Научная и философская доктрина множественности мiров, невзирая на древность ея въ области человѣческой мысли могла принять свойственный ей характеръ и установиться на прочныхъ основахъ только въ нашъ вѣкъ научнаго анализа и позитивной аргументацiи. Мы не имѣемъ въ виду начертанiе исторiи доктрины этой, такъ какъ съ позитивной точки зрѣнiя, подобная исторiя немыслима. Только идея множественности мiров можетъ считать за собою прошедшее — и притомъ — славное прошедшее въ исторiи всѣхъ переворотовъ, среди которыхъ подвигался духъ человѣка въ эпоху своего младенчества. Вокругъ этой исполненной жизни идеи, подобно могучему дереву высящейся на почвѣ прошедшихъ вѣковъ, разрослись произведенiя воображенiя, во многихъ отношенияхъ достойныя изученiя. Сдѣлать имъ обзоръ — это почти равносильно странствованiю по тому полу-ученому мiру, подъ наружною оболочкою котораго, по временамъ причудливо оттѣненною, таится несомнѣнно не одно полезное указанiе.

Мы сказали, что ученiе наше могло утвердиться только въ девятнадцатомъ столѣтiи и, по замѣчанiю бóльшей части крiтиковъ, для этого было необходимо содѣйствiе и помощь всѣхъ наукъ. Как ни важна здѣсь астрономическая сторона вопроса, но одной астрономiи не возвести-бы зданiе нашего ученiя: ей предназначалось положить прочныя ему основы, предоставивъ другимъ наукамъ продолжить начатое ею дѣло. Физика извѣстной сферы, физiологiя ея существъ, бiологiя — однимъ словомъ, всѣ отрасли знанiя, извѣстные подъ общимъ названiемъ естествѣдѣнiя, должны были, насколько это относится къ каждой изъ нихъ, положить основы сооруженiю, по указанiямъ философiи природы, возвести зданiе во всемъ его объемѣ. Таковъ единогласный судъ на счетъ условiй, при которыхъ могло установиться ученiе о множественности мiровъ. Считаемъ однакожъ приличнымъ не приводить здѣсь мнѣнiя прессы относительно нашей доктрины.

Въ нижеприведенныхъ картинахъ разоблачится исторiя идей и людей, предшествовавшихъ этой доктринѣ. Если убѣжденiя наши уста­новились только въ силу успѣховъ науки, тѣмъ не менѣе они были предугаданы, указаны и подготовлены прошедшими вѣками. Въ ихъ пользу возникали извѣстныя стремленiя, ими были внушены извѣстныя теорiи и произведенiя духа человѣческаго, болѣе или менѣе прочныя, на различныхъ основанiяхъ разъясняли ихъ идею. Положительная наука не всегда порождала стремленiя эти: очень часто, особенно въ первые вѣка, они возникали вслѣдствiе наклонности къ чудесному, таящейся въ глубинѣ всякой человѣческой души, тѣмъ не менѣе всегда исходили они изъ характеристическихъ началъ, интересныхъ для каждаго наблюдателя. Картина ихъ представитъ, въ многоразличныхъ проявленiяхъ, дивную силу духа человѣческаго, который, при очень незначительныхъ средствахъ совершаетъ самыя смѣлыя дѣла и въ силу самой природы дѣлъ этихъ и ихъ мѣстнаго колори­та, всегда указываетъ историку на степень величiя своего въ различныя, проходимыя имъ эпохи.

Много написано книгъ по поводу идеи множественности мiровъ и монографiя ихъ гораздо богаче и сложнѣе, чѣмъ кажется это при первомъ взглядѣ. Но многiя изъ нихъ, подобныя блестящимъ узорамъ, недолго продержались на небѣ мысли на своихъ немощных крыльяхъ (какъ случается это съ бóльшею частью слабыхъ произведенiй), и одна за другою, покрытая пылью, попадали на землю. Только нѣсколько именъ перешло въ потомство, именъ людей, понявшихъ все величiе мысли, зародышъ которой таился въ словахъ: множе­ственность мiровъ. Остальныя были преданы забвенiю, но если порою они всплывали на поверхность океана вѣковъ, то развѣ въ силу вѣчныхъ прилива и отлива, поперемѣнно то покрывающихъ, то обнажающихъ неизвѣстныя страны.

