (или, может быть, правильнее было бы сказать: почти не стареет - это с учетом колебаний общественных вкусов). «Война и мир» остается «Войной и миом», Сикстинская мадонна - Сикстинской мадонной, Шестая симфония - Шестой симфонией...
А прогресс техники настолько стремителен, что восхищавшее наших дедов электрическое освещение («Это надо же: никаких газовых рожков, просто щелкнул выключателем - и светло как днем!») или казавшееся чудом нашим отцам радио («Без проводов? Через пустоту?») воспринимается сегодня нами как сама собой разумеющаяся подробность быта. Да что там - электричество или радио! Многие ли из нас помнят, что телевидение, без которого современный человек настолько не представляет себе жизни, что начинает им даже несколько тяготиться (или, по крайней мере, следуя хорошему тону, делать вид, что тяготится), что это самое телевидение вышло из стадии экспериментов и широко вошло в быт человеческий только после войны! (Хотя в одном сильно приключенческом романе мне пришлось читать, как некая акула международного шпионажа предвоенных лет вынашивала свои очередные коварные планы, рассеянно поглядывая на экран телевизора.) Да и, если можно так выразиться, внутри самого телевидения чудеса продолжались: давно ли мы поражались прямой телепередаче церемонии похорон президента США Джона Кеннеди. Видеть в ту же секунду происходящее на другой стороне земного шара - поразительно! Но прошло несколько быстро промелькнувших лет, и нам кажется нормой (хотя, конечно, довольно интересной нормой) прямая передача из любой точки нашей планеты какого-либо важного события - от футбольного матча до возвращения на Землю космического корабля.
А ведь все это - и многое другое в подобном роде - трудно назвать иначе как великими свершениями! Великими свершениями научного и технического творчества!
Мы сейчас много (иногда мне кажется, что даже слишком много) говорим об НТР - научно-технической революции, о том, что она дает людям, и о том, чего, в свою очередь, требует от людей. Так вот, среди этого «чего требует», я думаю, не на последнем месте должно бы фигурировать умение восхититься тем, что сегодня привычно, но еще вчера было чудесно. Умение сохранить в себе ощущение этой чудесности, умение оценить его, сравнивая не с тем, что есть сегодня, а с тем, что было до него... Все это нужно, прежде всего, не для фиксации чьих-то заслуг и воздаяния кому-то соответствующих почестей, а для самого человека эпохи НТР. Для его собственного нравственного облика, уровень которого, наверное, не менее важен для общества, чем все окружающие этого человека машины: от электронно-вычислительных до стиральных... Потому что иначе неизбежно возник бы вопрос: для чего и для кого они все?..
Закончить разговор об этом я хотел бы небольшим, но, мне представляется, очень показательным примером.
18 июня 1975 года - в тот самый день, в который тридцать восемь лет назад В.П.Чкалов, Г.Ф.Байдуков и А.В.Беляков отправились на одномоторном самолете АНТ-25 в беспосадочный перелет из Москвы через Северный полюс в США, - по тому же чкаловскому маршруту вылетел четырехдвигательный реактивный Ил-62м, пилотируемый экипажем во главе с известным гражданским летчиком заслуженным пилотом СССР, Героем Социалистического Труда А.К.Витковским. Среди пассажиров были участники того, первого, ставшего достоянием истории перелета - Герои Советского Союза Георгий Филиппович Байдуков и Александр Васильевич Беляков, а также сын Валерия Павловича Чкалова - И.В.Чкалов. Они летели, чтобы принять участие в открытии монумента в честь первого беспосадочного перелета из СССР в Америку.
Маршрут протяженностью около девяти с половиной тысяч километров мощный Ил-62м преодолел без малого за одиннадцать часов - почти в 6 раз быстрее, чем тридцатью восьмью годами раньше АНТ-25. Преодолел спокойно, без каких-либо драматических ситуаций, вроде обледенений, опасно сильной болтанки, перерывов связи. Экипаж Ил-шестьдесят второго показал свою высокую квалификацию и умение пользоваться всей сложной техникой, из которой состоит современный самолет, но никак не считал, что совершил в ходе этого рейса что-то героическое. Это был не подвиг. Это была просто хорошая работа.
Естественно, что такой мемориальный перелет широко освещался нашей, да и мировой прессой, радиовещанием, телевидением. О нем много говорили люди между собой.
И вот в ходе подобных «междусобойных» обсуждений один из моих собеседников высказался так:
- Ну и нечего было тогда, тридцать восемь лет назад, лезть из кожи вон, чтобы на тогдашней технике продираться сквозь все эти циклоны и обледенения через полюс в Америку! Только зря рисковать... Вот подождали бы, пока появятся такие самолеты, как этот ваш Ил-62, и летели бы себе спокойно, без забот и тревог.
И невдомек было моему собеседнику, что этим «пока появятся» он изобличал свое явно не очень глубокое понимание взаимной связи событий.
Без таких самолетов, как АНТ-25, не появились бы такие самолеты, как Ил-62м! Вот в чем дело-то!..
Сегодня космический корабль «Восток» кажется нам и тесноватым, и бедновато оснащенным автоматикой, и маловато что умеющим. Всякие там переходы с орбиты на орбиту, сближения и стыковки с другими космическими аппаратами, не говоря уже о выполнении сложных экспериментов в интересах самых разных, в том числе весьма «земных» отраслей науки, - все это ему было не по плечу.
Но он был первым!
На «Востоке» впервые попал человек в космос. На «Востоке» впервые столкнулся со специфическими особенностями космического полета - и хотя бы в первом приближении разобрался в них. На «Востоке» отладил сложную систему наблюдения, связи и управления заатмосферными полетами. Наконец, на «Востоке» же сформировал, укрепил, сцементировал драгоценные кадры космических конструкторов, исследователей, методистов, без которых невозможно было бы и говорить о каком-либо дальнейшем продвижении в этом большом деле.
С каждым годом пополняются музеи космонавтики новыми, все более совершенными экспонатами. Никто из нас не может сегодня хоть сколько-нибудь надежно представить себе облик подобных экспонатов, которыми эти музеи обогатятся через двадцать, пятьдесят, сто лет... Но одно бесспорно: какие бы чудеса науки и техники ни завершали этот ряд, всегда в начале его будет стоять космический корабль «Восток» начала шестидесятых годов двадцатого века - первый пилотируемый космический корабль в истории человечества!
И всегда люди будут низко кланяться этому кораблю. И тем, кто его создал. И тем, кто на нем летал.
Спасибо тебе, «Восток»!