Если-бы въ извѣстныя эпохи нашъ перечень переполнялся произ­ведениями слабыми, но все-же достойными упоминанiя, то мы сгруппируемъ ихъ вокругъ главной идеи, къ которой они относятся и по­стараемся, не нарушая единства предмета, не отвлекать безполезно вниманiе читателей нашихъ.

Произведенiя, которыя мы намѣрены представить здѣсь, могутъ быть разделены на три категорiи.

Имена людей ученыхъ, философовъ и мыслителей, изучавшихъ вопросъ въ его дѣйствительномъ видѣ и сдѣлавшихъ его предметомъ серьезный и глубоко-обдуманныхъ занятiй, должны быть начертаны на фронтонѣ вашего храма. Они составляют нашу первую, теоре­тическую категорию. Затѣмъ слѣдуютъ романисты, поэты и писатели съ пылкимъ воображенiемъ, смотрѣвшiе на предметъ съ точки зрѣнiя картинности или занимательности и которые, не заботясь ни о прочности, ни о несостоятельности положенiй своихъ, давали полную свободу своей мысли. Предъ судомъ науки они стоятъ ниже писателей первой категорiи, но, во всякомъ случаѣ, заслуживаютъ второе мѣсто, такъ какъ не безплодный интересъ, который они сообщили произведенiямъ своимъ, даетъ имъ право быть хорошо принятыми съ нашей стороны. Третью категорию составляютъ наконецъ писатели, для которыхъ идея множественности мiровъ была только предлогомъ или сценою для сатиры или комедiи.

Несмотря на существенное различiе этихъ столь рѣзко охарактеризованныхъ категорiй, трудно провести пограничныя черты между упомянутыми авторами. Книги, о которыхъ мы станемъ говорить, рядами слѣдуютъ одна за другою и такъ плотно сливаются въ последовательныя звенья, что существующiе между ними промежутки становятся неуловимыми для глаза. Если-бы каждую изъ этихъ категорiй обозначить рѣзкимъ цвѣтомъ, то находящiеся между ними промежутки выполнялись-бы неуловимыми оттѣнками, сливающими цѣлое въ одинъ длинный, безразличный рядъ. Такой-то авторъ, напримѣръ, несомненно принадлежитъ къ первой категорiи, другой — ­ко второй, третiй — къ третьей; но такой-то писатель относится разомъ къ первымъ двумъ категорiямъ, тотъ - къ двумъ послѣднимъ, а этотъ — къ категорiи промежуточной. Приведемъ несколько примѣровъ. Cosmotheoros Гюйгенса, Dell'Infinito Universo Джордано Бруно, More Worlds than one нашего современника, Брюстера, принадлежатъ къ первой категорiи; Les Mondes Фонтенеля, Somnium Кеплера, нѣсколько приближаются къ первой, а Небесныя Мiры Сведенборга — еще больше, хотя въ родѣ дiаметрально проти­воположномъ. Etats et Empires du Soleil et de la Lune Сирано де Бержерака, l'Homme dans la Lune Годвина, вполнѣ выражаютъ эту категорiю; Les aventures de Hans Pfaal montant vers la Lune, d'Edgard Poё — относятся къ третьей категорiи, въ которой вообще встрѣчастся множество фантастическихъ путешествiй, начиная со странствованiй Лукiана до циническихъ Hommes volans, приписуемыхъ Ретифъ де-ля-Бретонну.

Повидимому, въ нашъ перечень не слѣдовало-бы заносить романистовъ двухъ послѣднихъ категорiй или, по меньшей мѣрѣ, третьей категорiи. Назначая имъ очень второстепенное мѣсто, намъ казалось, что было-бы полезно и вмѣстѣ съ тѣмъ интересно указать на тѣ изъ ихъ мыслей, которыя, болѣе или менѣе непосредственнымъ образомъ, приходятъ въ соприкосновенiе съ нашимъ предметомъ. На удаленнѣйшихъ нивахъ воображенiя, подбирающiй колосья все-таки можетъ найти нѣсколько колосковъ, достойныхъ его снопа. А нашъ перечень — это действительно снопъ и мы хотимъ, чтобы въ немъ блестѣло какъ можно больше цвѣтовъ, хоть нѣсколько скрашивающихъ путь къ доктринѣ, слишкомъ серьезной для нѣкоторыхъ изъ сыновъ веселой Францiи.

Къ тому-жъ, духъ человѣческiй — это не лукъ, который всегда можетъ быть натянуть съ одною и тою-же силою и, если хотите, на произведенiя нашихъ фривольныхъ авторовъ можно смотреть, какъ на мѣста отдохновенiя, где путникъ забываетъ тягости слишкомъ напряженного созерцанiя.

Во всякомъ случаѣ нельзя ожидать, чтобы мы упустили изъ вида главный предметъ настоящихъ занятiй нашихъ.

Авторовъ нашихъ можно бы распредѣлить въ указанномъ по­рядкѣ: на первомъ планѣ помѣстить, напримѣръ, тѣхъ изъ нихъ, ко­торые обладаютъ высшими философскими достоинствами, установивъ такимъ образомъ умаляющуюся прогрессiю до писателей, относящихся къ области чистаго вымысла. Этотъ способъ классификации не лишенъ единства, а представляемая имъ градацiя теней въ цѣломъ не чужда нѣкотораго интереса.

За всѣмъ тѣмъ, мы предпочли естественный путь хронологiи, и къ выбору этому насъ побуждали многiя причины. Первая изъ нихъ состоитъ въ томъ, что при такой системѣ въ сознанiи человѣческомъ закрѣпляется самая исторiя идеи множественности мiровъ: кажется, будто идешь по колеѣ, проведенной въ мiрѣ нашихъ познанiй, порою глубокой, порою едва намеченной и сопровождаемой второстепенными колеями параллельно первой продолжающими то-же дѣло, подъ болѣе или менѣе поверхностною формою. При историческомъ методѣ мы познаемъ ходъ наукъ и истинъ, создаваемыхъ человѣчествомъ по мѣрѣ представляемыхъ ему временемъ новыхъ завоеванiй, дѣлаемъ оценку достоинствамъ писателей, согласно со смѣлостью и величiемъ ихъ воззрѣнiй и срав­нительно съ эпохою, въ которую они жили и, наконецъ, усматриваемъ: при посредствѣ, какого рода филiацiи, истина проявляется иногда то въ видѣ научныхъ открытiй, то подъ покровомъ вымысла. Кромѣ того, и другiе поводы побуждали насъ къ усвоенiю подобнаго метода. Мы полагали, что представляя разсказы наши согласно съ эпохами ихъ внезапнаго возникновенiя, но не оттеняя книгу нашу соотвѣтственно съ большимъ или меньшимъ блескомъ разбираемыхъ произведенiй, мы тѣмъ самымъ сообщимъ разсказамъ нашимъ бóльшую степень разнообразiя, такъ какъ -откровенно сознаемся въ этомъ — занимательная книга казалась намъ предпочтительною книгѣ скучной и холодной.

Разсказы наши обильны большимъ разнообразiемъ: отъ бесѣды съ писателями самыхъ противоположныхъ направленiй, мы съ изумлениемъ будемъ переходить то къ знаменитымъ подвижникамъ науки, то къ нелѣпому и поверхностному мечтателю, такъ что въ пантеонѣ нашемъ цари мысли сталкиваются со своими переряженными шутами. Но мы не могли избѣжать такой странности въ виду того, что по­ставили мы себѣ задачею: приводить все, что ни говорилось разумнаго или нелѣпаго относительно идеи множественности мiровъ, начиная съ Энцеладовъ, которые, при помощи лѣстницы планетъ намѣревались, какимъ-то непонятнымъ образомъ, взобраться на небо и до молчаливыхъ учениковъ суровой Уранiи, проводившихъ жизнь въ созерцанiи и изслѣдованiи великихъ таинствъ.

Съ какой-бы точки зрѣнiя мы ни смотрѣли на философiю исторiи, но движенiя духа человѣческаго заметны для людей, обладающихъ способностiю анализа. Въ нашей критической монографiи мы будемъ присутствовать при всѣхъ фазахъ духа человѣческаго, отражающагося въ предметѣ нашемъ, какъ въ зеркалѣ. Вначалѣ духъ олицетворяетъ силы природы и не выходя изъ тѣснаго круга видимыхъ явлений, полагаетъ, что вселенная, какъ организованное тѣло, проникнута разумною жизнью. Затѣмъ мысль развивается, повсюду возникаютъ болѣе смѣлыя воззрѣнiя; начинаютъ размышлять о причинахъ, о тайнахъ происхожденiя мiровъ и ихъ настоящаго строенiя; медленнымъ полетомъ возносясь до понятiя безконечности, мысль начинаетъ сознавать, что одинъ мiръ не можетъ выполнить всего объе­ма вселенной и что за сферою неподвижныхъ звѣздъ, ограничивающихъ сводъ неба, быть можетъ существуютъ другiе мiры и другiя небеса. Въ первые вѣка нашей эры, двѣ системы задерживали полетъ подобныхъ стремленiй и представляли природу съ болѣе простой точки зрѣнiя: система Птоломея, помѣстившая Землю въ средоточiи вселенной и тѣмъ самимъ сообщившая ей первенствующее значенiе въ мiрозданiй и духовная христiанская система, завершившая систему Птолемея установленiемъ вѣчнаго дуализма Земли и неба. Затѣмъ, вопросъ принимаетъ еще болѣе мистическiй и таинственный видъ, чѣмъ въ первыя столѣтия, такъ какъ въ средневѣковой перiодъ онъ усложняется мечтами и легендами. Въ эпоху возрожденiя наукъ, на­чатую Коперникомъ и изобрѣтенiя телескопа, идея множествѣнности мiровъ подвергается полнѣйшему видоизмѣненiю, начинаетъ сознавать подъ собою реальную почву и съ этой поры собственно откры­вается для нея новая эра. Но какъ дѣйствiе первыхъ зрительныхъ трубъ ограничивалось предѣлами лунной сферы и какъ вообще съ особымъ удовольствiемъ останавливались на изученiи этого недалекаго мiра, то втеченiи нѣсколькихъ столѣтiй Луна была мѣстомъ, гдѣ встрѣчались какъ теоретики, такъ и небесные странствователи. Ее описывали, посѣщали ея моря и горы, на ея поляхъ воздвигали первые города небесные.

Со смертью схоластики въ семнадцатомъ столѣтiи, философiя природы вступаетъ въ свои права, оптика продолжаетъ успѣхи свои, математическiя науки являются для измѣренiя пространства и всеобщее движенiе это ясно отпечатлѣвается въ исторiи идеи множественности мiровъ. Въ восемнадцатомъ столѣтiи, романическiе и фантастическiе узо­ры прививаются къ основной идѣе, принимающей многоцвѣтную фор­му, но въ глубинѣ сознанiя незыблемою силою таится внутреннее содержанiе доктрины и только по достиженiи всеми науками достаточной степени достовѣрности, явилась возможность возвести зданiе ученiя нашего въ его дѣйствительномъ значенiи. — Такимъ образомъ слѣдуютъ и взаимно пополняются открытiя духа человѣческаго; такимъ образомъ успѣхи наукъ и философiи неизгладимыми чертами отпечатлѣваются въ полной исторiи каждой частной идеи.